Сыскари

Сыскари

Александр Смирнов

Иллюстратор Александр Смирнов

Дизайнер обложки Кандинский Нейросеть

Иллюстратор Кандинский Нейросеть

© Александр Смирнов, 2024

© Александр Смирнов, иллюстрации, 2024

© Кандинский Нейросеть, дизайн обложки, 2024

© Кандинский Нейросеть, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-4485-2885-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор посвящает этот детектив одноклассникам, что пришли на встречу выпускников спустя четверть века и невольно вдохновили его на завершение романа о славных защитниках правопорядка.

Князь Гедеонов-Черкеский

Наша служба и опасна, и трудна,

И на первый взгляд, как будто не видна.

Если кто-то кое-где у нас порой

Честно жить не хочет.

Значит с ними нам вести незримый бой

Так назначено судьбой для нас с тобой-

Служба дни и ночи.

Анатолий Горохов

Мы с тобой за этот город отвечаем

Отвечаем за спокойствие людей,

Пусть они всегда улыбкою встречают

И вечернюю зарю, и новый день.

Роберт Рождественский

Карта города Череповец 1989 год

Пролог

Ночь с 12 на 13 августа 1989 года. Россия.

– Ваша папироска шкварчит! – Проговорил Семеныч, туша окурок, который уже через мгновение летел в стоявшую рядом с дверью урну.

Попал? Да сторожу было все равно. Промахнулся, так завтра поутру подметет. Попытается сделать это пораньше, чем явится дворник. Не хотелось, чтобы барин взял да и забрал обратно свои слова на счет отпуска.

– Отпуск, – протянул Семеныч, – отдохну.

Сегодня у него, как говорил дворник, крайняя ночь. Затем долгожданный отпуск. Барин расщедрился и дал две недели отдыха. Кирилл Андреевич оказался настолько щедр, что пообещал Семенычу оплатить все расходы, связанные с предстоящим путешествием. А всему причиной была небольшая услуга, которую он несколько месяцев назад оказал ему.

– Ваша папироска шкворчит, Проня Прокоповна, – повторил Семеныч и закрыл глаза. Сразу же вспомнился старый фильм, снятый в тридцатые годы по одноименной пьесе Михаила Старицкого. Так уж сложилось, что двоюродную сестренку, в которой он души не чаял, звали Проней. Жила она в Киеве, и частенько приезжая туда, Семеныч называл ее Проней Прокоповной. Девушка злилась на старика, а она была младше его лет на десять, и спрашивала:

– Да неужели я – похожа на это «страшилище»?

Вспоминая, как выглядела Проня Прокоповна в исполнении Рины Зеленой, он тут же заявлял девушке, что всего лишь шутит.

Вот и сейчас, прежде чем оказаться на берегу Черного моря, решил заехать на пару дней в Киев. Подлечить здоровье он всегда успеет. Зато у родни его ждет бутылочка горилки и отменное сало.

– Мечты, мечты, – прошептал Семеныч, оглядывая пустую улицу.

Город словно вымер. Это по Воскресенскому проспекту вполне возможно, что кто-то гуляет, а здесь в каких-то ста метрах, тишина. Даже собаки не лают. Семеныч невольно зевнул. Понял, что начал замерзать. И это в середине августа. То ли старый стал, то ли ночи теперь холодные. Даже безрукавка не помогала. Поэтому и решил вернуться в дом. Можно было бы еще раз обойти усадьбу, да только темно. Хоть бы луна высунулась на мгновение из-за туч.

– Бог с ней со службой, – прошептал сторож, – лапта вот наше все.

Он открыл дверь и вошел в здание музея. Стараясь не скрипеть половицами, прошел в свою коморку, что находилась под лестницей. Прислонил охотничье ружье к стенке, бросил коробку папирос «Товарищъ»1 на стол, и включил электрочайник. Пока вода кипела, подошел к телевизору. Имперский канал должен был с минуты на минуту начать трансляцию матча. Вот только отчего-то в записи. Честно признаться, Семеныч этого никак понять не мог. Игра, в которой Российская империя впереди планеты всей на втором плане. На первом футбол. Не один чемпионат мира игроки сборной не выиграли, а шуму вокруг них. Семеныч вздохнул. С другой стороны, чего ему расстраиваться. Во всем свои плюсы и минусы. Ну, и что, что поздно. Главное домочадцы мешать не будут. Особенно супруга, которая лапту не любила, а предпочитала смотреть сериалы. Они сейчас дома, а Семеныч здесь. Небось, спят, и второй сон смотрят, а он и глаза сомкнуть не имеет права – служба. Пока канал настраивал, чайник зашипел и выключился.

