Страна не для него

– Ну-ка, ну-ка! – Мартин приподнялся на локте и обернулся на Курта. – Ты сказал это преподавателю?!

– Да, а что?

– Я научил тебя, чтобы ты говорил это одногруппникам!

– Не переживай, если они начнут меня доставать, я им тоже скажу.

Мартин улыбнулся и ласково почесал его под наглым подбородком.

– Это из-за старого вонючего препода мой Заяц был таким грустным за ужином?

Курт поджал губы и посмотрел в сторону.

– Не-а, не только из-за него.

Уроки японского. Учи – Часть вторая

Сначала Кицуне Митсюзаки сопротивлялся и слабо отмахивался своими изрезанными руками, а потом, утомившись от собственного плача, пригрелся на костистом плече иностранца и затих. Тот продолжал гладить его и нашептывал всякие телячьи нежности, и Кицуне почувствовал себя тепло и безмятежно, как чувствовал только с мамой, когда та приходила успокаивать его в заляпанную кровью ванную комнату.

Когда истерика отпустила окончательно, Кицуне в кой-то веки заулыбался. Курт велел ему умыться и предложил вернуться в аудиторию, когда прозвенит звонок. Оказалось, что они прогуляли целый урок, пока прятались в мужском туалете.

Однако на перемене их сцапал уязвленный преподаватель и поинтересовался, почему они позволили себе прогулять его безумно важную лекцию.

– Захотели – и не пришли! – громко ответствовал Курт Хартлесс, глядя ему прямо в глаза, и это наблюдали все, кто был в аудитории. – Захотим – и снова не придем!

– Староста! – брызжа слюной, завизжал преподаватель, оскорбленный с ног до головы. – К господину директору этих нахалов!

– Да, сенсей… – покорно отозвался здоровяк Гин Хасегава, виновато опустив голову.

– Как ты допускаешь, чтобы в твоей группе творились подобные безобразия?

– Простите, сенсей…

Гин перевел вымученный и виноватый взгляд на Курта и Кицуне. Курта перекосило от отвращения. «Какого черта? – подумал он. – Этот парень такой здоровый! Почему он смотрит на меня, как побитая собака?»

– Знаете что? С меня хватит этого сумасшедшего дома! – объявил он во всеуслышание и кивнул Кицуне. – Пойдем отсюда!

Так прогул урока превратился в прогул всего учебного дня. Они вышли из университета и не знали, куда теперь пойти.

– Хочешь, пойдем ко мне домой? – предложил Кицуне, вдруг просияв. – Я покажу тебе мои рисунки, поучу японскому, если захочешь. А моя мама сама делает конфеты, они очень вкусные.

– А тебе не влетит за то, что ты прогуливаешь? – удивился Курт.

– Нет. С чего бы?

– Ну, ты такой затюканный, поэтому я подумал, что у тебя очень строгие родители.

– У меня только мама. Папа пропал без вести во время тайфуна, когда я был маленьким.

Курт вздрогнул.

– Извини, мне очень жаль.

Кицуне улыбнулся и покачал головой.

– Все в порядке. И мама у меня совсем не строгая. Пойдем.

– Счастливый! – хныкнул Курт.

– Почему? Неужто у тебя родители строгие?

Курт нахмурился и заволновался еще сильнее.

– Нет. Просто еще недели с начала учебного года не прошло, а я уже прогуливаю. Куда это годится? Поэтому если я пойду к тебе вместо того, чтобы возвращаться домой, никто ничего не заподозрит.

Кицуне Митсюзаки и его мама жили в крохотной квартирке в высотном жилом комплексе. Зайдя в дом, он весело крикнул: «Я дома», и пока они разувались в гэнкане (*специальное место для снятия обуви), встретить их поспешила пожилая женщина в юкате (*хлопчатобумажное кимоно), низенькая, седая, с добрым усталым лицом, на котором было гораздо меньше морщин, чем у женщин в таком возрасте. Или это она выглядела старше своего возраста? Как бы там ни было, она казалась взволнованной – то ли от раннего прихода Кицуне, то ли от непривычного звучания его голоса. Когда она увидела его самого, а потом и его спутника, то откровенно удивилась.

