bannerbanner
Отбор женихов для волчицы лунного князя
Отбор женихов для волчицы лунного князя

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
8 из 9

Словно мышеловку захлопывает.

Ариан, куда ты меня засунул?

– Ну что ж. – Женщина упирает руки в боки и пристально меня оглядывает. – Приступим.

ГЛАВА 9


– Первое и самое главное, что ты должна запомнить, – вещает строгая женщина, заливая в огромный таз с травами ведро кипятка. Горячий воздух наполняется горькими ароматами. – Это то, что князю ты жизнью обязана.

В бревенчатой жаркой бане почти невозможно дышать. Под потолком горят плоские электрические светильники. Я стою, прикрываясь руками, и по коже сползают капли пота. А моя строгая банщица, представившаяся Велиславой, щеголяет в лёгкой облепившей сильное тело сорочке, и это кажется мне жутко несправедливым.

Опрокинув в таз ещё ведро стоявшего возле печки кипятка, она продолжает рокотать:

– Лунная жрица – это не только сила, но и правильный образ мыслей, не дающий эту силу использовать во зло.

«А как же жрица, поучаствовавшая в убийстве другой жрицы?» – хочу спросить я, но закусываю губу: если Ариан захочет рассказать о своих подозрениях Велиславе, сделает это без моей помощи.

Взяв большой деревянный ковш, Велислава размешивает запаренные в тазу травы. Я делаю маленький шажочек от пышущей жаром печи: это Велиславе хоть бы хны, а я уже испеклась.

– Именно поэтому делается всё возможное, чтобы сила перешла к девочкам, которых воспитываем мы. Получивших дар мы растим в ещё большем уважении к князю и служении народу. Чем искреннее это желание, чем чище помыслы жрицы, тем сильнее она становится.

– Правда? – вырывается у меня.

Поджав губы, Велислава несколько мгновений смотрит на меня. Вздыхает:

– Почти. Осечки случаются даже с выпестованными под чутким руководством жрицами: порой для них любовь, муж, дети становятся важнее верности. Поэтому получение силы взрослыми, не воспитанными должным образом женщинами крайне нежелательно. Но сейчас век гуманизма, что поделать. – И так смотрит, будто гадает, можно ли меня убить и потом сказать, что я сама виновата. – Цени доброту князя: он был вправе убить тебя и забрать силу для одной из наших преемниц.

Да я уже оценила: он меня ещё от взрыва спас. Но что-то кажется, Велислава этому известию не обрадуется.

Она хмурится, взмахивает рукой:

– И хватит зажиматься, у нас наготы стесняться не принято, чем быстрее к этому привыкнешь, тем лучше для тебя.

Правильно, конечно, говорит, но всё равно неловко. Напоминаю:

– Но вы-то одеты.

– Я тут церемонию провожу, между прочим. Моя одежда – символ разницы нашего статуса и исполняемых функций. А к наготе привыкай. Благо тебе есть, что показать.

Велислава вылавливает из таза стебли пахучих трав и с небрежной лёгкостью заливает в кипяток четыре ведра холодной воды.

– Тронь, не слишком ли горячо, – кивает на тёмную душистую воду.

Эта забота о моём удобстве неожиданна и подозрительна. Искоса следя за Велиславой, осторожно окунаю кончики пальцев в воду.

– Горячевато, – шепчу я.

– Что ты блеешь, как овечка?

Меня захлёстывает внезапная злость. Расправляю плечи, вскидываю голову и чётко, обжигаясь раскалённым воздухом, сообщаю:

– Слишком горячо для меня.

– Ну наконец-то. – Велислава заливает в таз ещё ведро, пустые вставляет друг в друга и относит к низкой двери. – Слабости здесь не любят и не прощают. – Она снимает с полки мочалки и бросает в стоящий на широкой скамье таз. Ковшом зачерпывает в чане печи кипятка и заливает их. – Ты особо-то на смотринах не обольщайся: все тебе мягко стелить будут, буйных волчиц разошлют по родственникам да в подвалах запрут, а как выберешь мужа, как брак свяжет тебя со стаей, так и станет на их перинах спать жёстко. Поэтому никакой слабости: если облили кипятком – улыбнись и скажи, что в следующий раз обидчицу живьём сваришь.

