Вирши левши

Анатолий Антонов

Вирши левши

© Антонов А.И., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

* * *

Автобиографическое предисловие

Я – социолог, сперва исследовавший социум в себе и через себя посредством стихов. С 1968 года перешел на язык цифр, шкал и операциональных дефиниций, но вернулся к рифмованной речи социологического толка после 1993 года. В данном издании собраны социальные стихи 60-х, репрезентирующие настроения одиночки- изолята, и стихи постсоветских лет. В однотомнике социальная лирика советского периода (впервые напечатанная в сборнике «Белые стихи о черном и красном». Изд-во МГУ, 1996. 1000 экз.) размещается в разделе «Вирши левши». В разделе «Вне зоны немо» содержатся отредактированные стихи 90-х лет (из книг «Закат закончен». Моск. Парнас, 2001. 500 экз.); «Сквозь сухие ветки» (М.: Грааль, 2002. 300 экз.), также стихи, иногда печатавшиеся в сборниках, журналах, альманахах, и в «Литературной газете». В начале книги даны попарно в качестве лирической увертюры тексты 60-х и 90-х лет, в них видно различие и сходство восприятия двух социально-политических систем двумя моими Эго – «юнца» и «старца».

События марта 1964 года (домашний обыск и задержание с изъятием «антисоветских» стихов, дневников и самиздатских рукописей) имели итогом запрет на участие в литературных студиях и затем мое исключение из партии, в которую я вступил во время срочной службы в разгар венгерских событий в 1956 г. Отставка Хрущева в конце 1964 г. привела к амнистии – исключение заменили на строгий выговор «за антипартийные выступления и аполитичные стихи». С этой несмываемой формулировкой в досье я протянул до перестройки, до моего своевольного выхода из партии в конце 80-х гг., когда вдруг стало модно в нее вступать.

После окончания философского факультета МГУ (вечер. отд.) в 1969 г. увлеченность социологией помогла снять мои когнитивные диссонансы и избавила от стихозависи-мости. Из-за табу на участие в жизни литературных объединений пришлось прекратить все контакты с писателями.

В 1970–93 гг. я заставил себя погрузиться в поэтическое «немо», отвергнув лирическое самовыражение. Я выбрал литературное молчание, но не впал в мистику, как младший брат, и не стал диссидентом, а потом эмигрантом, подобно другому, рано умершему брату. В конце 60-х я отверг стихосложение – и в качестве способа снятия моих стрессов и как средство социологической самореализации. Исходя из сложившейся ситуации, выталкивавшей меня за пределы литературного сообщества, пришлось переключиться на научную сублимацию и тем самым как бы вновь найти, обрести себя – в роли социолога. Погружение в среду социолого-демографических исследований, в социологию «семье-населения» – самую мирную из невоенных наук – позволило искать и находить правду научных фактов, судить о ней вслух и в статьях и монографиях, защитить кандидатскую и докторскую диссертации, стать специалистом и экспертом, а также популяризатором науки в СМИ и на ТВ.

Кратко о семье и себе. Родился в 1936 году в Москве, на Абельмановке, в каморке 6,72 кв. м. Отец – Иван Семенович Антонов (1907–1970) – из семьи путевого обходчика, метростроевец, юрист, фронтовик, ранен под Сталинградом, инвалид ВОВ, сотрудник Книжной Палаты (имевший доступ к архивам, что давало мне возможность читать иногда спецхрановские книги). Мать – Александра Матвеевна (1907–1996) – из крестьянской семьи, токарь на заводе, работница детсада, Политехнического музея, Театра на Таганке, многодетная домохозяйка, голосовавшая в 90-е за тех, кто разрешил веру. Я в октябре 1941 года пострадал от бомбежек Москвы, три дня был без сознания и несколько месяцев не мог ходить – отнялись ноги. В школу пошел (возвратясь из казахстанской эвакуации) в Туле, где служил после ранения отец. Посещал студию живописи тульского Дворца пионеров, а в Москве – студию художественного слова. После семи классов московской школы поступил по настоянию отца в Военно-Механический техникум на Щипке, с высокой стипендией.

