Страна не для него

Едва выйдя из ворот ТАА, Акума перестал ворчать и залился воодушевленной трелью о шикарном планетарии в музее Мирайкан. Казалось, будто здание университета было заколдованным и волшебным образом превращало жаждущего открытий и приключений демона в нервного, занудного япошку.

Станция, из которой они должны были отправить в музей Мирайкан, находилась на земле, а не под ней, поэтому, ожидая поезд, Курт без задней мысли решил скоротать время за сигареткой. Кицуне и Акума обалдело глядели на то, как он тащит ее в рот, а потом подносит зажигалку.

– Ты что делаешь?! – заорали оба и начали отбирать сигарету. – Оштрафуют же!

– Опять?! – опешил Курт. – Дайте догадаюсь… Курить тоже можно только в специальных местах, да?

– Вот именно! И вообще, – фыркнул Акума, – сколько тебе лет, молодой человек?

– Восемнадцать, – спокойно ответил Курт, пожав своими красивыми стройными плечами. – По закону, в восемнадцать уже можно курить. В чем проблема-то?

– Как бы ни так, в Японии ты еще несовершеннолетний! А несовершеннолетним курить нельзя!

– Чего?!

– Ты не знал? В Японии совершеннолетие наступает в двадцать лет, так что мало того, что ты злостный нарушитель, так еще и малолетний!

– Да блин, как вы тут до двадцати лет-то доживаете?!

– А как ты купил сигареты? – вдруг поинтересовался Кицуне. – В нашей стране покупать сигареты можно только по карте курильщика. А ее у тебя точно нет, потому что ты несовершеннолетний.

Акума в ужасе схватился за лицо:

– Он путается со взрослыми, чтобы они покупали ему сигареты!

– Ну да, можно и так сказать, – пожал плечами Курт.

– Да ну! – вскричали Акума и Кицуне хором.

– Ну да! Мне Мартин сигареты подгоняет, а он взрослый. Каким образом он их достает, я не знаю, потому что во взрослых делах вообще не шарю.

– Кто это?

– Дядя. Младший брат моего папы.

– Всего лишь дядя, – засмеялся Кицуне с заметным облегчением.

– А разве твой папа не против, что его младший брат покупает тебе сигареты? – поинтересовался Акума строго.

Курт нервозно дернул бровью.

– Ну, мой папа тоже в свое время Мартина курить научил.

Затем он отвернулся к рельсам и резко сменил тему:

– О, поезд идет!

В музее Мирайкан Акума вдруг изменил свои планы и сперва решил показать тамошний планетарий, которым гордился так, будто сам его построил. Потом уже парни отправились на пятый этаж смотреть новую экспозицию макетов космических спутников. Вообще, музей Мирайкан был отличным местом, где все, кто интересуется наукой, мог с пользой провести время. Здесь можно было окунуться в мир робототехники, изучить тело инопланетянина, создать собственную компьютерную программу, сесть за штурвал космического корабля… Однако вместо этого двоим нашим героям, Акуме Катайе и Кицуне Митсюзаки, пришлось заниматься совершенно нелепой вещью – искать невесть куда и, главное, КОГДА запропастившегося Курта Хартлесса!

– Куда он мог деться? – забеспокоился Кицуне. – Он точно был со мной вон у той ракеты. Кажется, его даже заинтересовал двигатель.

– Тогда он мог уйти в другой зал, – сказал Акума задумчиво. – Возможно, он не такой глупый, как нам кажется. Я заметил, что он неплохо разбирается в предметах, где много цифр и формул.

– Возможно, ты прав. По крайней мере, если он заблудился, то легко найдет выход по этим указателям.

Кицуне указал на целую коллекцию плакатов со стрелочками, картами и инструкциями, что висели у запасной двери – на случай, если лифт сломается, что, конечно же, смешно и невозможно – двадцать первый век на дворе как-никак, а за окнами высокотехнологичная Япония!

– Ну-ка, ну-ка… – Акума сам не понял, что это было за чутье (возможно, шевельнулась спящая бесовская сущность), но понял точно, что он обязан заглянуть в эту запасную дверь.

Убедившись, что никого из служащих музея поблизости нет, он это сделал. Перед глазами предстала лестница. Обыкновенная, ничем не примечательная лестница, как в тысяче других японских зданий. На площадке наверху кто-то тихонько топтался. Пройдя пару ступенек и заглянув за перила, Акума увидел до боли знакомые кеды.

