Севастополь в огне. Корабль и крест

– Сила! – довольно сказал Кравченко.

Биля обеими руками отгонял от лица полосы дыма, плывущего в солнечных лучах.

– Ты вдругорядь на улице располагайся! Горницу задымил всю, – заявил он.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась хозяйка хаты Екатерина Романовна, женщина лет тридцати, с красивой русской полнотой и миловидным лицом.

– Пожар! – сдавленно сказала она.

Кравченко начал вместе с Билей активно разгонять руками пороховой дым.

– Простите Христа ради! Експеримент! – проговорил он и развел руками.

– Креста на вас нет! Я так с лежанки и повалилась!

– Сей секунд все уладим! А если что вам по хозяйству надобно, так вы только скажите!

Дверь снова хлопнула. Сложившись в низеньком проеме, в хату шагнул вестовой, один из бойцов пластунского батальона Кубанского казачьего войска.

Сначала он пытался что-то разглядеть в дыму, потом вытянулся и громко сказал:

– Мне бы есаула Григория Яковлевича Билю! Пакет у меня для него.

– Это я. Давай книгу, – сказал Биля, выходя к нему из дыма.

Вестовой развернул книгу, к которой были привязаны перо и маленькая чернильница с крышкой на резьбе. Биля отвернул ее, обмакнул перо в чернильницу, расписался в получении пакета, лежавшего между страницами книги, и забрал его.

Вестовой отдал честь и вышел из комнаты.

Биля подошел к окну, вскрыл конверт.

– Яков Герасимович меня вызывает, – сказал он, еще не дочитав текст.

На турецкой софе во всей красе, в одних широких украинских шароварах лежал полковник Кухаренко. К сорока пяти годам его мощный молочно-белый торс был иссечен шрамами от пуль и холодного оружия. От места расположения пластунов резиденция Кухаренко отличалась разве тем, что он занимал всю хату один. На стене под белыми холстинами висели его мундиры, в том числе и парадный. Там же располагалось самое разнообразное оружие. Софа была застелена сине-золотым персидским ковром.

Кухаренко лежал на боку и большой двузубой вилкой ел вареники с вишней. Он окунал их в сметану и сплевывал косточки прямо в угол, на глинобитный пол.

На стук в дверь полковник коротко бросил:

– Входи!

В горницу вошел Биля, перекрестился на иконы, снял папаху.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Было видно, что, произнося это, он просто соблюдает формальность, а с Кухаренко их связывает давняя и прочная приязнь.

Биля подошел к начальнику и пожал руку, протянутую им.

Полковник сел на софе, по-турецки поджав под себя босые ноги.

– Садись, Гриша. Вареников хочешь? – спросил он.

– Благодарствую, сыт! – ответил Биля и присел на софу.

– Хороши вареники! Жаль только, что сами в сметану не ныряют, как в сочинении господина Гоголя. Ты, я вижу, здоров, а как крестник мой?

– Здесь он, Яков Герасимович. Не посылал его еще к тебе, не хотел беспокоить.

– Пусть придет. Не рано ли ты его пластувать-то взял?

– Раненько, да так уж вышло промеж нас.

– В твоей он полной родительской воле. Дело есть у меня.

– Сказывайте.

– Вчера у князя Меньшикова, говорят, начальники, смехом заливаясь, шутковали над тем известием, что союзники сажают свои войска на суда, чтобы в Крым плыть. А я так полагаю, что беспременно они здесь будут.

– Под зиму?

– Вот и Меньшиков считает, что они ничего серьезного в позднее время года не затеют. Но он думает, что везде запрягают так же долго, как в России. Ты же харьковского университета, по-французски читаешь?

Биля утвердительно кивнул.

Кухаренко достал из-под ковра, покрывающего софу, довольно замызганные листки писчей бумаги, передал их Биле и сказал:

– Я там отчеркнул красным.

