Туман

– День добрый, барышня, вы часом-с не заблудились? – вышедший мне навстречу дворовой чем-то напоминал Степана, вероятно, он был его отцом, а может, и дедом.

– Нет, любезный. Я ищу усадьбу Екатерины Петровны. Как поняла, это и есть она?

– Так точно-с.

– Дома ли барыня?

– За вами и послала-с. Неладно, что барышня-с – и одна, – мужчина с интересом меня рассматривал, видимо, приходя к каким-то своим выводам.

– Хорошо, показывай дорогу.

– Как изволите.

– Не подскажешь ли мне, любезный, какой сегодня день? – задала наконец мучивший меня вопрос, когда сопровождающий взял Ветра под уздцы и повёл в имение.

– Ну дык, славных и всехвальных апостолов Петра и Павла, – и, видя всё ещё вопрос на моём лице, продолжил… – Двадцать девятое июня одна тысяча осемьсот одиннадцатого года, барышня.

Прикрыла глаза и улыбнулась. Хотя улыбаться тут было нечему, я каким-то странным образом оказалась в прошлом на шестьдесят лет назад… но причина для улыбки была. Я поняла, кем могу представиться, и это не вызовет совершенно никакого смущения или недоверия.

Екатерина Петровна Гурская имела на сей момент четырёх живых детей: Софью, Михаила, Александра и Марию. Старшая дочь, Софья, к данному периоду была замужем и проживала с мужем и детьми в Пруссии. Насколько я помнила, после одна тысяча восемьсот шестого года переписки между ними почти не было, а последний раз баронесса Клейст приезжала к матери в Россию ещё в тысяча восемьсот втором году. Из рассказов бабушки я помню, что Екатерина Петровна до самой своей смерти пыталась узнать о судьбе семьи своей старшей дочери, переписка с которой так внезапно оборвалась. Что, естественно, после Наполеоновских войн было весьма проблематично. Как раз-таки у Софьи Клейст была дочь подходящего для меня возраста. Её давно никто не видел, сведения о ней были весьма скудны, а при последних письмах она была ещё девочкой.

Итак, я буду баронессой Луизой Марией Клейст, только вот первый вопрос, который задаст «бабушка» – откуда я здесь взялась: грязная, без вещей и главное, без слуг и сопровождения. Другой сложный вопрос – документы, особенно подорожная.

«Думай, Аннушка!» – так часто повторял дядя Георгий, спрашивая меня о разных методах лечения. Сейчас мне предстояло это делать очень быстро.

В принципе, самое простое решение – недалеко, после польской границы, мы остановились перекусить на берегу реки… я решила размяться в седле после долгой поездки в дормезе… на нас напали разбойники… я, естественно, ускакала. В итоге без вещей, без документов, без сопровождения – наконец-таки добралась до родственников, к которым была отправлена родителями, подальше от творившегося в Пруссии. Что ж… примерно так. Надеюсь, Екатерина Петровна не будет выпытывать подробности в первые мгновения встречи. А к вечеру мне придётся придумать историю более обстоятельно.

Полагаю, тех деталей, что я помню из рассказов бабушки, хватит для начала. Мне хотелось бы всё-таки вернуться в своё время. Задерживаться я не собиралась, особенно учитывая то, что здесь будет твориться через год. Насколько помню, прабабушка успеет уехать с дочерью к родственникам в Тверь, а имение значительно пострадает. Но даже не это главное, я не собиралась прощаться со своей мечтой стать врачом. Если в моё время – это трудно, то что же говорить о начале века. Первой биться головой об стену непонимания мне бы не хотелось. А учитывая, что такие люди, как Пастер10, Пирогов11 и Лейкарт12, ещё даже не родились, многие мои знания будут вызывать неверие и насмешки. Скорее всего, даже сама мысль о подобном будет вызывать усмешку, учитывая, что Kinder, Küche, Kirche, Kleide (*Дети, кухня, церковь, платье) даже в моё время порой единственное приложение сил для женщин.

Имение встретило шумом и гамом. Естественно, моё появление привлекло внимание. Все провожали взглядами, некоторые даже высовывались из окон второго этажа, чтобы поглазеть.