– Ах ты! – заорал он. – Мы думали, он двигателями любуется, а он тут…

Курт переполошился, подавился сигаретным дымом и закашлялся.

– Ты зачем меня так пугаешь?! – заорал он сипло в ответ.

– Тебе здесь вообще нельзя находиться, а ты еще и куришь! Что, если дымовой датчик сработает?

– Да что я, дурень, что ли?! Знаю все, вижу, ничего от одной сигареты не сработает!

– Если вы и дальше будете так орать, нас без всяких датчиков обнаружат! – вмешался Кицуне, торопясь к ним. – Куруто-кун, тебя могут оштрафовать…

– Да-да, я в курсе. Хотите? – Курт выпустил тонкую струйку дыма и предложил парням свою сигарету.

Те разом притихли и многозначительно переглянулись, а потом Акума со словами: «За что мне это наказание?», первым протянул руку, дрожащую от волнения и страха перед неизведанным.

Так, на пожарной лестнице национального музея развития науки и инноваций два молодых японца, задыхаясь и кашляя, научились делать правильный затяг по суперсовременной английской технологии: «Хы, мама пришла!» – и раскурили свой первый в жизни окурок. И когда их застукал сотрудник музея (к счастью, окурок уже был выброшен в открытое окно меткой рукой Курта Хартлесса), они впервые ощутили волнующую сладость азарта и вранья. Сначала на вопрос: «Кто здесь? Что вы здесь делаете?» – Акума хотел банально соврать, что они заблудились, но Кицуне опередил его, начав восхищаться решеткой вентиляционной шахты:

– Это прекрасно, что телепорт встроили в стену, так он наверняка уместится даже в самой маленькой токийской квартире.

– Да-да, – живо подхватил тему Акума, – и идеально впишется в любой интерьер. Внутри даже можно оборудовать гэнкан…

– Простите… – замялся сотрудник музея, из вежливости сделав вид, что их бред звучит правдоподобно. – Но это пожарная лестница, а не выставочный зал, и посетителям нельзя здесь находиться без особой надобности…

– Правда? – вскричали Кицуне и Акума синхронно, а потом наперебой начали раскланиваться и по-дурацки хихикать, как в японских мультиках. – А мы-то думаем, почему зал такой странный… Простите нас, пожалуйста… Мы подумали, что здесь выставка нано-технологий будущего… Даже для нашего проекта кое-что почерпнули… Мы пишем проект, знаете ли… Очень большой, серьезный проект… Ну надо же, какое смешное недоразумение!.. Простите за беспокойство…

И тонко прочувствовав момент, когда сотрудник музея готов был рявкнуть: «Да убирайтесь уже отсюда, пожалуйста!», Акума и Кицуне пулей вылетели в выставочный зал, прихватив с собой едва въехавшего в ситуацию Курта.

– Нет, завтра я точно от вас отсяду! – ворчал залившийся краской стыда Акума, когда они поспешно покинули музей. – Сначала катание на роликах в неположенном месте, потом прогул занятий, а теперь я курю на пожарной лестнице музея Мирайкан и несу всякую чушь его сотрудникам! Чему еще вы меня научите? Воровать?!

Кицуне тихо засмеялся в кулак, а Курт как-то странновато заулыбался.

– Это плохая идея, – мурлыкнул он, – но интересная. Мартин говорит, воровать в Японии – сплошное удовольствие.

– Ни за что! – вякнул Акума в отчаянии, явно осознавая, что процесс его демонизации уже необратим.

Звезда Мартина

– Это чудовище меня достало! – взвыл шестнадцатилетний Мартин, тощенький подросток-панк с роскошными длинными волосами, и уронил голову на учебники. – Мне тут и так хреново это все учить, еще и эта маленькая мерзость орет, не переставая!

Эта маленькая мерзость появилась на свет три месяца назад, в ноябре. Сперва, после того, как ее привезли из роддома, она молчала несколько дней, не издавая ни звука. Все уж начали думать, что с ней что-то не так. Но затем она начала орать без перерыва, засыпая всего на два-три часа, и тогда все поняли, что с ней действительно что-то не так. У Мартина непрестанно звенело в ушах от этого крика. Старший брат Кертис и его жирная жена Мэг уже устали бегать в детскую и пытаться понять, что же с этой маленькой тварью не так. В девяноста девяти случаев из ста с ней все было в порядке, и она орала просто для того, чтобы поорать. Что такое нормальный сон, в этом доме забыли три месяца назад.