– Мама, я привел гостя. Это Куруто Харетересу, мы учимся в одной группе и сидим вместе на уроках. Я буду подтягивать его по японскому.

– Вот как… – ахнула женщина, все еще пораженная, но тут же мягко улыбнулась и поприветствовала очень необычного гостя по всем правилам японского этикета. – Добро пожаловать! Прости нас за такое скромное гостеприимство.

Курт растерялся. Во-первых, он подумал, что это добрая бабушка Кицуне, но никак не злая мамка, которую он себе представлял. Во-вторых, из его головы вылетели все японские слова и правила приличия, которым он успел научиться, и парень решительно не знал, что ответить.

– Спасибо! – выпалил он и кособоко склонился в сайкейрее. – Ой, нет, не так… Доброе утро! – склонился еще раз. Сам понял, что опять сделал что-то не то, даже на обалдевшие лица Кицуне и его мамы смотреть не надо было! – Черт… О, вспомнил! Здравствуйте! – и согнулся пополам, свесив руки до самого пола.

Кицуне виновато посмотрел на маму, боясь, что она не одобрит его умения выбирать приятелей. Но та лишь нежно улыбалась.

– Твоего первого друга действительно есть, чему поучить, не так ли, Ки-тян? – шепнула она и подмигнула сыну.

С порога сразу начиналась крохотная кухонька с телевизором, плавно переходящая в васицу (*комната в японском стиле), тоже крохотную и совершенно пустую, с одной стороны которой были окна, а с другой – зеркало, которое, на самом деле, оказалось дверью в ванную. Мама попросила Кицуне поставить съемную дверь, тем самым позволив парням уединиться, и велела позаботиться о госте, пока будет готовить им чай и угощения. Таким образом, у Кицуне вдруг, как по волшебству, появилась отдельная комната. Из нижнего шкафчика он достал дзабутоны (*японские подушки для сидения), и вот, у них появилось, где сидеть. Но и на этом чудеса крохотной токийской квартирки себя не исчерпали. Кицуне раздвинул неприметную с первого взгляда дверцу в стене васицу, а за ней оказался компьютер, до отказа забитые книжные полки и складной письменный стол. Это он еще боковые и верхние дверцы не открывал! Только небо и хозяева этой квартирки знали, какие удивительные вещи за ними прячутся!

– Обалдеть! – взвыл Курт, не скрывая своего восхищения. – Я тоже хочу себе такую комнату! Тогда у меня наконец-то будет порядок!

Кицуне смущенно посмеялся в кулак. Услышав его смех, мама, и без того тихо орудовавшая на кухне, затихла совсем.

– Вот, это мои рисунки, – пока включался компьютер, Кицуне вручил Курту целую стопку своих альбомов.

– А это что? – поинтересовался тот, когда нашел среди изрисованных листов случайно попавшие туда страницы из каких-то очень странных комиксов.

– Манга, это у нас так комиксы называются, – ответил Кицуне, улыбаясь.

– А почему на них девки голые?

– Это хентай (*японская рисованная эротика)…

– Ужас! – покраснев, Курт внимательно просмотрел страницу. – Это какой-то ужас! – выпалил он, раскрасневшись сильнее, и перевернул листок. – Кошмар какой! – с этими словами он тщательно изучил вторую страницу и ее обратную сторону. – Тьфу, срамота!.. – и после красноречивой паузы: – А где продолжение?..

– Где-то на полках. Я учился рисовать кое-какие детали, вот и пришлось выдрать, чтобы было удобнее.