Ну да. Выглядела я довольно интересно, и это даже не считая того, что была вся в грязи и паутине. Искусно вышитый жакет моей амазонки вызвал неприкрытый восторг дворовых девушек. Мужики рассматривали рысака, а вот «бабушка», а это явно она только что вышла в задние двери, вглядывалась в моё лицо, когда я приподняла вуаль на цилиндре.

Костюм даже в таком неприглядном состоянии выглядел очень непривычно, что вполне вписывается в мою историю, ведь я «приехала» из-за границы. Материал, вышивка, стиль. Один цилиндр чего стоил, хоть он и был уже изобретён, но в моду стал входить намного позже, тем более вначале – это был чисто мужской головной убор13. Я уже не говорю о седле, которое с интересом будут рассматривать, как только его увидят. Такого ещё нет в это время даже в столице. Ещё один плюс к моей истории.

Мне помогли спуститься с седла, и я не торопясь подошла к ступенькам, на которых рядом с Екатериной Петровной уже стояла молодая девушка примерно одного со мной возраста или чуть старше.

– Bonjour, bon maman! (* Здравствуйте, бабушка!) Наконец добралась до вас, – стараясь говорить с небольшим, несильно заметным акцентом, первой обратилась к женщине. – А вы, наверное, tante (*тётушка) Marie, – улыбнулась я девушке и, сняв перчатку, взяла её за руку, пытаясь развернуться и встать рядом с ней, чтобы «бабушка» заметила наше сходство.

Екатерина Петровна пристально рассматривала меня, пока Мария, улыбнувшись, обнимала.

– Луиза, почему ты одна и в таком виде? – был первый её вопрос.

Я даже не успела ничего ответить, она тоже обняла меня и, прижав к себе, произнесла:

– Ладно, всё потом, сначала приведи себя в порядок, затем поговорим.

Отстранившись, женщина опять недолго рассматривала моё лицо, затем отвернулась отдавать распоряжения, а Мария повела наверх.

– Ох, как же ты совсем одна добралась. Сейчас Лушка принесёт воды умыться, и я дам тебе какое-нибудь из своих платьев. Думаю, тебе пойдёт муслиновое, оно новое и будет прелестно на тебе смотреться.

Мария не останавливаясь говорила до самой комнаты и далее, пока меня приводили в надлежащий вид. Не знала, что бабушка в молодости была такой болтушкой.

Доставшееся мне нежно-голубое платье в стиле ампир было, право, очень милым. Подхваченное под грудью тёмно-синей лентой, оно спадало мягкими складками до самого пола. Степанида, горничная Марии, накрутила мне волосы, старательно собирая их в модную причёску этих лет. По привычке я попросила её убрать завитки от лица. В больнице строго относились к волосам.

Я чувствовала себя странно и непонятно. Снова дома, в любимом имении, но ощущала себя неловко, как в гостях. Внутри, без сомнения, многое было по-другому, в глаза бросались явные различия, и в то же время как будто сквозь всё это я видела старый дом. Иногда приходилось закрывать глаза и выдыхать, что окружающие списывали на усталость. Меня принимались подбадривать, обещая скорый обед.

«Вот так, наверное, и сходят с ума», – думалось мне, пока меня приводили в порядок. Хотя дядя всегда заявлял, что я очень сильная и легко справляюсь со сложностями, ведь даже не упала в обморок, первый раз увидев обширную кровавую рану. Георгий Иванович решил начать с шока, проверив, действительно ли я хочу учиться медицине и не является ли это простым капризом.

И конечно, не забывала о том, что ждёт разговор с «бабушкой». Всё-таки у меня должны были быть не только документы, но и письма от «матери», а также нужны хоть какие-то новости о ней. Наскоро придуманная история в моём воображении постепенно обрастала подробностями, в то время как Мария пересказывала мне местные сплетни.

Ничто не может длиться вечно, вот и моё спокойное время с молоденькой бабушкой заканчивалось, придётся спускаться к прабабушке, проверять, насколько правдоподобно будет звучать моя история.

Но это полбеды, что будет с роднёй, когда я найду возможность вернуться в своё время… а я обязательно найду… я упорная.

Глава 3

Как ни странно, обед для моих нервов прошёл довольно спокойно. Тому причиной стали несколько соседских семей, присутствовавших на нём. Вероятно, они были приглашены уже давно и отказаться их принимать сейчас было совершенно не комильфо. Феерические подробности моего въезда в усадьбу, конечно, попытаются скрыть. Всё-таки прибытие «внучки» без сопровождения – это такой афронт, который ещё долго не забудется соседями. Быть причиной докучливых сплетен местных кумушек совершенно не хотелось.

