Мост для императора

И дерзкий де Сегюр, мемуары которого стали самыми популярными в Европе, вторит Ермолову: «Барклай, один против всех, поддерживал до последнего момента тот план отступления, который в 1807 году он расхваливал одному из наших генералов как единственное средство спасения России. Каждое его отступление удаляло нас от наших подкреплений и приближало его к своим. Он, следовательно, все делал кстати – и тогда, когда рисковал, и тогда, когда оборонялся или отступал…».

Иван подпрыгнул: ему хотелось с кем-то поделиться прочитанным. Хорошо, что дома был отец.

– Пап, посмотри, какая извечная русская несправедливость: Барклай был истово предан России, а армия его не любила. Он спасал эту самую армию, грамотно отступая от противника, а его окружение за спиной шепталось: «А, предатель! Шкура немецкая.».

– По-моему он был шотландец, – осторожно уточнил отец.

– Да знаю, что шотландец, но обвиняли-то как немца. – Горячился юноша. – Почему? Потому что не любили. Сами французы пишут, что его тактика была гениальной. Он вовлекал врага вглубь страны, заставляя его терять силы. И в историю искусства войны двенадцатого года Барклай де Толли вошел как архитектор стратегии и тактики «выжженной земли».

– Чего? – не понял отец. – Какой земли?

– Выжженной. Так еще скифы действовали. Они сжигали перед врагом свои дома, угоняли скот, засыпали колодцы, и не ввязывались в генеральное сражение, а отступали вглубь страны, нападения на караваны снабжения армии. Так Дарий первый со своим войском чуть живой убежал из Скифии. А наши кричали: «Предатель!». Ну как всегда у нас, сам знаешь.

Не любил эти огульные высказывания Пётр Федорович.

– Ты рыб-то своих кормил? Или за справедливость так радеешь, что сил больше ни на что нет?

– Да, кормил, кормил. – Ванька поднял крышку аквариума и подсыпал корма. – Вот. А теперь посмотри, – не унимался он, листая страницы своих рукописей, – Что пишет господин Сегюр.

– Кто?

– Генерал, адъютант Наполеона.

– А-а-а. Смиренный человек.

– Кто? Сегюр?

– Барклай де Толли. Кстати, один из четырех героев, получивших все четыре Георгиевских креста.

– Да? – Ваня вприпрыжку побежал за ним. – Барклая обвиняли в отступлении, а пришел Кутузов и продолжил тактику Барклая.

– И что? – Отец пошел в свою комнату.

– И ничего. Вновь пошел в отступление.

– Пришел Кутузов бить французов! – невпопад выдал отец и закрыл за собой дверь.

Иван вернулся к себе, но никак не мог успокоиться. И опять его мысли перешли к Наполеону, который все больше и больше ему нравился. Вот Бонапарт, например, старался своих генералов поддерживать и ценил их только за боевые заслуги. И ведь действительно, как он любил говорить: «В ранце каждого солдата лежит маршальский жезл». Сколько его военачальников, а позднее герцогов, князей, королей поднялись из простых вояк. В чем же превосходство Наполеона перед другими полководцами того времени? Наполеон искусно создавал численное превосходство на пунктах атаки. Действовал быстро, обгонял противника. Суворов знал, что залог победы – это три воинских искусства: быстрота, глазомер, натиск. Ни один из учеников Суворова не овладел этими искусствами в такой мере, как… Наполеон. Французы «усыновили» воинское искусство екатерининских полководцев, правда, они никогда в этом не признавались. Ванька засмеялся вслух: и не признаются. Постучал отец.

– Ты здесь? Сидишь, как мышь. Слышишь, кажется я погорячился.

– Насчет Барклая?

– Ну да, ведь Георгиевские кресты давали только солдатам. А офицерам… поищи, пожалуйста, в чем разница. А мне надо идти. Пока, до вечера.

И – ушёл, громко хлопнув входной дверью. Иван опять углубился в материал.

