В родном доме

Гарай Рахим

В родном доме

© Татарское книжное издательство, 2020

© Родионов Г. В., 2020

* * *

Он – из цветочной калитки

Шестидесятые годы… Добыча татарской нефти в разгаре. Мы все стремились к нефтяным районам. Со старейшиной татарской поэзии Хасаном Туфаном отправился в путь и я. Днём бывали у нефтяников, по вечерам выступали во Дворцах культуры.

В Лениногорске впервые встретился с Григорием Родионовым (сейчас он Гарай Рахим). Сначала познакомился с его рукописными произведениями, потом с ним самим. Для нас и фамилия, и стихи Григория Родионова оказались новыми. Фамилия даже немножко непривычна для татарского парня. Я знаю несколько молодых поколений, пришедших в татарскую литературу, но среди них не было Родионовых.

Новое имя, новые стихи. Для меня всегда было приятно читать неповторимое новое произведение, найти новое имя. Когда я перешагнул порог шестидесятилетия моей жизни, эта заинтересованность ещё больше увеличилась: какие же люди придут завтра в литературу? Есть ли предел неповторимости? Наверное, нет. Потому что сама жизнь неповторима.

Гарай Рахим… Там, недалеко от знаменитого Ромашкинского нефтяного месторождения, на месте, где был найден третий экземпляр первой романтической поэмы на татарском языке «Юсуф и Зулейха», написанной древним татарским поэтом Кул Гали, мы дали ему напутствие.

Гарай Рахим родился в крещёно-татарской деревне Федотовке (с V по XVII века носила название «Аналыково», то есть «Село матерей») Лениногорского района Татарской АССР в 1941 году. Родился через три дня после того, как отец ушёл на войну. Этот момент его биографии отразился в стихотворении «Вздохи матерей», которое в 1970 году было опубликовано в журнале «Советская литература» на английском, немецком и польском языках.

Поэтическая сторона, поэтический край… Мелодия кряшен иная, песни особенные. Когда-то здесь проводили праздник – посвящение в снохи. Ранней весной, когда на деревьях распускаются листья, вся деревня отправляется в берёзовую рощу. Два джигита срубают два молодых дерева и, связав вместе их вершины, на эту зелёную арку подвешивают платки тех, кто в этом году вышел замуж. Весёлый хоровод с разноцветной высокой аркой отправляется к речке, где её несколько раз погружают в воду, затем платки передают молодым снохам, а арку бросают в речку. Люди молча и с тревогой следят за аркой, если она зацепится за что-нибудь и остановится, то, по преданию, это означает, что в этом году молодых снох ожидает несчастье. Все желают, чтобы берёзы плыли всё дальше и дальше.

Праздник цветов тоже очень древний. Его празднуют в начале июня. Ранним утром, когда ещё не взошло солнце, сельская молодёжь отправляется на цветущие поляны. Когда люди просыпаются и выходят на улицу, их везде встречают цветы – на калитках, на плетнях, на оконных рамах. Избы добрых людей украшены цветами, а на калитках злых висит пучок крапивы… Я верю, что калитку Рахимов – Родионовых всегда украшали цветы… Молодой поэт вышел из этой калитки, из цветочной калитки.

Сибгат Хаким, ародный поэт Татарстана, ауреат Государственной премии РТ им. Г. Тукая. 1975

Надёжный парень

Гарай Рахим… Этот псевдоним предложил ему я. Это был мой первый совет молодому поэту.

Встретились мы с ним в Лениногорске. На семинаре. Не помню, то ли учился он в школе, то ли преподавал. (Речь идёт о семинаре молодых писателей нефтяных районов Республики Татарстан, организованном Союзом писателей Татарстана и Альметьевской писательской организацией в 1961 году. – Прим. Г. Рахима).

Из его стихов можно было сделать вывод – от парня будет толк. На семинаре я отметил некоторые положительные стороны, а также посоветовал ему взять псевдоним. Объяснил, что хорошо, когда имена звучат лаконично. Привёл пример об известном татарском прозаике Фатихе Хусни. Он из «Мухамматфатиха Хуснутдинова» сделал «Фатих Хусни». Этим примером я хотел показать, что было бы хорошо, если имя звучало бы полегче. Видимо, из этих соображений он выбрал псевдоним «Гарай Рахим».

