Туман

– День добрый, барышня, вы часом-с не заблудились? – вышедший мне на встречу дворовой, чем-то напоминал Степана, вероятно, он был его отцом, а может и дедом.

– Нет, любезный. Я ищу усадьбу Екатерины Петровны. Как я поняла, это и есть она?

– Так точно-с.

– Дома ли барыня?

– За вами и послала-с. Неладно, что барышня-с и одна, – мужчина с интересом меня рассматривал, видимо приходя к каким-то своим выводам.

– Хорошо, показывай дорогу.

– Как изволите.

– Не подскажешь ли мне, любезный, какой сегодня день? – задала, наконец, мучавший меня вопрос, когда сопровождающий взял Ветра под уздцы и повел в имение.

– Ну, дык, славных и всехвальных апостолов Петра и Павла.

И видя всё ещё вопрос на моём лице продолжил…

– Двадцать девятое июня одна тысяча осемьсот одиннадцатого года, барышня.

Прикрыла глаза и улыбнулась. Хотя улыбаться тут было не чему, я каким-то странным образом оказалась назад в прошлом на шестьдесят лет … но причина для улыбки была. Я поняла кем я могу представиться и это не вызовет совершенно никакого смущения или недоверия.

Екатерина Петровна Гурская имела на тот момент четырех живых детей: Софью, Михаила, Александра и Марию. Старшая дочь, Софья, к данному периоду была замужем и проживала с мужем и детьми в Пруссии. Насколько я помнила, после 1806 года переписки между ними почти не было, а последний раз баронесса Клейст приезжала к матери в Россию еще 1802 году. Из рассказов бабушки я помню, что Екатерина Петровна до самой своей смерти пыталась узнать о судьбе семьи своей старшей дочери, переписка с которой так внезапно оборвалась. Что, естественно, после Наполеоновских войн было весьма проблематично. Как раз-таки у Софьи Клейст была дочь, подходящего для меня возраста. Её давно никто не видел, сведения о ней были весьма скудны, а при последних письмах она была еще девочкой.

Итак, я буду баронессой Луизой Марией Клейст, только вот первый вопрос, который задаст «бабушка» – откуда я здесь взялась: грязная, без вещей и главное, без слуг и сопровождения. Другой сложный вопрос – документы, особенно подорожная.

«Думай, Аннушка, думай», так часто повторял дядя Георгий, спрашивая меня о разных методах лечения. Сейчас мне предстояло думать и очень быстро.

В принципе, самое простое решение – не далеко, после польской границы, мы остановились перекусить на берегу реки… я решила размяться в седле после долгой поездки в дормезе… на нас напали разбойники… я, естественно, ускакала. В итоге, я без вещей, без документов, без сопровождения – наконец-таки добралась до родственников, к которым была отправлена родителями, подальше от творившегося в Пруссии. Ну… где-то примерно так. Надеюсь, Екатерина Петровна не будет выпытывать подробности в первые мгновения встречи. А к вечеру мне придётся придумать историю более обстоятельно.

Полагаю, тех деталей, что я помню из рассказов бабушки хватит для начала. Мне хотелось бы всё-таки вернуться обратно, в своё время. Задерживаться я не собиралась, особенно учитывая то, что здесь будет твориться через год. Насколько я помню, прабабушка успеет уехать с дочерью к родственникам в Тверь, а имение значительно пострадает. Но даже не это главное, я не собиралась прощаться со своей мечтой стать врачом. Если в моё время – это трудно, то что же говорить о начале века. Первой биться головой об стену непонимания мне бы не хотелось. А учитывая, что такие люди как Пастер10, Пирогов11 и Лейкарт12 ещё даже не родились, многие мои знания будут вызывать неверие и насмешки. Скорее всего, даже сама мысль о подобном будет вызывать усмешку, учитывая, что Kinder, Küche, Kirche, Kleide (*Дети, Кухня, Церковь, Платье) даже в моё время порой единственное приложение сил для женщин.

Имение встретило шумом и гамом. Естественно, моё появление привлекло внимание. Меня провожали взглядом все, некоторые даже высовывались из окон второго этажа, чтобы поглазеть.