В сражении с Наполеоном любой генерал выглядел неповоротливым ретроградом. Хотя в стойкости, в отваге, в готовности умереть возле своих орудий русские войска и полководцы французам не уступали. Но… Уже в первый месяц войны Наполеону удалось создать численное преимущество по двум направлениям, по которым его войска преследовали две русские армии. Да-да. Именно две отдельные русские армии – Багратиона и Барклая. Армия Багратиона героически отразила атаки корпуса маршала Даву под Салтановкой, где сражался корпус Раевского, и французы потеряли почти вдвое больше, чем русские. У Барклая же отличился арьергард генерала Остермана – Толстого, задержавшего французов в боях при Островно. Это там, в тихом белорусском местечке, граф Остерман – Толстой на вопрос офицеров, попавших под обстрел французской артиллерии – «Что делать? – ответил: «Ничего. Стоять и умирать». И стояли. И не только умирали, но и противника истребляли и брали в плен. В итоге запланированная Наполеоном битва под Витебском не состоялась, а две русские армии объединились под Смоленском. Хотя что это дало? Смоленск все равно сдали.

Ваня смотрел карты, как интереснейшее кино: они раскрывали ему свои секреты, найдя в нем внимательного и понимающего собеседника.

Именно тогда Наполеон, говорят, положил свою шпагу на стол со словами: «Господа. Война окончена».

По логике же Барклая, Смоленск не стал катастрофой: урон французам нанесен, проблемы со снабжением Великой армии гарантированы. Русская армия тоже понесла потери, но она выполнила главную задачу: избежала крупномасштабной битвы и сохранила боеспособность.

Да, – подумал Иван, – неисповедимы пути Господни. Сдача Смоленска произошла 18 августа, а 26 августа случится Бородинская битва, где Багратион получит ранение, единственное за все свои походы, первое и последнее, а 12 сентября он умрет. Случайно ли? Если бы можно было заглянуть в душу, и узнать, о чем думал бравый генерал, смелый воин? Простил ли он своего врага Барклая, такого же воина, как и он, простил ли свою легкомысленную молодую жену, графиню Екатерину Павловну Скавронскую, покинувшую его через пять лет совместной жизни и навсегда уехавшую от него в Европу, в Париж? В тот самый Париж, откуда пришел к нему Наполеон, чтобы лишить его жизни…

Смоленск сдан, – думал Иван. – Наполеон приближается к Можайску. Вот и встретятся сейчас, спустя двести лет, их шаги – Наполеона и Ивана Купцова. Интересно, а был ли в Шаликово Наполеон? Может название это – Шаликово – от шальных пуль произошло?

Глава 12. Чай с Наполеоном

Глеб объявился спустя неделю. Вдруг поутру раздался звонок по телефону:

– Привет, старик, дрыхнешь?

Ваня посмотрел на часы: «8:30».

– Ты с ума съехал? Воскресенье же…

– Поднимай свой тухас и давай ко мне к двенадцати.

– Глеб. Мне до тебя пару домов. Можно же было не трясти меня в такую рань.

– А подарок мне купить?

– Не понял.

– Просыпайся, умывайся и несись за книгой о Наполеоне, там какая-то, говорят, вышла, с иллюстрациями художников времен той войны…

– А-а… Знаю, рисунки с натуры, делал солдат Наполеона… Слушай, а по какому случаю кипеж?

– Ванюха, просыпайся. Иначе сам мне неустойку платить будешь. День рождения у меня.

Ваня встал. Побродил по утренней холодной квартире. Батя ни свет, ни заря умотал в Шаликово, все не угомонится никак со своими кустами и деревьями. Уж скоро снег ляжет. А он все свое… Эх. И Ваня пошел сам себе ставить чайник и жарить яичницу.

Он уже бодро пил кофе, когда вдруг вспомнил, как они с Глебом с разбегу прыгали в песчаный карьер кто дальше, а потом, вымазанные, бежали наперегонки к пруду отмываться. И уже чистыми накрывали поляну, жарили шашлыки, потом подъезжали ребята… Стоп-стоп, это был август и это было… Точно. Ах, Глеб, ах, врунишка. Ванька рванул к трубке:

– Старый. А ты в календарь не пробовал заглядывать, а? У тебя что, днюха два раза в году?