Представленные на семинар поэтические опыты начинающего писателя были весьма серьёзными. Он толковый, надёжный парень, не пустой. Однако не всегда хватает только того, что автор хорошо знает рифмы, чувствует ритм, умеет складывать стихи… Для настоящей поэзии необходимо плотное содержание… В борьбе противоположных духовных миров какую позицию он выбирает, на какой платформе он стоит? Может ли стоять на передовой? Или будет стоять в стороне от этой борьбы.

А может, он в дальнейшем попробует себя в прозе? Обычно многие начинающие авторы думают, что поэзия – это лёгкий жанр, и объёмом меньше, стихи писать легко. И многие начинающие берутся за стихи. Мирсай Амир в молодости начинал как поэт. Тулумбай тоже начинал со стихов… Горький – писатель, вначале тоже пробовал себя в поэзии. Тургенев также начинал со стихов. Первыми произведениями, сочинёнными Виктором Гюго, были тоже стихи… Гараю Рахиму нужно помочь…

Хасан Туфан, лауреат Государственной премии РТ им. Г. Тукая. 18 июня 1967 года

Я люблю вас, люди!

Когда я встречаю в литературе новое имя – я всегда чувствую или, вернее, ожидаю вестей, которые дополнили бы моё знание жизни и мира. Я хочу, чтобы это имя раскрыло моей душе ещё невиданные краски, неслыханные звуки, неведомые истины. Так я встретился с именем Гарая Рахима из Татарии. Я много раз бывал в этой республике, слышал шелест её дубрав, журчание малых речек, рокот Волги-Идели, шёпот зелёных холмов, биение подземных артерий, по которым течёт жизненосная нефть. Я читал стихи Тукая и Туфана, Джалиля и Хакима, читал страницы улиц и площадей Казани, её мечетей и храмов, университета, школ, заводов и фабрик. Порой мне чудилось, что здесь я увижу юного Ульянова, повстречаю Толстого, Горького, Шаляпина. Мне кажется, что само время своим мудрым и постоянным движением сотворило образ республики и её народа в моём сознании. Но я знаю: мир тем и прекрасен, что через каждую секунду становится другим и требует нового познания. Стихи Гарая Рахима и звуками, и образами помогли мне в познании этого вечно нового, которое всегда является продолжением того, что было. Когда мне хочется передать другому истинность своих ощущений, свою правоту, утвердить в другом человеке своё понимание того или иного поэта, я всегда привожу несколько строк одного из его стихотворений. Так поступаю и на этот раз. Послушайте:

Я лыжной палкой написалтри слова на снегу:«Я вас люблю!..» А небесанесли весенний гул.

«Я вас люблю!» – эти же слова вполне могли бы произнести и сверстники Гарая Рахима по литературе.

Стихи Гарая Рахима как бы подтверждают великие мысли Пушкина о том, что литература – идеал, но не нравоучение. Они не пытаются учить чему-то читателя, назидать. Нет! Они просто показывают глазами поэта красоту мира, как бы говоря: я это вижу так, я это люблю, и мне радостно сообщить тебе об этом, поделиться с тобой счастьем своим, поскольку в таком прекрасном мире мы живём с тобой.

Давид Кугультинов, народный поэт Калмыкии. 1982

Мы уверены в его росте

В Москве, на Высших литературных курсах при Литературном институте им. Горького, повышает свою творческую квалификацию татарский писатель Родионов Григорий Васильевич (Гарай Рахим), который по совместительству работает в правлении Союза писателей РСФСР консультантом по литературам Татарской, Башкирской и Чувашской АССР. Одновременно он является секретарём Совета по художественному переводу СП РСФСР.

Г. Рахим – автор 13 книг, изданных на татарском и русском языках. Московские издательства «Современник», «Малыш» и «Детская литература» готовят к изданию его новые книги. На сцене Татарского Государственного театра оперы и балета им. М. Джалиля с большим успехом идёт опера «Кара за любовь», либретто которой написано Г. Рахимом.

За время работы в аппарате правления СП РСФСР Г. Рахим показал себя как инициативный, общественно активный работник. Он принял самое активное участие в организации большого литературно-художественного вечера в Дни татарской литературы и искусства в Москве и вечера, посвящённого 75-летию со дня рождения поэта-патриота М. Джалиля, которые прошли с большим успехом. Недавно секретариат правления Союза писателей СССР утвердил Г. Рахима секретарём Всесоюзной юбилейной комиссии по проведению 150-летия татаро-башкиро-казахского поэта Мифтахутдина Акмуллы.