Есаул взял письмо, нашел нужное место и погрузился в чтение. Он быстро пробежал страницу убористого текста и взялся за вторую.

– Слежку они тут давно ведут, уже лет двадцать как. Но военных карт южного побережья Крыма у них нет. Добавлю, что и у нас тоже, – сказал Кухаренко.

Биля с удивлением поднял голову и изумленно посмотрел на него.

– Оно, может, и к лучшему, что наше военное министерство не удосужилось их составить, – продолжил Кухаренко. – Посему и карты эти не могли быть своевременно украдены французским штабом.

– Кем писано? – спросил Биля, возвращая бумагу.

– Наши казачки на французском офицерике взяли в Дунайской армии. Видишь, черным по белому написано. Они нападут на Анапу и Суджак-Кале.

– Хорошо бы официальные бумаги раздобыть. С этим к Меньшикову не сунешься.

– Вот и мы со Степаном Александровичем Хрулевым ту же думку имеем. Только он полагает, что ударят они прямо на Севастополь. И по многому рассуждению моему тут я с ним согласился.

– Что же я тут могу сделать?

– А вот слушай! Бегает тут вдоль берега один пароходик английский, «Таиф» прозывается. Очень это странный пароходик. Уже года три, как он тут пасется. Говорят, не раз приставал к черкесскому берегу. Но это дело не важнецкое. Англичане рабов в Турцию с превеликим удовольствием доставляют, особенно невольниц в гаремы. Деньги, как сказал император Веспасиан, не пахнут. Вот и «Таиф» этот вроде по тому же делу, но не только. Был он, кстати, при Синопе и еле удрал от Нахимова Павла Степановича. Главный там – английский военный советник Слейтер, он же торговый человек, как это у них зауряд принято. Есть на борту еще английский то ли офицер, то ли газетный репортер. На всех языках говорит, не раз ездил в горы. По фамилии Ньюкомб, а по ремеслу, я так полагаю, что шпион. Теперь смотри. Помощник Шамиля Наиб-паша находится у них в лагере, в Варне, вместе с пятьюдесятью черкесскими вождями. К бабушке не ходи, мечтают они нам в спину ударить. Я так понимаю, что этот пароходик около Евпатории видели неспроста, и много на нем есть интересного. Очень бы нам было лестно бумаги с него посмотреть.

– С берега его нелегко будет выследить, Яков Герасимович, – заметил Биля.

– Нелегко, но я не кого-то еще, а тебя позвал! Знаю, для тебя и братов твоих невозможного мало. Или без дела лучше сидеть?

– Нет, без дела нам не приходится!

– Вот и я думаю, что попытка не пытка. Если вдруг этот пароходик и вовсе утонет, то с тебя не взыщут, а выйдут вам всем егорьевские кресты. Но главное – бумаги. Скажу тебе вот что. Город к осаде не готов. Меншиков никого не слушает. Пока мы его носом не ткнем, как кутенка, оно так и будет. Слава богу, Горчаков прислал сюда одного инженера-полковника из немцев, Тотлебен зовется. Это, я тебе скажу, голова! Но и у него руки пока связаны. А мы можем развязать! Кабы еще знать, где точно англичанин с французом высадятся, тогда союзничков при этом можно было бы так поколотить, что им русская земля горька стала бы с первого по ней шага!

Биля понимался по улице, ведущей к дому Екатерины Романовны. На ней не было ни души, только в одном месте на отвале свежевырытой земли сидел старик и курил трубочку. Из канавы раз за разом на другую сторону от него вылетала земля. Слышался стук лопаты о каменистую почву.

Биля уже почти прошел мимо, когда заметил, что в яме орудовал лопатой Али, и остановился от удивления. В это время черкес вытащил из канавы здоровенный камень и, не замечая есаула, откинул его далеко в сторону.

– Здравствуй, дедушка! – поздоровался Биля со стариком.

– Здравствуй, соколик!