– Значит, проснулся.

– Так что?

– Ничего, я обещал тебя с сестрицей помирить, так и не мешай мне. У меня сценарий. Дуй за подарком и потом ко мне, к двенадцати. Я жду.

Ах, прохвост. Никогда своего не упустит. Дуй за подарком. Но ведь это шанс увидеть Майку. И поговорить. Ванька глотнул остывший кофе и вылетел за дверь.

Он позвонил в домофон Глеба ровно в 12.00. И вошел настоящим красавцем в новом пальто, сшитом словно камзол, с букетом белых роз для Майки, с книгой в подарочной упаковке для Глеба. Не хватало только ботфортов, лосин да треуголки. Зато на шее красовался трехцветный шарф: красно-сине-белый, как флаг Франции. Иван делал на этом акцент: не России, а Франции. В этой цветовой рифме он видел свою историю и достраивал свой сюжет. Необъяснимым образом он рифмовал себя с Наполеоном: старался размеренно ходить, говорить, как тот, кладя руку в пазуху пиджака… И более того, читая дневники Наполеона, Иван вдруг стал понимать, что в их образе мыслей и даже в ощущении жизни было много общего.

И вот он стоял у дверей и его охватывало странное волнение. Он понял, как давно не видел Майку, как соскучился по ней. Ее молчание терзало его сердце. Такое упертое, такое несоответствующее поступку наказание.

Вдруг лифт распахнулся, и он увидел раскрасневшуюся от холодного ветра ЕЁ. Она тоже была с какими-то красочными свертками, алым зонтом и…

Иван даже сначала не понял… и с каким-то красивым пожилым мужчиной. Он сначала решил, что дяденьке в другую квартиру: в лифте вместе ехали. Но потом…

– И где же наш брат? – сказал этот седовласый Дон Жуан, которого Иван сразу же возненавидел. – О, не этот ли молодой человек? – бархатным баритоном спросил он и уже протянул Ване холеную ладонь.

– Нет-нет-нет. – Майка перехватила его руку, словно важную депешу, и окатила Ивана ледяным взглядом. – Это… просто друг, – взвешенно добавила она.

– Ваш друг, милочка? – промурлыкал седовласый и притянул Майкину крохотную ручку к своим губам. Майка резко отдернула руку.

– Нет. Не мой, друг моего брата.

Не успев договорить, она поспешно развернулась и нажала на звонок.

Глеб выскочил, как черт из табакерки, словно бы наблюдал всю мизансцену в глазок. Принял от Майки огромную коробку, чмокнул ее в щеку и демонстративно учтиво раскланялся с ее спутником.

– Глеб, – протянул он руку.

– Александр Павлович, – пробаритонил тот.

– А это мой лучший друг – Иван Купцов, – нимало не смущаясь, произнес Глеб. – А я все время смотрю Ваши передачи, – подобострастно добавил он. – Стильно.

Точно. Вот откуда Ваньке показалось знакомым это приторное лицо: это же политический обозреватель, который не сходит с экрана телевизора. Ай да Майка, не упускает своего шанса. Ай да журналистка, и не смотри, что первокурсница… Хотя новый цикл Романцева «История рядом с нами» ему понравился.

Дальше все было как в угаре. Они сидели за столом. Майка, оказывается, по просьбе расчетливого братца принесла торт домашнего исполнения «Наполеон», Ванька вручил альбом, и вся беседа, естественно, вилась вокруг этой темы.

Именитый историк был неумолкаем.

– А вы знаете, что когда проходили юбилейные торжества, посвященные победе в Отечественной войне 1812 года, во Владимир приезжали руководители Общества потомков участников этой войны…

– А при чем здесь Владимир? – Иван был острой занозой и цеплялся к каждому слову.

– Это всенародный праздник и праздновали его, молодой человек, по всей России, – холодно парировал журналист. – Так вот, гости приехали из Москвы на открытие памятника Багратиону, которое недавно состоялось в селе Сима.

– И Иафета, – сострил Ваня, начитанный в ветхозаветной истории.