Мы уверены в его росте как писателя.

Сергей Михалков, русский поэт, Герой Социалистического Труда. 1989

Сокровенный час поэзии

Редко, к сожалению, редко в периодике встречался с произведениями Гарая Рахима, лауреата Государственной премии Татарстана имени Г. Тукая. Зато сейчас – сразу, как говорят, привалило: передо мной целая книга. Я уже прочитал её ещё до тиража – в рукописи. И рад поделиться пусть мимолётным, но искренним впечатлением о прочитанном.

В книге своя атмосфера, своя акустика, своё эмоциональное и смысловое эхо, побуждающее к отзыву.

Даже космос, даже тема мироздания в книге несёт в себе звучание очень личное, человеческое, уютное. В стихах такого плана есть свой особый костёр, который располагает к сказке, к задумчивому слову, к беседе о самом задушевном, присоучастном в высоком свете звёзд. Видимо, всё это вместе и называется Поэзией.

Это бесконечный Бежин луг. Бесконечный не только на лугу – в поле, в квартире, на городских площадях. Бесконечный не только ночью, но и днём. Бежин луг – это сокровенный час поэзии, когда дышат и растут даже камни.

Егор Исаев, русский поэт, лауреат Ленинской премии. 1984

Будет там, где нужен

Представляю Гарая Рахима маленьким Гришей, сыном крещёного татарина Василия, согнутым как серп над землёй, под непосильным грузом, над книгой загорелое лицо которого потело от труда, а ум впитывал первейшую мудрость о том, что хлебные крошки оставлять на столешнице и, упаси бог, ссыпать на пол – это не только грешно, как поучали старшие, а в первую очередь измена самому себе, самой жизни. Родился он 15 июля 1941 года после начала Великой Отечественной войны. С первого же дня житие поставило перед ним свой неотступный тяжкий вопрос: быть или не быть. Выбирать, естественно, дано было не ему, ибо природе необходимо было восполнять неслыханные утраты во имя продолжения Жизни. Притом Гришка, как мог, помогал ей: с тринадцати лет приложился к труду. Работал возчиком, грузчиком, лесорубом, скирдовщиком, библиотекарем, то есть там, куда посылали, куда гнала нужда и куда стремился душой. Он, не боюсь этого высокого слова, с гордостью носит на груди медаль «Ветеран труда», которого был удостоен в 44 года. Сей факт обнаруживается мной как светлый камень в глубине тёмного омута. И для меня уже не повиты туманом мудрость и молодое жизнеутверждение в его стихах, прозе, статьях, да и просто в разговоре. Алмазы кристаллизуются под непомерной тяжестью земли, судьбы складываются в труде и в людях. Это буквы изучаются по букварю, а жизнь – жизнью.

Представляю Гарая Рахима маленьким Гришкой, непоседливым, суетливым, охочим на хитрые выдумки мальчишеских игр, улыбчивым и шутливым, невзирая ни на что, мчащимся по светлому лугу босиком и сидящим на телеге, свесив натруженные ноги, тихо поющим тягучие, овеянные сокровенными мыслями песни крещёных татар. Всё вот это – непоседливость, суетливость и душа нараспашку в дальнейшем будет пронизывать его характер и как писателя, и как общественного деятеля, и как работника. Быть там, где ты необходим, и в то же время оставаться там, где ты должен быть, – а это называется работать за двоих, – но никогда не рвать жилы, не вставлять своё слово всуе, прислушиваться сперва к гласу истории и народа, найти в жизни, как опытный капитан, фарватер, верно ведущий к конечной цели, – вот его пядь земли, от которой он научился не отступать не в угоду себе, а по велению сердца.

Представляю его в этом мятежном времени, граничащим с пропастью, за которой до счастья народной не шаг и не два, в том времени, в котором клокочат многие беды, страдания и заблуждения современников, и как бы слышу его спокойный голос: «Этого воздуха, этой земли может не стать, воздуха нам когда-нибудь не хватит, а земля уйдёт у нас из-под ног». Поэта без тревоги просто не бывает. Но я уверен в одном: подобные ему в конце концов изменят перспективу времён, властью своей превратят катастрофическое настоящее в недалёкую надежду, призвав в помощь необоримую мощь человеческого духа и никогда не меркнущее в народе желание отвести очи, поднять голову и воспарить душой. Кони наши загнаны, им нужна замена. Мы не достигли нашей высокой цели – блага человека. Через дикую переправу нет моста ни для одного народа в отдельности. Повторение пережитой нашим обществом трагедии уже никогда не будет матерью учения. Про всё это я прочитал между строк лучших произведений Родионова Григория Васильевича – Гарая Рахима.