– Доброго утречка и тебе, Али Битербиевич!

Али неторопливо вылез из канавы.

– Ассалам алейкум! Была ли доброй поездка? – спросил он.

– Доброй, доброй. Ты мне лучше скажи, что тут делаешь?

– Довольно чудной этот молодчик! – вступил в разговор старик. – Я, значится, подрядился канаву выкопать. Работаю себе. А он мимо идет и говорит, давай, мол, лопату. Накопал ужас как много! Ровно твой бык! Нам бы его в артель!

– У нас своя артель! – заявил Биля. – Пойдем, Али, у нас другая работа есть.

– Да продлятся твои дни, уважаемый! – почтительно сказал черкес, поклонился и вернул лопату старику.

– Да и тебе не хворать, паря! – ответил тот.

Теперь Биля и Али шли по улице вместе.

Есаул с интересом взглянул на черкеса и спросил:

– Али, ты зачем эту канаву-то стал копать? Или у тебя какого другого дела нет?

– Как нет? Всегда есть! Но у нас в горах не принято проходить мимо, если ты можешь помочь. А это старый человек! Как я пройду стороной?

– Город – не горы. Здесь другие порядки, – сказал Биля и толкнул калитку.

Около летней кухни стоял Кравченко и внимательно смотрел на цветущие мальвы.

– Бабушка, здравствуйте ещё раз! Довольно интересные у вас мальвы. Семян не дадите ли? – прокричал он в открытую дверь летней кухни.

Оттуда сразу же показалась Екатерина Романовна.

– Как не дать, бери, милый! Бабушкой только не зови – весело сказала она.

– Пойдем, Коля. Пора нам в путь собираться, – сказал Биля.

– То дело! Сей секунд буду, – произнес Кравченко.

Биля и Али пошли рядом в сторону хаты.

– Что у него на сердце против меня? Разве я обидел его? Как воевать вместе будем? – горько спросил Али.

– Не на тебя. Ваши у него жену и сына маленького увели. Вот уже третий год пошел, как эта беда случилась.

– Как так? Всегда найти можно, выкуп нужен!

– Искали. Жена у него – красавица. Ее туркам, говорят, продали. Мальчишку, наверное, она удержала при себе. Не нашли их. Ваша навычка – людей, как скот, продавать.

– Невольников все хотят покупать, – пожал плечами Али. – Турки, англичане. Есть спрос, будет и товар.

За столом Вернигора и Яков чистили оружие. При виде старших они встали.

Следом за Билей и Али в хату вошел Кравченко, вынул из газыря патрон и засунул туда кулечек с семенами.

– Собирайтесь, братья, рыбачить поедем, – сказал Биля. – Гляди, Николай, чтобы ты семена вместо пороха в штуцер не всыпал.

– Это у меня всё в разном рассуждении. Не впервой! – спокойно ответил ему Кравченко.

Один конец обширного песчаного пляжа терялся вдали, другой упирался в высокую скалу, поросшую можжевельником. У ее подножья горел костерок, сушились сети, рядом лежала, опершись носом на колышек, перевернутая лодка.

У огня сидели двое рыбаков в полотняных штанах и рубахах. Это были Чиж и Кравченко. На огне закипал котелок. Чиж умело помешивал в нем ложкой уху. Под перевернутой лодкой на холстине было разложено оружие, веревки, заплечные сумки.

С краю, рядом с Кравченко, стояла бутылка с какой-то светлой жидкостью. Сам он откупоривал штопором бутылку французского вина. В образцовом порядке лежал набор походных инструментов в развернутом кожаном чехле. Здесь же для чего-то был и старый кремневый пистолет с разорванным дулом.

Кравченко откупорил бутылку и начал выливать ее содержимое в песок.

– Эх, Коля-Николай, виноградное, и в песок! – горестно промолвил Чиж.

– Сам плачу, да делать нечего, – ответил Кравченко.