Ну да. Выглядела я довольно интересно, и это даже не считая того, что я была вся в грязи и паутине. Искусно вышитый жакет моей амазонки вызвал неприкрытый восторг дворовых девушек. Мужики рассматривали рысака, а вот «бабушка», а это явно она только что вышла в задние двери, рассматривала моё лицо, когда я приподняла вуаль на цилиндре.

Костюм мой, даже в таком неприглядном состоянии выглядел очень непривычно, что вполне вписывается в мою историю, ведь я «приехала» из-за границы. Материал, вышивка, стиль. Один цилиндр чего стоил, хоть он и был уже изобретен, но в моду стал входить намного позже, тем более в начале – это был чисто мужской головной убор13

Я уже не говорю о седле, которое с интересом будут рассматривать, как только его увидят. Такого ещё нет в это время, даже в столице. Ещё один плюс к моей истории.

Мне помогли спуститься с седла, и я, не торопясь подошла к ступенькам, на которых рядом с Екатериной Петровной уже стояла молодая девушка, примерно одного со мной возраста или чуть старше.

– Bonjour, bon maman!(* Здравствуйте бабушка!) Я, наконец, добралась до вас, – стараясь говорить с небольшим, не сильно заметным акцентом, я первой обратилась женщине.

– Ну а вы, наверное, tante (*тётушка) Marie, – улыбнулась я девушке, и сняв перчатку взяла её за руку, пытаясь развернуться и встать рядом с ней, что бы «бабушка» заметила наше сходство. Екатерина Петровна пристально рассматривала меня, пока Мария улыбнувшись, обнимала.

– Неужели Луиза, почему ты одна и в таком виде? – был первый её вопрос.

Но я даже не успела ей ничего ответить, она тоже обняла меня и, прижав к себе сказала:

– Ладно, всё потом, сначала приведи себя в порядок, потом поговорим.

Отстранившись, она опять недолго рассматривала моё лицо, затем отвернулась отдавать распоряжения, а Мария повела меня наверх.

– Ох, как же ты совсем одна добралась. Сейчас Лушка принесет воды умыться, и я дам тебе какое-нибудь из своих платьев. Думаю, тебе пойдет муслиновое, оно новое и будет прелестно на тебе смотреться.

Мария, не останавливаясь, говорила до самой комнаты и далее, пока меня приводили в надлежащий вид. Не знала, что бабушка в молодости была такой болтушкой.

Доставшееся мне нежно голубое платье в стиле ампир14 было право очень милым. Подхваченное под грудью темно-синей лентой, оно спадало мягкими складками до самого пола. Степанида, горничная Марии, накрутила мне волосы, старательно собирая их в модную прическу этих лет. По привычке, я попросила её убрать завитки от лица. В больнице строго относились к волосам.

Я чувствовала себя странно и непонятно. Снова дома, в любимом имении, но ощущала себя неловко, как в гостях. Внутри, без сомнения, многое было по-другому, в глаза бросались явные различия, и в то же время, как будто сквозь всё это я видела старый дом. Иногда приходилось закрывать глаза и выдыхать, что списывалось окружающими на усталость. Меня принимались подбадривать, обещая скорый обед.

«Вот так, наверное, и сходят с ума» – думалось мне, пока меня приводили в порядок. Хотя дядя всегда заявлял, что я очень сильная, и легко справляюсь со сложностями, ведь даже не упала в обморок, первый раз увидев обширную кровавую рану. Григорий Иванович решил начать с шока, проверив, действительно ли я хочу учиться медицине, и не является ли это простым капризом.

И конечно не забывала о том, что меня ждет разговор с «бабушкой». Всё-таки у меня должны были быть не только документы, но и письма от «матери», а также нужны были хоть какие-то новости о ней. Наскоро придуманная история в моём воображении постепенно обрастала подробностями, в то время как Мария пересказывала мне местные сплетни.

Ничто не может длиться вечно, вот и моё спокойное время с молоденькой бабушкой заканчивается, и придётся спускаться вниз к прабабушке, проверять насколько правдоподобно будет звучать моя история.

Но это пол беды, что будет с родней, когда я найду возможность вернуться в своё время… а я обязательно найду… я упорная.

Глава 3

Как ни странно, обед для моих нервов прошёл довольно спокойно. Тому причиной стали несколько соседских семей, присутствующих на нём. Вероятно, они были приглашены уже давно и отказаться их принимать сейчас, было совершенно не комильфо. Историю моего въезда в усадьбу, конечно, попытаются скрыть. Всё-таки прибытие «внучки» без сопровождения, это такой афронт, который ещё долго не забудется соседями. Быть причиной докучих сплетен местных кумушек совершенно не хотелось.

Меня просто представили собранию перед обедом. Местное общество вначале собралось в малой гостиной. Мамá называла ее «голубой», но сейчас она скорее была «зелёной». Всё дело в том, что в это время комната была обшита оливково-зеленым шёлком, с красивым, однотонным цветочным рисунком. Золотистая лепнина потолка, сохранилась и до моего времени, но, конечно, была уже не так нова.

Изящный мебельный гарнитур из темного, морёного дуба обшит палевым шелком, с красивым оливковым узором. Пройдя по комнате, прикасалась пальцами к резным завиткам на креслах. Мои «старые знакомые», только в другой обивке.

Мебель была расставлена группами, а по периметру комнаты стояли всевозможные изящные стеклянные шкафчики с безделушками. Со стороны окон находилась «бабушкина» гордость – растения в больших кадках.

Почти весь угол занимал огромный фикус. Под ним разместились два кресла с корытообразными спинками, и стол-бобик с незаконченной вышивкой. Композицию завершали скамеечки для ног с мягкой обивкой. Этот уголок явно был любим хозяйками. В промежутках между окнами красовались монстера и гибискус, а над противоположным углом главенствовала пальма. По словам Марии, растения были привезены из Петербургских оранжерей. Вокруг были расставлены жирандоли15 и канделябры со свечами, и даже настенные бра были сегодня зажжены.

«Бабушка» переходила от одной группы гостей к другой и каждому уделяла несколько слов. Затем заняла место на центральном диване. Она умело уводила разговоры от моей поездки, ведя общие для всех соседей беседы – посевы, лес, будущие цены на урожай. Я понимала и одобряла такой её маневр.

Но вот раскрыли двери столовой и все группками стали переходить туда.

Да. Кормить в нашем доме всегда любили. Плотно заставленный стол-сороконожка16 представлял собой занимательное зрелище. Даже я почувствовала желание попробовать всё это разнообразие.

Разговоры не прекратились и за обедом. Мужчинам были интересны дела военные и политика, больше всего, как и следовало ожидать, обсуждали французского императора:

– Что бы ни говорили в светских салонах, но Наполеон – это фигура в современной политике, – с чувством вещал полноватый блондин лет тридцати, сидевший справа от меня. – Этот корсиканец сумел возвыситься в пламени революции, когда другие сгорали в ней целыми фамилиями.

– Да, вы правы, Платон Георгиевич, Бонапарт для своей страны и народа, есть герой. Но все соседние страны… – отвечал ему седовласый мужчина, со шрамом на левой щеке, сидевший, напротив. Шрам, кстати его совершенно не портил, а придавал какую-то особенную мужественность.

Закончить мысль ему не дала пожилая дама справа:

– Он есть истинный Вельзевул, – утверждала она. – Он привёл Апокалипсис в Европу. Все эти войны… столько смертей… столько погибших семей…

– Эта их la guillotine (*гильотина) … – вторила ей не молодая дама по соседству, сморщив свой напудренный носик.

– Конечно, одно только убийство герцога Энгиенского17, должно было отвратить от него всех приличных людей Европы. А этот выскочка, вместо этого женился на австрийской принцессе, – вклинилась в разговор Екатерина Петровна.

Обильный стол не давал большого времени на разговоры, каждый старался воздать должное вкуснейшим блюдам. Женщины же, с интересом всё больше бросали взгляды в мою сторону. Чаепитие – вот время моих будущих мучений.

Благо, дамское общество слишком жаждало моих рассказов о последней моде, а не о трудностях поездки, поэтому я спокойно дала увести себя в чайную, пока мужчины оставались курить в столовой. Мне кажется, даже следователи Третьего отделения так не допрашивают виновных (хотя какое Третье отделение, пока его ещё нет, это настоящие адепты Тайной Канцелярии), учитывая с какой страстью меня разрывали вопросами «милые» особы. Материалы, фасоны, цвета, кружева, шляпки… расспросам не было конца и края. Предпочитая отделаться малой кровью, по «просьбам» мучительниц принесли уже очищенные жилет и цилиндр, в которых я прибыла в поместье. Я даже испугалась, что до конца вечера части моего гардероба просто не доживут, видя с каким энтузиазмом их исследовали эти фурии. Никогда так не радовалась приходу мужчин, надеясь, что моя осада хоть немного стихнет.