Ахат Гаффар, Лауреат Всесоюзного литературного конкурса им. М. Горького, заслуженный деятель искусств Республики Татарстан

Повести

Жёлтые каштаны

(Крымская повесть)

Сначала стали желтеть каштаны. Дни ещё стояли тёплыми, люди загорали на солнце, купались в море… и всё же каштаны желтели. Ведь уже наступил октябрь, и каштанам пришло время желтеть. Они пожелтели первыми среди крымских деревьев. И как пожелтели!.. Их листья ещё даже не съёжились, не начали сохнуть – они были такими же, как в середине лета, только… только в них потихоньку начинала просачиваться желтизна. И наступило время, когда эта желтизна стала казаться какой-то пронзительно живой и ясной, и вечерами с каждого каштана струился тонкий жёлтый свет.

Каштаны долго сохраняли жизнестойкую и светлую-светлую желтизну. Крымские дубы уже давно осыпали свои съёжившиеся красновато-коричневые листья. Грецкие орехи лишились листьев буквально за одну ночь. Даже на толстых, мясистых, блестящих листьях вечнозелёных магнолий появились красноватые пятна, будто бы и эти растения должны осыпаться, хотя магнолия, как известно, никогда не осыпается, ни осенью, ни зимой: ведь это вечнозелёное растение. А вот каштаны осыпятся. Пройдёт ещё немного времени, и листья каштана, словно пылая отблесками желтоватых газовых ламп, начнут застилать землю. Да, так и произойдёт, потому что природа ни за что не согласится, чтобы пожелтевшие листья слишком долго висели на ветвях. Она непременно разбросает их по земле, подвергнет гниению, уничтожит.

«Каштан, каштан… – подумал Гумер, – о чём напоминает мне его осенняя желтизна?» Он, стараясь вспомнить, потёр рукой лоб, сдвинул брови и уставился в какую-то ему одному известную точку. Там, куда он не глядя смотрел, рос куст инжира с ослепительно зелёными листьями. Но Гумер не видел это великолепие природы. Внезапно он ощутил во всём теле какой-то странный горячий озноб. Да, да, он вспомнил. Когда он в последний раз виделся со своей матерью, её лицо было жёлтым, как осенний лист каштана. Кажется, желтизна её лица была даже гуще, чем у листьев каштана в их последние дни и часы. Гумер видел мать последний раз перед её смертью. Увидев её, он с болью понял, что мама умирает, и умрёт скоро. Так и вышло.

«Нет, мне нельзя так волноваться, – подумал Гумер, чувствуя, что вот-вот заплачет. – Ведь было уже, прошло: мама умерла, и её оплакали все, я и родственники, всех слёз не выплачешь. От горя я даже заболел. А теперь вот приехал в Крым для полного выздоровления, и думать надо только о здоровье, об окончательном восстановлении всего организма. Разве не так?»

Прохладный, свежий, целительный ветерок подул с моря и соединился с дыханием Гумера, слегка потрепал его волосы, мягко прошёлся по лицу, ласково высушил чуть повлажневшие глаза и улетел куда-то в сторону Ай-Петри. Гумер глубоко, свободно вздохнул и даже дружески подмигнул невидимому дуновению с моря. Кажется, и морской ветер понял его, вернулся с Ай-Петри и снова освежил его лицо. На этот раз губы мужчины слегка раскрылись будто для поцелуя с крылатым вестником солёного моря. Он даже чмокнул губами и довольно улыбнулся во всё лицо. А ветер тут же юркнул в приоткрытый для поцелуя рот и, кажется, вовсе не собирается снова лететь к Ай-Петри, выбрав для своих блужданий все извилины, морщин, ямочки его лица. И Гумер отнюдь не противился такому желанию ветра, напротив, он жадно стал глотать целительный, богатый кислородом и ионами, такой вкусный морской воздух. Врачи говорили, что ему полезен именно морской воздух, и советовали почаще находиться у моря, вдыхать его дыхание.