Меня просто представили собранию перед обедом. Местное общество вначале собралось в малой гостиной. Мамá называла её «голубой», но сейчас она скорее была «зелёной». Всё дело в том, что в это время комната была обшита оливково-зелёным шёлком с красивым однотонным цветочным рисунком. Золотистая лепнина потолка сохранилась и до моего времени, но, конечно, была уже не так свежа.

Изящный мебельный гарнитур из тёмного морёного дуба был обшит палевым шёлком с красивым оливковым узором. Пройдя по комнате, я прикасалась пальцами к резным завиткам на креслах. Мои «старые знакомые», только в другой обивке.

Мебель стояла группами, а по периметру комнаты находились всевозможные изящные стеклянные шкафчики с безделушками. Со стороны окон была «бабушкина» гордость – растения в больших кадках.

Почти весь угол занимал огромный фикус. Под ним разместились два кресла с корытообразными спинками и стол-бобик с незаконченной вышивкой. Композицию завершали скамеечки для ног с мягкой обивкой. Этот уголок явно был любим хозяйками. В промежутках между окнами красовались монстера и гибискус, а над противоположным углом главенствовала пальма. По словам Марии, растения были привезены из петербургских оранжерей. Вокруг расставлены жирандоли14 и канделябры со свечами, и даже настенные бра оказались сегодня зажжены.

«Бабушка» переходила от одной группы гостей к другой и каждому уделяла несколько слов. Затем заняла место на центральном диване. Она умело уводила разговоры от моей поездки, ведя общие для всех соседей беседы: – посевы, лес, будущие цены на урожай. Я понимала и одобряла такой её маневр.

Но вот раскрыли двери столовой и все группками стали переходить туда. Да… кормить в нашем доме всегда любили. Плотно заставленный стол-сороконожка15 представлял собой занимательное зрелище. Даже я почувствовала желание попробовать всё это разнообразие.

Разговоры не прекратились и за обедом. Мужчинам были интересны дела военные и политика, больше всего, как и следовало ожидать, обсуждали французского императора:

– Что бы ни говорили в светских салонах, но Наполеон – это фигура в современной политике, – с чувством вещал полноватый блондин лет тридцати, сидевший справа от меня. – Этот корсиканец сумел возвыситься в пламени революции, когда другие сгорали в ней целыми фамилиями.

– Да, вы правы, Платон Георгиевич, Бонапарт для своей страны и народа есть герой. Но все соседние страны… – отвечал ему седовласый мужчина со шрамом на левой щеке, сидевший напротив. Шрам, кстати, его совершенно не портил, а придавал какую-то особенную мужественность.

Закончить мысль мужчине не дала пожилая дама справа.

– Он есть истинный Вельзевул, – утверждала она. – Он привёл Апокалипсис в Европу. Все эти войны… столько смертей… столько погибших семей…

– Эта их la guillotine (*гильотина)… – вторила ей немолодая дама по соседству, сморщив свой напудренный носик.

– Конечно, одно только убийство герцога Энгиенского16 должно было отвратить от него всех приличных людей Европы. А этот выскочка вместо этого женился на австрийской принцессе, – вклинилась в разговор Екатерина Петровна.

Обильный стол не давал большого времени на разговоры, каждый старался воздать должное вкуснейшим блюдам. Женщины же с интересом всё больше бросали взгляды в мою сторону. Чаепитие – вот время будущих мучений. Благо дамское общество слишком жаждало моих рассказов о последней моде, а не о трудностях поездки, поэтому я спокойно дала увести себя в чайную, пока мужчины оставались курить в столовой. Мне кажется, даже следователи Третьего отделения так не допрашивают виновных (хотя какое Третье отделение, пока его ещё нет, это настоящие адепты Тайной канцелярии), учитывая, с какой страстью меня разрывали вопросами «милые» особы. Материалы, фасоны, цвета, кружева, шляпки… расспросам не было конца и края. Предпочитая отделаться малой кровью, я вняла «просьбам» мучительниц, и в чайную принесли уже очищенные жилет и цилиндр, в которых я прибыла в поместье. Даже испугалась, что до конца вечера части моего гардероба просто не доживут, видя, с каким энтузиазмом их исследовали эти фурии. Никогда так не радовалась приходу мужчин, надеясь, что моя осада хоть немного стихнет.