Не сомневаюсь, что Велислава что-нибудь подобное говорила, и ей безоговорочно верили.

– Ну, что стоишь? Садись в таз, – она указывает на тёмную, только что разбавленную воду. – Вымыть тебя надо перед церемонией.

– А что там будет? – без особой надежды уточняю я и сую ногу в тёмную глубину таза, который, пожалуй, честнее назвать круглой ванночкой.

– Этот этап связан с чистотой и почитанием. Тебе предстоит показать, что ты чиста, и доказать желание служить князю.

– Как? – Меня от этой таинственности чуть не потряхивает.

– Учитывая обстоятельства, чистоту ты будешь доказывать исключительно в ритуальной форме: помоешься.

– Аа, – тяну я. – А желание служить не придётся доказывать уборкой помещений или стиркой вещей?

– Это будущие жрицы осваивают до получения дара, тебе поздно такими вещами заниматься, хотя от помощи в хозяйстве мы, конечно, не откажемся.

Не выдержав, отбрасываю любезности и прямо спрашиваю:

– О том, что будет на посвящении, говорить не принято, или вы с Арианом надо мной издеваетесь?

– По тому, как девочка поступит на этой церемонии, мы решаем, принимать её на обучение в жрицы или нет.

– То есть это случается до получения силы?

– Да. Это принятие в ранг младших жриц, не владеющих силой, но имеющих шанс её получить. – В ответ на мрачный взгляд Велислава взмахивает рукой. – А ты что думала? Силу получила и всё? Нет, голубушка, мы должны знать, с кем имеем дело, кого в семью пускаем и стоишь ли ты того, чтобы сохранять тебе жизнь. Всё! Садись в таз.

Получается, у меня сейчас проверка на вшивость, провалив которую я распрощаюсь с лунным даром и жизнью?

«Ариан этого не допустит», – надеюсь я, но в таз усаживаюсь с трепетом. Вода приятно охлаждает опалённую печью кожу.

Велислава набирает тёмную воду ковшом, заносит его над моей головой:

– Пусть прошлая жизнь смывается, как грязь, пусть тёмные мысли уйдут с тёмной водой.

Прохладные ручейки бегут по волосам, щекочут лицо, капают на плечи. Велислава поливает меня снова и снова, гипнотически приговаривая:

– Старая судьба стирается, новая пишется. – Гортанная мелодия звучит вслед словам, и ползут мурашки, внутри всё вибрирует в такт ей: страшно и величественно. – Вошла дева сумеречная, выйдет дева лунная.

Жар раскалённого воздуха проникает в меня через опалённые лёгкие, через кожу, по которой змеями ползут струи тёмной воды, оплетают, пленяют, и всё это под рык-песню-причитание Велиславы, от которого всё внутри переворачивается.

– …пламя в горне разгорается, одна фигурка расплавляется, да другая выковывается…

Голос Велиславы пронизывает меня, затуманивает сознание. Шипит брызнувшая на печь вода, окутывает всё пахучий пар-туман. Утробная песнь без слов вьёт его, заставляет выплясывать вокруг меня, лизать влажными горячими языками.

– …один след стирается, другой начинается…

Нечем дышать. Страшно. Меня трясёт, а вода всё течёт и течёт на голову, будто сама по себе. Потусторонняя песнь звучит отовсюду, она слишком мощная, чтобы исходить от живого существа. Пар обжигает лицо, паника разрывает грудь, пытаюсь отыскать в молочном жаре руку Велиславы, натыкаюсь на жилистую горячую ладонь, стискиваю её и заливаюсь слезами: не одна, я в этом пекле не одна.

