Сыскари

– Так точно, ваше благородие.

– Вот, что, любезный, – проговорил исправник, – обойди соседей, да собачку эту поищи. Как что узнаешь, так сразу ко мне.

– Будет исполнено, ваше благородие.

Они вышли в калитку. Городовой направился обходить соседние дома, а Косолапов уже было хотел закурить. Запустил руку в карман за папиросами, да передумал. Со стороны Воскресенского проспекта, по Сергиевской улице, как раз к дому Верещагина ехали два микроавтобуса. Старенький добрый «Рафик»3, служебный автомобиль полицейского управления, верой и правдой несший свою нелегкую службу уже не один год. Подарок от городской думы. Именно депутаты распорядились выделить в свое время деньги на его покупку. Внутри оборудованный криминалистической лабораторией. Темно-синий с желтой полосой, тянувшейся по кузову, он остановился у калитки. Любопытные зеваки, в основном мальчишки, окружили микроавтобус.

Дверца открылась, и оттуда выбрались наружу: судмедэксперт Акакий Акакиевич Ремизов, штатный фотограф Михаил Бычков и князь Ираклий Чавчавадзе, главный эксперт в отделении. Следом за «Рафиком» к дому подъехала карета «скорой помощи», но остановилась чуть подальше. Два санитара приоткрыли дверцу и вытащили носилки. Затем, понимая, что их все равно раньше времени на место преступления не пустят, замерли в ожидании позволения забрать мертвое тело.

Князь Чавчавадзе, потомственный грузин, проскочил мимо Косолапова, буркнув себе под нос: «Здравия желаю, ваше благородие». Даже руки не протянул. Гордый. Вот только Серафим Григорьевич был не в обиде. Сделал вид, что ничего не произошло. Все и так знали, что князь и Косолапов были «на ножах». Если бы не закон, запрещающий дуэли, они давно сошлись бы в чистом поле и стрелялись. Причиной таких отношений было то, что князя Ираклия Чавчавадзе прочили в свое время на должность исправника, но что-то там, в верхах не срослось, и он вынужден был возглавить отдел экспертизы. Должность, прямо сказать, незавидная.

Князь Чавчавадзе (мастер своего дела) направился прямиком к телу сторожа. Достал из кармана мел, который постоянно таскал с собой, как Косолапов уже давно отметил, и обрисовал контур. Потом извлек из-за пазухи несколько табличек с цифрами. Единичку установил у шеи сторожа. Двоечку у ног. Тройку у ружья. Все, как положено, все по уставу. Или, как говорил Мишка Лопухин, по феншую.

В отличие от князя Ремизов остановился. Пожал руку Косолапову. Затем поправил пенсне и поинтересовался:

– Ну, что тут, ваше благородие?

Серафим Григорьевич лишь рукой махнул. Затем посмотрел на Акакия Акакиевича и буркнул:

– Иди, и сам посмотри.

– Значит, серьезные неприятности, – вздохнул судмедэксперт.

– Серьезнее не бывает.

Вообще-то громкие преступления для такого уездного города, как Череповец, редкость. В основном кражи, грабежи да убийства, да и те в основном в «Убей – городке». Так в простонародье называли небольшой район Панькино, что находился в паре верст от центральных кварталов, где жили добропорядочные горожане. Именно там существовали, а по-другому и не назвать, отбывшие свой срок преступники, бывшие ссыльные и рабочие с местного автомобильного завода. «Хитровка» местного разлива – городские трущобы, куда благородные господа и соваться побаивались.