– Хоть бы в юшку влил для смака. – Чиж показал на котелок.

– В юшку, это все равно что в нас. А мы при боевом деле! Нам сейчас ни единого глоточка нельзя, – проговорил Кравченко, встал, промыл в море бутылку и развернул ее горлышком к солнцу, чтобы подсохла. – Вон Григорий Яковлевич с проверки постов возвращается.

Из-за скалы показался Биля с веслом на плече. Он тоже был в рыбацких штанах, завернутых до колена.

Кравченко достал нож, разделил пробку вдоль, затем начал прорезать внутри обеих ее половинок узкие канавки, образующие единое отверстие.

Биля подошел к лодке и сбросил с плеча весло.

– Милости прошу к самому кулешу, – сказал Чиж.

Биля тяжело вздохнул и сел к огню.

– Ушицы хорошо бы похлебать! С утра голодую. Яков где? – спросил он.

– На горе. Беспременно он хочет этот пароход первым увидеть. Чисто как малая детина сделался, – ответил Кравченко.

– Да таков он и есть, – заметил Биля. Он встал на ноги, задрал голову, но на горе Якова нигде не было видно.

– Где он делся-то? – удивленно спросил Биля.

Кравченко дорезал канавку, достал бумажку, пропитанную чем-то, и стал аккуратно складывать ее, превращать в фитиль.

– А вон орел. Видишь, на самом гребне присоседился?

Там действительно виднелась сидящая птица.

Биля подошел к лодке, взял в сумке маленькую подзорную трубу, раздвинул ее, приложил к глазу и улыбнулся.

Яков расставил руки, накрылся буркой, и лежал под ней внимательно наблюдая за морем.

– Хитро! – заметил Биля, опуская подзорную трубу.

– Это его басурманин наш выучил. А как ему слазить оттуда, он взмахнет руками под буркой вот так. И правда будет словно орел слетел, – сказал Кравченко.

Яков вдруг действительно взмахнул руками и исчез со скалы.

– Сюда идет. Может, увидел чего? – проговорил есаул.

Кравченко поднялся на ноги, подошел к лодке, взял бутыль с белой жидкостью, посмотрел на море и сказал:

– Это вряд ли.

Он снова сел, достал из кармана кусок бумаги, свернул из него воронку и стал заливать в бутылку от вина светлую жидкость. Сильно запахло нефтью.

– Что это такое будет, дядя Коля? – спросил Чиж.

– Пригодится, дядя Федя.

Залив жидкость, Кравченко вставил в прорези фитиль, собрал пробку и ловко вогнал ее обратно в бутылку.

По скале уже спускался Яков.

Он спрыгнул на песок и крикнул:

– Али бежит, рукой машет! Увидел что-то.

Кравченко снова встал, взял из рук Якова бурку, сунул под лодку и сказал:

– Сейчас узнаем, что там такое случилось. Федя, давай я хлебца порежу да сядем вечерять.

Али еще издалека начал размахивать руками и кричать:

– Видел! Видел!

Он тоже обрядился в рыбацкую одежду, но со своими ноговицами расстаться не пожелал. Его лоб, плечи и спина были мокры от пота.

Черкес подбежал к костру, сел и поджал под себя ноги.

– Пароход видел! – сказал он, вытирая пот со лба.

– Далеко? – спросил Биля.

– Версты четыре, у входа в бухту. Якорь бросил.

– Да тот ли? Может, не наш, а какой-то другой?

– Тот. Крался, как волк.

– Название видел?

– Нет. Далеко. В трубу надо смотреть!

– Да тот это! – сказал Яков.

Али вдруг встал, молча разделся догола и бросился в море.

– В трубу смотреть. Может, он и погостил уже у них, – заметил Кравченко, неодобрительно наблюдая за тем, как Али саженками плыл от берега.

– Что ты там бухтишь опять, Николай Степанович? – спросил Биля.