Самое обидное это когда ожидания не оправдываются. Сразу же после фильма, должна была начаться трансляция, но вместо нее начали показывать новости. Побежала бегущая строка – «Экстренный выпуск», а затем появился диктор в темно-зеленом мундире. Имперское телевидение – свои традиции. Семеныч выругался. Даже чай в граненый стакан наливать не стал. Прекрасно сторож понимал, что из-за каких-то там событий, трансляцию матча, о котором он мечтал с самого утра, перенесут на неопределенный срок. Это минимум минут на десять-двадцать.

– Пойду я по дому прогуляюсь, – прошептал он, – раз такая возможность появилась. Посмотрю, что к чему.

Семенычу вдруг подумалось, а вдруг кто-нибудь из обслуживающего персонала музея взял да и забыл закрыть форточку. Потом, что пропадет с него де и спросят, а тогда прощай отпуск. Хотя Семеныч был уверен, что на картины никто и не позарятся. Прошлый век. Сейчас это не в моде. Кирилл Андреевич, в отличие от него, так не считал. Бывший кадет, вернулся в Череповец, когда его отец Андрей Федорович Верещагин отдал богу душу. Сразу сообразил, что картины Василия Васильевича Верещагина – это хороший способ существовать безбедно. Вот и получалось, что музей да молокозавод, что выпускал лучшее во всем мире Вологодское масло, приносили ему изрядные деньги. Летом барин обитал в имении под Луковцом2, изредка приезжая в город, а уж зимой… Зимой Кирилл Андреевич, и думать не желал о деревеньке. Скучно там становилось, а тут время от времени гости наезжали. Семеныч вспомнил, какое было лицо барина, когда устраиваясь на работу сторожем, он назвал картины баталиста – мазней. Кирилл Андреевич сначала покраснел как рак, Семеныч даже подумал, что все – кранты, пропало доходное место. Потом улыбнулся, видимо воспитание не позволяло, и произнес:

– Неуч ты, Семеныч, неуч. Картинам этим цены нет. Иной вон и украсть готов.

Вновь испеченный сторож спорить не стал. Себе дороже. Плохо, что за деревенщину приняли, так сам виноват. Сказал только в свое оправдание:

– Институтов мы, барин, не заканчивали.

Обошел дом. Вернулся, когда диктор вновь произнес:

– Сегодня вновь обострилась ситуация на Кавказе. В девять часов вечера был обстрелян блокпост жандармерии…

Семеныч помотал головой. Вот уже сколько лет, а ситуация на Кавказе не меняется. Вот уже почти двести лет, как там находятся русские войска, а ситуация не меняется. Горцев, видимо, не покорить. Не смог их утихомирить ни Ермолов, ни Деникин. Горячая точка на теле Российской империи, как говорил император Константин I. Заявлял, но ничего не мог поделать. Вот только теперь отряды горцев именовали не иначе как – «бандформирования».

Семеныч и сам когда-то служил в тех краях. По молодости набедокурил в родной части, да и угодил в штрафники. А куда штрафника пошлют грехи замаливать? Само собой на Кавказ. Действовать совместно с жандармскими войсками. Искупить в полной степени, как ему заявили, не удалось. Для списания послужило тяжелое ранение. Составили бумагу на пенсион и отправили в Новгородскую губернию. В Череповец. Только уже здесь, через полгода Семеныч понял, что на пенсион, назначенный ему государством, не проживешь. Вот и сунулся сторожем в музей, благо такая вакансия имелась.

– Скорей бы все это закончилось, – прошептал сторож, имея в виду новости, а не войну. Семеныч прекрасно понимал, что конфликт этот не закончится до тех пор, пока император личным распоряжением не выведет оттуда войска, а Константин I и не подумывал этого делать. Уж больно стратегическое место в мире занимал Кавказ. По мнению многих, «бандформирования» финансировали турки. Им выгодно было, чтобы там была гнойная кровоточащая рана России.