Заметив мой умоляющий взгляд, Екатерина Петровна разогнала этот «осадный полк в юбках», поручив мне разливать чай, а Мария была направлена к фортепиано, услаждать наш слух. «Бабушка» села рядом со мной, не давая кумушкам вернуться к расспросам, и вот тут наступило блаженное спокойствие.

Не знала, что Мария так хорошо музицирует. Помню, в основном это любил делать дедушка. Гувернантка и меня учила, но большого успеха на сём поприще не добилась. Я, конечно, могла исполнить что-то не очень сложное, но с услышанным сейчас это бы никак не сравнилось. Интересно, бабушка уже рисует? Пока её любимых акварелей нигде не видела. Но я была всего в нескольких комнатах, вероятно, рисунки пока украшают только её покои.

Общество распалось на мелкие группки по интересам. Несколько дам присело за ломберным столиком для игры в преферанс. Большая часть собралась вокруг Марии, которая чередовала музыку с чьей-то декламацией.

Местному обществу я, должно быть, показалась очень скучной. Не обсуждала с ними литературу и музыку, ничего не декламировала и, о ужас, не могла ничего поведать из великосветских сплетен. После «терзаний о моде» я вообще постаралась от Екатерины Петровны не отходить и прилежно отмалчивалась. Хотя здесь всё было до банального просто… мой любимый Пушкин ещё только лицеист, Тютчеву лет семь, Жадовская и Лермонтов даже не родились, а Крылов и Державин не были моими любимцами. Вот и приходилось прятаться в тени «бабушки», ссылаясь на усталость. Её даже не приходилось имитировать, вчера был довольно нервный вечер, а сегодняшний день по насыщенности затмил даже его.

Парочка молодых дам пыталась уговорить нескольких отдельно кучковавшихся мужчин на игру в фанты. Те, как я заметила, соглашаться не желали, и бросали на своих явно жён такие уничижительные взгляды!..

Хотя… может, прочесть им Анну Бунину?

При следующем перерыве в бабушкином музицировании я подошла к роялю и прочла, глядя на эту группку:

Сестрица-душенька, какая радость нам!

Ты стихотворица! на оды, притчи, сказки

Различны у тебя готовы краски,

И верно, ближе ты по сердцу к похвалам.

Мужчины ж, милая… Ах, боже упаси!

Язык – как острый нож!

В Париже, в Лондоне, – не только на Руси, –

Везде равны! заладят то ж да то ж:

Одни ругательства, – и всё страдают дамы!

Ждём мадригалов мы, – читаем эпиграммы.

На этом я склонила голову, показывая, что закончила. Могло оказаться, что любой рассказанный мною стих был пока не написан. И возникнут ненужные вопросы о том, откуда я его знаю, приехав из-за границы, если о нём ещё неизвестно здесь. Осознание сего удержало меня от продолжения.

Мужчины с удивлением проводили меня взглядом, когда я вернулась под крыло к «бабушке» и сделала вид, что моей эскапады вообще не было и им всё это послышалось. Екатерина Петровна посмотрела в мою сторону, но только молча покачала головой, выказывая неодобрение.

После этого я не стала поддерживать беседы гостей, хотя обычно поговорить люблю и, как утверждает папá, «вступаю в полемику» даже тогда, когда не нужно. Но боюсь, общество не оценило бы мою любовь и увлечённость медициной, займись я сейчас просветительскими разговорами. А ведь это именно то, чему я уделяла всё своё внимание последние несколько лет.

Начни я в салоне пропаганду гигиены и санитарии по исследованиям Пастера, то вызвала бы только всеобщий смех. Про опасную возможность подхватить какую-либо инфекцию тут ещё до сих пор не подозревали.

Может, поведать им занимательную историю доктора Земмельвейса17? Сей великолепный акушер был уверен, что именно инфекции приводят к высокой смертности рожениц. От такой чисто «женской» болезни, как родильная горячка, умер его лучший друг после того, как вскрыл труп умершей роженицы. Все симптомы были идентичны, а путь заражения банален – просто порезался при вскрытии.

Однако свою гипотезу доктор всё-таки подтвердил практикой в бытность своего руководства в Венской больнице, когда ввёл принудительное мытьё рук для врачей и обработку используемых инструментов в растворе хлорной извести. Эти меры раздражали персонал, многие жаловались и даже пытались не соблюдать их. Но тогда над кроватью каждой роженицы стали вешать табличку с именами врачей и студентов, которые с ней работали. Если происходила трагедия, сразу обнаруживались ответственные за смерть пациентки. Их манипуляции с мытьём стали строго отслеживать, и статистика доказала его правоту. С введением этих жёстких мер женская смертность от родов в данной клинике упала с двадцати процентов до одного.

В Будапеште же история доктора была ещё интереснее. Внедрив и там при переводе на новое место работы практику мытья рук и инструментов, доктор Земмельвейс не получил вообще никакого положительного результата, что его порядком изумило. Он стал исследовать больничные палаты, стараясь найти источник инфекций, и выяснил, что ради сокращения расходов клиника пользовалась услугами самой дешёвой прачечной. Оказалось, что грязное бельё просто возвращали нестираным на следующий день. Тогда доктор просто купил новое бельё за свои деньги и с изумлением получил результат в ноль целых четыре десятых процента. Этот случай осветили в Венском медицинском еженедельнике, который выписывал мой дядюшка.

Но, боюсь, сей акушер ещё даже не родился. Хотя… кто станет помнить какого-то там доктора по имени, будет всего лишь ещё одна салонная шутка.

Вообще, за прошедшие шестьдесят лет медицина действительно шагнула далеко вперёд. Человечество постепенно лишалось упёртости и неприятия в отношении докторов и их открытий, что царили в это время. Одно только получение вакцины от оспы давало людям невероятные возможности предотвратить болезнь. И хотя Эдвард Дженнер издал свой труд по оспенной вакцинации ещё в тысяча семьсот девяносто восьмом году, массового применения так и не произошло. Общество не приняло предложенного решения. До… следующей эпидемии, которая случилась уже в сороковых и привела к гибели полумиллиона человек. Вот тогда-то все резко и вспомнили доктора Дженнера. На смену ему пришли другие, упрямо пытаясь вырвать у смертельных болезней максимально возможное количество пациентов.

Развивалась не только вакцинация, прогресс шёл и в хирургии, улучшалось понимание анатомии. Доктора работали, экспериментировали и стремились к новым знаниям. Многие изобретения и открытия вообще случались из курьёзных ситуаций.

Благодаря фанатикам от медицины были найдены и описаны вирусы множества заболеваний, таких как полиомиелит, гепатит, язва желудка и другие. Открывались больницы, создавались специализированные санатории, например, для туберкулёзных больных.

Без сомнения, не оставались в стороне параллельные медицине науки. Так, в одна тысяча восемьсот пятьдесят девятом году Чарльз Дарвин опубликовал труд «О происхождении видов с помощью естественного отбора или о сохранении благоприятных рас в борьбе за жизнь», давший огромный общественный и религиозный резонанс. Ни одно другое произведение не вызывало такого огромного количества полемики. А в октябре одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года в издательстве «Общественная польза» вышел учебник «Органическая химия» Дмитрия Ивановича Менделеева.

Наука просто рвалась вперёд.

Глава 4

После одиннадцати я сбежала к себе, понимая, что иначе усну прямо в кресле у чайного столика. День был очень выматывающим.

Выделенная для меня комната в хозяйском крыле, по словам Марии, принадлежала моей «матушке». Светло-голубая ткань на стенах с мелким набивным рисунком васильков и яркими жёлтыми птицами. Небольшая кровать под палевым балдахином от гнуса и пара кресел чайного оттенка. В темноте, освещённой свечой, они даже казались цвета тёмной морской волны. Скромный секретер у раскрытого окна обрамлялся тёмно-синими портьерами. У противоположной стены резной платяной шкаф и дамский столик с местами потемневшим зеркалом, у которого меня сегодня причёсывали к обеду.

Освободившись от платья, я упала в кровать, даже не умывшись, и мгновенно попала в объятья Морфея. Не знаю, снилось ли мне что-то в эту ночь, но пролетела она мгновенно. Разбудила меня, как ни странно, Мария. Оказалось, что уже скоро завтрак и нужно одеваться. Как бы мне ни хотелось, всё произошедшее не оказалось сном, и реальность сейчас старательно дёргала меня за рукав ночной сорочки, требуя внимания.