– Обалдеть! Хочешь сказать, ты умеешь рисовать, как в этих комиксах и как на рекламных баннерах?! А еще в журналах?.. И по телевизору?.. И… и…

– Это называется аниме. Да, я умею так рисовать, – засмеялся Кицуне.

– Класс!

Это далеко не все, что умел рисовать Кицуне. Бабочки, пауки, эльфы, драконы, цветы, космические объекты, животные, архитектурные сооружения, ювелирные украшения; карандашом, тушью, красками, пастелью – все у него получалось. Курт орал от восторга каждый раз, когда переворачивал страницу. Сам-то он умел рисовать разве что всякие неприличные части тела на заборах.

Пока он листал альбом, Кицуне разглядывал его сумку, увешанную всякой панковской бижутерией.

– Ты слушаешь британскую рок-музыку? – спросил он.

– Не только британскую, – ответил Курт. – Финкую еще, немецкую. Всякие 69 Глаз, Раммштайн и так далее.

– Никогда не слышал ни о каких Глазах.

– Это мои любимые. Хочешь послушать?

– Да, конечно.

И парни передислоцировались к компьютеру, где начали рыскать по музыкальным веб-сайтам.

– А ты что слушаешь? – спросил, в свою очередь, Курт.

– Много чего, но в основном джей-рок.

– А что это?..

Мама Кицуне все никак не могла перестать подслушивать, хотя прекрасно знала, что это низко и некрасиво, и ей было за это стыдно. Из-за тонкой перегородки раздавались то вопли гостя, то приглушенный смех ее сына, уже привычная ей японская тяжелая музыка, непривычная европейская, снова вопли, снова смех, вдруг Кицуне захохотал в голос… Чай и сладости давно уже были приготовлены, а она все не решалась прервать их веселье.

– Мама, тебе нужна помощь? – вдруг крикнул Кицуне, случайно вспомнив, что дорогой гость сидит без чая уже неприлично долго.

– Нет-нет, я уже иду.

Раздвинув перегородку, женщина внесла увесистый столик-поднос, на котором были составлены чай, угощения и вся необходимая для этого посуда.

– Тяжело же! Давайте помогу! – подскочил было Курт.

– Нет-нет, они совсем не тяжелые, все в порядке, – ласково улыбнулась женщина, усадив его на место своим нежным материнским взглядом.

Кицуне достал еще один дзабутон, тем самым красноречиво прося мать о любезности составить ему и его другу компанию. Она была тронута и принесла прибор для себя. Столик был установлен посередине комнатки, прямо под лучами теплого апрельского солнышка, сочащегося в окно, и все трое устроились вокруг него. Курт решил изобразить из себя коренного японца и царственно воссел в позу сейдза (*традиционная японская поза для сидения). А когда хозяева дома чуть ли не хором произнесли: «Итадакимас» – он лишь пожал плечами, не понимая, какого хрена японцы постоянно говорят это слово, которое так сильно его раздражает. И на первый раз ему это сошло с рук.

– Раз уж вы собрались заниматься, я подумала, что немного сладостей пойдет вам на пользу, – говорила женщина размеренным голосом и все с той же мягкой улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с ее губ. – Куруто-тян, попробуй наши конфеты, мы делали их сами. Ки-тян любит помогать мне делать конфеты.

И тут Курт сдал себя со всеми потрохами, что он ни разу не японец: взял одну палочку из пары хаси и стал целиться в приглянувшуюся конфетку. Хозяева все поняли без слов, с первого взгляда.

– Какая же я глупая! – испугалась мама Кицуне, быстро поднялась и засеменила на кухню со словами: – Я сейчас принесу ложку.

– Да не стоит, я бы и так справился! – крикнул ей вслед обеспокоенный Курт.

– Ты не умеешь пользоваться хаси, не так ли?.. – поинтересовался Кицуне несмело.

– Н-нет.

Курту было ужасно стыдно, что своим незнанием элементарных японских манер он доставляет хозяевам, а в особенности пожилой женщине, столько хлопот и неприятностей.