Семеныч вздохнул. Вытянул ноги и улыбнулся. А ведь когда он обходил усадьбу поговорил с соседской собакой. Попросил пса, чтобы тот шибко не лаял да от игры не отвлекал. Увидел бы его кто в тот момент, то подумал бы, что Семеныч явно рехнулся. Все равно никто не полезет, а его то и дело от игры отвлекать будет. Сторож тяжело вздохнул, наблюдая, как показывают по телевизору перестрелку, и прошептал вновь:

– Скорей бы это уже закончилось.

По мнению Семеныча, это были не такие уж «Экстренные новости», чтобы ради них трансляцию передвигать.

– Вот если бы к Марсу али к Венере, – рассуждал он, – полетел бы корабль, – то да. Или, не дай бог, террористы на Константина Михайловича бомбой покусились, а так ведь бесконечная война. Стоит ли ради нее трансляцию такого матча откладывать? По-моему нет.

Наконец Семеныч не выдержал, отставил недопитый чай в сторону, да бегом к холодильнику. Достал бутылочку холодненького пивка да вяленую воблу. Пить оно на работе, конечно же, нельзя, но ведь барин-то об этом и не узнает. Спит, небось… поди, в имении, да второй сон видит.

Сторож хотел было пригубить стаканчик, как на улице залаяла собака. Та самая, которую он просил сегодня тихо вести. Семеныч узнал ее по голосу. Только она могла так надрываться. Явно что-то неладное почуяла.

– Да заткнись ты, – в пустоту крикнул сторож, понимая, что все равно псина его не услышит. Он уже обрадовался, а тут такое. Новости наконец-то прекратились, и началась игра. Комментатор, как обычно начал нести всякую чушь, не связанную с игрой, а на экране появились списки игроков, заявленных на матч.

И вдруг неожиданно собака заскулила и умолкла. Семеныч невольно вздрогнул. Ему показалось, что он услышал выстрел.

– Бред, – прошептал сторож, – представится же такое.

И тут его привлек шум, что донесся со стороны сада, словно кто-то споткнулся о металлическую ванну, что стояла у самого забора. Явно, кто-то пытался проникнуть на охраняемую территорию. И это сейчас, когда начался матч.

– Кого это там нелегкая, на ночь, глядя, принесла? – Проворчал Семеныч, понимая, что игру спокойно посмотреть не удастся. – Ну, я вам сейчас задам. Всю жизнь мне испортили.

Он подошел к окну. Минуты две пытался вглядеться в темноту. Понять, что творится на улице, было не возможно. На мгновение ему даже показалась, что промелькнула чья-то тень. Семеныч перекрестился. Рукой нащупал ружье. Быстро обул ноги в галоши и к двери. Прислушался. Сначала приоткрыл слегка и, высунув ствол, произнес:

– Кто тут? Стой! Стрелять буду!

Спросил громко. Старясь голосом своим напугать чужого. Если мальчишка озорничает, то испугается, убежит, а если нет, решил Семеныч, то пальнет в воздух. А там, глядишь, и городовой подоспеет.

Тихо. Сторож высунул голову и лишь, после того, как убедился, что никого нет, вышел из дома. С ружьем наперевес он и двух шагов сделать не успел. Чья-то рука приставила к его горлу нож и злобный голос прошептал:

– Если жить хочешь, то не шуми.

Казалось еще мгновение, но вор словно прочел мысли Семеныча. Резким движением полоснул ножом по горлу. Сторож закашлял и начал медленно оседать. Убийца оттолкнул труп и направился к двери…

Глава I

13 августа 1989 года. Российская империя. Череповец.

Косолапова разбудил телефонный звонок. Аппарат стоял у самой головы, и до него можно было дотянуться рукой. Машинально он поднял трубку и опустил. Спать хотелось, а на улице, судя по часам, еще только полвосьмого. Выругался. Опять зазвонил телефон, и вновь трубка после минутной паузы опустилась на рычаг. Серафим Григорьевич присел на кровать и вновь недоуменно взглянул на настенные часы. Если в первый раз подумал, что он ошибся, то теперь убедился, что стрелки действительно показывали половину восьмого. Интересно, кому он мог понадобиться в воскресенье? И тут телефон снова зазвонил. Причем так настырно, что в третий раз опустить трубку на рычаг титулярный советник не решился. По пустякам его в выходной день никто бы не посмел побеспокоить. На такие случаи есть дежурный офицер. Серафим Григорьевич попытался припомнить, кто сегодня дежурит. Вроде полицейский урядник Мишка Лопухин, старый приятель еще по гимназии. Только тот после окончания так и остался рядовым служакой, а Серафим взлетел. Аж до титулярного чиновника дослужился. Лопухин урядник, Косолапов исправник. Мишка по расписанию живет, а он на свое усмотрение.