В 1955 г. получил диплом технолога, работал в «ящике», потом три года отслужил механиком в каунасской вертолетной дивизии, отличившейся в Венгрии, занесен в Книгу

Почета части, внештатный корреспондент газеты Прибалтийского военного округа. В 1961 г. по рекомендации Ильи Сельвинского (с которым познакомился у памятника Маяковскому) прошел творческий конкурс в Литинституте, но не стал сдавать вступительные экзамены. В 1959–64 гг. участник литобъединения автозавода ЗИЛ, выступал публично на вечерах поэзии. На семинарах Льва Озерова и Бенедикта Сарнова обсуждались также и мои стихи, о некоторых из них хорошо отзывались самые разные поэты и писатели, но что весьма приятно – Илья Эренбург, Натали Саррот, Илья Сельвинский, Борис Слуцкий, Давид Самойлов. Общение в ЦДЛ со многими литераторами, в том числе из капстран, привлекло внимание «органов», т. к. я работал в «атомном ящике» и к тому же несколько раз был задержан за вольное чтение стихов у памятника Маяковскому. Но, слава богу, меня не исключили из МГУ после сфабрикованного в 1964 г. дела и с 1967 г. я смог работать социологом на московских предприятиях. Мой коллега по Институту социологии Виктор Витюк посвятил моему стихо-молчанию (чтоб «не ломать себя в угоду ни государству, ни народу») лестные для меня и одновременно горькие строки: И все-таки еще не кончен спор / живой души с чиновной силой злою. / Он все равно останется собою / …в нем потаенная энергия живет / И срок придет … сойдется клином свет, / когда-нибудь – сотрется с сердца плесень, / когда-нибудь очнется в нем поэт / но не вернуть не сочиненных песен… /

В. Витюк писал и о себе, и о многих, живших «не в угоду…», но все-таки «служивших системе», которую каждый из них (нас) «любить не мог». Важно, что они (мы) в отличие от госслужащих по ведомству союза писателей именно «поэтически» не хотели и «не служили» властной системе.

Виктору Витюку.

В стихах и боль, и стыд за всю страну, но на себя поэт берет вину. И жизни горестную повесть ему диктуют памятливая совесть и поэтический запал, что, в молодости вспыхнув, не пропал, а в семьдесят отчаянно воскрес, презрев сопротивление небес, разбередив рубцы истерзанной души, чтоб строфы вышли хороши…

Мое «служение системе» состоялось в рамках особо не жалуемых государством в 30-е годы и возрожденных в 60-е годы социологии и демографии. Тут не требовалось «якать», как в официозной советской поэзии, где под Я зачастую подразумевался так называемый лирический герой, т. е. каким должен быть «советский поэт», а не каким был на самом деле автор. Важно, что идеологически выдержанное ЭГО воспринималось как Я самого поэта – политически зрело мыслящего и чувствующего.

Не скрою, под влиянием благожелательных рецензентов я тоже пытался писать не отсебятину. Но у меня не получалось, как у других (брать заказы, а делать все наоборот). Я хотел напечатать свое (см. «гражданственные строфы»), но увы, мне говорили в редакциях, что это все не то. После запрета посещать литстудии я перестал быть в социальной роли поэта – пусть «заводского» (не члена союза писателей), как бы второго сорта, но поэта, активно выступающего на вечерах поэзии, хотя и не печатаемого. Издание стихов за бугром могло бы сохранить мне роль поэта, но по своим последствиям оказалось бы гибельным для всей семьи…

О семье хочу сказать особо, о семье как последнем бастионе свободы, где лишь придя домой, можно вздохнуть без оглядки. Если бы не моя жена Галина Федоровна, моя любовь и звездная точка опоры, не близкие мои люди – все разные и все неповторимые, все любящие меня и все любимые – ничего бы не было – ни поэзии, ни науки, ни меня…

Не знаю, было ли табу на мою поэтику тому «виной», но я рад, что в 90-е годы почти истлевший в зоне безмолвия уголек поэзии вновь распалил пламя строф. В постсоветскую эпоху вышли три книги стихов, написаны два цикла стихоживописи, роскошно издана Фондом Андрея Первозванного составленная мной антология «Семейная Лира» (1-й том – стихи русских и 2-й том – зарубежных поэтов на семи языках о семье, детях и родителях).

Я рад опубликовать под одной обложкой и стихи нынешние, и стихи далеких 60-х годов, когда я (до 1965 г.) был смел и молод и жил социальной ролью поэта, но вовсе не советского «такомысла» с фигой в кармане. Мое инакомыслие было заквашено на смеси различных «измов» и неподдельной любви к близким и ко всему ближнему – к родителям, семье, родным, Москве, России.