– Почему они не оставили его в приюте? – ворчал Мартин себе под нос, а сам воровато озирался по сторонам своими наглыми черными глазами: не слышит ли его Кертис? Брату точно не понравится то, что он сейчас ляпнул.

В конце концов, крик младенца достал Мартина. Тот ринулся к нему в комнату и с остервенением врубил свет.

– Эй, ну ты! Просто заткнись! – шикнул он и напугал ребенка своей тощей рукой, густо увешанной шипастыми браслетами.

Ребенок тут же замолчал и уставился на Мартина покрасневшими от плача глазами, еще не утратившими младенческой синевы. Потянул к нему ручонки и звонко хихикнул. То ли бренчанье браслетов понравилось, то ли импозантный вид непутевого дядюшки развеселил, но малыш ему явно обрадовался.

– Вот и молчи, договорились? – Мартин с очередной порцией бренчанья пригрозил ему пальцем, выключил свет и вернулся к себе за учебники.

Ровно через две минуты раздался ор, который был громче прежнего. Мартин тоже взбесился стократ сильнее, расшвырял книги, вернулся в комнату младенца и склонился над колыбелью.

– Слушай, чувак! – зашипел он. – Дай мне заниматься, будь человеком! Мне надо учиться, потому что я хочу поступить в Гарвард! Мне плевать, что это слишком далеко, а я слишком тупой, чтобы туда поступить! Я просто хочу свалить из этого проклятого города! Если бы ты знал, что по чем, ты бы тоже захотел свалить! Да что там! Ты бы вообще пожалел, что на свет родился! Но ты ни черта не знаешь, потому что ты тупой имбецил и молокосос! Все, что ты делаешь, – это жрешь, срешь и орешь, как ненормальный!

Вдруг ребенок залился звонким смехом, а Мартин обнаружил, что чешет его мягкое нежное пузо, бренча своими шипами и браслетами.

Кертис проспал всю ночь без задних ног. Первое, что он почувствовал, когда проснулся, был чистой воды ужас.

– Курт молчит! Что случилось?!

Ворвавшись в детскую, он обнаружил сына мирно посапывающим на руках Мартина, который тоже спал в кресле.

В Гарвард Мартин все же поступил, но уезжал уже через силу: так привязался к мелкому, что не хотел его оставлять. Даже с невесткой Мэг немного поладил, хотя по-прежнему ненавидел ее всеми фибрами души и не переставал повторять, что она испортила им с братом жизнь. А Кертис, в свою очередь, так и не научился воспринимать его всерьез.

Курт тоже полюбил Мартина. А если точнее, Мартин был единственным человеком, которого это отродье любило в принципе. Оно было шумным и капризным, становилось агрессивным, когда его трогали родители, и Мартин был единственным, кто мог к нему приблизиться. Курт засыпал на его руках, принимал бутылочку с молоком из его рук, переставал орать на его руках, смеялся, когда видел его. Когда Мартин уехал в Америку, в доме его старшего брата начался ад. Мало того, что Курт был до ужаса громким и гиперактивным, он еще и мало спал. Когда он научился ходить, стало еще хуже. Он бил посуду и ломал мебель, пинал родителей и старшую сестру. Лишь в волшебные дни Рождества и теплого лета на Курта находилась управа – на каникулы приезжал дядя Мартин.

Курту было почти пять, когда Мартин, все еще худой и нескладный, с длинными волосами цвета черного ворона, в неизменной черной футболке с черепами, драных джинсах, истоптанных кедах, со своими тонкими белыми руками, увешанными шипастыми браслетами, сидел летней ночью на крыльце и курил сигарету. Курт мягко напрыгнул на него сзади и ласково притулился, обняв за шею.

– Что это? – спросил он, попытавшись схватить сигарету.

Мартин не дал ему этого сделать, сказав:

– Нет, Заяц. Это звезда, она горячая.

Курт задрал головенку к небу и поглядел на дорожку Млечного пути, густо усыпанную звездами. В свете августовской ночи его бледная кожа казалась совсем мертвецки белой, а черные глаза ничего не отражали, как смертоносная бездонная пропасть.

– А как ты достал звезду? – спросил Курт, недоверчиво насупив смешные детские брови.

– Я не доставал, она сама упала.

Курт снова задумчиво поглядел в звездное небо.

– А почему она упала?

Мартин подгреб к себе податливое легкое тельце и поцеловал племяшку в теплый висок, а потом ткнул пальцами, сжимающими тлеющую сигарету, в Млечный путь.

– Видишь, как много звезд? Они там все не умещаются, поэтому толкаются и падают.

– Им же больно! – забеспокоился Курт с подкатывающими слезами в уголках огромных глаз.

Он был странным ребенком. Он не любил людей, но был добр к животным и насекомым, а еще верил в то, что игрушки, звезды и цветы живые.

– Нет, – засмеялся Мартин. – Они маленькие. А когда что-то маленькое падает, ему совсем не больно.

Года через три Мартин позвонил домой из Америки и услышал подрагивающий голос Кертиса:

– Курт на днях запустил деревянным кубиком в глаз однокласснику.

Мартин закатил глаза:

– Опять его эти мерзкие сопляки МакЛью достают?

– Нет, на этот раз другой мальчик. Курт сказал, он смеялся над ним. Ляпнул на уроке, что звезды маленькие, горячие и невкусно пахнут, и его подняли на смех. Как ему такое в голову пришло, ума не приложу…

– Твою мать! – шикнул Мартин. – Это я его научил, когда он у меня сигарету выхватить пытался. Но это было несколько лет назад! Не могу поверить, что он до сих пор это помнит!

Ему не надо было видеть старшего брата, чтобы догадаться, что тот закатил глаза.

– Мне следовало догадаться! – сказал Кертис. – Короче, у пацана рассечение. Хорошо, что обошлось парочкой швов. А Курт получил звездюлей от всех, от кого только можно.

– Бедный мой Заяц! Он просто защищался! Дети должны учиться стоять за себя!

– Ну да, ну да, я ничего другого от тебя и не ожидал услышать. Он в глубоком шоке. До сих пор лежит в кровати с температурой. Не спит, просто смотрит в потолок, даже не разговаривает. Мы начинаем с ним говорить, а он молчит, будто нас нет.

Мартин ахнул и до боли крепко сжал телефонную трубку. С Куртом уже случались такие приступы, и все знали, что это ненормально. Кертис лез из кожи вон, чтобы выглядеть спокойным, и притворялся, что все в порядке, однако он знал, как никто другой, насколько все плохо, просто упорно не хотел в этом признаваться.

Правда, Курт быстро пришел в норму и снова взялся за свои старые делишки. Гиперактивный, шумный и драчливый мальчишка. На восьмое Рождество Мартин привез ему из Америки красочную детскую энциклопедию по астрономии.

– Вот, Заяц. Теперь ты будешь знать о звездах все, – сказал он, протягивая племяннику книгу.

Курт весь засиял, одной рукой схватил книгу, а другой зацепился за дядину шею, крепко и благодарно поцеловал его в щеку и удрал в свою комнату читать.

– Зря ты покупаешь ему такие дорогие книги, – фыркнула толстуха Мэг не без ревности. Темно-синюю шапку в зеленую полоску, которую она связала, Курт даже надевать отказался. – Он разорвет ее в клочки. Он до сих пор читает по слогам, и то из-под палки.

– А по-моему, он выглядел счастливым, – пожал плечами Мартин. – Мне кажется, он любит космос.

– Этот несносный ребенок? А мне так не кажется. Все, что он любит, – это шуметь и пакостить.

Мартин вспыхнул от злости.

– А может, это все, что ТЫ хочешь в нем замечать?

В тот же вечер будущий астрофизик подошел к дяде и саданул его этой же энциклопедией по башке.

– Ты мне врал, что звезды маленькие! – крикнул Курт со злостью. – Они ни разу не маленькие! Даже самый маленький белый карлик больше Манчестера! Как мне теперь тебе верить?

Мартин был в таком шоке, что не нашелся, что ответить, просто потер ушибленную макушку. Следующим летом он действительно увидел эту книгу замызганной и местами порванной. Потому что Курт зачитал ее до дыр.

Мартин успешно получил степень магистра экономики в Гарварде, однако вместо того, чтобы вернуться в Манчестер, неожиданно укатил в Токио вместе с Юки, своим таинственным соседом по комнате. Там они открыли какое-то совместное дело. Теперь он приезжал в Манчестер только раз в год. Он по-прежнему был худым, но уже немного оформился. У него были широкие плечи, узкая поясница, длинные ноги, изящные пальцы и сильная шея. Свои черные, как крыло ворона, волосы он безжалостно состриг. Стал носить шелковые рубашки, дорогие костюмы и щегольские туфли, а свои черные футболки с черепами и шипастые браслеты оставил Курту на вырост. Тот рос и все больше становился похожим на своего дядю. Впрочем, они все были похожи: что Кертис, что Мартин, что Курт, что его старшая сестра Кетти… Что все остальные члены этой чокнутой семейки… К счастью, все остальные были уже мертвы.