– Пока вы будете заниматься, я нажарю вам рисовых шариков, – продолжила мама Кицуне, как ни в чем не бывало, когда инцидент был исчерпан. – Куруто-тян, ты любишь рисовые шарики? Ки-тян их обожает.

– Мама, мне неловко… Ты говоришь только обо мне… – пробурчал Кицуне.

– Но о ком же мне еще говорить? Других детей, кроме Ки-тяна, у меня нет.

– Очень вкусно! – сказал Курт, уплетавший уже пятую конфету. – Как Вы их делаете? Я попрошу Рейджи, чтобы тоже мне такие делала.

– Рейджи?

– Это такая женщина, которая приходит к нам готовить и убирать.

– Вот как. Куруто-тян, твой чай уже остыл. А Ки-тян все выпил. В чайнике ничего не осталось. В детстве Ки-тян ненавидел зеленый чай, а теперь он его очень любит. Пьет его так много, что потом не может заснуть.

– Мама, прошу тебя…

– Прости, Ки-тян. Я просто имела в виду, что там много кофеина, и если выпить чай на ночь, можно и не уснуть. Поэтому я завариваю для Ки-тяна травы, но он так любит зеленый чай, что продолжает пить его литрами. Даже в сезон цветения сакуры он предпочтет ее лепесткам зеленый чай.

– А я не люблю зеленый чай, он горький, – вдруг выдал Курт по простоте душевной.

– В самом деле? – ужаснулась мама Кицуне. – Какая я ужасная хозяйка! Я сейчас же заварю для тебя Ерл Грей. Мы обычно пьем его зимой, когда холодно, он очень согревает.

– Мадам, не надо! – заорал Курт в отчаянии. – Это не вы ужасная хозяйка, это я ужасный гость! Не надо со мной так возиться!

Однако женщина встала, забрала весь поднос (все равно нужно было сменить заварку и наполнить чайник) и пошла на кухню, оставив парней сидеть на подушках. Как же Курту было стыдно! Еще и ноги затекли, это просто выводило его из себя!

– Послушай! – вдруг он неласково зыркнул на Кицуне. – Ты здоровый молодой парнина, а твоя старенькая мама бегает на кухню по всяким пустякам и таскает тяжелые подносы! Тебе не стыдно?

Кицуне не столько удивился, сколько испугался внезапной перемене в настроении друга. Он не понял, что его так разозлило, но искренне хотел его успокоить, поэтому просто отозвался, виновато опустив голову, совсем как в университете:

– Прости…

– «Прости, прости»! Других слов больше не знаешь, что ли? – фыркнул Курт, поднялся с подушки и похромал онемевшими ногами на кухню, бормоча на ходу: – Мадам, можно, я Вам помогу? Вам, правда, не стоит так суетиться из-за меня!

Услышав голос Курта, женщина чуть не выронила чайник. На ее лице больше не было улыбки, губы дрожали, а на глаза наворачивались слезы.

– Ой, я Вас напугал? – переполошился Курт. – Извините, я не хотел. Я думал, Вы слышали, что я иду. Эта квартирка такая маленькая, здесь наверняка стопроцентная слышимость, а еще я топал, как хромой слон.

Мама Кицуне пристально смотрела на него сквозь слезы, и только Курт подумал, что сейчас она его отчитает за невежество и невоспитанность, как она склонилась перед ним в сайкейрей… Да если бы просто склонилась!.. Встала на колени!

– Огромное тебе спасибо, Куруто-тян! – сказала она с чувством, обливаясь слезами. – Ки-тян никогда еще не был таким счастливым.

– Мадам! – тут уж Курт почувствовал, что сам близок к тому, чтобы расплакаться. – Мадам, встаньте! Прошу Вас, не стойте передо мной на коленях! Я же не Королева, я всего лишь невоспитанный идиот! Встаньте, мадам!

Курт поднял ее, и она разрыдалась у него на плече.