– Черт побери! – проворчал Серафим Григорьевич, снимая с аппарата трубку. – Интересно, кому я понадобился?

Невольно проскочила мысль, а может это телефонные хулиганы. Ведь многим отрокам он в свое время как исправник дорогу перешел. Хотел было опять трубку положить, но передумал. Те если и стали бы хулиганить, то уж не рано утром, да и не с ним. Все равно ведь высчитает, а уж тогда жизнь медом не покажется. Одно словечко и будешь в одиночной камере тюремного каземата загорать.

– Да! Слушаю! – проговорил Косолапов и зевнул.

– Серафим, ты на кой черт трубку кидаешь!? – проорал ему в ухо урядник

Ну, так и есть Лопухин. Пользуется старой дружбой. Не по уставу, да еще и хамовато. Серафим, было, решил, что в понедельник вставит тому «пистон» за такие фамильярности, да передумал. Если уж он на старшего, пусть и по телефону, кричит (хотя исправник и сам был в какой-то степени виноват), то, наверняка, произошло нечто важное. И, по всей видимости, без участия Косолапова не обойтись.

– Чего в такую рань, Михаил?

– А когда еще? – удивился на том конце провода урядник. – Тут дело нешуточное.

– А конкретно? Знаю я тебя, у тебя каждое дело нешуточное.

Косолапов лукавил. Обычно Лопухин не пытался его беспокоить в такую рань. Даже когда они были не на службе, старался звонить (если была необходимость) после девяти. Если же приятели собирались на рыбалку, а рыба в Шексне водилась отменная, договаривались заранее.

– Так сторожа в доме Верещагина убили!

– Ну, и что? Мало ли что ли у нас сторожей убивают. Пьянствовал, небось. Вот дружки и в хмельном угаре и убили.

– Да было бы это простое убийство, я бы тебя, Серафим, и беспокоить не стал. Сам бы разобрался, а так…

– Что так? – уточнил Косолапов, понимая, что Мишка в чем-то прав.

– Кто-то проник в дом-музей художника.

А вот это, как понимал Серафим Григорьевич, было уже серьезно. Сон как рукой сняло. Если что-то похищено, то появления сыщика аж из самого Санкт-Петербурга не избежать. Кирилл Андреевич Верещагин, потомок того самого художника Василия Васильевича, что погиб в 1904 году на броненосце «Петропавловск», спуска им не даст. Небось, как только появится возможность, так точно же свяжется с департаментом полиции столицы. Поговаривали, у него в Санкт-Петербурге приятель есть, особа, приближенная к императору Константину.

– Ну, и что украли? – спросил он у урядника.

Тот замялся, затем молвил:

– А бог его знает. Мы дом обошли, осмотрели. Если что-то и пропало только хозяин сказать и сможет. Мы сейчас за ним машину в его имение под Луковцом отправили.

– Ого, так это почти больше сотни верст! – воскликнул Косолапов. – И сколько времени займет?

– Вы имеете в виду, ваше благородие, – перешел на официальный тон Лопухин, и Косолапов понял, что урядник перестал нервничать, – приезд Кирилла Андреевича в Череповец?

– Именно это. – Подтвердил исправник.

– Думаю, к вечеру прибудут-с. Так, что вы поспешите, ваше благородие. Чтобы все осмотреть, пока хозяина нет, а-то, я опасаюсь, он нам на первой стадии только мешать будет.

– Хорошо, сейчас подъеду. Только вы там без меня, без всяких там инициатив.

– Не извольте волноваться, ваше благородие. Все будет, как в лучших домах Лондону и Парижу.

Ох уж этот Лопухин, подумал Косолапов и повесил трубку. Не может без своих шуток-прибауток. Серафим Георгиевич встал с кровати, взглянул на спящую Нинель. Будить не стал. Зачем сообщать ей, что прогулка по магазинам временно переносится. Подошел к окну и взглянул на улицу. Отсюда до усадьбы Верещагиных минут тридцать пешком, да и то не спеша. Его как начальника местной полиции по уставу должны доставить на автомобиле, а это значит, придется эти тридцать минут провести дома в ожидании. Зато, как понимал Косолапов, у него было время привести себя в порядок и позавтракать. Заодно все хорошенечко обдумать.