* * *

Город Алупка, где находился санаторий, в котором лечился Гумер, разместился между скалой Ай-Петри и Чёрным морем. Этот город уютно приютился на южном берегу Крыма, на склоне высокой горы, поэтому всё пространство от улицы, где стоял Гумер, до моря просматривалось как на ладони. Внизу – море от горизонта до скалистого берега, повыше – знаменитый парк, где росли почти все субтропические деревья. Там росли кипарис, крымская сосна, платан, инжир, а также более «элитные» пышные магнолии, итальянская сосна, ливанские и гималайские кедры, пальмы, секвойя, туйя…

Гумер уже не раз гулял по этому парку, и всё-таки не знал названий многих удивительных деревьев и растений. Тем не менее по прочитанным в детстве и юности книгам он узнавал то оливу, то твёрдое, как железо, буковое дерево, то хурму, айву, грецкий орех, хризантему или олеандр. Он знал также, что кипарис ещё в древние времена был завезён в Крым именно в Алупку, и что назвали его так потому, что завезён был с острова Кипр, и что именно с Алупки началось распространение кипариса по всему Крыму и почти всему Кавказу. Гумер даже слышал, что по приказу кое-кого из руководителей СССР несколько десятилетий назад чуть было не вырубили все кипарисы. А дело было так. По рассказу одной буфетчицы-армянки, работавшей здесь уже тридцать лет, ещё в довоенные годы в Крыму отдыхал некий важный чин, и надо же было случиться, что от укуса комара этот сановник так занемог, что вызвал врача, а тот возьми и скажи, что его сиятельство укусил комар, обитающий в кроне кипариса. Разъярённый сиятельство тут же приказал вырубить под корень все кипарисы. Однако образованные садоводы, ведущие в Крыму научные исследования, в отличие от врачей, встали на защиту кипариса, доказывая, что кипарис не вызывает у комаров желания «поселиться» в его ветвях. Более того, они вполне резонно утверждали, что без кипарисов Крым уже не будет Крымом. На счастье, сиятельный вельможа оказался человеком неглупым, внял объяснениям и советам учёных садоводов и отменил свой приказ. И всё же местные чиновники, готовые в лепёшку расшибиться перед царским сановником, начали «борьбу» против кипариса, вырубив часть этих деревьев.

Гумер ещё много раз побывает в этом парке, восхищаясь изумительными, экзотическими деревьями и цветами.

Рядом с парком, на первой же улице города расположена центральная площадь, где, украшенный цветами, стоит памятник средней величины. Он поставлен в честь уроженца Алупки, дважды Героя Советского Союза, легендарного лётчика Амет-хана Султана. Во время Великой Отечественной войны он был самым молодым лётчиком в авиадивизионе, где служил, и самым молодым героем Советского Союза. Свою первую геройскую звезду он получил за мужество в воздушных боях в небе Белоруссии. Смелого и смышлёного, закалённого в боях джигита назначают инструктором лётчиков, только что закончивших авиашколы. А вскоре Амет-хан Султан снова совершает подвиг и удостаивается второй Золотой Звезды Героя.

После войны Амет-хана Султана приглашают на должность лётчика-испытателя новых самолётов советских военно-вооружённых сил. И здесь он проявляет себя во всём блеске. В 1972 году уже в мирном небе он совершает ещё один подвиг, только на этот раз, увы, ценой своей жизни. Трагический случай обрывает жизнь легендарного лётчика.

В послевоенные годы Амет-хан Султан часто приезжал в родную Алупку. Интересно, что памятник ему поставили при жизни, и герой часто возлагал цветы к подножию собственного обелиска. По рассказам той буфетчицы – армянки, Амет-хан в юности какое-то время был влюблён в неё. Гумеру было интересно слушать рассказы об Амет-хане из уст этой армянской женщины. Он не раз подходил к памятнику Амет-хана Султана, подолгу вглядывался в изваянные скульптором типично татарские черты лица героя.

От центральной площади города поднимаются, будто причудливые ступени, улицы Алупки. Они тянутся далеко, словно опоясывая гору, и с одной улицы на другую можно перейти только через каменные лестницы. Между улицами густо растут южные деревья, разные цветы. За этими насаждениями – каменные дома, в маленьких садах которых жители умудряются выращивать урожаи винограда, хурмы, граната, инжира, айвы, груши, не говоря уже о цветах.

«Если в мире и существуют два рая, то один из них находится в Крыму», – подумал Гумер, в очередной раз обозревая красоты города и его окрестностей.