Для наведения порядка в городе достаточно было трех полицейских отделений, по одному на район. Ко всему прочему в городе существовала имперская автомобильная инспекция. Такая служба появилась во всех городах одновременно, когда император Михаил II распорядился взять на учет весь автомобильный транспорт, что существовал в стране. Если случалось что-то более серьезное, а полицейских и инспекторов ИАИ было недостаточно, по звонку из городской думы, в город присылали из Вологды (ведь она была куда ближе Новгорода) жандармский корпус. Особенно он понадобился, когда в 1970 году скончался император Михаил II. Константин Михайлович на второй год своего правления распорядился объявить амнистию. И тогда в город прибыли бывшие заключенные. Как потом оказалось, это была их конечная точка. Въезд им в Москву, и, само собой, в Санкт-Петербург, был закрыт. Городской голова требовал в город отдельный жандармский корпус, но государь категорически отказал. Император не позволил городу иметь их, даже когда в 1973 году случились грандиозные беспорядки. Вечером, около 22 часов в Панькинском парке проходили танцы. Там завязалась драка между бывшими уголовниками и приехавшими на заработки молдаванами. Те, как раз строили новый корпус для машиностроительного завода и были расквартированы в Панькинском бараке. Сотрудники местного отделения полиции попытались разогнать драку. Попали в результате под горячую руку и были избиты. Всех потом перевели в другие города. Один из городовых оказался убит. Урядник в тот момент дозвонился до исправника и доложил о сложившейся ситуации. Сообщил, что пьяные, окружили здание полицейского отделения и подумывают, как взять его штурмом. Бывшие уголовники под шумок хотели уничтожить имеющие на них документы. Не получилось. В тот раз попытались исправить ситуацию с помощью пожарной машины и полицейских из других отделений города. Не получилось. Хорошо, что прежде чем отдать приказ исправник связался с Вологдой и вытребовал выслать на выручку жандармский корпус. Когда пожарные да полицейские добрались до Панькина, здание уже пылало. Струи воды направлены то на дом, то на беснующую толпу. Справиться не удалось ни с тем, ни с другим. В результате шланг был порезан, а машина опрокинута. Толпа, вооруженная палками и кольями, окружила полицейских. Завязался бой. Приблизительно через два часа прибыли несколько машин с вологодскими жандармами. Вологодский конвой шутить не любит. Утихомирить толпу удалось только к утру следующего дня.

Вспомнив это, Серафим Григорьевич перекрестился. Его бог миловал. Беспорядков таких не было, а с мелкими преступлениями он кое-как, но справлялся.

Акакий Акакиевич вздохнул. Выходит воскресенье испорченно окончательно. Даст ли Серафим Григорьевич ему выходной в другой день, он даже и не знал. Вполне возможно и разрешит, если все закончится благополучно. Ремизов взглянул на суетившегося вокруг тела сторожа князя. Улыбнулся. Вот кому-кому, а Чавчавадзе сегодняшнее дело даже нравилось. После того, как его назначили начальником лаборатории, он то и дело писал письма в столицу с просьбой перевести его в другой город. Ираклию тут было скучно.

– Пойдем, Михаил, – проговорил судмедэксперт, обращаясь к фотографу, – пока наш эксперт чего-нибудь непоправимого не натворил.

Акакий Акакиевич опасался, что тот просто затопчет все следы.

– Я надеюсь, там не натоптали, ваше благородие? – Спросил он у Косолапова.

– Все нормально.

– Будем надеяться.

С Бычковым они прошли мимо исправника. Фотограф тут же расчехлил свой «Киев»4. Михаил так и рвался в бой. Его остановил князь. Что-то сказал, и тот кивнул. Пока Бычков делал снимки, Чавчавадзе осмотрел крылечко. Поднял с земли окурок папиросы и положил в пакет. Затем дождался, когда Михаил сфотографирует труп и охотничье ружье. Собрал таблички и подозвал городового. Шепнул тому на ухо, и тот убежал на улицу. Через две минуты в воротах появились санитары.

– Пару минут, господа, – обратился к ним Ремизов.

Он опустился на колено. Быстро осмотрел рану и после чего сказал:

– Убили примерно семь-восемь часов назад. Ножом или еще, каким холодным оружием. Если бы мне его показали, я бы точно сказал оно это или не оно.

– Если бы оно в наших руках было, – проговорил князь, – так и убийцу нашли бы. Что-нибудь еще добавишь.

– Только после тщательной экспертизы. Часов через пять-шесть. Увы, но быстрее не получится.

– Вот это еще проверь, – проговорил князь Чавчавадзе, протягивая пакетик с окурком.

Акакий Акакиевич положил его в чемоданчик и только после этого позволил упаковать покойного в мешок.

На земле, рядом с трупом, положили носилки. Сторожа запихали в мешок. Санитар, тот, что спросил разрешение, застегнул «молнию». Когда они уносили покойника, Ремезов проводил их взглядом. Тяжело вздохнул, ему уже не один раз приходилось такое наблюдать.

Пока судмедэксперт возился с трупом, Косолапов вошел в дом. Там он застал Лопухина. Урядник уже усердно обследовал каморку сторожа.

– Ну, что тут? – Поинтересовался исправник.

– Да ничего существенного, ваше благородие. Вряд ли душегуб был здесь.

Серафим Григорьевич покачал головой.