– Да то и гуторю! Не со своими ли он черкесами заодно, которые по нам ударить собираются вместе с турками?

– Сколько их англичане ни мутили на то, но они так и не собрались. Как думаешь, почему?

– Силенок маловато было. Теперь в одну орду соберутся, да еще вместе с англичанином и французом.

– Нет, не соберутся. Им ведь и турок, и англичанин – одинаковый чужанин.

– Григорий Яковлевич, казак ведь и во сне шашку щупает. Проверить бы его надо, – заметил Чиж. – А то, неровен час, подведет он нас.

– Вот и проверим, – ответил ему Биля. – Яков, беги сей же час за Емельяном. Садитесь вечерять, станичники, а я пойду догляжу.

– Я с тобой! – заявил Яков и поднялся.

– Ты пока тут, у котла сил набирайся.

Сказав это, Биля встал и быстро пошел по берегу моря, туда, откуда прибежал Али, который теперь плыл размашистыми саженками.

6

Тонкие, сильные пальцы Ньюкомба крепко держали перо. Сидя за большим столом, он срисовывал рукоятку стилета в масштабе три к одному. Все его движения были безукоризненно точны, несмотря на то, что он не пользовался разлиновкой. Рукоятка стилета была наборной. Она состояла из множества тонких колец, по каждому из которых была разбросана какая-то странная насечка.

Слейтер и капитан «Таифа» сидели тут же, в кают-компании, примостившись около маленького складного столика, подпиравшего иллюминатор. Они беседовали между собой довольно тихо, но даже если бы кричали, то Ньюкомб, увлеченный своим занятием, едва ли слышал бы их. Под пером этого настоящего художника рукоятка стилета выходила даже совершеннее, чем была на самом деле.

Слейтер еще раз посмотрел в иллюминатор, за которым чернел недалекий берег.

– Так когда вы намерены возобновить путь, капитан? – спросил он.

– Пополним запасы пресной воды и уйдем. Думаю, не позднее завтрашнего утра.

– Нам не опасно здесь оставаться так долго?

– А чего нам опасаться? Если они появятся вдруг на берегу, то мы сразу уйдем. А если в море, то у русских нет ни одного корабля, который может догнать «Таиф».

– Я все равно поторопился бы. Вы закончили вашу живопись? – обратился Слейтер к Ньюкомбу.

– Совсем немного осталось, – ответил тот.

В кают-компанию вошел боцман.

– Сэр, в двух кабельтовых лодка. Похоже, рыбаки, – доложил он капитану.

Через минуту Слейтер, Ньюкомб, капитан и боцман стояли на мостике. Рулевой матрос бесстрастно смотрел перед собой.

Капитан опустил подзорную трубу.

– Да, это рыбаки. Они нас увидели и удирают, – сказал он.

– Я бы их не отпустил, – отозвался, чуть подумав, Слейтер.

– Пока мы спустим шлюпку, они уйдут. Мы можем легко разнести их двумя-тремя выстрелами, но тогда о нашем присутствии будет извещено все побережье на десять миль вокруг.

Капитан еще раз глянул в подзорную трубу. Рыбаки изо всех сил гребли к берегу.

– Развернитесь к ним кормой, капитан, – сказал Ньюкомб.

«Таиф» начал выполнять этот маневр. Около пускового станка стоял Ньюкомб и заводил провода в чрево своих ракет.

Биля, Кравченко и Чиж лежали на уступе скалы среди можжевельника и наблюдали за происходящим.

– Уходят англичане? – спросил Кравченко.

– Нет. Якорь не выбрали, – ответил Биля.

– На корме чего-то гуртуются, – заметил Чиж.

Тем временем «Таиф» завершил поворот и остановился. Задняя стенка кормы неожиданно откинулась. Пластуны увидели Ньюкомба и ракетный станок.