– Я плохая мать. Я очень эгоистичная мать. Я думаю только о себе. Это из-за меня Ки-тян так несчастен.

Курт побледнел, как лист бумаги, его затрясло крупной дрожью, из распахнутых от ужаса черных глаз в два ручья потекли слезы. Он отпихнул от себя плачущую маму Кицуне. Очень грубо и неблагодарно с его стороны, но если бы он этого не сделал, его сердце бы просто не выдержало. Шарахнувшись было назад, Курт натолкнулся на виноватую рожу Кицуне, который бесшумно подкрался неизвестно когда и стоял тут неизвестно сколько.

– Теперь ты меня ненавидишь, да? – сказал тот печально, не поднимая головы.

– Оставьте меня в покое! – Курт сорвался-таки в истерику и бросился мимо него за своей сумкой, потом в два прыжка оказался в гэнкане, вытянул из гэтабако (*обувной шкаф) свои кеды и принялся наспех обуваться. – Вы меня убиваете! Вся ваша гребаная страна меня убивает! Я так больше не могу! Я ухожу!

Кицуне и его мама просто в немом страхе наблюдали за ним и не решались что-либо предпринять. Лишь когда их экстравагантный гость хлопнул дверью и на всю планету затопал кедами в сторону лифта, мать со слезами бросилась сыну на плечо.

– Мне так жаль, Ки-тян! Ты впервые привел в дом гостя, а я оказалась такой ужасной хозяйкой! Прости меня, пожалуйста!

– Мама, все хорошо, Куруто-кун просто эмоциональный человек, – ласково сказал ей Кицуне и отстранил, нетерпеливо, но мягко. – Я должен его догнать и попытаться успокоить.

Когда сын скрылся за дверью, женщина зарыдала еще сильнее.

– Я так счастлива, что Ки-тян наконец-то бросился за другом, а не в ванную комнату, чтобы резать на себе кожу.

Курта Кицуне, конечно же, не догнал. Черт из Англии оказался таким быстрым, что когда Кицуне вышел из комплекса, тот уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу на станции метро в ожидании поезда. Поскольку других маршрутов Курт не знал, он доехал до университета. Ревел всю дорогу. На него все пялились, а он ревел. Он шел мимо университета и ревел. Перешел на другую станцию и сел в поезд, на котором ездил на курсы. И там ревел. Японцы таращились на него, позабыв о своих газетах и мобильных телефонах. А он все ревел. До занятий оставалось несколько часов. Курт бродил по округе и ревел. Забрел в какой-то сквер, завалился на самую дальнюю скамейку и ревел, ревел, ревел. К началу занятий, к счастью, успокоился. После вернулся домой, где закатил истерику Мартину и собрался улететь в Лондон. Затем он заблудился в Токио, купил роликовые коньки и познакомился с Акумой Катайей. И только ночью перед сном до него, наконец, дошло, какой же он все-таки психованный придурок!

Кицуне Митсюзаки боялся, что красавчик и его свита снова начнут его донимать перед началом занятий, но когда увидел своего заступника Курта Хартлесса, сидящего в первом ряду и закинувшего ноги на стол, вздохнул с улыбкой облегчения. На самом деле, это было странно, ведь иностранец обычно приходил позднее.

– С добрым утром, – поздоровался Кицуне, уважительно ему поклонившись.

Курт приоткрыл один глаз, увидел его, переполошился, как ненормальный, подорвался с места, чуть не опрокинув стол, на ходу выдернул наушники, которые так и остались болтаться из кармана до самого пола, и, в конце концов, порывисто обнял Кицуне своими бесцеремонными тощими лапами, заскулив скороговоркой:

– Я как раз тебя ждал! Специально пораньше пришел! Мне так жаль за вчерашнее! Я по жизни-то идиот, а тут вообще с катушек слетел! Чужая страна, чужой язык, все чужое, у меня нервы сдают! Я знаю, это не оправдание, но мне, правда, очень-очень жаль! И мне так перед твоей мамой стыдно! У тебя такая классная мама! Мне так жаль, что я ее обидел! Я, правда, не хотел вас обидеть! Мне очень-очень жаль!