Сейчас Серафима Григорьевича волновало только одно, что время уходит. По горячим следам поймать того, кто убил сторожа они, конечно, смогут, а вот найти ценности, если те были выкрадены – одному богу известно. Пока Верещагин из-под Луковца приедет, уйдет довольно много времени. В основном оно терялось на двух переправах. И под Череповцом, и в нескольких верстах от Луковца речки можно было преодолеть на пароме. И сколько не писали местные чиновники государю-императору, что современный мост для города с населением в восемьдесят тысяч необходим, как воздух, воз и ныне оставался там.

– Бумага стерпит, – как когда-то высказался городской голова.

Как построили паромную переправу в конце XIX века, так до сих пор по ней на другую сторону Шексны и ездят. Не помог даже авторитет местного предводителя дворянства Александра Гальского.

Взглянув на часы и решив, что времени предостаточно, Серафим Григорьевич вызвал служебный автомобиль. Пока ждал, успел выпить даже чашку кофе фирмы «Эйнем». Когда за окном прозвучал гудок автомобиля, Косолапов надел сюртук, полагающийся по статусу, и вышел на улицу.

Исправник прекрасно понимал, что в этом деле «глухаря» не будет. Хотя скорее это было бы самое идеальное решение всему. Закрыл дело за неимением улик и спи спокойно. Косолапов вздохнул. Ну, кому понадобилось еще, и проникать в дом. Убили бы сторожа по пьяни, так нет. А если еще и картину, какую похитили, то прощай спокойная жизнь на несколько месяцев. Тут Серафим Григорьевич лукавил. Если украли картину, то сроки раскрытия дела будут уж точно самые минимальные, и если они в них не уложатся… Страшно представить, что будет. Отставка – это лучшее, что можно предложить. Тогда жди чиновника из Санкт-Петербурга. И пришлют скорее не абы кого. Скорее всего, аса своего дела.

Новенький «Руссо-Балт», подаренный городской думой, стоял у калитки. Строгие линии, огромные колеса, приспособленные к русскому бездорожью. Шофер по имени Никифор в черном форменном мундире уже приоткрыл дверцу и ждал, когда исправник сядет в автомобиль.

– Куда ехать знаешь? – поинтересовался Косолапов.

– Так точно, ваше благородие. Усадьба Верещагиных.

– Тогда давай поспешим.

Серафим забрался в машину, а Никифор тут же захлопнул за ним дверцу. Затем обошел. Остановился у дверей. Платочком, что достал из кармана брюк, обтер стекло и только потом занял свое место. Двигатель загудел.

– Ну, а ты что насчет этого думаешь? – спросил Косолапов, когда они поехали.

Шофер в пол-оборота взглянул на него и уточнил:

– Насчет чего?

– Убийства сторожа.

– Не могу знать, ваше благородие.

– Неужели никаких предположений?

– Так я же шофер, а не сыщик, – проговорил он.

– Скучный ты человек, Никифор, – вздохнул Серафим Григорьевич, – ну, о чем с тобой говорить.

Минут через десять они подъехали к усадьбе Верещагиных. Напротив сквера, где стоял памятник художнику, Косолапов попросил остановиться. Выбрался из машины и взглянул на дом. Там уже толпились зеваки. Такое всегда случалось, когда в городе происходило нечто неординарное. То, что среди них нет ни одного свидетеля преступления, Серафим Григорьевич не сомневался. Ротозеи, увидевшие полицейских, и заинтересовавшиеся происходящим.

Околоточный заметил его издали. Тут же устремился на встречу почти бегом.

– Здравия желаю, ваше благородие, – проговорил он, останавливаясь и прикладывая руку к фуражке.

– Ты нашел труп? – спросил Косолапов.

– Никак нет, ваше благородие.

– Так чего прыть проявляешь. Я бы подошел, ты бы и доложил. Как звать?

Последнее было формальностью. Серафим Григорьевич, как и Наполеон, знал своих подчиненных всех в лицо и по имени.

– Околоточный надзиратель Алексей Иванович Сухорев.

Исправник оглядел подчиненного. Отметил его внешний вид. Тот только покраснел. Вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

– Рады стараться, ваше благородие.

– Вольно, – скомандовал Косолапов, – веди, показывай, что к чему.

Околоточный засеменил впереди. Подвел к дому. Деревянный забор между двумя зданиями. Калитка приоткрыта, там уже толпа зевак. Городовой в белой гимнастерке да начищенными до блеска сапогами преградил им дорогу во двор.