– …узы крови разрываются, алые капли в тёмную воду проливаются, – (ладонь обжигает болью, я с недоумением смотрю на бегущую по раскрасневшейся коже алую струйку), – была отца с матерью, стала ничья…

Слова стегают неожиданной болью. Паника омывает меня холодом, я задыхаюсь, впиваясь в жилистую ладонь скрытой в пару Велиславы… или не Велиславы вовсе: не уверена, что эти жёсткие пальцы не принадлежат потустороннему существу.

– …одна встала на перепутье. Много дорог впереди, много уз на этом пути, есть к каким сиротинушке приплестись…

Хочу что-нибудь сказать, но язык не двигается.

– …вольна чистая судьба идти, куда пожелает. Вольна свободная от уз увязаться в другие…

Велислава говорит и говорит.

«Это просто слова», – пытаюсь убедить себя, но такое чувство, будто меня действительно отрывают от всего, и её слова имеют силу над пространством и временем, над моей жизнью. Я сижу в тазу в бане, окутанная паром, вцепившаяся в мелко вибрирующую руку, и страшные слова о моей свободе перемежаются порабощающей мелодией рокочущего голоса…


***


Лежу совершенно без сил и смотрю на цветной плетёный коврик возле двери. Простыня подо мной влажная от натёкшей с волос воды. Мышцы пропитаны такой истомой, что невозможно пошевелить пальцем. Но иногда я с усилием скашиваю взгляд на ладонь с багряной нитью пореза.

После процедуры, которую Велислава назвала переменой судьбы, она меня ещё и веником попарила, так что из бани меня выводили под руки две девушки в белых сарафанах. Уложили здесь, в такой нарочито деревенской горнице, что она кажется ненастоящей, будто музейная постановка. Может, так и есть: я дорогу сюда не запомнила.

Единственное, что нарушает антураж, – лампа под потолком. Но даже под этим отголоском родного мира у меня полное ощущение, что судьба переменилась, что я оторвана от своего прошлого, и это вдруг почти приятно.

Я хочу, чтобы прошлое отпустило. Жаль, ритуал не подправляет память. Михаила я бы очень хотела забыть. И ещё некоторые моменты… много моментов. Хотя сейчас, когда лежу вся распаренная, будто пьяная, болезненные события вспоминаются легко, словно чужая жизнь.

Дверь отворяется. Велислава в белом сарафане протягивает мне вполне современный стакан с клюквенным морсом. Хотя, кажется, к его запаху приплетаются нотки, которых не было в том морсе, что мне дали при выходе из бани.

Пытаюсь взять стакан, но руки не поднимаются. Велислава приставляет его к моим губам. Первый же глоток подтверждает подозрение: вкус другой, в нём медовая сладость, более резкая горечь и что-то вязкое, оплетающее язык и горло. Вязкость растекается щекотным теплом.

Морс заканчивается неожиданно быстро, я бы пила и пила.

– Пора, – торжественно сообщает Велислава.

Жалобно смотрю на неё снизу:

– Сил нет… спать хочу.

Вздохнув, Велислава уходит. Но через десять минут возвращается с чашкой горячего натурального кофе. Ставит передо мной.

– Тамара, соберись.

Вздыхаю. Наверное, я могу залезть под одеяло и отказаться идти. Возможно, мне за это физически ничего не будет… или будет?

– А можно немного полежать?

– Нет, ещё волосы сушить, заплетать. Одевать тебя. А для ритуала всё подготовлено. Возьми себя в руки и вставай.

Пока беру только чашку кофе. Вдыхаю бодрящий аромат. И спрашиваю:

– Ариан… какой он?

Тёмные глаза Велиславы будто ещё больше темнеют.

– Он слишком сумеречный, – чеканит она.

Нахожу в себе силы сесть на кровати и повыше натянуть полотенце на грудь.

– В каком смысле? – Придерживаю чашку, чтобы кофе не расплескалось.

– Любит Сумеречный мир. Книжки ваши читает, фильмы смотрит. Отучился аж дважды, хотя достаточно одного.