Заметив мой умоляющий взгляд, Екатерина Петровна разогнала этот «осадный полк в юбках», поручив мне разливать чай, а Мария была направлена к фортепиано, услаждать наш слух. «Бабушка» села рядом со мной, не давая кумушкам вернуться к расспросам, и вот тут наступило блаженное спокойствие.

Не знала, что Мария так хорошо музицирует. Помню, в основном это любил делать дедушка. Гувернантка и меня учила, но большого успеха на этом поприще не добилась. Я, конечно, могла исполнить что-то не очень сложное, но с услышанным сейчас, это бы никак не сравнилось. Интересно, бабушка уже рисует? Пока её любимых акварелей нигде не видела. Но я была всего в нескольких комнатах, вероятно, они пока украшают только её покои.

Общество распалось на мелкие группки по интересам. Несколько дам присело за ломберным столиком для игры в преферанс. Большая часть собралась вокруг Марии, которая чередовала музыку с чьей-то декламацией.

Местному обществу я, должно быть, показалась очень скучной. Не обсуждала с ними литературу и музыку, ничего не декламировала, и о ужас, не могла ничего поведать из великосветских сплетен. После «терзаний о моде» я вообще постаралась от Екатерины Петровны не отходить и старательно отмалчивалась. И тут всё было до банального просто… мой любимый Пушкин, ещё только лицеист, Тютчеву лет семь, Жадовская и Лермонтов даже не родились, а Крылов и Державин не были моими любимцами. Вот и приходилось прятаться в тени «бабушки», ссылаясь на усталость. Её даже не приходилось имитировать, вчера был довольно нервный вечер, а сегодняшний день по насыщенности затмил и его.

Парочка молодых дам пыталась уговорить нескольких отдельно кучковавшихся мужчин на игру в фанты. Те, как я заметила, соглашаться не желали, и бросали на своих, явно жен, такие уничижительные взгляды!..

Хотя… может прочесть им Анну Бунину?

При следующем перерыве в бабушкином музицировании я подошла к роялю и прочла, глядя на эту группку:

Сестрица-душенька, какая радость нам!

Ты стихотворица! на оды, притчи, сказки

Различны у тебя готовы краски,

И верно, ближе ты по сердцу к похвалам.

Мужчины ж, милая… Ах, боже упаси!

Язык – как острый нож!

В Париже, в Лондоне, – не только на Руси, –

Везде равны! заладят то ж да то ж:

Одни ругательства, – и все страдают дамы!

Ждем мадригалов мы, – читаем эпиграммы.

На этом я остановилась, показывая, что закончила. Так могло оказаться, что любой рассказанный мною стих, был пока не написан. И возникнут ненужные вопросы о том, откуда я его знаю, приехав из-за границы, если о нем еще не известно здесь. Осознание этого меня удержало от продолжения.

Мужчины с удивлением проводили меня взглядом, когда я вернулась под крыло к «бабушке» и сделала вид, что моей эскапады вообще не было и им всё это послышалось. Екатерина Петровна посмотрела на меня, но только молча покачала головой, выказывая неодобрение такому моему поступку.

После этого я не стала вступать в разговоры гостей, хотя обычно поговорить я люблю, и как утверждает папá, «вступаю в полемику» даже тогда, когда не нужно. Но боюсь, общество не оценило бы мою любовь и увлеченность медициной, займись я просветительскими разговорами. А ведь это именно то, чему я уделяла всё своё внимание последние несколько лет.

Начни я в салоне пропаганду гигиены и санитарии по исследованиям Пастера, то вызвала бы только всеобщий смех. Про опасную возможность подхватить какую-либо инфекцию тут ещё до сих пор не подозревали.

Может поведать им занимательную история доктора Земмельвейса18?

Этот великолепный акушер, был уверен, что именно инфекции приводят к высокой смертности рожениц. От такой, чисто «женской» болезни, как родильная горячка, умер его лучший друг после того, как вскрыл труп умершей роженицы. Все симптомы были идентичны, а путь заражения банален, он просто порезался при вскрытии.