В лодке налегали на весла четверо рыбаков. Седые волосы одного из них развевались по ветру. Еще двое были почти дети лет тринадцати-четырнадцати. Видимо, это были дед, отец и двое внуков.

С кормы «Таифа» сорвалась ракета, затем еще одна. Через мгновение на поверхности моря покачивались только мелкие обломки досок.

Кравченко обернулся к Биле. На лице у него было написано глубокое изумление. Чиж и вовсе приподнялся с открытым ртом, чтобы получше разглядеть то, что случилось в море.

– Это чем же они их таким? – спросил Кравченко.

– Конгривова ракета, – ответил Биля.

– А то мы ракет этих не видали! Но те летают в белый свет как в копеечку, а эти-то как точно легли. Да и заряд другой! Как обухом бухнули.

– Раз они по ним вдарили, значит, до утра не уйдут, – сказал Чиж.

Корма «Таифа» захлопнулась. С его правого борта матросы начали спускать шлюпку. Пластунам стало видно, что она загружена пустыми бочонками, которые болтались из стороны в сторону, когда перекашивались тали.

– За водой. Родник здесь, чуть пониже, – сказал Биля.

– Так получается, что они тут уже раньше бывали, – заметил Кравченко.

– Бывали, причем не раз.

– Прихватим их? – спросил Чиж.

– Нам не пощипать их надо, а бумаги взять, – ответил ему Биля. – Послали бы нам сегодня Господь Бог да святой Евстафий погодку пластунскую.

– Луна в ущербе, ночь темная будет, – посмотрев на небо, заметил Кравченко.

– Погода нужна такая, в какую только и можно счастливого окончания дела ожидать. Самая ужасная, – проговорил Чиж.

– Погоды мы ждать не можем.

– Близко подойдем, часовой услышит.

– А мы не сразу, потихонечку. Ты, Федя, уключины так салом протрави, чтобы они в нем плавали.

– Это само собой, какой разговор. Шума с собой не принесем. Но по воде!.. Раз плеснул веслом, и за версту слыхать.

– Думаю, что подойти сможем, – чуть помолчав, сказал Биля. – Николай Степанович, ко всему своему набору снаряжай еще и «Бориску».

Солнце уже село в море, быстро опускались сумерки. У лодки, спущенной на воду, шли последние сборы пластунов. Они расстались с рыбацкой одеждой и были в своей, боевой.

Весла и лодка были покрашены черной краской, а нос ее обит жгутом, скрученным из рыбацкой одежды и хорошо просмоленным.

Кравченко передал Чижу бутылку, с которой возился недавно у костра. Пробка в ней была теперь снабжена ярлыком. Бутылка выглядела неотличимо от той, которую когда-то уложили в ящик с соломой руки виноторговца.

– Поставь где тебе лучше будет, – сказал Чижу Кравченко.

– Куда я ее дену-то? По диспозиции мне несподручно.

– Диспозиция! В кошель положи. Я тебе потом еще кое-что дам, насторожишь там.

– Бориска готов? – спросил Биля Кравченко.

Тот пустил край мешка и показал есаулу брандскугель – ядро, просверленное в разных местах, из которого торчали фитили из промасленной пакли. Рядом с ним стоял небольшой бочонок.

– Порошку вот у нас не особо много, – заметил Кравченко.

– Что ж ты мало пороху взял?

– Гуторили пароходик. А сие чудище, рекомое Левиафан! Но если будет нам божья помощь, то вот Борис Иванович – показал он на брандскугель – за нас порадеет.

Вернигора и Яков натягивали белые бечевки вдоль стволов своих штуцеров.

Вернигора закончил с этим, навел оружие на берег и сказал:

– Яша, ночью стрелять – на огонь не смотри! Глаз погасишь! Краем бери, наводи от света в темноту.

– Стрелять вам только в самом крайнем разе! Помните? К борту не подходить! – строго сказал Биля.

– Все будет как по-писаному, – отозвался Вернигора.