– Лизи, если ты сейчас же не начнёшь одеваться, то будить тебя придёт уже матушка. Думаю, тебе это не очень понравится, – увещевала меня Мария.

– Просто устала с дороги, ещё и вчерашний вечер. Мне нужно отдохнуть.

– Ах, это уже просто неприлично. Матушка давно встала.

– Хорошо, хорошо… встаю… – Пришлось всё-таки подниматься и умываться.

Лушка, приставленная в виде горничной, помогала с утренними процедурами и одеванием. Мне опять досталось ещё одно из бабушкиных платьев, теперь уже бледно-коралловое, с небольшими цветочками и тонким кружевом по вырезу. Сейчас я неуверенно рассматривала себя в зеркале.

– О, не беспокойся, матушка уже послала в город за модисткой. Тебе нужен собственный гардероб, – неправильно поняла мой взгляд «бабушка».

– Спасибо, Мари, ты меня так выручаешь… – улыбнулась я смущённо.

– Что ты, мне нисколечко не жалко. Но многие платья уже видели на мне в обществе… Матушка никогда не допустит такого урона… а домашние ты можешь пользовать любые, какие тебе понравятся. Многие ткани для них были куплены в столице.

Завтракать накрыли на веранде, куда мы вскорости спустились. Большой, пышущий дымом самовар и выпечка. Домашний чайный фарфоровый сервиз «Вербилок» с египетскими мотивами. Несколько чашек из него, как помню, переживут даже войну.

Сидя с чашкой ароматного чая, Екатерина Петровна ждала подробный пересказ моих приключений. Ну что же… я готова…

– Луиза, что именно произошло в дороге, что ты оказалась одна, без сопровождения?

– Bon maman…

– Называй меня бабушкой, Луиза.

– Хорошо, «бабушка», – тяжело вздохнула и призвала все свои небольшие актёрские способности, – я просто не поняла, что именно произошло на той несчастной поляне, где мы остановились перекусить. Переоделась и попросила оседлать для меня Ветра, чтобы немного проехаться на нём, а не в дормезе. Было довольно жарко… раздались какие-то крики… а Генрих… он вдруг стал падать назад, когда я уже садилась в седло. Его рубаха заливалась кровью… – я вытерла вызванные пощипыванием запястья слёзы, – из леса стали выбегать какие-то бородатые мужики… – ещё один выдавленный всхлип. – Вилли, приставленный батюшкой для охраны, начал кричать, чтобы я срочно уезжала…

– А где это было? – «бабушка» подошла ко мне и обняла за плечи, прижав голову к объёмной груди.

– Не знаю точно, «бабушка», но за четыре дня до этого мы были в Вильно, жарко, старались попусту не вставать…

– И что же дальше? – в огромных глазах Марии зажёгся нешуточный интерес.

– Ветер очень быстрый. Мы не останавливались до темноты, заночевав в каком-то стогу. Я примерно понимала, что надо ехать вдоль реки, спрашивала дорогу в деревнях пару раз. Ещё одну ночь я провела у какой-то старушки, она и вывела меня утром на дорогу.

Губы Марии от избытка чувств сложились буквой «О». Осознав это, она тут же прикрыла их ладошкой.

– Вот почему ты была такая грязная, – Екатерина Петровна высказалась с явным облегчением. Интересно, что она там себе напридумывала.

– А как же Софьюшка? Где она, где Франц? Я видела, что ты не страдаешь, поэтому поняла, что их с тобой не было.

Францем зовут «моего» младшего брата. Сейчас ему должно быть лет двенадцать. Но так как точных знаний у меня не было, пришлось придумывать.

– Батюшка после истории с герцогством Ольденбург18 решил, что лучше перебраться в Берлин. Но матушка захотела отправить меня к вам. Она с братцем собралась ехать в Кёнигсберг. Часть дороги мы проделали вместе.

– Помню, там какая-то её подруга живёт, – соглашаясь со мной, произнесла Екатерина Петровна. – Как я понимаю, все вещи остались там, на дороге?

Я просто кивнула.

– Ну что ж, я обращусь к полицеймейстеру. Не думаю, что найдут какие-либо из твоих вещей, но, может, из документов что? – задумчиво произнесла она.