Однако свою гипотезу инфекции доктор всё-таки подтвердил практикой, в бытность своего руководства в Венской больнице, когда ввёл принудительное мытьё рук для врачей и обработку используемых инструментов в растворе хлорной извести.

Эти меры раздражали персонал, многие жаловались и даже пытались не соблюдать. Но тогда над кроватью каждой роженицы стали вешать табличку с именами врачей и студентов, которые с ней работали, если происходила трагедия, сразу обнаруживались ответственные за смерть пациентки. Их манипуляции с мытьем стали строго отслеживать и статистика доказала его правоту. С введением этих жёстких мер, женская смертность от родов в данной клинике упала с двадцати процентов до одного.

В Будапеште же история доктора была ещё интереснее. Внедрив и тут, при переводе на новое место работы, практику мытья рук и инструментов, доктор Земмельвейс не получил вообще никакого положительного результата, что его порядком изумило. Он стал исследовать больничные палаты, стараясь найти источник инфекций и выяснил, что ради сокращения расходов больница пользовалась услугами самой дешёвой прачечной. Оказалось, что грязное бельё просто возвращали нестиранным на следующий день. Тогда доктор просто купил новое бельё за свои деньги, и с изумлением получил результат в ноль четыре процента. Этот случай осветили в Венском медицинском еженедельнике, который выписывал мой дядюшка.

Но, боюсь, этот акушер ещё даже не родился. Хотя… кто будет помнить какого-там доктора по имени, будет всего лишь ещё одна салонная шутка.

Вообще, за прошедшие шестьдесят лет медицина действительно шагнула далеко вперёд. Человечество постепенно лишалось той упёртости и неприятия в отношении докторов и их открытий, что царило в это время. Одно только получение вакцины от оспы давало людям невероятные возможности предотвращения болезни. И хотя Эдвард Дженнер издал свой труд по оспенной вакцинации ещё в 1798 году, массового применения так и не произошло. Общество не приняло предложенного решения. До… следующей эпидемии, которая случилась уже в 40-х и привела к гибели полумиллиона человек. Вот тогда-то все резко и вспомнили доктора Дженнера. На смену ему пришли другие, упрямо пытаясь вырвать у смертельных болезней максимально возможное количество пациентов.

Но развивалась не только вакцинация, прогресс шёл в хирургии, улучшалось понимание анатомии. Доктора работали, экспериментировали и стремились к новым знаниям. Многие изобретения и открытия вообще случались из курьезных ситуаций.

Благодаря фанатикам от медицины были найдены и описаны вирусы множества заболеваний, таких как полиомиелит, гепатит, язва желудка и другие. Открывались больницы, создавались специализированные санатории, например, для туберкулёзных больных.

Без сомнения, не оставались в стороне параллельные медицине науки. Так в 1859 году Чарльз Дарвин опубликовал труд «О происхождении видов с помощью естественного отбора или о сохранении благоприятных рас в борьбе за жизнь», вызвавший огромный общественный и религиозный резонанс. Ни одно другое произведение не вызывало такое огромное количество полемики. А в октябре 1861 года в издательстве «Общественная польза» вышел учебник «Органическая химия» Дмитрия Ивановича Менделеева.

Наука просто рвалась вперёд.

Глава 4

После одиннадцати я сбежала к себе, понимая, что усну прямо в кресле у чайного столика. День был очень выматывающим.

Выделенная для меня комната в хозяйском крыле, по словам Марии, принадлежала моей «матушке». Светло-светло голубая ткань на стенах, с мелким набивным рисунком васильков и яркими жёлтыми птицами. Небольшая кровать под палевым балдахином от гнуса и пара кресел чайного оттенка. В темноте, освещённой свечой, они даже казались цвета тёмной морской волны. Небольшой секретер у раскрытого окна обрамлялся тёмно-синими портьерами. У противоположной стены резной платяной шкаф и дамский столик с потемневшим местами зеркалом, у которого меня сегодня причёсывали к обеду.

Освободившись от платья, упала в кровать, даже не умывшись, и мгновенно попала в объятья Морфея. Не знаю, снилось ли мне что-то в эту ночь, но пролетела она мгновенно.

Разбудила меня, как ни странно, Мария. Оказалось, что уже скоро завтрак, и нужно одеваться. Как бы мне не хотелось, но всё произошедшее не оказалось сном и реальность сейчас старательно дергала меня за рукав ночной сорочки, требуя внимания.