Курт медленно и верно становился подростком и даже начал ладить со сверстниками. Он по-прежнему дико скучал по Мартину, совсем как в детстве. Он ненавидел Японию и того самого Юки, который утащил туда его любимого дядю. Когда Мартин все-таки приезжал, Курт набрасывался ему на шею точно так же, в детстве. Казалось, он нисколько не прибавляет в весе, все такой же легкий и стремительный, как падающие звезды, как новые вульгарные словечки, которым он учился и щедро сыпал направо и налево, как нахальные усмешки его тонких губ и колкий взгляд манящих в смертельную пропасть черных глаз.

В последний раз Мартин приехал домой летом. Над Манчестером разразилась затяжная гроза с порывистым ветром и проливным дождем. Был вечер. Курту было тринадцать лет, а его самого дома не было.

– Где мой Заяц? – неприятно удивился Мартин, всем сердцем предчувствуя беду.

– Сбежал из дома, – ответил Кертис, беспечно смеясь, а черные глаза так и горели тревогой, белый лоб разрезала глубокая морщина, худая стройная спина была сутулой. Он тоже чувствовал что-то недоброе. – Мы повздорили, – продолжал Кертис с деланной улыбкой. – Его выперли из хоккейной команды за драку, он начал психовать, говорить гадости. Мне пришлось сделать ему замечание. Слово за слово – мы поругались, и он сказал: «Ноги моей больше в этом доме не будет!»

Мартин озадаченно потер лоб.

– Где-то я это уже слышал…

– Ты постоянно так говорил, когда был в его возрасте, – грустно улыбнулся Кертис.

– Ну, тогда нам не о чем беспокоиться. Он точно вернется. Я же всегда возвращался.

Мартин поужинал с братом, невесткой и племянницей Кетти, мрачной тощей девчонкой с длинными черными волосами, а после устроился в кресле и задремал под шум дождя и грохот грома. Ему нужен был отдых после утомительного перелета из Токио. Проспал он без малого несколько часов и проснулся глубокой ночью – от того, что кто-то смотрел ему в затылок. Мартин почувствовал, как его пробрал озноб, а коленки начали подрагивать от нервенной дрожи.

– Как там в твоей гребаной Японии? – раздался приглушенный и гипнотизирующий голос Курта, недавно подвергшийся ломке.

Он стоял весь мокрый, прислонившись к дверному косяку. С нестриженых с весны волос, куртки и кончиков пальцев ручьями стекала вода. Он продрог до мозга костей, но не чувствовал этого. Его черные глаза были широко открыты, а синие от холода губы растянулись в жуткую неуместную улыбку. Мартин, объятый ужасом, не осмеливался на него обернуться, но знал, как то, что сейчас умрет от страха, что Курт смотрит на него, его глаза широко распахнуты, а нервный оскал на лице то появляется, то исчезает.

– Хорошо, – ответил Мартин, проглотив комок в горле. – Где ты был?

Курт молчал. Став постарше, он научился передвигаться бесшумно, а еще хорошо ориентировался в темноте, поэтому Мартин не мог сказать наверняка, стоит ли он еще в дверях или его там уже нет. В гостиной царила такая мертвая тишина, что можно было услышать лишь биение сердца напуганного до смерти Мартина. Каждой клеткой своего тела он чувствовал, что Курт медленно и плавно, как во сне, идет к нему, капая на ковер дождевой водой, глядя неотрывно перед собой широко распахнутыми черными глазами и улыбаясь жуткой застывшей улыбкой. Мартин не знал, как быстро это чудовище, которое еще вечером было его любимым племянником, доберется до кресла, поэтому резко дернулся, когда холодные мокрые руки неожиданно обняли его за плечи со спины, а лицо обдало холодным дыханием с алкогольным душком.

– Ты пил? – тихо спросил Мартин, сглотнув и боясь пошевелиться.

Курт снова ничего не ответил, потерся холодным острым носом о его макушку, вяло скользнул ладонью по ключицам, потом резко вывернулся и легким кошачьим прыжком оказался у Мартина на коленях.

– Заяц, перестань!