– А ну, разойдись, – закричал он, размахивая пистолетом, – стрелять буду!

Если и будет стрелять, как знал исправник, так только в воздух. Мера вынужденная, но всегда действовавшая безотказно. В этой ситуации хватило слов. Народ начал расходиться в стороны, пропуская важного чиновника из полиции.

– Разрешите доложить, ваше благородие, – проговорил городовой, вытягиваясь и прикладывая руку к фуражке.

– Вольно, – ответил Косолапов. – Ты нашел труп?

– Так точно, ваше благородие. Гляжу, калитка приоткрыта…

– Не здесь. – Серафим Григорьевич взглянул на околоточного. – Ты постой тут, братец, да никого не впускай. Скоро криминалисты должны подъехать. А мы, Фрол Игнатьевич, – молвил Косолапов, обращаясь к городовому, – пойдем, пошепчемся.

Вошли во двор.

– Ну, где тут можно поговорить? – уточнил исправник.

– В беседке.

– Ну, тогда веди. Будем надеяться, что душегуб в ней не был. Иначе мы с тобой, братец, все следы затопчем.

По вымощенной декоративной плиткой дорожке они прошли вглубь сада. Там под двумя соснами стояла небольшая беседка. Вошли внутрь. Косолапов огляделся. Небольшие скамеечки по периметру, в центре стол. Явно хозяева предпочитали тут коротать вечера за чашкой чая, а может быть, и кофе.

– Садись, да рассказывай, – приказал исправник.

– А что рассказывать?

– Как всё было!

– Так собственно и рассказывать, в общем, нечего… Обход проводил. Иду мимо дома, гляжу, калитка приоткрыта. Непорядок. Подхожу, а во дворе дома на дорожке что-то лежит. Сразу мысль пришла, а не приключилась ли с Семенычем беда. Сразу во двор. Над телом накланяюсь. Так и есть Семёныч. Первая мысль – напился зараза. Ну, не бросать же его на улице. Уже наклонился, чтобы поднять и вдруг осознаю, что ногами в луже стою. Думаю откуда тут луже быть? Дождя ведь не было. Руку опустил, коснулся, да к лицу подношу. Ешкин кот, – выругался околоточный, – а это кровь. Только тут я и обратил внимание, что к Семёныча горло перерезано, – служивый чуть не показал на себе, да вовремя спохватился, – одним словом покойник. Уже хотел бежать, чтобы позвонить в отделение, как заметил, что дверь в музей приоткрыта.

– Входил? – спросил Косолапов.

– Никак нет, ваше благородие. Сначала было дернулся. Там ведь и телефон есть. Потом думаю – натопчу. Короче, в соседний дом. Соседей на ноги поднял, да в отделение давай звонить.

– Ясно. Ну, веди, показывай, – приказал Серафим Григорьевич, поднимаясь.

Городовой и исправник подошли к трупу сторожа. Косолапов наклонился, чтобы осмотреть тело. Причина смерти была понятна без всякой экспертизы. Кто-то перерезал Семенычу горло. Серафим Григорьевич отвернулся, его чуть не стошнило, а ведь он на своем веку и не такое видел. Фрол Игнатьевич заметил реакцию и спросил:

– Вам дурно, ваше благородие?

– Да нет, ничего. Впервые вижу такое. Чем это его?

– Не могу знать, ваше благородие. Я ведь ничего тут не трогал. Понимаю, что дело серьезное. Вон и ружьишко его в стороне валяется.

Охотничье ружье, допотопная модель, валялась рядом с трупом в кустах роз.

– Так-так, – проговорил исправник. – Выходит, душегуб – профессионал своего дела, раз такого бугая, как Семеныч, завалил. Тот даже выстрелить, по-видимому, не успел.

– Так точно, ваше благородие. Я тут к соседям, когда заходил звонить, на счет выстрелов поинтересовался. Не слышали они ничего. Ночь, на удивление, тихая была. Только собака злобно залаяла, но потом замолкла. Не было выстрелов. – Утвердительно добавил городовой.

– Что за собака?

– А бог ее знает. Может, у кого из соседей живет.

Косолапов задумался. Собака лаяла неспроста. Значит, кто-то чужой в это время по улице шел.

– Замолкла, говоришь, – пробормотал Серафим Григорьевич.