За Ариана и наши учебные заведения обидно:

– Возможно, ему понадобилось больше знаний.

– По литературе сумеречного мира? – вскидывает брови Велислава. – Я даже в кошмарном сне не могу представить, что бы эти знания несли ценность или практический смысл. Нет, это всё баловство из любви к чужой культуре. А нужные практические знания Ариан может получить сам или нанять профессоров, экспертов, консультантов.

– Но должно же быть что-то для души.

– Вот! – Велислава вскидывает палец. – Это ваше веяние, сумеречное, о том, что тело и душа нечто раздельное, нуждающееся в разных вещах. А душа и тело едины, их потребности нельзя разделять, иначе душа или тело зачахнет.

– Значит, Ариан правильно делает, что не разделяет потребности. – Прикрываю улыбку чашкой с ароматнейшим кофе.

Прищурившись, Велислава внимательно меня оглядывает.

И кто меня за язык тянул? Кажется, нажила себе врага. Пытаясь смягчить эффект, судорожно глотаю кофе. Рот опаляет так, что перехватывает дыхание, но я бормочу:

– Спасибо, очень вкусно.

– Пожалуйста, – роняет Велислава, не меняя грозного прищура.


***


Волосы мне, нарушая волшебность инициации, Велислава просушивает феном, – розетка расположена у самой кровати, – сама же заплетает их в тугие косы с белыми лентами.

Белый сарафан приносит смотрящая в пол девочка. То ли боится Велиславу, то ли по ритуалу на меня смотреть не положено. Тяну руки к подолу, но Велислава молча их перехватывает и, стянув с меня полотенце, надевает сарафан.

С каждой секундой становится всё страшнее.

Велислава затягивает у меня на талии длинный расшитый бисером и жемчугом пояс.

Сердце гудит от волнения, от ощущения приближения чего-то страшного.

Взяв меня за руку, Велислава направляется к выходу, увлекая за собой.

Мы проходим по коридору, озарённому ярким лунным светом.

Никого нет. Тишина. Будто вымерли все.

Спускаемся по винтовой лестнице. Зеленоватое сияние фосфорных светильников придаёт гладким ступеням и стенам потусторонний мертвенный вид.

Холод вытесняет накопленный в бане жар, и я начинаю дрожать. Надо было считать ступени – это хоть отвлекало бы. Босым ногам всё неуютнее касаться леденеющих камней.

Шагающая впереди Велислава в зеленоватом сиянии кажется призраком.

Когда я уже трясусь от холода и страха, мы выходим в коридор, завершённый двойной дверью с рельефным изображением скалящегося волка. Дверь, кажется, медная, и пылающие по бокам факелы рассыпают золотистые блики по отполированным зубам и страшной морде.

Останавливаюсь. Но Велислава тянет вперёд.

– Вы ведь меня не убьёте? – шепчу я.

Уголок её губ дёргается в полуулыбке. В несколько ловких рывков Велислава подводит меня к двери и толкает створку ладонью. Половина морды уходит в горячий влажный сумрак.

Запихнув меня внутрь, Велислава захлопывает створку и, судя по звуку, запирает.

Просторное помещение озаряется лишь четырьмя тусклыми светильниками в далеко отстоящих друг от друга углах. Оглядываюсь, но почти ничего не вижу из-за полумрака, усиленного паром или туманом, стелящимся по кафельному полу.

– Выпустите, – шепчу и стучу по двери.

Шёпот и стук звучат неожиданно громко. Я застываю. Гул сердца усиливается оглушительно.

Из клубов пара высовывается громадная тёмная морда. Волк размером с меня. Он приближается. На его губах и груди масляно блестит кровь, капает с него.

ГЛАВА 10


Дыхание перехватывает, я вжимаюсь в дверь. Хочется взмолиться «Не убивай», но голос не слушается. Запах крови расползается вокруг.

В глазах гигантского волка вспыхивают луны.