Кицуне как стоял столбиком, так и продолжал стоять. У него было такое ощущение, словно в него выстрелили из мультяшного азотного бластера, и он превратился в застывшую глыбу льда. Таких номеров с ним еще никто не выкидывал! За все эти девятнадцать лет с ним чего только ни делали, но никогда не извинялись и не обнимали вот так… крепко и отчаянно… Да что там говорить, его, кроме мамы, вообще никто никогда не обнимал! Ну, может, еще папа, но Кицуне не помнил. Ему было всего три годика, когда его папа пропал без вести во время тайфуна в море.

– Все хорошо, – сказал он, наконец, сдержанно засмеявшись и мягко отстраняя чувствительного иностранца, иначе тот, казалось, вот-вот закатит новую истерику. – Вот, – он быстренько слазил в свою сумку-почтальонку, снова красиво изрисованную корректирующей жидкостью, и вынул оттуда небольшую подарочную коробочку. – Мы с мамой просим прощения за то, что оказались такими негостеприимными хозяевами и напугали тебя. Прими, пожалуйста, наши скромные извинения. Мы наделали тебе конфет. Это всего лишь мелочь, но возьми их, пожалуйста. Они ведь тебе так понравились.

– Ну что вы, не стоило! Но большое спасибо, они мне и правда понравились, как скотине! – закричал Курт, тут же засверкав черными бесовскими глазенками, и нетерпеливо потянул свою невоспитанную лапу за вкусной коробочкой.

Только Кицуне ее не отдал.

– Двумя руками, вот так, – мягко улыбнулся он, взглядом указав на свои руки, бережно держащие подарок.

– Ой… – Курт опасливо и смущенно протянул вторую руку, и когда Кицуне поклонился, передавая коробочку, он неловко повторил его поклон.

Как бы смешно это ни смотрелось со стороны, Кицуне Митсюзаки умиленно улыбнулся и подумал: «Куруто-кун очень старается…» Даже когда этот Куруто-кун, как последний неандерталец, на месте вскрыл коробочку и голыми пальцами отправил в рот одну конфету, Кицуне продолжал умиленно и счастливо улыбаться…

Светила науки

– Мне просто не верится, что семпай пригласил нас на горячие источники!

Все трое были так взволнованы приглашением Гина Хасегавы, что не могли перестать об этом говорить. Кицуне Митсюзаки был растроган, Курт Хартлесс сомневался, а Акума Катайя выглядел несчастным.

– Я так хотел сходить в музей, – все причитал он, – но теперь придется перенести его на следующие выходные.

– Что за музей? – поинтересовался Кицуне.

– Мирайкан. Там открылась новая экспозиция макетов космических спутников.

– Мирайкан? – стыдливый Кицуне раскричался так, что Курт мог за него только порадоваться. – Музей развития науки и инноваций? Я бывал там в детстве пару раз. Однажды даже заглянул в космическую капсулу.

– Я стараюсь ходить туда хотя бы раз в пару месяцев, чтобы черпать идеи для своих будущих проектов. Но вот уже три месяца, как я не могу выкроить время и сходить туда. Боюсь, что пока я соберусь, эта экспозиция закроется.

– А почему бы тебе не посетить свой музей после занятий? – вдруг спросил Курт. – Зачем обязательно в выходные?

– Потому что после занятий я иду работать над моими будущими проектами в библиотеку. Да и на дом нам задают довольно много, почти как в школе.

– Да уж, – согласно закивал Кицуне. – Мне говорили, что в университете учиться гораздо проще, но они жестоко ошиблись.