В мои орбиты вовлекаемые людимагнитом стихо-творных сил —пусть ваша тяга к правдене убудет!Мир этотвашей совестьюоправдан был…

Москва, октябрь 2021

До и после безмолвия

50 пар стихосопоставлений 60–90-х гг.

Именно в единой по своей композиции книге стихов (не в сборнике стихотворений), а фактически в авторском однотомнике избранной лирики хочется представить, прежде всего, написанное в 1961–68 гг., в советский период жизни, когда чувства мои были не в ладу не только со знаками препинания… Читая иногда нынешней молодежи свои старые и новые стихи вперемежку, я всегда удивлялся, что все они воспринимались как сегодняшние. И был рад этому – значит, написанное 50 лет назад задевает чем-то и вовсе не устарело. Это вдохновило меня на своеобразную перекличку, возникла идея предварить однотомник поэтической увертюрой, набором парных стихо-сопоставлений. В каждой паре по тексту и 60-х, и 90-х годов: это два разных взгляда на мир, который не остался тем же самым. Итак, две разные страны и два различных мироощущения. Но Я-то одно и то же, и душа, как родина, одна на всю жизнь… Видимо, это и есть общий знаменатель или единая точка отсчета, благодаря чему, наверное, сохраняется идентичность лирического эго…

А может быть, и нет?

«Наши стали чужими желания…»

Я не Я. Я не не. Не Я не. Не, не, не…

Юрий ОлешаНаши стали чужими желания,и в разброд разбежались мечты,и в угаре мирской маятыраздвоеньем грозит подсознание.Я затеял игру без надеждыслить в одно два подобных лица —лик румяный святого юнцаи морщины седого невежды.Нет разгадки во мне двуединства,не замкнуть на себя тех дней,где среди тенет и тенейзатаились мои бесчинства.Я себе не тождественно, Боже,Я в не-Я зашифрует секрет.«Я» бормочет младенец и дед,тем же Я именуемый, тоже.Здесь страницы рифмованных строчек,перекличка на Я без конца.Здесь потери потерей лица,но какое тут Я между точек?

«Мой дядя – милый отрок – воин…»

90/1

Степану Семеновичу Антонову,

погибшему в 20 лет на фронте

Мой дядя – милый отрок – воин,во имя нас жизнь положил.С убийцей-веком вставший вровень,восставший против зла и лжи…О, как он плакал при прощанье,когда мы с мамою пришлис едой – в дорогу – и вещамитеплыми, чтоб не стыли руки, ноги,чтоб солдатские дорогипрошагал с войной вполнеи не мерз на дне окопа,был удачлив по судьбе…Где ты, где ты, дядя Степа,где поставлен крест тебе?Не нашлась твоя могила,сгинула твоя звезда.Война в сердце угодила,прямо в сердце, навсегда.…У стены кремлевской встану,возле вечного огня,поклонюсь дяде Степану –мальчик, ставший старым, я,поклонюсь всем защитившим,спасшим родину, меня, моедетство, юность, зрелость,мою жизнь, мою родню,все, что смерть-война хотелапогубить, все, что люблю.

9 мая 1997

«Как странно чувствовать туристом…»

60/1

Как странно чувствовать туристомсебя где знаешь твой удело трасса жизни ты тернистатакой зигзаг я не узрелкак страшно называться жительи знать что ты заезжий гостьи дома быть как в общежитьежить не мечтой – как довелоськак страстно хочется отчизныо родины пропащий крайя изнутри без укоризныскажу: явись и покарайза ностальгию за проклятьяза все чему прощенья нетявись – раскрой свои объятьяяви любви больной секрет

«Как странно чувствовать туристом…»

90/2

Прощай, прощай двадцатый век…С тобой? Я с жизнью со своей прощаюсь,не исповедуюсь, не каюсь,погрязший в бывшем человек.Прощаюсь с детством опаленнымвсемирной бойней и бедой,был горек хлеб не лебедой,а взрослой болью оголенной.Прощаюсь с юностью прекрасной,неповторим ее слепой расцветв стране, давно которой нет,где каждый был с рожденья красным.Прощаюсь с молодостью правойв своем протесте роковом,чтоб был избавлен отчий домнавек от сталинской потравы.Прощаюсь с мраком зрелых лет,с уходом в неподсудное молчанье.Прощаюсь, о мое миросозданье,со всем, в чем был жизнь возносящий свет…Прощай, год вознесенья – Девяносто Первый, –ты, как Икар, к свободе воспарил,год переломный двадцать первый век открыл,тысячелетье третье и безмерное…

Декабрь 1999, 2012

«Вечерний звон колоколов…»

60/2

Вечерний звон колоколовне снимут кепочек с голови не замрут крестясь на храмсрамвечерний звон вечерний звонсреди трамваев реет онсреди автомашин звенити сотрясает лишь зенитвечерний звон вечерний звонне достигает слуха онвсе спешат по гумам скитаютсядруг на друга зверьем кидаютсявозле касс губами ворочаютне молчат а рычат по-волчьемуну а если кого кто любитчем сильней – тем больше губитвечерний звон вечерний звоностановиться просит онзадуматься – не в смертный часа на мгновение – сейчассейчас пока здоровьем пышеми как бессмертные все дышимдышим…Вечерний звон вечерний звон

«Я в мире жил, который не понять…»

90/3

Я в мире жил, который не понять,но есть за что любить и проклинать,И чем быстрей со мной расстаться он спешил,Тем все сильнее я им дорожил.Я жил в стране, умевшей побеждатьВсех, кто с мечом шел нас завоевать,Уставшей и великой, и геройской быть,И рухнувшей… от жажды по-людски зажить.Я вырос в городе, зовущемся Москвой,Где с каждым годом становился сам не свой,Где я не бомж, не гость, не бич,Не пристяжной, а коренной москвич.Я жил на улице, давно которой нет,Но маяком ее был негасимый свет,Здесь в мир поэзии мне распахнули дверь,Чтобы стихами поделился я теперь.Я в доме, помню, на курьих ножках жил,Где примус не гудел, а ворожил,Где в кухонном чаду волшебный чанБыл полон сказочных, ей-богу, чар;В семиметровке воспарял я ввысь,Мне с полки откидной являлась жизнь,И солнце мне в огромное окноЗагородить успело быта дно.Родился я на пятачке любви,Где счастьем убаюкан и увитЗнал, что никто его, нет, не угонит,Пока со мной отцовские ладони,И поцелуев материнских сласть,Нет, никому не даст его украсть.

«Истукан…»

60/3

Истуканне прожить без твоих этажейи асфальтови вот тянутся всеза прилавки пустых площадейпощадивдруг не выдержитделая новое сальтомноголюдье Твоео бессменно казенный Кащейза бетонами стенмириады молчат одиночекбьется пульс но не мысльчто как будто отбита давносреди улиц Твоихнеподвижное множество точектеплых трупиковимне тревожитьсялишь и дано

Как играли в войну мальчишки в 1944 году

90/4

Я в Туле жил на Оборонной,где за чертою городскойфашистской нечисти отборноймы, огольцы, давали бой.На свалке гаубиц и танковтрофейный порох в дело шел…Потом домой несли подранков.Мы с немцем бились хорошо.…Когда же понагнали пленныхжилье чтоб строить средь руин,в стихии процедур обменныхродился бартер, как торгсин.О, этот «мах на мах» потешный,о, эта рыночная прыть!Кормили фрицев мы, конешно,забыв, что надо их гнобить.Меняли на значки и ручкикартошку с хлебом, огурцы.А на фронтах дела шли лучше,и гибли каждый день отцы.

«В нашем доме распахнуты окна…»

60/4

В нашем доме распахнуты окнано забились в углы сквознякии над нами как меч дамокловэти душные потолки.нашей улице тоже не дышитсяни в конце ни в начале днямостовой тротуарами крышамислышу просит дождя дождяв нашем городе небо пустоено прикованы к небу глазаможет в небе стиснутом зноемназревает незримо гроза?

«Наедине с самим собой…»

90/5

Наедине с самим собойне оглушен я тишиной,не обделен блаженством встречсо всеми, чья затихла речьдавно,и чьих сердец теплов неведомые дали утекло…Во мне звучат те голоса,чья не померкнет никогда краса,и чьим добром в потоке днейя защищен всего верней,и правдой чьей я окрыленв преддверье праведных времен,и верой их я жив-здоровв сетях бессмысленных миров.С самим собой наедине,не наяву и не во сне,я в окружении родныхвнемлюв тишибезмолвью их…

«Меня вселили в дом стеклянный…»

60/5

Меня вселили в дом стеклянный

в нем даже стулья из стекла

средь комнат скользких как стаканы

жизнь струйкой липкой потекла

мой кров как воздух стал прозрачен

для обозрения раскрыт

и я сквозь шторы и ковры

лучами взглядов перехвачен

теперь нельзя уединиться и душу в дневнике излить и нет возможности отлить

наедине без очевидцев…

вдруг обернулся дом бутылкой

я в ней жужжу как стрекоза

так это сон – проснусь

затылком не буду чувствовать

глаза?