– Это только твое предположение, а нам нужны доказательства. Если нам удастся подтвердить, что его тут не было, он тут был. Уяснил?

– Так точно, ваше благородие, – съязвил Лопухин.

Между тем Косолапов оглядел комнату. Небольшая. Тут царил порядок, которому могли позавидовать многие. Кушетка, на которой можно было чуток покемарить. Холодильник, телевизор, стол. На столе – два стакана и бутылка пива, рядом надломленная рыба. В углу у розетки – электрический чайник.

– Это, по-твоему, что? – Поинтересовался Серафим Григорьевич, указывая на «натюрморт».

– Проголодался, решил перекусить.

– Один?

– Один.

– А почему тогда стаканов два?

Урядник, руки которого были в перчатках, взял сначала один стакан, затем другой. Поставил на стол и улыбнулся.

– В этом – чай. В этом – пиво.

– Это еще ничего не доказывает…

– Вы тут поосторожнее, – раздался голос судмедэксперта. – Еще пальчики чужие сотрете, что я тогда делать буду. – Он взглянул на Лопухина: – А ты, Мишка, вот так вот категорично не заявляй, что покойный тут был один. Сейчас отпечатки снимем, и уже вечером знать будем – один он тут был или с товарищем. А теперь вон… мне работать надо.

Исправник и урядник вышли, а фотограф вошел.

– Вот так вот, нас и выгнал. А что поделаешь, здесь он царь и бог.

Прежде чем преступить к осмотру дома, Косолапов подозвал к себе Лопухина. Отвел в сторону и произнес:

– Вот что, Миш, сейчас ты пойдешь к соседям и попросишь разрешение позвонить. Околоточный, думаю, тебе поможет найти дом, в котором есть телефон. Позвонишь на железнодорожный вокзал, в порт и в ИАИ.

Задумался Серафим Григорьевич, взглянул в окно и добавил:

– Ну, и, на всякий случай, на аэродром. Нужно перекрыть всякую возможность, чтобы картина художника, а я не исключаю такую возможность, что похищено именно полотно Василия Верещагина, покинула пределов города. Пусть проверяют всех. Если же пропала, какая-нибудь иная ценность из дома, – тут Косолапов вздохнул, – что-то предпринять до приезда хозяина дома будет бесполезно, а так глядишь кого-нибудь да задержат. Ну, а там разберемся.

– Будет исполнено, ваше благородие, – козырнул Лопухин и тут же ушел выполнять приказ.

Еще было непоздно, что-то предпринять до приезда Кирилла Андреевича. Особенно титулярный советник беспокоился за автомобильные дороги. Именно это было сейчас самое слабое место в возвращении похищенных вещей. За вокзалы, аэродром и порт он не опасался. Тут еще была фора. А вот если вор уедет на автомобиле, то ищи его по всей России, и кто знает, когда похищенная картина вновь всплывет. Не в России, конечно же, а за рубежом. Скажем, в какой-нибудь стране, с которой не было дипломатических отношений. С той же Турцией или Японией. Покинет город и тогда Косолапову позора не избежать. Объявят имперский розыск, но пятно на его репутации останется. Серафиму Григорьевичу на мгновение показалось, что кресло под ним пошатнулось. Хорошо, если переведут в городовые, а если вообще спишут на пенсию? Последнего он боялся, как огня. Титулярный советник не мог даже представить, что он будет делать на пенсии? Мирно проживать оставшуюся жизнь в имении под Мяксой?

Оставалось надеяться, что душегуб все же не воспользовался автомобилем. В этом случае оставались шансы взять его в Череповце. Уехать раньше двенадцати часов из города (Косолапов невольно вытащил из кармана позолоченные часы и посмотрел время) он все равно не сможет. Всему виной были железнодорожное, авиа и речное расписание.

Из Череповца уехать можно было в четырех направлениях. Ну, в первую очередь это в столицы, причем в Москву в отличие от того же Санкт-Петербурга, только в десять часов вечера. Во вторую очередь – в Сибирь и на Белое море, но и в этом случае проходящие поезда оказывались на станции Череповец-1 только после одиннадцати. И если, так считал исправник, в столицы с похищенной вещью еще был смысл уезжать, там и затеряться можно, да и продать при необходимости, то в Архангельск (где порт тут же будет находиться под пристальным наблюдением), а уж тем более в Сибирском направлении казалось просто чистым безумием.