– Лизи, если ты сейчас же не начнешь одеваться, то будить тебя придёт уже матушка. Я думаю, тебе это не очень понравится, – увещевала меня Мария.

– Я просто устала с дороги, ещё и вчерашний вечер. Мне нужно отдохнуть.

– Ну, это уже просто не прилично. Матушка давно встала.

– Хорошо, хорошо… встаю… – пришлось всё-таки подниматься и умываться.

Лушка, приставленная в виде горничной, помогала с утренними процедурами и одеванием. Мне опять досталось ещё одно из бабушкиных платьев, теперь уже бледно коралловое, с небольшими цветочками и тонким кружевом по вырезу. Я неуверенно рассматривала себя в зеркале.

– О, не беспокойся, матушка уже послала в город за модисткой. Тебе нужен собственный гардероб, – неправильно поняла мой взгляд «бабушка».

– Спасибо Мари, ты меня так выручаешь… – улыбнулась я смущенно.

– Что ты, мне нисколечко не жалко. Но многие платья уже видели на мне в обществе… Матушка никогда не допустит такого урона… а домашние ты можешь пользовать любые, какие тебе понравятся. Многие ткани для них были куплены в столице.

Завтракать накрыли на веранде, куда мы в скорости спустились. Большой, пышущий дымом самовар и выпечка. Домашний чайный фарфоровый сервиз «Вербилок» с египетскими мотивами. Несколько чашек из него, как помню, переживут даже войну.

Сидя с чашкой ароматного чая, Екатерина Петровна ждала подробный пересказ моих приключений. Ну что же… я готова…

– Луиза, что именно произошло в дороге, что ты оказалась одна, без сопровождения?

– Bon maman…

– Называй меня бабушкой, Луиза.

– Хорошо «бабушка», – тяжело вздохнула и призвала все свои не большие актёрские способности, – я просто не поняла, что именно произошло на той несчастной поляне, где мы остановились перекусить. Переоделась и попросила оседлать мне Ветра, чтобы немного проехаться на нём, а не в дормезе. Было довольно жарко… раздались какие-то крики… а Генрих… он вдруг стал падать назад, когда я уже садилась в седло. Его рубаха заливалась кровью…

Я вытерла вызванные пощипыванием запястья слёзы…

– Из леса стали выбегать какие-то бородатые мужики… – ещё один выдавленный всхлип, – Вилли, приставленный батюшкой для охраны, стал кричать что бы я срочно уезжала…

– А где это было? – «бабушка» подошла ко мне и обняла за плечи, прижав голову к груди.

– Не знаю точно, «бабушка», но за четыре дня до этого мы были в Вильно, жарко, старались попусту не вставать…

– И что же дальше? – в огромных глазах Марии зажегся нешуточный интерес.

– Ветер, он очень быстрый. Мы не останавливались до темноты, заночевав в каком-то стогу. Я примерно понимала, что надо ехать вдоль реки, спрашивала дорогу в деревнях пару раз. Ещё одну ночь я провела у какой-то старушки, она и вывела меня утром на дорогу.

Губы Марии от избытка чувств сложились буквой О. Осознав это она тут-же прикрыла его ладошкой.

– Вот почему ты была такая грязная, – Екатерина Петровна высказалась с явным облегчением.

Интересно, что она там себе напридумывала.

– А как же Софьюшка? Где она, где Франц? Я видела, что ты не страдаешь, поэтому поняла, что их с тобой не было.

Францем звали «моего» младшего брата. Сейчас ему должно быть лет двенадцать. Но так как точных знаний у меня не было, пришлось придумывать.

– Батюшка после истории с герцогством Ольденбург19 решил, что лучше перебраться в Берлин. Но матушка захотела отправить меня к вам. Она с братцем должна была выехать в Кёнигсберг, часть дороги мы проделали вместе.

– Я помню, там её какая-то подруга живёт, – соглашаясь со мной, сказала Екатерина Петровна. – Как я понимаю все вещи остались там, на дороге?

Я просто кивнула.

– Ну что ж, я обращусь к полицеймейстеру. Не думаю, что найдут какие-либо из твоих вещей, но может из документов что? – задумчиво произнесла она.