* * *

Пока Гумер любовался городом, вернулся бродивший где-то морской ветер и снова, как старому знакомому, потрепал ему волосы, пощекотал мочки ушей. Мужчина обрадовался баловню-ветру, ему вдруг захотелось как-то подзадорить невидимого вестника моря, даже посмеяться над ним, и он весело крикнул в воздушный поток первое слово, которое пришло ему в голову:

«Эй, ветер, а ты дурак?»

Ветер от такого непочтительного обращения с ним растерялся. Сразу поутих, а потом взвился в небо, стремительно упал, растормошил кусты инжира. Снова взмыл и раскачал высоченный, как минарет мечети, кипарис и ястребом вернулся к Гумеру, не зло, а озорно прилепив к его лицу пожелтевший лист каштана. Это было как бы ответом на легкомысленное восклицание мужчины. Внезапно у Гумера сжалось сердце, он взял в руки жёлтый листок и прошептал:

«Мама умерла, пожелтев, как этот лист каштана».

«Всё на свете перед смертью желтеет, – сочувственно прошелестел ему ветер, – и люди, и листья, и камни, и луна, и даже ветер. Только предсмертную желтизну ветра люди не видят, потому что мы – невидимы».

«Мама рано ушла из жизни. Никогда никому не желала она плохого, потому что была хорошим человеком…»

«А хорошие люди всегда умирают рано, даже если смерть настигает их в девяностолетнем возрасте. А когда умирают плохие люди, пусть даже в тридцатилетнем возрасте, всегда хочется сказать, что покинули этот мир как нельзя вовремя, и да будет их место в раю».

«Ты, наверное, хороший человек, ветер…»

«Я не человек, а ветер».

«Тогда будь другом, слетай в Татарстан. Там найдёшь маленькую речушку Тебеташ, что значит Каменное Дно. Вдоль этой речки расположено небольшое сельцо, утопающее в зарослях тальника. В этом ауле живёт девушка по имени Фалина, только что закончившая десятый класс. Будь моим вестником, добрым другом, посвящённым в мои тайны, и передай этой девушке от меня привет и вернись с ответом».

«Как же я её узнаю?»

«О-о!.. очень просто… Соедини вместе глаза Мирей Матье, профиль носа Нефертити, уголки губ Венеры Милосской, нежные ноздри Наташи Ростовой, подбородок несравненной Зулейхи, щёчки пушкинской Людмилы, чудесные ресницы ханши Сююмбике, брови луноподобной Зухры, лоб царицы Тамары, завиточки на висках индийских девушек, жемчужные зубы цыганок, розовощёкость русских девушек, чёлки грузинских, длинные косы татарских красавиц и добавь немного веснушек… Получится девушка, похожая на Фалину, хотя Фалина в действительности гораздо красивее…»

«Но ведь этой девушке в этом году исполнилось тридцать пять лет…»

«И мне столько же стукнуло…»

«Она давно живёт в городе…»

«Я тоже…»

«У неё уже двое детей…»

«А у меня один ребёнок…»

«Она замужем…»

«И я женат…»

«А раз так, для чего передавать привет? Вы всё равно не сможете быть вместе».

«Это значения не имеет. Я хочу продлить её жизнь».

«Каким образом?»

«Мой привет продлит её жизнь».

«А если она не примет твоего привета?»

«Значит, сократится моя жизнь».

«И ты не боишься этого?»

«Я боюсь, что она не примет моего привета».

Ветер утих. Гумер, испугавшись, как бы ветер не исчез совсем, инстинктивно задвигал по воздуху руками. Но вокруг не было ни единого признака ветра. Оказывается, он спрятался за кустом инжира, чтобы основательно обдумать просьбу Гумера. Спустя какое-то время ветер вновь пощекотал мочки ушей своего нового друга:

«Нет, – твёрдо ответил он, – я не могу передать привет этой девушке».

«Почему?»

«Потому что не смогу преодолеть горы Таврии, меня задержит скала Ай-Петри. А в Татарстане не может быть морских ветров, тамошние ветра простые – лесные, степные, полевые…»

«Гм-м… Тогда передай мой привет через обычные, простые ветра. Ты же с этими ветрами встречаешься в горах Таврии».

«Нет уж, – серьёзно ответил морской ветер, – в таких делах тебе не следует полагаться на ветра. В вопросах любви ветер не советчик и не помощник. И вообще, взывать в таком щекотливом деле о помощи – не мужское дело. В любви надо надеяться только на самого себя. Любовь расположена к сильным духом».