«О, полужизнь – не полусмерть…»

90/6

О, полужизнь – не полусмерть:когда не в силах ты посметьи жизнь всю целиком вдохнуть,чтобы вздымалась счастьем грудь,и совершенство бытиявсей первозданностьювошло в тебя,чтоб от вселенской полнотыдни стали бы, как свет, просты,а ночи исчерпали б тьму —чтоб не досталась никому!

В трамвае

60/6

О разве знал я получаяиз рук кондуктора билетчто в этом бешеном трамваемне места не было и нето разве знал толпою сжатыйчто решена моя судьбао разве знал я что вожатыйвзял и сошел в пути с умао разве знал я что случитсяо разве мог тогда я знатьчто в никуда трамвай мой мчитсячто остановкам не быватьо разве знал я протолкавшиськ дверям где должен выход бытьчто сумасшедший рассмеявшисьуспел их наглухо закрыть.

«А я бесстыдно беззащитный…»

Сердце, на камни упав,

Скорбно разбилось на песни…

Владимир Набоков

90/7

А я бесстыдно беззащитный,я сердце миру оголили выронил его на плиты,чтоб остудить вселенский пыл.Я душу бросил под колеса –не завизжали тормоза,лишь посмотрели наземь косои быстро отвели глаза.Я рвался правдой поделиться,в толпе рассыпал жемчуг строф:листовки! – тотчас бдительные лицаопределили…Был приговор суров.Потом я стал чураться люда,затих в бесчувственной тиши,боясь простого пересудаи сплетен, и молвы и лжи,страшась отравой пересмотрав безмолвии возвысить глас,чтоб не настало утро монстра,манкуртов не вознесся класс.

«Я помню на той предпосадочной пьянке…»

60/7

Я помню на тойпредпосадочной пьянкеисторией ставшей ужекто-то сказалчто вернулся с полянкигде на минус сидел этажея сразу тогда бороде и поверилчто за правду сидел за народа он небритый отродье бериив кабинете там был сексоти вот я теперьв подземелья внедренныйс охраной хожу на допрослюбовью к России роднойразъяренныйна себя сам строчудонос

31 декабря 1999 года

90/8

И в миг последний моего столетьяя междометьем ахнуть не успел,искрой воспоминанья не сгорелпод звон бокаловпри бенгальском свете.Я память выключил, чтоб на экранедвадцатый век погас среди комет,чтобы скорее хвост кровавых летнас перестал и день, и ночьтиранить.Я замер… каплей я застыл в бокале,весь мир вместил в зависший миг –и «С Новым веком!»зазеркальный крик,и жемчуг ртов… улыбок ралли,и взвившихся надежд салюты,и всех застолий глобусаколье,и весь земшарапраздничный вольер,и всю торжественностьминуты…

«Оркестр на эстраде…»

60/8

Оркестр на эстрадестолики пустытанцуют соколикии радость ритмичного танцакак фрак для оборванцавеселье? это веселье?веди меня интуицияздесь лица одно везениегде же моя крупица?люди ли или роботы?пляски потные… секссчастье фальшивое в топотеа в чем настоящее есть?…а ты моя мещаночкакружишься как кольцокак хрустальная чарочкас запрокинутым лицомтебе это жизни праздникшествие с цветамимне же как кто-то грязныйс нашипренными усами

«Как будто резче, чем прострел…»

90/9

Как будто резче, чем прострел,и тяжелее, чем снаряд,в меня попал враждебный взгляд,и сник я, скис, обмяк, осел…Веселье юных лиц вокругсмещается на задний план,и я средь них пьяней, чем Пан,сам затаил в себе недуг.Настигла чья-то мысль врасплохи метастазой стать спешит,чтоб затвердел мозг, как самшит,чтобы ослеп я и оглох.Кто, кто она и кто же он?Как снять их ноосферный сглаз?И коль зомбирован хоть раз,ты, может, уж не ты, а клон?