Биля, Кравченко и Али даже замерли от этих слов.

Черкес прекратил точить бруском шашку.

– Много говоришь, шайтана разбудишь! – недовольно заметил он.

– Ну-ка, Омелька, сплюнь три раза! – подхватил Кравченко.

Вернигора виновато сплюнул.

Али покачал головой и возобновил свое занятие.

– Штуцеры все зарядили? – спросил Биля.

– Точно так. Капсюли не ставили, – ответил Яков.

Есаул осмотрел два своих револьвера, проверил каморы на барабанах, залитые воском, взял штуцеры у Якова и Вернигоры, подошел к лодке, положил их к остальному оружию, склонился над ними и что-то быстро зашептал.

– Что это батя делает? – тихо спросил Яков у Кравченко.

– Характерство творит! Заговаривает винтовочки, просит их послужить нам.

Последние слова заговора Биля произнес чуть громче:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Есаул поднялся, взял в лодке заплечный мешок, достал из него чистую белую рубаху и стал переодеваться. Вслед за ним потянулись к своим мешкам и остальные пластуны.

Али с интересом посмотрел на товарищей, но переодеваться не стал. Он отошел в сторону и встал на колени, чтобы совершить молитву.

Ночной ветер сносил белесые облака к востоку. В их разрывах иногда показывались огромные южные звезды. На севере облаков не было, и там пламенел синей искрой Северный гвоздь – Полярная звезда.

Двое часовых ходили вдоль обоих бортов «Таифа», встречаясь то на носу, то на корме. На капитанском мостике горел фонарь. Там виднелась тень рулевого.

У якорной цепи всплыли Чиж и Биля. В зубах они держали короткие кавказские кинжалы. У Чижа к рукоятке была привязана удавка, шелковый шнур с деревянной ручкой. Пластуны начали бесшумно подниматься по якорной цепи. Кроме штанов и ноговиц на них ничего не было. В просвет облаков на секунду выглянула луна. В ее резком свете мелькнули глубокие шрамы на спинах Били и Чижа.

Яков и Вернигора сидели на веслах. Кравченко всматривался в огни «Таифа», который покачивался саженях в ста от лодки. Рядом с Кравченко на носовой скамейке стояли его мешки и лежали два кольта Били. Пять штуцеров и винтовка Али находились на брезенте под ногами пластунов. Там же были и шашки в ножнах.

Часовой едва не наступил на Билю, лежавшего около канатной бухты, и пошел в сторону Чижа, который приготовился к прыжку за воротом якоря. Когда матрос оказался на полдороге между пластунами, Чиж и Биля одновременно поднялись. То, что они сделали дальше, было похоже на цирковой трюк. Не успел есаул подломить ноги часового сзади, как Чиж уже всадил ему под кадык кинжал, второй рукой успев поймать его короткий морской карабин. Пластуны оттащили свою жертву за канаты и разбежались вдоль борта в разные стороны.

Часовой, находившийся на другой стороне, что-то заметил на море, склонился над бортом и стал всматриваться в какую-то точку на волнах. За его спиной, как тень, возник Чиж, накинул ему на шею удавку и скрутил ее. Когда он аккуратно уложил часового вдоль борта, тот уже был мертв.

На мостике лежал вахтенный с перерезанным горлом. На его месте за штурвалом стоял Биля. Он поднял фонарь и дважды провел им слева направо.

Лодка пластунов тихо стукнулась о борт «Таифа», и в нее сразу упала веревочная лестница. Чиж на палубе принял у Кравченко его мешок и бочонок с порохом, и оба они бесшумно исчезли где-то в недрах корабля. Али лег вдоль борта и замер. Яков оттолкнулся веслом от «Таифа», и лодка отошла от него.

Ньюкомб и Слейтер покачивались рядом в гамаках. Ньюкомб с детства спал с открытыми глазами. Полуприкрытые веки всегда придавали ему во сне вид мертвеца.