Так… это Ариан? Если он, то у него планы на меня, кажется, не гастрономические.

«Спокойно, – приказываю себе. – Это проверка. Это просто проверка».

Волчища медленно приближается.

Если это Ариан, почему такой тёмный?

Дрожь зарождается в кончиках пальцев, сердце леденеет. Надо думать быстрее, пока от ужаса не обезумела.

Я на испытании. Мне надо проявить почтение… Поклониться, что ли? Тогда зачем он такой тёмный и в крови?

Вглядываюсь в волка с сияющими глазами… да он грязный! Просто грязный, будто в луже искупался. А потом ещё о грязь потёрся и всю лужу собой просушил. А после задрал овечку. Смотрю на лапы: в полу между ними дырка… слив?

Испытание на чистоту и почитание.

– Тебя что, помыть надо? – сипло уточняю я.

На грязной морде появляется подобие однобокой ухмылки.

Сползаю по двери. Нервно хохочу. Изверги! Мистификаторы… Цензурных слов нет, чтобы выразить всю степень моего негодования.

Остановившийся передо мной Ариан сгибает переднюю лапу, из-за этого его огромная фигура выглядит игриво.

Хохотнув, поднимаюсь, смело шагаю в тёплую влажность пара и оказываюсь у печи с раскалёнными камнями на верхней плоскости. Рядом – вёдра. Вдоль стены тянется резервуар с холодной водой. И снова вёдра. Ещё дальше – лежак, ковши, расчёски и… шампуни собачьи: шеренга из двадцати флаконов. Чтобы шерсть была шелковистой и легко расчёсывалась.

Оборачиваюсь: бесшумно следующий за мной Ариан по-волчьи ухмыляется.

– Так вот кто тебя моет, – щурюсь я. – И что, ради каждой церемонии приходится так пачкаться?

Мне удивительно легко. Ариан шумно вздыхает и опускает морду. Теперь ясно, почему Велислава отказалась переносить ритуал из-за того, что к нему всё – то есть Ариан грязный – готово.

– Ладно, грязнуля, подставляй шкуру, пока я добрая.

Ариан опускается на пузо и, вытянув лапы, кладёт на них узкую морду. Умильно смотрит на меня снизу. Просто сама невинность.

Вздохнув, отправляюсь набирать воду. Не удивлюсь, если эти садисты не выпустят меня, пока не отмою его мохнатое лунейшество.


***


Мыть волка размером с корову занятие нелёгкое. Особенно если у тебя не водопроводная вода, а печка, и тёплую воду надо сначала навести в ведре, а потом выливать на мохнатую тушу.

– И шерсть у тебя слишком длинная, – ворчу, выдавливая на холку второй флакон собачьего шампуня-кондиционера. – Не мог купить шампунь, который мылится получше?

Жиденькая пена мгновенно темнеет от остатков грязи и крови. Просто удивительно, как сильно можно измазаться при желании, даже поливание водой почти не смыло с длинношёрстой шкуры песок и глину.

– Мог бы для меня по-дружески не так сильно пачкаться, – продолжаю ворчать я.

Наглая мохнатая морда обращает на меня жалобный взгляд.

– Молчишь… – Взмыливаю бархатистую шерстку на лбу и носу. – Ты меня чуть до инфаркта не довёл, зверюга бессовестная.

Ариан совсем жалобно вздыхает.

– А если потенциальная жрица отказывается тебя мыть, кто твою шкуру драит?

Тяжкий вздох становится мне ответом.

– Неужели сам полощешься? – Скребу грязной пеной мягкий подбородок, щёки, шею. Ариан смотрит жалобно. – Или уже прошедшие ритуал жрицы помогают?

Подняв ведро с заготовленной тёплой водой, выплёскиваю содержимое на морду. Наслаждайся! Ариан фыркает, мотает гигантской побелевшей моими стараниями башкой, но терпит.

– Можешь уменьшиться? У меня руки отвалятся всего тебя намыливать несколько раз.

Он опять лишь жалобно смотрит. Удобная эта звериная форма: можно не отвечать.

– Чудовище, – бормочу я, но беру новый флакон шампуня. Чудо немецких зоотехнологий обещает бережный и экологичный уход за шкуркой питомца. Меня разбирает нервный смех. – Как вы додумались до такого посвящения? И ничего, что шампунчик из Сумеречного мира?

Так смешно, что живот сводит. Опустившись на колени возле князя, тиская его намыленную холку, смеюсь в голос. Кажется, меня запугали до истерики, только она как-то поздно пришла.

– И зачем меня мыли? Я же теперь вся грязная…

Ариан утыкается мордой мне в бок, подныривает носом под руку, проскальзывает по мокрой груди и смачно облизывает щёку. А язычище у него такой – всё лицо за раз обмахнуть можно. И это тоже почему-то кажется смешным. Снова по щеке будто пробегается влажная щётка.

– Дурак. – Цепляюсь за мокрую шерсть на мощной груди. Ариан поднимается. – Дурак.

Смеясь, пытаюсь увернуться от огромного языка. Дававшая опору рука проскальзывает по гладкому полу. Я растягиваюсь на спине, Ариан встаёт надо мной, нацеливается на лицо. Из его звериной пасти должно пахнуть мясом, кровью, но отчётливо пахнет кофе со сливками.

– Ах ты паразит. – Тыкаю его в брюхо, с которого капает грязная вода. – Мне пришлось черный пить, а я бы тоже хотела со сливками, сладенький.

Фыркнув, Ариан тыкается носом мне под рёбра. Щекотно. Хохоча, извиваюсь под ним, а он снова проходится шершавым языком по лицу. Застывает, хитро посверкивая лунными глазищами. Упирается холодным носом в шею и резко выдыхает. Взвизгиваю от щекотки, хватаю его за уши.

– Прекрати, – смеясь, пытаюсь оттянуть его от себя, но пальцы скользят по мокрой шерсти. – Щекотно же.

Мохнатая вредина снова резко выдыхает в шею. Облизывает мои щёки языком.

– Ты слюнявый. – Похлопываю его по носу. – Тебе об этом говорили?

Мотнув головой, Ариан утыкается мордой мне под мышку – и выдыхает. Щекотно до повизгивания и изгибания всем телом. Дёргаю его за щёку, но она пластично растягивается, а морда лезет под вторую подмышку и сопит. Я уже безостановочно хохочу, сучу ногами.

Сквозь смех и пофыркивание выдавливаю:

– Ну прекрати, прекрати, что о нас Велислава подумает?

На этот раз Ариан одним махом облизывает мне всё лицо и преданно заглядывает в глаза. Над его топорщащейся мокрой шерстью макушкой туда-сюда резво качается кончик хвоста.

Ухватив мохнатые щёки, растягиваю их в разные стороны, клыки обнажаются в жутковатой улыбке.

– А ты лапочка, – посмеиваюсь я. – Огромная грязная лапочка…

Он резко суёт нос мне под мышку, выдыхает, и я снова извиваюсь в приступе смеха.


***

Руки и спина ноют от перенапряжения: таскать вёдра с водой, промыливать густую шерсть и её выполаскивать, да ещё в таких объёмах, дело и впрямь достойное вступительного экзамена.

Когда шкура Ариана принимает положенный белый цвет, он выводит меня в следующую комнату: сухую, облицованную лакированным деревом, полную запахов трав. На софе у стены – высокая пачка полотенец. Фен демонстративно лежит рядом с ними – то ли поблажка, то ли проверка на моё желание возиться с царственной тушкой подольше. А рядом с феном светлеет большой деревянный гребень – княжескую шкуру причёсывать.

– Минуточку. – Юркнув в банное отделение, опрокидываю на себя ведро прохладной воды, смывая остатки пены и грязи. Вернувшись в сушилку, требую: – Отвернись.