«Нет ночью глаз…»

60/9

Нет ночью глазесть волосы и губы и есть словаесть все что может лгатьесть голосто ли нежный то ли грубыйи ночью ничего не угадатьне верю поцелуям и объятьямночам не верюв них истоки бедно снова ночь ищу глазапроклятьенет ночью глази значит правды нет

Левша переученный

90/10

Всей праворукою оравойокрысились:«Пиши, здоровайся, крестись,честь отдавайи ешь лишь правой,за дело левой не берись…»О правота односторонняя,о диктатура правых масс!Был с детских лет все времяв обороне я,но все-таки левшу в себея спас.Теперь я с леваками – левый,с правшами в правде правой – свой.Я стал двурукостью умелыйво многоликости смурной.На всех нисколько не похожий,я тем и этим, как свояк.Двурушник – коль левею, боже,крен в правый – разрулю косяк.Пишу, как праведник, красиво,но все же, право, невпопад:когда вещать тянусь правдиво –налево соскочить я рад.

Ода самиздату

60/10

Нет не сдержусь сорвусьсойду с умаи задохнусь не выдержав удушьяи мысль моя становится смутнастолкнувшись со стеной единодушьяодинневыносимо одномувокруг толпа безгласнасеры лицаи вот когда сдаюсь иду ко днувдруг попадется на глазастраницаи смысл рукописных ее строксвидетельство что каждый в мысляхволенкак мог подумать я что одинок?прости дружище я был боленнет не сорвусь и руки не сложумир тем един что не единодушени кто-то где-то шепчетдокажуи я ему как он мненужен

«Я вновь в зареченском лесу…»

На свете счастья нет,

А есть покой и воля.

А.С. Пушкин

90/11

Я вновь в зареченском лесунад речкой тихой Чурилихой,в стихах путь к раю вознесудля тех, кто натерпелся лиха,увяз в безвольной суете,в трясине стресса и тревоги,кто счастья возалкал в тщете,не зная, как мечты убоги,кто в гонке – жизни подкиднойвсе ищет в кайфе свою долю,кто ходит как бы сам не свойв оковах жизненной юдоли,не ведая, что счастья нет,и нет ни воли, ни покоя,а есть ПоэзииВсевышний Свет –искусство вечного покроя.

Усадьба Влахернское-Кузьминки

«Поэт в России…»

60/11

Поэт в Россиичтим полицией читаемотродясь в опалежилища твоего границунарушив варварски напалине правы трижды юридическипод утро в двери застучалии с точки зренья «поэтической»твои блокноты изучалиа после рьяного разборатебя увез ге-бесотряди билась муза о затворыпредчувствуя лубянский ада те же те которых радинещадно жертвовал собойтебя сжигали как тетрадисквозь брань прогналикак сквозь строй

20 марта 1964

«Застоя скопище какое…»

90/12

Застоя скопище какое,каким должно же было стать,чтобы мученье от покоя,как совесть ринулось терзать.Электротоком оголеннымбить прямо в сердце, бить поддыхвсем в колбасу навек влюбленным,чтоб каждый совесть не продрых,чтоб потянуло жить инако –дышать и думать, даже пить,чтоб каждый чацким стал, однако,с похмелья перестав чудить,чтобы оно, мученье это,сквозь прорву быта прорвалось,оря: «Карету! Нам каретуВоли,подать скорее Правды ось!»

«Город Солнца Кампанеллы…»

60/12

Город Солнца Кампанеллыбелокаменный стоитсбылись грезы мысли смелойсамой стойкойсбылся бытвид изведансверху снизуизнутри со всех сторонвсе по планукран карнизы крышикрысы и газонсолнце всходит – не заходитночи нет и нет лунытолько тени мысль наводятна былое царство тьмы

«Хочу понять я сей расклад…»

90/13

Хочу понять я сей расклад,Но где уж тут – кругом распад,Развал царит в моей округе,Разгром танцует буги-вуги,Разбой разрывов и разводов,Раскрутка гомогей-породы,Разгул запойной раскорячки,Расхляб безбрачья, бред раскачки…Разбередил нас всех разброд,Раззор, разборок хоровод,Разгар раздела и распива,Размах раздрая и размыва…О разве здесь разит разгадкой,Расчисткой или же разрядкой?Развязкой как разжиться разом,Чтоб сник раскол и грянул разум?

«Привыкший не к ножу…»