– Нет, господин религиозный философ, в данном случае, скорее Хама, – вновь парировал Александр Романцев. – Так вот. Село Сима находится в Юрьев-Польском районе. Самым почетным гостем стала праправнучка Кутузова.

Глеб впечатлился:

– Обалдеть.

– Да, молодые люди. А вы знаете, что только после 1962 года потомки фельдмаршала смогли открыто говорить о своем родстве с Кутузовым? До этого времени они вынуждены были всячески скрывать свое дворянское происхождение.

И журналист метнул взгляд в сторону заносчивого мальчишки. Майка попыталась сгладить ситуацию:

– Это потому, что шли преследования? Да?

– Конечно, милочка.

– Она, конечно же, милочка, несмотря на то, что Маечка.

Выпад Ивана остался без ответа.

– И как же сложилась судьба этой праправнучки? – Майка, как ни в чём не бывало, продолжала интервьюировать своего спутника.

– Удивительно. Во время Великой Отечественной войны семиклассница Кира, так ее зовут, работала на лесозаготовках. А когда война закончилась, долго не могла поступить в институт, дворянские корни мешали. Но получить высшее образование ей все же удалось, причем в МГИМО.

– Ого. – откликнулся Глеб.

– А как Вы хотели, молодой человек? Кутузов был хорошим дипломатом, и внучке захотелось продолжить труды деда. Знаете, наследственность – это такая неистребимая вещь…

– А в Вашей жизни было какие-нибудь встречи, связанные с Наполеоном? – Майка пыталась вести светскую беседу, но напряжение нарастало.

– Была, и довольно-таки необычная.

– Какая? – Глеб тоже работал на снижение напряжения, в этом была его прямая заинтересованность. Его замысел летел под откос, он уже мысленно прощался со своими проспоренными деньгами и подготовленными маршрутами.

– Встреча с потомком Наполеона – Шарлем. Он посетил Москву в 2009 году в ходе реализации одного нашего телевизионного проекта. Шарль сначала отказался знакомиться с праправнучкой Кутузова, а затем все же согласился. Правда, есть торт «Наполеон», который принесли мы он не стал.

– Почему? – спросила Майка, разрезая свой торт и раскладывая его по тарелкам. – Кто еще будет чай?

Иван подставил свою чашку и в упор посмотрел на Майку.

– Если бы Вы мне налили мышьяка с лимоном, – томно произнес он, – я бы выпил из Ваших рук, сударыня. И так три раза на дню…

– Сударь, – в тон ему произнесла Майка, – если бы мне пришлось Вас поить чаем по три раза на дню, я бы сама выпила мышьяк.

– Дети, не ссорьтесь. – важно произнес Глеб.

Журналист засмеялся.

– Мы организовали им поездку на Бородинское поле, – продолжил Александр Павлович, кстати, у меня там неподалёку дача, и там между Шарлем и Кирой Михайловной возник спор о том, кто же все-таки победил в сражении. Одной из сотрудниц музея «Бородино» почти удалось убедить француза в том, что русская армия имела перевес в битве…

– И он прям так сразу и сдался? Потомок Великого Наполеона? – Иван с победным видом поглядел на Майю.

– Но она была очень красивая… – Лукаво улыбнулся Романцев.

Майя засмеялась и отвернулась от Ивана. Тот привстал, не зная, что сказать. Глеб потянул его за руку на место.

– А как она встретилась с Шарлем Наполеоном? Ну, расскажите же в лицах, Александр Павлович. – Майка кокетливо и капризно посмотрела на маститого гостя.

– С Наполеоном они встретились на Большом Каменном мосту у Кремля. Шарль оказался высоким человеком – наверное, два с лишним метра. И знаете, что он перво-наперво спросил у Кутузовой?

– Ну не томите же…

– Шарль спросил: «Этот мост посвящен Наполеону?» «Нет. И даже не Кутузову», – засмеялась Кира Михайловна. – А почему такой вопрос?» Шарль разъяснил, что в самом центре Парижа самый красивый мост назван именем императора Александра.

– Но, насколько мне известно, в Париже нет мостов, посвященных Александру Первому, – Иван опять посмотрел на девушку.

– Вы правы, молодой человек, и всё же в Париже есть мост императора Александра… только Третьего. Причём интересно, что мост начинается от Дома инвалидов, в соборе которого, на пьедестале из красного порфира, стоит саркофаг с прахом самого Наполеона Бонапарта. – По-отечески улыбнулся Романцев, обратившись к Майе.

Майя прыснула. Иван побагровел.

– А порфир-то – из России. – Добавил Александр Павлович.

– Из России?

– Да. А рядом лежит сын Наполеона, которого перевезли в Дом Инвалидов по распоряжению Гитлера в 1940 году.

– А через тридцать пять лет император Николай II был замечен с непокрытой головой у саркофага Наполеона Бонапарта, – продолжал борьбу несломленный Иван.

– А мост Александру III в Париже – это ответ французов на нашу любезность? – Пренебрегая репликой Ивана, предположила Майя.

– Молодец! – Романцев одобрительно похлопал широкой ладонью по руке девушки. Иван дернулся. Александр Павлович продолжил – Очень интересное предположение. Вот и займитесь его проверкой. Это моё Вам задание на курсовую: «Дружба русского и французского народов в эпоху Николая I».

Иван сидел бледный, как мел.

– Да, ирония судьбы. Даже тут французы не смогли обойтись без русских! – С пафосом подытожил Глеб.

– Откуда-то появилась бутылка шампанского, – продолжал спутник Майки. – И он так лихо ее открыл…

– Кто? – Не понял Иван.

– У-у, как далеко Вы улетели, молодой человек, наверно в Париж. Так вот, пока Вы бродите по Александровскому мосту, мы вернемся к Большому каменному у Кремля, к Шарлю Бонапарту и мадам Кутузовой. Итак, откуда-то появилась бутылка шампанского. Шарль ее по-гусарски открыл прямо на мосту. Что с него взять, на то он и француз. Мы достаточно дружелюбно пообщались. Да и чего нам делить – все-таки двести лет уже с той войны прошло. А потом вышел конфуз…

– Поругались?

Майка была прекрасна в своем кукольном горе.

– Нет. – засмеялся мастодонт публицистики. – У организаторов московского визита случилась накладка с рестораном, и Кутузову попросили пригласить гостя к себе. На такой же кухне, – махнул он рукой на белые стены кухни Глеба, – нас угощали домашним тортом «Наполеон» и чаем. Только вот от торта француз отказался, и Кира Михайловна обещала испечь свой фирменный торт – «Кутузов».

– И что это за торт? – Майка вся была в рассказе и, казалось, больше не замечала строптивого Ивана.

– По преданию, когда Михаил Илларионович возвращался из очередной поездки, его всегда ждал торт, испеченный по старинному семейному рецепту. Кира Михайловна приготовила его к отлету гостя в Париж, и Шарль повез нашего «Кутузова» на свою родину.

– Вот бы слова списать… – мечтательно произнесла Майка.

– Я Вам найду. Моя жена изумительно печёт.

Ваня просиял, а Майка стушевалась.

– Я буду Вам очень признательна. А в разговоре с потомком вы затрагивали тему двенадцатого года?

– Конечно. Вообще он спокойный человек, как мне показалось. Но едва мы встретились, он сразу спросил в лоб: «Вы что, считаете, что вы в той войне победили?». Я говорю: «Лично я не побеждал. А вот предок Киры Михайловны, Михаил Илларионович Кутузов – да». Он начал спорить. И с гидом из музея-панорамы, как я уже говорил, тоже схлестнулся.

– И чем он аргументировал? – спросил Глеб.

– Он объяснял это тем, что Москву Наполеон Бонапарт все-таки взял. Но когда мы говорили, что это было стратегическое решение Кутузова, Шарль и слушать ничего не хотел. Мы объясняли ему, что русская армия погнала французов до Парижа. Но он, упрямый, все же продолжал с нами спорить.

– Значит, не убедили вы его? – радостно уточнил Ваня.

– До конца – нет, – сделал многозначительную паузу журналист. – но он задумался. И еще один момент мне не понравился. Когда мы были на Бородинском поле, он по-хулигански перелез через висящую у Шевардинского редута цепь и полез наверх. Как мальчишка себя повел. Словно неуважение хотел показать. А может, от нетерпения… Милочка, а подлейте мне еще чайку. Такой вкусный торт вы с мамой испекли для Вашего братца. Когда еще я смогу попить чай с самим Наполеоном. – засмеялся он.

– Так Вы уже имели такое счастье. – Кокетничала студентка.

– Это счастье – ничто, по сравнению с тем, что я испытываю теперь, – произнес наглый журналюга и поцеловал Майкину руку, как будто кроме них никого здесь не было.

– Всё, это уже слишком! – Иван отодвинул торт и резко встал. – Рад был вам не помешать, молодые люди! – Метнул яростный взгляд на Глеба. – С Днем рождения, старик. Созвонимся!

Глава 13. Родство душ

Бонапарт ночью не спал. Он метался, как в бреду. Утром из военного лагеря уже летело письмо в Париж.

«Твое несчастье – судить меня теми же мерками, что и обычных мужчин. Мое сердце никогда не испытывало ничего незначительного».

Подумать только, ровно через три месяца после свадьбы, 8 июня 1796 года, он узнал об измене жены. Надо было слушать матушку… Вся родня Наполеона с самого начала противилась этому браку: женщина сомнительного поведения, на шесть лет старше его, да еще с двумя детьми. Но он, влюбленный двадцатишестилетний мальчишка, смотрел на Жозефину Богарне совсем другими глазами. Она была его гением, его ангелом, его талисманом.

И вот сейчас он писал ей: «Твоя душа, нежная и возвышенная, отражается во всем твоем облике. Более юную и более наивную я любил бы тебя меньше. Прощай, Жозефина, не пиши мне более. Тысячи ножей раздирают мое сердце, не вонзай их еще глубже».

Иван ходил большими шагами по комнате, как загнанный зверь. О! Как он понимает сейчас этого великого человека. Как она могла так его предать? Променять. И на кого? Он даже сам не знал, за себя или за Наполеона он так сейчас переживает. «Наверное, этот киношник – такой же пустой словозвон», – думал Ваня в сердцах. О, женщины, о, коварство!

Он сел в кресло и предался своему страданию. Встал, открыл бар и налил себе отцовского коньяка. Понюхал, поморщившись, и – вылил назад. Он и впрямь чувствовал себя сейчас обманутым бригадным генералом французской армии. Как она могла!

По возвращении в Париж Наполеон решил начать дело о разводе. А жил тогда этот скромный вояка в небольшом доме на улице Победы. Какова судьба. Как она сама размечала вехи на пути этого человека. Жозефина хотела встретить мужа, но они разминулись. И это тоже судьба. Когда она вернулась домой, то увидела, что все ее вещи свалены в вестибюле в углу. Ей сообщили, что муж заперся в спальне. Жозефина проплакала всю ночь и умоляла простить ее. Она вдруг поняла, что ее смешной «Бонапартик» оказался жестким и принципиальным. А еще она поняла, насколько он ей дорог…

Майка тоже не спала этой ночью. Она послала Глебу СМС с просьбой ей помочь. Ёще одну… И ещё… Позвонила. Тишина. Она уже отчаялась, когда, наконец, сонный Глеб перезвонил.

– Ну что случилось? До утра никак?

– Глупость какая-то. Это журналист тут совсем ни причём. У нас у него будет скоро практика, и я рассказала ему про своего друга, ну, то есть Ивана, который помешан на истории, вот он и заинтересовался. То есть не Иваном, а историей. А получился – конфуз! Как мне ему на кафедре в глаза смотреть?

– А где познакомились – то?

– На телестудии. Где еще это может быть? У нас был урок тележурналистики, и вот я решила его с Ваней познакомить… для Вани, для его изучения Наполеона, так как Александр Павлович, то есть Романцев, встречался с Наполеоном.

– С кем? Наполеоном?

– Да, то есть потомком Наполеона. И я его упросила прийти к Ивану, то есть к тебе.

– Ах, вот как! И он тебе что, не нравится? – воспрянул духом Глеб.

– Да я Ваньку твоего люблю! – вырвалось у Майки.

– Сестрёнка, я смогу помочь твоему горю. Ты только меня слушай. Хорошо?

– Хорошо, – тихо ответила она, и Глеб понял, что сестра плачет. – Глеб, хочешь, я прочту тебе поэму о дождях?

– Сейчас? В два часа ночи?

– Да.

– Ну… это, – Он вздохнул, – Давай, только недолго.

– Тогда слушай, – всхлипнула она, – это верлибр.

– Чего?

– Белый стих. Ну, то есть без рифм. Понимаешь?

Глава 14. Поэма о дождях

Люблю дожди…

Вот яркое солнце закрыли тучи, и брызнул дождь.

Нет. В небо брызнули зонты. Словно треснули почки

И в небо распустились зонты.

Люблю зонты…

Вот они сверкнули десятками, сотнями лиц.

Яркие и не очень, распустились над головами,

Устремились вверх эти цветовые пятна.

Хожу и читаю людей по зонтам…

У кого какой цвет, у кого какой сюжет.

Посмотришь на зонт и сразу понятно,

Кто перед тобой.

И вот… дожди закончились…

Зонты стряхнули последние капли на землю.

И вдруг мы стали одинаковыми:

Только плечи, только головы, только лица.

Только лица…

Иду и читаю эти лица.

Пятна на этой осенней земле так разговорчивы.

Они отражаются в глазах идущих.

– Это память дождей с наших разноцветных зонтов…

– Ну как? – С надеждой в голосе выдохнула Майя.

– Да-а-а, – промычал в трубку Глеб.

* * *

Иван был счастлив…

Еще утром все было покрыто серым пеплом взорвавшегося в сердце вулкана. Мир перестал быть… Ваня по привычке сидел на парах, но жизнь потеряла всякий смысл. Надо ей показать, что она потеряла. Пусть поймет, кем он для нее был. Был… Какое страшное слово. Ничего, ничего. Он сядет в машину, разгонится и – бросится с моста, на котором они любили стоять. Юноша вообразил плачущую Майку, рвущую на себе волосы. И вдруг вместо нее появился отец, потрясающий ремнем: «Я те сброшусь.». Иван вздрогнул. Нет, много чести. Не будет он из-за девчонки гробить свою… машину. Он усмехнулся. Первая волна обиды испарилась сама собой. Но как она могла? Или у нее с ним… Он… Она… Нет, это невыносимо. Справедливый гнев снова захлестнул молодого человека с головой. Надо было «спустить пар», и к концу четвертой пары он выдумал идеальную месть. Иван вперил тяжелый взгляд в затылок впереди сидящей девушки. Ее гладкие блестящие волосы привлекали внимание не только Ивана, но и всего курса. Это была Татьяна Пасько – симпатичная, яркая, спокойная и рассудительная, его «любовь на третьем курсе». В свое время она умело провела Ванюшу по запутанным тропкам любви. Но на четвертом курсе они расстались. Иван считал, что это из-за того, что она курила. А отец – из-за того, что «не с того начали». Ваня был не согласен. И тем не менее с Майкой – ни-ни. О! А что, если этот хлыщ… Убью! В этот момент Таня обернулась и наткнулась на безумный взгляд Купцова. Девушка побледнела и испуганно отвернулась. Иван опомнился: «Фу ты, идиот». Вытащил телефон – и полетела СМС: «Не уходи после пар, надо поговорить. Иван». Пискнул Танин телефон. Девушка слегка повернулась к Ивану так, что стала видна ее матовая щека и кивнула. Ну вот, осталось только дождаться конца пары. И это было самое мучительное. Юноша нетерпеливо ерзал на скамейке. Он знал, что Таня до сих пор неравнодушна к нему и обязательно пойдет с ним гулять. Они пойдут мимо дома, где живет Майка. И может, даже встретят ее. И вот тогда… Тогда он крепко обнимет Таню и долго-долго будет ее целовать. Да. Да. И еще раз – да!