– Дуралей ты! Токийская Аэрокосмическая Академия – это не обыкновенный университет! – рыкнул Акума. – Из нее выпускаются талантливые инженеры и исследователи космоса! С чего ты взял, что здесь легко учиться?

– Извини, извини, не злись, – засмеялся Кицуне примирительно.

– Да он просто бесится, что не может сходить в музей, потому что все время должен торчать в своей дурацкой библиотеке и делать дурацкие уроки, – фыркнул Курт.

– Что, прости?! – вскричал Акума.

– Что случится, если ты один раз в жизни не сходишь в библиотеку и не сделаешь уроки? Зато и в музей сходишь, и на горячие источники на выходных съездишь. Разве это не здорово?

– Ты так думаешь? – на мгновение глаза Акумы с энтузиазмом заблестели, а через секунду снова погасли, и он вновь стал серьезным нервным япошкой, каким привык быть. – Нет, мне нужно хорошо учиться и усердно заниматься, иначе у меня ничего в этой жизни не получится!

– Да ладно тебе! Ты же не в тюрьме. Тебя никто не накажет, если ты немного отклонишься от расписания.

– Да, но…

Курт закатил глаза.

– Вы, японцы, так бесите! Почему вы всегда говорите «да, но», когда не знаете, что сказать?

– Да, но…

– Вот смотри! – заговорил Курт горячо и убедительно. – Представь, что завтра тебе что-нибудь на голову упадет или, не знаю, машина собьет. Ты лежишь такой, умираешь и думаешь: «Последнее, что я сделал, это сходил в библиотеку и сделал уроки». Никаких тебе горячих источников, даже никакого вшивого музея! Представь, как обидно будет!

– Ты такой добрый… – закатил глаза Акума. – Если так думать, то в итоге можно потратить всю жизнь на всякие глупости и ничего не добиться.

– Конечно! Гораздо лучше учиться с утра до ночи и в итоге не получить от жизни никакого удовольствия!

– Прости меня за грубость, но ты понятия не имеешь, о чем говоришь! И вообще, занятия заканчиваются довольно поздно, а музей работает только до пяти часов вечера. А чтобы хорошенько посмотреть хотя бы одну экспозицию, нужно потратить не менее трех часов. Поэтому нет смысла идти туда после занятий.

– Но тогда туда можно сходить вместо занятий, в чем проблема-то?

– Прогуливать?!

– Ну да. Кстати, если ты пойдешь прямо сейчас, то все успеешь.

– Да, но!..

Акума не на шутку разозлился. Причем не на Сото, а на себя самое. Почему его одолели сомнения? Почему предательски подпрыгнуло сердце и засосало под ложечкой? Почему вместо того, чтобы уверенно сказать: «Нет, я должен учиться!», он начал фантазировать о просторных светлых залах музея Мирайкан?

– Но… но… – мялся он, не зная, как заставить себя перестать думать о глупостях.

– Посмотри на него! Да у него на лбу написано, что он хочет прогулять и пойти в музей! – одернул Курт Кицуне. – Давай, Акума, разбуди в себе демона!

– Заткнись! – вспылил Акума и ударил книжкой по столу. – В конце концов, это нечестно! Я, значит, пойду в музей, а вы будете сидеть на лекциях, хотя сами меня на это подговорили?!

– Ты хочешь, чтобы мы пошли с тобой?

– Да, я этого хочу! Потому что я не хочу быть единственным прогульщиком, а не потому, что считаю вас друзьями! Запомните это! И вообще, завтра я от вас отсяду! Вы плохо на меня влияете! За что мне такое наказание?!

– Староста, куда подевались эти трое? – спросил преподаватель Гина Хасегаву через пять минут, ткнув носом в пустующие места на первом ряду. – С утра же на месте были.

– Простите меня, сенсей… – виновато ответил здоровяк Гин.

– Почему ты допускаешь такие безобразия у себя в группе?

– Почему я пригласил этих неблагодарных идиотов на горячие источники? – вздохнул Гин тихо самому себе.