По Шексне город можно тоже покинуть, вот только, как и в случае с железной дорогой, уехать можно по расписанию. До девяти часов утра от пристани, до которой было всего несколько минут, пароходы, вряд ли уйдут, а частников, что согласится отправиться на яхте, раз-два и обчелся.

Самолеты Косолапов в расчет вообще не брал. Приказал Лопухину на всякий случай, а вдруг. В том, что мимо тамошней службы никто не проскочит, Серафим Григорьевич не сомневался. После того, как обстановка на Кавказе (лет десять назад после временного затишья) вновь обострилась указом государя-императора было введено в правило осматривать багаж всех прилетающих и уезжающих. Даже если и обнаружат, что душегубу удалось покинуть город, то при помощи тамошней регистрации, удастся определить его личность. А уж поймать останется делом каких-то нескольких дней. Вот только этого не очень-то хотелось. Косолапов считал, что вора нужно было брать только в Череповце.

Шансов девяносто к десяти. Если бы не семичасовой поезд на Санкт-Петербург, то вообще девяносто девять к одному.

Как только дверь за Лопухиным закрылось, в дом вошел городовой. Он оглядел всех присутствующих, заметил исправника и направился к нему. Откозырял и произнес:

– Разрешите обратиться, ваше благородие.

– Говори! – сказал Серафим Григорьевич, понимая, что сейчас появится новая информация в деле: – Неужели собачка?

– Так точно, ваше благородие, – обнаружена она со стороны Дворянской мертвой. Кто-то ее застрелил.

– Выходит, когда залаяла, душегуб решил ее убить, чтобы она шума не подняла… – вслух произнес Косолапов, городовой, подумав, что тот говорит это ему, вставил:

– Так точно, ваше благородия, та самая, что ночью лаяла. Хозяева говорят, что залаяла, потом заскулила. Им бы к окну да на улицу выйти, а они не придали этому значения…

– … ее и застрелили. Любопытно, – вдруг исправник взглянул на городового, – а ведь ты сказал, что выстрелов никто не слышал. Ведь выстрелов точно не было?

– Вот те крест, ваше благородие, – Фрол Игнатьевич перекрестился, – не было.

– Вполне возможно, – сделал предположение князь Чавчавадзе, – что стреляли из пистолета с глушителем. – Он взглянул на городового: – Вот, что, приятель, как закончит осмотр Акакий Акакиевич, проводишь его к телу собачки. А, мы как обследуем все в доме, так сразу подойдем. Все понял?

– Так точно, ваше сиятельство.

– А пока побудь на улице. Ремизов к тебе выйдет.

Фрол Игнатьевич вышел. Чавчавадзе заглянул в каморку сторожа.

– Ну, что тут у тебя, Акакий Акакиевич?

– Да немного осталось.

– Как закончишь, прогуляйся с городовым. Нужно одну собачку освидетельствовать.

– Шутить изволишь, ваше сиятельство? – Спросил Ремизов. – Мне, что больше заняться нечем?

– Никак нет, Акакий Акакиевич. Боюсь, что собачка сия с нашим делом связана. Как закончишь, возвращайся. К тому времени мы уже глядишь и выясним, что похищено, а уж тогда твоя помощь ой как понадобится.

Чавчавадзе закрыл дверь и взглянул на лестницу, ведущую на второй этаж, и спросил:

– Откуда начнем, ваше благородие?

– Давай с первого этажа, – предложил Косолапов.

– Ну, с первого так с первого. Вообще-то мне все равно, – князь пожал плечами.

Они подошли к двери. Остановились. Князь осмотрел ее и покачал головой.

– Жаль, что помещик не закрывал дверь на замок…

Дед Кирилла Андреевича Верещагина был прелюбопытным человеком. Сын Кузьмы Николаевича сразу же после того, как закончилась война, вошедшая в историю как мировая, выкупил когда-то принадлежащий деду дом в Череповце, заплатив тогдашнему хозяину – купцу Кузьме Иванову огромные (по тем временам деньги). Видимо, потомок двух самых известных черепан5 уже тогда понял, что память о предках может приносить деньги. Для полного успеха задуманного он приобрел и соседний домик (благо средства позволяли) у вдовы коллежского асессора Татьяны Ивановны Никановой. Музей начал оправдывать вложенные в него деньги уже на следующий год, когда после рекламы в столичных газетах люди пошли посмотреть на произведения, неизвестные широкому кругу любителей живописи. Ставка была сделана на миниатюры и наброски.