Курт не отвечал, лишь крепче обнял дядю за шею и притулился к нему всем своим холодным худым телом. Его глаза были широко раскрыты и бездвижны, а улыбка резко исчезла. На секунду Мартину показалось, что он просто переутомился и дал волю своим нервам, а с несносным племянником все в порядке и он его всего-навсего дурачит. Он очень осторожно обнял его в ответ.

– Может, ответишь, что ты пил и что творишь в данный момент? – спросил Мартин уже смелее. – Ты как бы уже не маленький, чтобы на коленках у меня сидеть.

Курт хихикнул ему в плечо и ответил тем же притихшим гипнотизирующим голосом:

– Ты как бы тоже не маленький. Неужто никогда не догадывался, чего я от тебя хочу?

– И чего же? – спросил Мартин, нервно сглотнув.

И тут оказалось, что кошмар, которого он так боялся, имел место не во сне, а наяву. Курт поглядел ему в лицо, и сквозь отросшие мокрые пакли черных волос были видны широко раскрытые черные глаза и жуткая застывшая улыбка посиневших от холода тонких губ. Мартин тихо ахнул от ужаса. Его так кондрашка хватил, что он потом не мог вспомнить, действительно ли Курт ТАК сказал или это снова была игра его больного воображения.

– Кровосмешения!

…Все Хартлессы были похожи…

Бедный староста

– У меня заканчиваются сигареты, – объявил Курт за ужином.

Мартин скептически наблюдал, как он ковыряется хаси в тарелке, и решительно не знал, радоваться ли тому, что племяш, наконец-то, научился ими пользоваться, или сделать замечание, что копошиться ими в еде нельзя.

– Я же тебе на днях покупал, – сказал он, в конце концов.

– А я кое с кем поделился.

Мартин улыбнулся одним уголком губ и с коварным видом дернул бровью.

– Как дела в университете? – спросил он, и Курт почувствовал, что его челюсти занемели и не могут прожевать этот резиновый кусок долбанного осьминога.

– Да нормально, вроде.

– А на курсах как?

Курт с силой протолкнул застрявший в горле кусок и понял, что его песенка спета. «Один раз всего пропустил, ему и то настучали!» – подумал он и проникновенно улыбнулся.

– Хорошо. Замечательно. Прекрасно. Великолепно. Манифик. Белиссимо. Перфект. Зер гут. Сугой.

Мартин вздохнул, с нежной улыбкой залюбовавшись этим наглым созданием.

– Где ты шляешься второй день?

Курт прыснул и снова начал копаться хаси в своем экзотическом японском ужине.

– Вчера я был в гостях, а сегодня ходил в музей. Потом мы сидели в кафешке, и меня учили есть мисо-суп этими долбанными хаси.

Мартин насторожился и с надеждой подумал, что Курт просто сочиняет на ходу.

– А правдоподобнее ничего придумать не можешь?

– Так все и было! – обиделся тот и внезапно вспомнил, что у него еще остались вещественные доказательства. Курт быстренько сбегал в свою комнату и принес остатки самодельных конфет, которые ему подарил Кицуне. – Вот, это делает мама того парня, у которого я был в гостях. Рейджи, а ты так умеешь?

Толстая кухарка вздрогнула над своей плитой, у которой стояла неслышно и невидно до сего момента. С недавних пор Курт начал с ней разговаривать, и от этого ей было еще более неловко, чем когда он ее дичился.

– Ты завел себе друга? – спросил Мартин недоверчиво.

– Да, его зовут Кицуне. Еще я подружился с Акумой, но он такой псих! Кстати, его имя означает «демон», представляешь? Видел бы ты этого неврастеника!

Мартин с обреченным видом покачал головой:

– Ты и здесь нашел, с кем связаться.

– А почему нет? Люди – социальные животные.

– Может, оно и к лучшему. Я заметил, что за последние несколько дней твой японский стал намного лучше, чем за предыдущие пять месяцев. Видать, от уличной шпаны гораздо больше толку, чем от дорогостоящих курсов.

– Они не уличная шпана, они мои одногруппники! Над одним издевались в школе, а второй – психованный ботаник.

– Даже так? – удивился Мартин.

– Да, а что такого? А еще староста пригласил меня на горячие источники.

В этот самый момент Мартин хлебал кофе и подавился.

– Это уже слишком! Жертва школьных издевательств, ботаник, староста! А в Манчестере, помнится, ты водился с бездомными! Что не так с твоей способностью заводить друзей?

Курт пожал плечами.

– Ну, это Токио, а не Манчестер. Я тут вообще ни одного бездомного не видел. Вот и приходится дружить со всякими психами.