Вздохнув, Ариан усаживается спиной ко мне. Дружелюбно подёргивает хвостом.

Стягиваю с себя липнущий к коже сарафан, хватаю махровое полотенце с вершины стопки и вытираюсь, отжимаю влажные косы.

Ариан чуть поворачивает морду. Электрический свет мерцает на белоснежной шкуре.

– Не подглядывай, – грожу пальцем.

В ответ – вздох. И морда покладисто уставляется на облицованную деревом стену.

Закутываюсь в следующее полотенце громадной стопки и плюхаюсь на середину софы.

– Ариан, мне надо тебя побыстрее высушить феном или подольше обтирать полотенцами?

Ухом-то он поводит, но отвечать не спешит.

– В общем, если феном пользоваться нельзя, ты сам виноват. Иди сюда. – Нажимаю на кнопку, из сопла вырывается горячий воздух. – Ко мне, ваше лунное сиятельство.

Повиливая хвостом, Ариан царственно подходит. Падает под ноги и переворачивается на спину, подставляя под фен мохнатое брюхо и… всё остальное, на этом брюхе вольготно развалившееся, включая мохнатые шарики.

– Ариан, это неприлично! – я чуть не похрюкиваю от смеха. – И ты же знаешь, у меня склонность эту часть мужского тела проверять на прочность мебелью.

Фыркая, Ариан переворачивается на брюхо. Направляю горячий воздух ему на макушку, бормочу над острым ухом:

– Это ты так ненавязчиво похвастал своим достоинством, чтобы передумала и согласилась на секс без обязательств? К твоему сведению: я зоофилией не страдаю, твоя волчья ипостась не представляет для меня никакого интереса, ну кроме как за ушком потрепать…

Что я и делаю. Ариан выдыхает, губы забавно топорщатся и хлопают, выпуская воздух. А я сушу дальше. Шерсть распушается. Если бы не болели натруженные мытьём руки, если бы не обжигал ладони быстро перегревшийся фен, я бы наслаждалась: больно хороша у Ариана шкура.

– Из тебя бы вышла замечательная дублёнка, – хвалю я.

Ариан так выразительно на меня косится, что осознаю неприятность для него этой шутки.

– Ну, прости, прости. – Глажу по бархату макушки. – Не могу привыкнуть, что ты не только человек, но и животное.

Он снова фыркает, но ластится к моей руке с удивительной для таких габаритов деликатностью. Поймав мягкими губами кончики пальцев, тут же их облизывает.

– Хватит-хватит, – со смехом направляю струю горячего воздуха в нос.

Забавно сморщившись, Ариан отворачивается, позволяя продолжить сушку. Позже я милостиво соглашаюсь просушить пузо, правда, для этой процедуры заставляю его встать.

А потом наступает время гребня. Обещание на шампуне не врёт – шерсть расчёсывается легко, укладывается волосок к волоску и блестит. Блеск неестественный: будто лунные блики вспыхивают, хотя свет электрический, желтоватый. А ещё Ариан так шумно дышит, словно мурлыкает.

– Нравится? – Веду гребнем по боку и пересчитываю рёбра.

Ариан кивает. Валится на спину и, вскинув лапы, умоляюще смотрит на меня.

– Эй, я же говорю: я не волчица, меня твои мохнатые прелести не прельщают, – грозя гребнем, напоминаю я.

Но этот мохнатый князь так смотрит, так смотрит…

– Ладно, – сдаюсь со вздохом и начинаю чесать его пузо.

Поскуливая от удовольствия, Ариан извивается под моей рукой, дышит часто, хвостом виляет. Да, немного оборотню для счастья надо. У него взгляд мутнеет, и морда такая восторженная, что смешно. Но почему-то кажется, смех его обидит, и я сдерживаюсь, расчёсывая шкурку на животе. Его щенячий восторг даже приятен. Останавливаюсь, только когда боль в мышцах правой руки становится обжигающей.

На страницу:
8 из 9