Так уж повелось, что ни отец Кирилла Андреевича, ни он сам и не позаботились об установке охранной сигнализации немецкой фирмы «Теленот». Музей охранял только сторож. До случившегося преступления в эту ночь и представить было трудно, что кто-то позарится на экспозицию.

На первом этаже находились гостиная, кухня и маленькая комната, в которой в XIX веке обитала нянька художника, на втором две спальни, столовая и кабинет. Так уж получилось, что отец Кирилла Андреевич постарался обставить интерьер мебелью той эпохи. Поэтому, когда Косолапов увидел резной стол и несколько стульев, он ни чему не удивился. Вряд ли на этой мебели сидел сам Василий Васильевич или его брат Николай. Это было мало, кому интересно, отчего посетители музея делали вид, что это действительно «та самая».

Осмотр начали с гостиной. Сразу было ясно, что если вор тут и побывал, то ничего не тронул. По крайней мере, так решил Косолапов. С безразличием оглядел комнату и вздохнул, когда князь Чавчавадзе, как ищейка, начал осматривать комнату метр за метром.

На круглом столе белая скатерть, несколько тарелок, вазочка с фруктами (настоящие они или из папье-маше Косолапов не выразил желания проверять), несколько чашек, серебреные ложки и вилки. Ираклий лично пересчитал все и убедился, что ни одного предмета столового гарнитура не пропало. Точно это мог сказать только сам Кирилл Андреевич. В углу… рояль. Обычно в усадьбах того века стояли фортепьяно, но Верещагин для солидности раздобыл где-то старый рояль немецкой фирмы, огромный, черный с поднятой крышкой. Клавиши такие чистые, словно музыкант ушел по делам несколько минут назад. Стул слегка сдвинут в сторону.

– «Neumann». Довольно редкий. Такой рояль могли в XIX веке позволить только зажиточные мещане. – Проговорил Косолапов, прикасаясь рукой к ограждающей веревке.

Где-то в соседней комнате (скорее всего каморке сторожа) зазвонил колокольчик.

– А я думал, – проговорил Серафим Григорьевич, – что тут вообще никакой сигнализации, а она, оказывается, пусть и в примитивном виде, но существует. Профессионального вора она не спугнет, а вот клептоман призадумается.

Князь взглянул на исправника. Тот явно ему мешал. Больше отвлекал, чем помогал.

– А вы что думали, – проговорил он. – Насчет рояля скажу: вполне возможно, что отец Василия Васильевича и был зажиточным. Вполне возможно, что и мог себе позволить, а с другой стороны, этот же рояль могли купить позже, скажем, лет тридцать назад, для создания интерьера гостиной. Теперь уже никто не помнит, как оно было на самом деле, лет этак сто-сто двадцать назад. Эх, жаль, что наш душегуб на этом рояле не помузицировал. Как бы нам сейчас помогли бы его пальчики. А вы, ваше благородие, не играете на фортепьяно?

– Увы, но природа не наградила меня музыкальным слухом, ваше сиятельство.

– А жаль. Сейчас бы что-нибудь, да и сыграли.

Чавчавадзе явно шутил. Ему хотелось хоть как-то разбавить и до того скучную обстановку. В отличие от исправника, князь не спешил. Он осматривал гостиную досконально. Ираклий с интересом минуты две разглядывал сначала бронзовые подсвечники, что стояли на голландской печке, потом мраморную скульптуру, не то Афродиты, не то Афины, а, может быть, и самой Паллады, что стояла в углу между окон. Зато с картинами князь возился дольше. Душа гостиной – портреты различных персонажей его заинтересовали. Правда не сами полотна, а то, как и где те висели. Он перелез через ограждение и начал каждую трогать, убеждаясь, что она находится на своем месте, чем вызвал у исправника удивление.

– Для чего вы это делаете, ваше сиятельство? – полюбопытствовал Косолапов.

– Хочу убедиться, Серафим Григорьевич, что картины не перевешены. Вы же видите, – он отстранил один портрет в сторону, – что под картиной обои намного темнее. Если картину не трогали, то очертания и контуры рамки должны совпадать.

Серафим Григорьевич еле сдержался, чтобы не сказать: Ну, ну. Метод определения довольно специфический и непрактичный. Ведь те же картины мог запросто перевесить хозяин музея. Да и не стал бы вор, который и без того наделал шума возиться с ними, понимая, что кто-нибудь мог и выйти посмотреть, почему это собачка вдруг сначала залаяла, потом заскулила, а теперь и вообще голоса не подает. Раз уж он действовал по заказу, а Косолапов в этом не сомневался, действовал точно. Взял, что нужно и ушел, вот только что?

