Динка-малинка

В тот день кусты малины молчали, они перестали разговаривать по какой-то непонятной причине навсегда. Ни следующим летом, ни через год, ни через два – никогда Динка больше не слышала разговоров малины, остались только лишь жужжание насекомых, завывание ветра и плеск набиравшейся в цистерны воды.

Девочка не понимала, почему малина замолчала в тот день, ведь к осени Динка стала окончательно хорошей: она больше не сосала соску, больше не писалась в постель, она стала взрослой, но при этом пришла спасти последние ягодки от первых заморозков. Ведь когда батя и мальчишки придут закрывать малину от мороза, для ягод будет слишком поздно. Кусты пригнут к земле, накроют старыми фуфайками и закопают, не собрав последний урожай.

«Лучше бы побили, а то ржут, как кони! Лучше бы побили, это не так стыдно, чем когда они ржут», – пронеслось в голове у Динки, когда она поставила пустую кружку на стол, за которым обедали мальчишки и отец.

– А всё, ягод больше не будет, – отец громко отхлебнул чай из кружки.

– Садись есть, Динка-Малинка, – мать взяла девочку на руки, – а то мужики уже почти поели, а мне не с кем будет пообедать, я ж кашу собакам варила…

                                          * * *

– До сих пор помню вкус этой малины. Я так любила эту малину… – улыбнулась Диана, облокотившись на подлокотник мягкого кресла, и слегка подвигала затёкшими ногами в белых кедах.

– А сейчас не любите?

– Сейчас не сильно, приелось. Сейчас я могу позволить себе купить любую ягоду. Когда я взрослой приезжала к родителям, создавалось впечатление, что это другая малина. Она стала другой уже на следующее лето и с каждым годом становилась всё менее вкусной. Самая сладкая малина была в августе 1994 года… Сейчас это не та малина… Да и родители уже не те…

– У вас были непростые отношения с родителями?

– Вы хотели сказать, с отцом?

– И с ним тоже.

– Я была ребёнком и не задумывалась об этом вообще. Знала только то, что когда он злой, лучше ему на глаза не попадаться.

– Вы не любили его?

– Любила, конечно, но малину – больше… – Диана хихикнула. – Впрочем, у меня просто не было выбора: любить его или нет.

– Но сейчас у вас он есть.

– Сейчас я его не люблю, потому что уже имею право на это. Я знаю, что должна простить его, у него было тяжёлое детство. А потом он вырвался из всего этого ужаса, а тут вдруг дети один за одним… Но это его не оправдывает. Поэтому я и не хочу детей – я не уверена, что смогу быть терпеливой, смогу сдержать себя, если что.

– Главное, чтобы вам было комфортно, поступайте, как чувствуете. – Психиатр поправила воротничок голубой рубашки и сделала пару пометок в блокноте.

Материнская Ласка

Беременность лошади длится около одиннадцати месяцев. К июню 1996 года гнедая кобыла Ласка начала напоминать огромный воздушный шарик на четырёх длинных спичках. Лошадь отделили от коров и поселили в загоне с телятами. Одним летним утром Динка, едва встав с кровати, через форточку на кухне услышала счастливое пение матери. Девочка подбежала к окну, которое выходило на телячий двор и курятник, и обомлела. Мать кормила Ласку овсом из ведра, а рядом, прижавшись к тёплому боку кобылы, дрожал жеребёнок.

Динка, не надев сандалий, выбежала на улицу и устремилась в телятник.

– Доча, тут же навоз, а ты босиком. – Мать повернулась и забрала у Ласки пустое ведро.

– А я на сухие буду наступать, – Динка неловко поставила ногу на сухую кучку навоза. – Когда он родился?

– Это она. Жеребушка. Малышка. Сегодня ночью родилась. – Женщина поставила ведро на землю и взяла дочь на руки. – Смотри, какая красавица.

Малышка неуверенно стояла на худых ножках и пыталась отыскать вымя под заметно уменьшившимся животом кобылы. Коротким чёрным хвостиком, который был словно слеплен из ваты, жеребёнок нетерпеливо махал из стороны в сторону и утыкался носом то в пузо, то в ногу лошади, пока наконец не присосался к вымени и не замер.

– Мамочка, у неё такая короткая грива, как ёжик, – заулыбалась Динка и обняла мать. Платок матери пах лошадьми, сеном и парным молоком. Женщина поцеловала дочь в щёку и присела на корточки.

– А бородку видишь?

– Какая смешная! Она же девочка, а борода у неё такая длинная!

– Все жеребята рождаются с пушком на подбородке.

– А у взрослых его нет?

– Почти нет, он исчезнет со временем. Тебе она нравится?

– Да, но она не такая красивая вырастет…

– Это ещё почему?

– У неё нет этого белого пятнышка на лбу, как у Ласки.

– Да, Ласка у нас, как Царевна Лебедь у Пушкина – во лбу звезда горит. А эта чисто гнедая…

– А жеребушка не будет такая же тупая и противная, как телята?

– Почему телята противные?

– Ну ты же всегда говоришь, что они противные. Что они слюнями тебя пачкают и вёдра с молоком проливают.

– Жеребята умнее. Но телята тоже хорошие, просто глупые. Вон, слышишь, как уже мычат в стайке, надо открывать и поить их… И коз надо выгнать на пастбище из козлятника…

Спустя несколько дней Динка также разглядела и тёмные огромные глаза Малышки. Эти глаза отливали фиолетовым цветом и с надеждой смотрели на дверь телятника, когда Ласка находилась на пастбище. Малышку кормили травой дома, а её мать выпускали погулять, оставляя жеребёнка в загоне, чтобы лошадь не уходила далеко и не терялась – спустя несколько часов вымя Ласки нагрубало, и она сама приходила домой покормить свою дочь. Динка не любила кормить Малышку в отсутствие Ласки, потому что когда девочка входила в загон, жеребёнок сначала резко бросался к калитке, а потом разочарованно отходил.

– Бедная Малышка. – Девочка ставила мешок с травой и принималась обнимать лошадиного ребёнка. – Тоже противные телята наступают тебе на ноги? Тоже скучаешь по маме? Тоже твоя мама не всегда рядом? Но не переживай, она придёт, и вы будете спать вместе.

                                          * * *

В один из августовских вечеров, когда мать почти уже закончила дойку, она на секунду оставила ведро с молоком под коровой и крикнула отцу

– Кто-то там ошивается рядом с Лаской! Мужик какой-то! Ты бы глянул!

Динка сидела у калитки коровника и заметила, как мать поправила платок, а потом всплеснула руками – корова поставила ногу прямо в ведро и пролила всё молоко.

– Да кому нужна твоя кляча! Придёт сама, – отозвался отец с огорода и продолжил болтать с соседом через забор.

Мать взяла другое ведро у калитки с загоном и вернулась к дойке.

– Мамочка, давай вместе сходим, – Динка заглянула через щель в заборе коровника. – А то вдруг её угонят…

– Надо додоить, а потом сходим, доча… А то мастит у Зорьки будет. То молоко негодное, но телятам хоть подойдёт. – Грубые потрескавшиеся руки матери выдавливали струи тёплого молока.

Через несколько минут мать с полным ведром и Динка с ведром молока для телят поплелись к дому мимо огорода. Отец уже наговорился с соседом и возился во дворе с мотоциклом, насвистывая себе под нос. Его кепка съехала набок, а руки были в мазуте. Мазут заляпал его камуфляжные штаны и старую застиранную джинсовую рубашку.

– Ласку-то видел? – обронила мать, поставив ведро на землю. – Я, как додоила, больше не видела её. Она же недалеко была. Тебе с огорода-то лучше видно было, кто там ходил около неё…

– Сейчас съезжу, посмотрю, видишь, мотоцикл сломался.

– У тебя вечно что-то ломается, я сама схожу.

– А потом до ночи будешь сепарировать и мешать спать. Я сам сгоняю.

Мать посмотрела на него уставшими глазами, подняла вёдро и медленно зашагала дальше.

Динка сидела на стуле с кружкой парного молока и наблюдала, как мать черпала ковшом молоко из ведра и наливала в сепаратор. Гул сепаратора заполнял весь дом, а на столе появлялось всё больше банок со сметаной. Дверь сеней хлопнула, мать вздрогнула и пролила молоко на фартук. Динка перестала болтать ногами и притихла, уставившись на вошедшего отца.

– Я не нашёл её… – Он снял кепку и почесал затылок. – Иванов сказал, что видел, как какой-то шибздик вокруг неё вертелся.

– С*ка ты! – Мать пнула по пустому ведру на полу. – Бросил дойку раньше, а толку-то? Я сама пойду её искать! – Она выдернула шнур сепаратора из розетки.

– Да я думал… – начал было отец.

– Ты вечно думаешь, но никогда ничего не делаешь…

Отец прошёл в зал, и вскоре оттуда послышались звуки телевизора.

– Мамочка, можно с тобой?

– Со мной? – мать засовывала в карманы халата куски хлеба и надевала кирзовые сапоги. – Возьми ещё хлеба. А я захвачу ведро с овсом, может, ошиблись они, может, просто её жеребец угнал. Обуйся только в кроссовки.

На улице уже стемнело, близилась полночь. Динка плелась за матерью, которая шла впереди быстрыми короткими шагами и, взяв железное ведро с овсом подмышку, громко стучала по нему кулаком.

– Ласка! Ласка! – надрывисто кричала мать.

– Ласка! Ласка! – повторяла Динка.

Комары больно кусали руки и лицо, мошки забивались в нос и рот, а перед глазами всё сильнее собиралась ночь. Динка едва поспевала за матерью. Её ноги то и дело спотыкались о камни, крапива жалила лодыжки.

– Иди сюда, устала? – Мать, словно дамскую сумочку, нацепила на руку ведро и взяла девочку на руки. – Отведу тебя домой, Мишка скоро придёт от друзей, с ним и поищем.

В ту ночь Динка спала как убитая. Её ноги зудели от усталости, крапивы и комариных укусов. Она проснулась поздно, по обыкновению забежала на кухню, но там было непривычно тихо. Савка ещё спал, снаружи раздался звук заводившегося мотоцикла. Девочка вернулась в зал, выглянула в окно и увидела, как Мишка и отец в спешке уезжают куда-то на мотоцикле. Динка в растерянности бродила по пустому дому, как внезапно услышала тихий плач, похожий на скулёж щенка. Она пошла на звук и вышла в сени. Мать стояла в камуфляжных штанах, кирзовых сапогах и засаленной ветровке. Её длинные чёрные волосы были заплетены в неопрятную косу. Женщина наспех вытерла опухшие глаза грязным рукавом.

– Мамочка, не нашли? Потерялась?

– Откуда ты знаешь? – прошептала мать, а потом сжала в кулак правую руку, поднесла её ко рту и закусила запястье.

– Батя с Мишкой её пригонят, вот увидишь…

– Если её уже не зарезали на мясо…

Динка заревела и обняла мать за ноги, а та тихо застонала, положив руки на голову дочери.

В то утро Малышка сорвала голос. Она жалобно ржала, зовя Ласку, и с ещё большей надеждой, чем раньше, кидалась к воротам телятника всякий раз, когда кто-то к ним подходил. Отец с Мишкой вернулись к обеду и рассказали, что местный пастух видел, как в загоне на стоянке у соседнего посёлка в табуне бегала гнедая кобыла, по ляжкам которой струилось молоко, а жеребят поблизости не было.

Когда отец и Мишка приехали на ту стоянку и потребовали показать всех лошадей, Ласки там не было, а в одной из стаек за тепляком двое рабочих разделывали лошадиную тушу.

Увидев вдалеке шкуру гнедой лошади, Мишка резко побежал в сторону мужчин с ножами.

– Эй, куда ты? – попытался остановить его самый крупный из незнакомцев.

– Вы нашу лошадь разделали? – Мишка с разбегу едва не напоролся на нож в руках мужчины.

– Лошадь? Мы коня забили! – возразил ему мужчина. – Хозяин на новую кобылу его поменял.

Мясо уже лежало по тазам, а голова валялась в дальнем углу стайки.

– Дай, посмотрю! – Мишка шагнул в темноту, схватил голову за гриву и вышел на свет. Его пальцы судорожно подняли чёлку на голове, и все увидели широкий лошадиный лоб с коричневой шерстью.

– Не наша… – выдохнул Мишка. Его рука медленно опустилась, пальцы разжались и выронили голову.

                                          * * *

Малышка всё ещё нуждалась в материнском молоке, и неизвестно, что бы было, если бы не Каська – её приёмная кормилица-коза, чьи козлята уже выросли и обитали в небольшом загоне рядом с телятником вместе с остальными козами. Сначала мать пыталась поить Малышку коровьим молоком, но оно плохо усваивалось, живот жеребёнка постоянно вздувался, а под хвостом засыхала дурно пахнущая коричневая корка – верный признак поноса. Мать обычно запирала телят в стайке, приводила Каську в телятник к Малышке, поднимала тоненькую козью ножку, а Малышка аккуратно сосала так необходимое ей молоко.

В середине августа мать съездила в районный центр и в милиции написала заявление о краже лошади, не забыв описать приметы мужчины, которого видела рядом с Лаской накануне её пропажи. Молодой милиционер был немногословен во время беседы, он лишь робко улыбался, а затем объяснил, как следует правильно заполнить документы.

Мать ездила в районный центр каждую неделю, чтобы узнать, как продвигается дело о краже. Женщина зачёсывала длинные волосы в тугой пучок, надевала белые кроссовки, голубые джинсы, джинсовую ветровку, подкрашивала губы розовой помадой, брала сумочку с бумагами и уезжала на первой электричке. Спустя некоторое время в милиции выяснилось, что недавно по району прокатилась целая серия краж лошадей с пастбищ, и теперь дело Ласки было сложно задвинуть в дальний ящик.

Женщина обычно возвращалась домой к обеду, переодевалась в рабочую одежду и принималась поить Малышку с усиленным рвением. К осени Каська наотрез отказалась кормить лошадиную нахлебницу, поэтому Малышку пришлось снова перевести на коровье молоко.

– Поправляйся, рахитка, – улыбалась мать и гладила жеребёнка по вздувшемуся животу с редкой шерстью, когда тот жадно пил молоко из ведра, – скоро уже материнского молочка снова попробуешь, только подождать…

Малышка часто болела, её тело развивалось неравномерно. Казалось, что её облезлые кривые ноги вот-вот сломаются под тяжестью большой головы и круглого живота. Жеребячья бородка так и не исчезла, из-за чего морда животного походила на лицо грустного сморщенного старика. Лишь только глаза по-прежнему пленяли своей тёмно-синей глубиной. Они с надеждой смотрели на каждое существо, которое появлялось в поле зрения. Малышка часто прижималась к телятам, но те обычно бодали её гладкими лбами без рогов.

– Мамочка, Ласка ведь жива? – спрашивала Динка мать, когда они вместе приносили травы жеребёнку и телятам в загон.

– Жива, доча.

– Кто тебе сказал?

– Я знаю… – улыбалась мать.

Лето закончилось незаметно, Динка пошла в тот год в первый класс. Уже на осенних каникулах она, отсыпаясь после первой в своей жизни школьной четверти, проснулась однажды утром от разговоров незнакомых людей на кухне. Вскоре дверь хлопнула, и гости ушли, и девочка с Савкой подбежали к окну. На улице стояла улыбающаяся мать, а Мишка и отец жали руки двум незнакомым мужчинам.

– Гонят! – в дом вбежала мать, она судорожно собирала кусочки хлеба из хлебницы и расталкивала по карманам.

– Кого гонят? – почти в раз спросили Савка и Динка.

– Ласку гонят… Домой, – в уголках глаз матери блеснули слезинки, – уже с нашего двора можно увидеть, как гонят…

Днём Ласка уже была во дворе, отец отдал молоденькому пареньку, который пригнал лошадь, несколько канистр с бензином, а мать сунула незнакомцу пару мятых купюр в карман.

Кобылу привязали во дворе прямо напротив окна, и дети могли видеть, как мать доставала из карманов хлеб и кормила им лошадь, прерываясь на то, чтобы поцеловать нежный лошадиный нос и бархатные уши.

Ласка стала одной из двух лошадей, которых удалось найти живыми. Хозяева остальных пропавших животных получили возмещение ущерба. Кобылу спасло от ножа уникальное качество, за которое она и получила своё имя, – лошадь отличалась необычайной нежностью и дружелюбием. Никто не осмелился пустить её на мясо. Её перепродавали из рук в руки несколько раз, и в последнем пристанище использовали для того, чтобы катать детей за деньги. Ласка прибыла не одна – через пару месяцев выяснилось не менее удивительное обстоятельство: она снова вынашивала жеребёнка.

Малышку выпустили из загона во двор, она сразу узнала мать и бросилась к ней, но кобыла попыталась её укусить. Казалось, вся боль скитаний заключалась в этом укусе. Спустя пару секунд Ласка даже попыталась лягнуть жеребёнка.

Через несколько дней едва не прилетело копытом и Динке, а Мишка жаловался, что во время поездки верхом Ласка несколько раз пыталась его скинуть – она больше никогда не была прежней.

Ласка прожила после этих событий вплоть до 2011 года, пока один из сезонных рабочих, помогавших отцу на сенокосе, не запряг её в сенокосилку и не загнал до смерти. Мать так и не простила отца за это, а повзрослевшая, приехавшая в родительский дом Диана не смогла сдержать слёз, когда узнала о гибели кобылы.

                                          * * *

– Я не забуду этот год. Тогда мать усохла, почернела, превратилась в тень. Она постарела лет на двадцать, – признавалась психиатру Диана, – мы обнимались и плакали несколько часов, пока совсем не выбились из сил. Однако отец ходил как ни в чём не бывало.

– А что стало с жеребёнком?

– Малышкой?

– Да, которую вы с матерью поили.

– Малышка не пережила зиму. Была сильно слабой, всё же сказалась нехватка материнского молока в детстве. А когда ей было месяцев шесть, отец сильно ударил её лопатой по хребту, отчего ещё и позвоночник искривился… Даже хорошо, что она умерла. Для езды она была непригодна, для работы тоже – сильно плохо ходила. Отец хотел пустить её на мясо, но не успел. Она умерла сама. Помню, как её труп лежал в одной из дальних стаек, припорошенный снегом. Не знаю, что сделали с её телом, скорее всего, отдали собакам. Однако я верю, что сейчас где-то там, в лучшем мире, она встретилась с Лаской… А возможно, существует другая параллельная реальность, где они никогда не расставались. – Диана смахнула слезу, – Простите, это так… Так по-детски…

– Вас сильно ранила эта история?

– Меня много чего ранит, когда я вспоминаю моё детство. Просто тогда… В сенях в 1996 году я впервые увидела, как плачет мама. Я думала, что мама не плачет, ведь она хорошая, а хорошие люди не плачут. А потом мама плакала при мне лишь спустя пятнадцать лет, когда я спросила про Ласку. И я снова утешала её, словно мы поменялись местами. Словно это она была той девочкой, которой больно и страшно, а я была её матерью…

Спасительный Савка

Савка был старше Динки на три года. Первые несколько лет жизни мальчик сильно болел, поэтому мать заметила беременность Динкой лишь на сроке три месяца. Когда женщина ложилась с Савкой в больницу, ей часто приходилось оставлять маленькую Динку на отца и Машку. В это время Динка обычно сваливалась с высокой температурой, худела и начинала мочиться в постель не только по ночам, но и днём. Все таблетки, которые ей пытался впихнуть отец, тут же оказывались на одеяле вместе с рвотой. В такие моменты Динка не боялась, что её треснут за испачканное одеяло. В такие моменты она умирала на какое-то время. Её не интересовали даже сладости с фруктами, которые в обычные дни редко появлялись в их доме. Лакомства, купленные отцом, обычно так и оставались лежать нетронутыми на табурете рядом с кроватью до самого приезда матери. Однако стоило только матери вернуться домой, щёки Динки наливались, подобно спелым яблокам, глаза зажигались озорным детским огоньком, и проблема частой смены обмоченных простыней переставала быть такой острой. После болезни девочка прятала конфеты в шкаф и под подушку, а потом съедала их, изредка делясь с Савкой.

В отличие от светловолосой румяной Динки, Савка всегда выглядел болезненно. Его оттопыренные уши выглядывали из-под жгучих чёрных волос, на стрижку которых у матери часто не было времени и сил. Однако даже сильно отрастая, шевелюра Савки не опускалась на плечи, а топорщилась в разные стороны, из-за чего детская голова на тонкой шее напоминала чупа-чупс. Савка страдал от постоянной аллергии, он часто чихал и задыхался, и на его щеках и теле годами не проходил диатез. Именно для Савки изначально заводились козы – козье молоко в первые годы жизни мальчика оказалось для него наименее аллергенным.

                                          * * *

– Я обязана ему жизнью, – Диана глубоко вздохнула и на несколько секунд закрыла лицо ладонями, – мне кажется, именно с тех пор я и боюсь высоты и воды…

                                          * * *

В тот летний день 1993 года Савке и Динке разрешили поиграть с соседскими детьми вне ограды дома, чтобы попускать кораблики в луже у калитки.

Соседские девчонки восьми и десяти лет, а также их старший брат, которому должно было исполниться тринадцать, выпросили у своей матери старую газету и принялись за дело. У Динки не получалось сложить бумагу, как надо, но Савка, повторяя за соседским мальчишкой, соорудил целый морской флот. В лужу детьми было спущено десять кораблей, но почти все они застряли из-за грязи ещё на старте своего путешествия – лужа оказалась недостаточно глубокой.

– Я знаю глубокую лужу тут недалеко, – отозвался самый старший из компании. – Там, под железнодорожным мостом.

– Но нам не разрешали далеко отходить… – засомневался Савка и продолжил палкой подталкивать один из корабликов, который вскоре распался и превратился в размокший лист бумаги.

– Да ладно, мост и лужу отсюда даже видно, – сказала младшая из соседских девочек. – Мы только кораблики запустим.

– Мишка скоро погонит коров, он нас увидит и расскажет бате, – возразил Савка.

– А мы запустим кораблики и посмотрим на них с моста, – предложил соседский мальчишка, – так мы и увидим, когда Мишка с коровами появится. Тем более мне всегда было интересно, правда ли, что Мишка гоняет коров, сидя верхом на большом чёрном быке Романовых.

Через полчаса все корабли были спущены на воду, а дети, присев на корточки, завороженно смотрели на них через щели моста. По мутной воде ходили лёгкие волны, и кораблики медленно расплывались в разные стороны.

«Как же высоко и страшно… Вдруг там монстр? Вдруг он сейчас потопит все наши кораблики и схватит нас? Просто так всех нас затащит туда в грязь?» – подумала Динка, тревожно глядя на воду. Её голова закружилась, она с огромным усилием встала и заметила, что все дети вокруг исчезли, словно их и никогда не было рядом. Ноги Динки не двигались, она, остолбенев, стояла посреди моста и пыталась найти глазами Савку. Внезапно девочка услышала громкий гудок и увидела тепловоз, который на полном ходу мчался на неё. Маленькими ножками она переступила с одной шпалы на другую, а потом, качнувшись, упала на четвереньки и медленно поползла от приближавшейся опасности. Сигнал поезда и звук тяжёлых железных колёс почти оглушили её.

– Динка! Нет… Динка! – ветер донёс откуда-то издалека крик Мишки. Мишка рванул к мосту со всех ног, и кепка слетела с его головы. Коровы разбрелись в разные стороны, крики мальчика перешли в отчаянный вопль.

– Динка! Динка! Динка-а-а-а! – завизжал Мишка, а потом запнулся и упал в грязь, которую перемешали утром коровьи копыта. Во рту пересохло, а внутри носа неприятно защипало. Он резко вскочил и продолжил бег.

– Динка! Динка! Прыгай с моста, дура! – заорал Мишка, закашлявшись, но сестра его больше не слышала. В эту секунду поезд промчался перед глазами мальчика, его сердце неистово и отчаянно заколотилось, а уши перестали что-либо слышать из-за пульсирующей в висках крови. Мишка хрипел и продолжал бежать, солёные слезы катились градом по немытым щекам, одышка царапала спёртое горло. Кирзовые сапоги без портянок сбили ноги в кровь, отчего каждый шаг отдавался жгучей болью в пальцах и пятках.

Добежав до насыпи железной дороги, Мишка повалился с ног и пополз вверх. Камни и песок поцарапали его ладони, а в рот попала пыль и противно заскрипела на зубах. Внезапно он услышал заливистый смех прямо под мостом – смех Динки. Мишка встал, неудачно развернулся и кубарем скатился вниз. Казалось, в его теле не было ни одной косточки, которая бы не ныла от боли. Мишка, как собака, отряхнулся, поднялся и заглянул под мост. С противоположной стороны лужи стояли Савка и Динка.

– Дура! Дура! Коза поганая! Что ты там шеперилась? – плакал Савка и дёргал её за руку.

Мишка бросился к ним через лужу, зачерпывая сапогами воду и грязь.

– Как вы тут оказались? Кто вас на мост завёл? Как вы успели? – Мишка оступился, упал на колени и подполз к брату и сестре. Он обнял их из последних сил, крепко прижав к грязной куртке.

– Мы на жопе съехали, – засмеялась Динка, – только я жопу поцарапала об камни.

– Мы пошли с ними кораблики попускать и посмотреть, как ты коров гнать будешь, – указал Савка на мальчишку и его сестёр, которые всё это время стояли на безопасном расстоянии от моста и наблюдали за всем происходящим со стороны. – Я сначала тоже ушёл с ними, а потом заметил, что Динка отстала, пришлось заново лезть на мост. В последний момент толкнул её на насыпь сбоку и прыгнул сам…

– Уроды! Муд*ки! – Мишка резко подпрыгнул, едва не сбив Динку и Савку, и устремился к соседским детям. – Какого хрена вы их сюда привели? Какого хрена вы их тут бросили?