– Разрешите обратиться, ваше благородие, – раздался за их спинами голос околоточного. Тот уже видимо показал уряднику дом, откуда можно было позвонить, и теперь пришел в музей. Значит, что-то случилось.

Они с Чавчавадзе повернулись одновременно. Князь даже на мгновение забыл о картине, и та грохнулась о стену.

– Вас тут спрашивает смотритель музея, господа, – проговорил Сухарев.

– Смотритель музея? – хором проговорили полицейские.

Впервые за все свои годы в полиции титулярный советник Косолапов почувствовал себя идиотом. Он представил себя со стороны, и первое что пришло в голову, так это то, что если ему и предстоит пенсия, так выходит – заслужил. Пришел к печальному выводу – стареет. А может просто – перенервничал? Ведь не всегда же в городе такие преступления. Как же он сразу не сообразил, что Кирилл Андреевич (человек ко всему прочему занятой) мог поручить кому-нибудь, смотреть за его музеем. Проводить экскурсии, рассказывать о художнике и его брате.

– С кем могу я поговорить? – Спросил вошедший вслед за околоточным старичок невысокого роста с окладистой седой бородой.

– Ну, со мной, – проговорил исправник, – титулярный советник Косолапов Серафим Григорьевич. С кем имею честь общаться?

– Позвольте представиться, Поликарп Федорович Теткин, смотритель музея.

– Это, – Косолапов указал на грузина: – начальник криминалистической лаборатории – князь Ираклий Чавчавадзе.

Старичок сорвал с головы картуз и поклонился.

– Вы как раз вовремя, Поликарп Федорович, – проговорил князь, – пожалуй, только вы сможете нам подсказать, что было похищено из музея.

– А разве вам Семеныч не сказал? – Удивился старичок.

– Должен вас огорчить, – проговорил Косолапов, – но сторож был этой ночью убит.

Ноги Поликарпа Федоровича подкосились, и он стал медленно оседать на пол.

– Что с вами, Поликарп Федорович?! – Вскричал исправник и кинулся к старику.

– Плохо мне что-то. – Прошептал он. – Сердце уже не то. – Затем показал пальцем на карман пиджака и сказал: – Там таблетки.

Косолапов вытащил из кармана коробочку. Смотритель сказал сколько нужно. Чавчавадзе сбегал за водой. Наконец Поликарпу Федоровичу полегчало.

– Чем я смогу помочь, господа? – Поинтересовался он.

– Нам нужно, вместе с вами осмотреть музей и выяснить, что конкретно пропало. – Проговорил Ираклий. – Начнем, пожалуй, отсюда. Я пока за водой ходил, понял, что кухню осматривать нет смысла.

– Вы правы, ваше сиятельство, – проговорил смотритель. – Там действительно нет ничего такого, что могло бы заинтересовать вора.

Он встал, прошелся по комнате. Снял с крючочка канат и подошел к роялю. Коснулся крышки. Затем вернулся к столу и сказал:

– Вещи все на месте.

– А картины? – Ираклий явно желал знать, не перевешивал ли их кто-то. – Их никто не перевешивал?

– Картины висят на своих местах. Вот только некоторые слегка сдвинуты в сторону.

– Это уже моя вина, – проговорил князь.

13 августа 1989 года. Российская империя. Где-то под Луковцом.

Внедорожник «КаЗаВоС»6 подпрыгнул на неровной дороге. Двигатель неожиданно заглох и автомобиль остановился. Участковый пристав, посланный за Кириллом Андреевичем Верещагиным, выругался. Дорога, ведшая в усадьбу, находилась в безобразном состоянии. Оставалось доехать всего чуть-чуть и тут такое. Шофер повернулся к нему и произнес:

– Кажись, приехали, ваше благородие.

– Думаешь, серьезная поломка? – Спросил пристав.

– Не могу знать. Нужно посмотреть, что там произошло…

– Ну, так, что сидишь, иди и смотри.

Сергей Евграшин отворил дверцу и выбрался из машины. Подошел к капоту и открыл. Оттуда вырвался черный дым. Шофер замахал руками, стараясь разогнать. Когда это у него получилось, он выругался и произнес: