Янтарь в болоте

Дарья Кузнецова

Янтарь в болоте

Глава 1

Княжеская воля

Дорогу к хозяйскому дому Алёне легко указали в ближайшей деревне. Словоохотливый мальчишка за недолгий разговор успел предупредить о жуткой ведьме, которая там живет, жрет заезжих путников и вообще страшна, как сердце Болота, и несколько раз спросить, зачем девушка туда едет. Та только отмахнулась от всех предостережений и вопросов – ведьм не боится, едет за надом, а от любопытства кошка сдохла.

Не говорить же пострелу, что и сама толком не знает, зачем провела в седле минувшую седмицу. Человек военный, подневольный, велено прибыть в господское поместье близ деревеньки Вершки, что к северу от города Старокузнецка Горького уезда, – она и поехала. Да еще какой приказ пришел – с великокняжеской печатью, на белоснежной бумаге с золотым тиснением, в руки брать страшно. Хотя лучше бы он был попроще, но поподробнее.

За время пути Алёна успела выяснить, что поместье принадлежит уездному князю Краснову и служит вдовьим домом, в котором коротает дни его старая мать. Говорили и о том, что князь, человек еще нестарый и крепкий, совсем недавно умер, оставив молодую вдову бездетной. Версий его скоропостижной гибели на девушку за время дороги вывалили с полтора десятка, от дурной болезни до гнева духов, так что судить о правде она не бралась – чернук[1] ногу сломит, где уж простому человеку понять.

Да и не волновала ее судьба уездного князя. С чего его жалеть, чужого человека? Не за дело ли его к Матушке на поклон отправили прежде срока? Гораздо важнее было понять, зачем и кому в поместье вдруг понадобилась сама Алёна. Всю дорогу она себя об этом спрашивала, всю дорогу придумывала ответы и отбрасывала как глупые и невозможные, извелась совсем.

Но вот наконец и доехала и, слегка робея, направила свою коренастую гнедую кобылу к настежь распахнутым воротам, с любопытством оглядываясь и все больше разочаровываясь в увиденном.

Во дворе никого, но выметено чисто, и куры где-то совсем рядом квохчут, так что хозяйство точно не брошенное. Старый терем, добротный, но не так чтобы огромный. Не княжеский, каким Алёна его себе представляла. Восьмерик в три этажа с высоким висячим крыльцом, справа к нему – сруб в два яруса с гульбищем понизу, подзоры и наличники с искусной резьбой, а больше и отметить нечего. Даже в родной станице Алёны дома побогаче попадались.

Рассудив, что, коль ее сюда вызвали, можно в воротах не топтаться, Алёна спешилась посреди двора. Подобрала стремена и повод, ослабила подпругу, в ответ на что Свечка шумно всхрапнула и несколько раз переступила задними ногами, словно приплясывая.

– Надеюсь, нас отсюда не выгонят взашей, а? – спросила Алёна, задумчиво похлопав кобылу по влажному от пота плечу.

Почистить бы ее, бедную! И себя тоже. Лето в разгаре, дождя всю неделю не было, пылища аж на зубах скрипит.

– И вот с этим мне предстоит дело иметь? – Вдруг прозвучавший голос был старческим, резким, но сильным и громким.

Алёна вздрогнула от неожиданности, выглянула из-за преградившей обзор кобылы. И помянула деревенского мальчишку добрым словом, потому что иначе как злобной ведьмой стоящую на ступенях крыльца старуху не назвала бы и она сама.

Сухая, сморщенная, но спина прямая, как будто аршин проглотила. Черная юбка, черная душегрейка поверх черной рубахи, черный платок на голове – и как только не жарко в такую погоду! Опиралась старуха на кривую трость с блестящим набалдашником, рассмотреть который было невозможно.

– Здравия желаю, хозяйка! – ответила Алёна, привычно вскинула правую руку к левому плечу ладонью и коротко поклонилась. Старуха в ответ на это поджала губы куриной гузкой. – Хорунжий пятой Моховой заставы Алёна Еманова по княжескому приказанию прибыла!

– Помоги нам Матушка! – проворчала вместо ответа старуха и сотворила охранное знамение.

– Зря ты так, Людмила Архиповна, – прозвучал мужской голос, и из тени на крыльце выступил еще один человек, до того остававшийся незамеченным. И явно не по невнимательности Алёны – она готова была поручиться, что без чар не обошлось.

Мужчина тоже был немолод, но, очевидно, все же моложе хозяйки. Полноватый, с округлым сытым лицом, морщин на котором было совсем мало. Дугами выгнутые седые брови придавали ему добродушное, немного удивленное выражение. Только оно не производило на Алёну того располагающего впечатления, какое могло бы: под пристальным взглядом голубых глаз девушке становилось все больше не по себе, и огонь в крови бурлил, волновался.

Одет мужчина был строго, но чувствовалось – богато. Блестящие сапоги из отличной кожи, по последним столичным веяниям узкие светлые штаны, шитый серебром по серому кафтан, снежно-белая рубашка – тоже с серебром. Покроем кафтан был как войсковые парадные, вот только цветами и отделкой отличался. Мелькнуло смутное ощущение узнавания, будто когда-то что-то такое Алёна встречала или слышала, но ухватить эту мысль она не успела.

– Несправедлива ты. Девица с дороги, несколько дней в седле. – Говоря это, мужчина вальяжно спустился по лестнице, не спеша приблизился. Свечка нервно всхрапнула, и Алёна шикнула на нее, хотя мысленно согласилась: ей этот тип нравился еще меньше старухи. – В остальном – хороша. Стан стройный, румянец живой, и посмотри, какая корона смоляная богатая, никаких каменьев не надо!

– С кем имею честь? – не выдержала Алёна, стараясь не выпускать этого, второго, из поля зрения. А он двигался вокруг, разглядывая ее, словно кобылу на ярмарке.

– Зови меня пока Алексеем Петровичем, – представился он, чему-то улыбаясь уголками губ. – Хозяйка, а прислуга-то где? Лошадку бы забрать, Алёну в покои проводить. Забыла, что ли, в своей глуши правила гостеприимства? Накорми, напои, в баньке попарь, а потом расспрашивай.

Старуха повелительно стукнула тростью, и в ответ на это, как по волшебству, из неприметной боковой дверцы выскочили двое. Хмурый высокий мужчина средних лет, который молча взял лошадь за повод, – Алёна едва успела подхватить с седла переметную суму. Светловолосая молоденькая девушка, почти девчонка, в длинном сарафане и с зеленой атласной лентой в волосах остановилась рядом с Алёной, поклонилась хозяйке и мужчине и только потом обратилась к гостье, любопытно блестя глазами:

– Пойдемте, сударыня, проведу в покои.

– Ступай, после разговоры. – Алексей Петрович властно взмахнул рукой, блеснул камень на перстне – крупный, темно-красный, что запекшаяся кровь. Опять мелькнула какая-то мысль и опять ускользнула.

Алёна по-уставному попрощалась и пошла за девушкой к крыльцу, мимо старухи. Та смотрела так, будто Алёна обокрала ее или в чем-то еще провинилась: холодно, зло, с отвращением.

– Как тебя зовут? – обратилась она к провожатой, когда дверь терема закрылась за спиной.

– Марьяна, сударыня.

– А я Алёна, и давай на «ты». Скажи, а Алексей Петрович – кто он?

– Не знаю, он только прошлого вечера прибыл, – охотно отозвалась служанка. – Но птица, по всему видать, грозная, тайной тропой пришел и с хозяйкой вон как разговаривает, а она терпит и не спорит. И страшный такой, как зыркнет – душа в пятки! Хотя держится вежливо, рук не распускает, да и языка тоже. Насмешничает эдак снисходительно, но не обидно, не зло.

– Марьяна, а что с князем случилось? – попыталась алатырница[2] воспользоваться возможностью и узнать ответ хоть на один из своих вопросов.

Девушка еще больше оживилась и принялась с воодушевлением делиться тем, что знала. Впрочем, многого рассказать она не могла – умер князь не здесь, а в главном имении совсем в других краях. Но все же ей было больше веры, чем встреченным в дороге болтунам. По словам Марьяны, умер Краснов от удара по голове прямо в доме, и случайностью это не было. То ли воры залезли, то ли враги какие-то – непонятно. Но то, что жена молодая князю в дочери годилась, служанка считала дурным знаком, и хотя прямо не говорила, но вдову явно подозревала.

Алёна обсуждать это не стала, но сомневалась, что молодая женщина так стремилась лишиться богатого мужа. Успела бы наследника родить – другой разговор, а нынче ей одна дорога оставалась – обратно в отчий дом вместе со всем приданым. Нестыдная участь, но и сладкой не назовешь. А с другой стороны, большой вопрос, каким покойный князь был человеком и с охотой ли бедняжка пошла за него замуж?

В одном только алатырница уже почти не сомневалась: приказ прибыть сюда как-то связан именно со смертью князя, потому что больше ничего интересного или важного окрест не случалось. И еще какое-то дело, которое собиралась иметь с ней старая княгиня. Почему именно с ней? Навряд ли поближе алатырников не нашлось, не такая уж она необычная, желтый янтарь – не редкость. Сильная, но и посильнее бывают. Коль уж жутковатому Алексею Петровичу нетрудно по надобности тайной тропой пройти, то огненного алатырника сыскать не проблема. А какой с нее еще прок? И почему этот мужчина расхваливал ее внешность?..

Дурное предчувствие и нехорошие подозрения горячили кровь и подзуживали плюнуть на все, прыгнуть на лошадь да удрать отсюда так быстро, чтобы только подковы сверкали. Но, увы, княжеский приказ держал надежнее кандалов.

Алёна утешала себя тем, что служба – это все-таки служба, а не приговор, так что потребовать от нее чего-то мерзкого и от этой самой службы далекого даже великий князь не сможет. И постаралась пока отогнать тревожные мысли, сосредоточившись на простом и понятном. Например, на возможности наконец смыть с себя дорожную пыль.

К тому же устроили гостью лучше некуда. Просторная светлая спальня, при ней отдельная уборная и мыльня с водопроводом и большой ванной, чему Алёна порадовалась особенно. Марьяна показала, как с чем управляться, и унесла с собой грязную одежду, заверив, что все вычистят и вернут. Алёна и сама бы справилась с этим делом, но настаивать не стала. Кто по доброй воле откажется переложить стирку на чужие плечи?

С огромным наслаждением алатырница разобрала волосы, в дорогу тщательно уложенные вокруг головы, и задержалась в мыльне на добрый час. Здесь было все, что нужно: и душистое цветочное мыло, и мочало, и большой отрез хорошего белого льна, который мог бы стать нарядной рубахой, а здесь им предлагалось обтираться после мытья. Ну… князья, что с них взять. Ощутив наконец чистоту, выполоскав из волос пыль и смыв с кожи въевшийся пот, она совершенно разнежилась и успокоилась.

Жаль, баньку Алексей Петрович помянул только для красного словца. Растопить бы пожарче, да чтобы веничком кто-то отходил от души, а из нее – в озеро. Какая у них на заставе баня, эх!.. Но жаловаться было стыдно, она бы и корыту да шайке теплой воды от души порадовалась.

Тщательно просушив после мытья кожу и еще тщательней – густые длинные волосы, заметно потяжелевшие от воды, сначала тканью и только после – чарами, Алёна босыми ногами прошлепала по чисто выскобленным доскам пола в спальню. Ее сумки так и лежали брошенные в углу у резного сундука, а на сундуке кто-то успел разложить чужие вещи – исподнее из коротких штанишек на завязках и тоненькой сорочки без рукавов, белоснежную верхнюю рубашку, узорчатый голубой сарафан в пол. Гостья с интересом пощупала богатую ткань, застыла в нерешительности.

Наряд оставили явно для нее, тут и думать нечего. И в других обстоятельствах она бы только порадовалась такой красоте, и примерила, и перед зеркалом покрутилась, благо тут было подходящее – новое, светлое, в рост. Уж больно хорош наряд, руки так и тянутся. Служба службой, а за ее пределами Алёна, как любая девушка, не прочь была принарядиться.

Но молодой алатырнице очень не нравилось, что происходило сейчас вокруг, а неприятности сподручнее встречать в привычной удобной одежде. Тем более выбор-то ей предоставили, личные вещи не забрали, даже сапоги успели вычистить и вернуть.

Колебалась Алёна недолго и в конце концов полезла за своими вещами в суму. Приказа надеть сарафан не было? Не было и быть не могло, а значит, лучше поскромнее, но – свое. Матушка знает, какую за принятый подарок плату потребуют.

Смена белья, узкие темные штаны, чистая рубаха, сменный темно-зеленый кафтан – почти новый, его девушка берегла и в дорогу предпочла надеть старый, потертый, залатанный, какой не жалко. Все по одному привычному образцу, как пограничники носили. К поясу – длинный кинжал, который все мытье пролежал на лавке, под рукой: расставаться с оружием дед отучил крепко. Всегда приговаривал, что товарищ упадет, друг предаст, а шашка да кинжал – до смерти верны. Шашка ей, как алатырнице, не полагалась, да и глупо это, не женское оружие. В учебе одно дело, дед на всякий случай натаскивал старательно, но в серьезном бою невысокая девушка настоящему воину не соперница. Так зачем дразнить судьбу? Другое дело – хороший, по руке, кинжал.

Волосы она заплела в тугую косу, крепко перевязала. Остригла бы во время учебы по примеру некоторых других девушек, но рука не поднялась, жаль стало. Стриглись те, кому и беречь особо нечего было, не одарила Матушка хорошей косой, а ей богатство такое отрезать – настоящее кощунство. Да и бабка бы небось отхлестала за то, что красоту не сберегла. Тяжело носить и мыть морока, но если хорошо убрать, то почти и не мешают.

Сидеть просто так, да еще голодной с дороги, и ждать, пока про нее вспомнят, Алёна не стала, сама вышла из покоев в надежде узнать путь к кухне, а там без ломтя хлеба да миски каши всяко не осталась бы. Но проходившая мимо с большой корзиной в руках крупная немолодая женщина, у которой алатырница намеревалась спросить дорогу, очень обрадовалась встрече, сказала, что гостью давно ждут, и проводила немного.

Горница, куда Алёну привели, была убрана богато, все стены в резьбе и затейливой росписи, но выглядела угрюмой норой. Окна через одно закрыты глухими ставнями, печь в изразцах – зеленых, под малахит, и мебель темная: частью из старого дуба, частью из густо-зеленого болотного дерева, ценного и дорогого, которое славилось своей прочностью и долговечностью, даже в постоянной сырости не гнило. Скамья с резной спинкой перед печью, тяжелые сундуки вдоль стен, посередине – стол с шестью высокими стульями вокруг вместо привычных лавок. Его устилала богатая шитая скатерть, но отчего-то не белая, а темно-синяя.

Самым светлым пятном был резной, из солнечной липы, лик Матушки в красном углу, с теплым янтарным светцем перед ним, окруженный идолами ее старших детей. Алёна сначала вежливо поклонилась хранителям дома, потом опять вскинула руку к плечу, приветствуя хозяйку.

Та сидела во главе стола, справа от нее – Алексей Петрович. Старая княгиня снова смерила гостью недовольным взором и молча поджала губы, а мужчина бросил на хозяйку насмешливый взгляд:

– Садись, девица Еманова, с дороги, должно быть, голодна, поешь. – Он небрежно указал на стул напротив себя.

Алёна села куда велели и от еды не отказалась. Под колючим и недовольным взглядом «злой ведьмы» и насмешливым – ее гостя кусок в горло не лез и норовил встать поперек, но девушка уставилась в тарелку и сосредоточилась на предложенных яствах. Взглядом княгиня не прожжет, не алатырница, а остальное можно и потерпеть. И вскоре девушка сумела отвлечься от тех, кто сидел с ней за столом, благодаря голоду и вкусу блюд, который оказался выше всяких похвал.

Правда, ненадолго.

– Ну хотя бы аккуратная, – выцедила старуха, и Алёна едва не поперхнулась от неожиданности.

– Так не звали бы за общий стол, – огрызнулась она, прожевав.

– Не звала бы, – недовольно подтвердила та и метнула злобный взгляд на мужчину.

– Людмила Архиповна, – с мягкой улыбкой и ленцой в голосе заговорил он, – если его великокняжеская светлость вынужден решать те проблемы, которые оставил после себя ваш сын, потрудитесь хотя бы изобразить благодарность к его усилиям.

– Стыдить покойника – ума не надо, – резко возразила княгиня.

– Вы желаете обсудить степень вины? Или имеете иное решение? Так поделитесь. – Алексей Петрович выразительно выгнул брови. Из глаз и уголков губ пропала улыбка, и словно стужей потянуло по горнице.

– Все в воле княжеской. – Тонкие морщинистые губы старухи опять сложились в куриную гузку, но продолжать спор она не осмелилась.

– Славно. Скажите, Алёна… Ивановна, верно? Почему Ивановна, кстати?

– В честь деда, он мне отца заменил, – ответила алатырница, прочистив горло, чтобы голос не сорвался.

– Забавно совпало. Матушка ваша погибла в стычке с болотниками, а отец?

– Понятия не имею. – Алёна пожала плечами.

Поворот разговора ей совершенно не понравился. По дороге она об этом думала, но не всерьез, а коли сейчас Алексей Петрович заговорил… Нет, лучше бы эти двое продолжали между собой собачиться!

Хозяйка дома скривилась еще сильнее, и от внимания мужчины это не укрылось.

– Что, Людмила Архиповна, не одобряешь? Честно и явно – гадко, а когда никто, кроме кобыл на конюшне, не видит, как с конюхом на душистом сене обнимаешься, – и стыда не емлешь?

Взгляд старухи полыхнул жгучей ненавистью, но она смолчала и едва прикрытое оскорбление проглотила. Видимо, возразить было нечего.

Права была Марьяна, хозяйка гостя своего, по всему видать, боится жутко. И ненавидит. Да так, что Алёна на его месте в этом доме ни есть, ни спать не отважилась бы, а он ничего, насмехается. Никакого уважения к старой княгине не питает и как будто с особенным удовольствием издевается над ней на глазах девушки, которую хозяйка с первого взгляда невзлюбила.

Видать, давно эти двое знаются, и знакомство то простым не назовешь.

– Не будем отвлекаться, – сам себя вернул к прежнему разговору мужчина. – Ты уже, должно быть, знаешь, что уездный князь Краснов был убит и прямых наследников не оставил?

– Слышала такое, – ответила Алёна.

– Есть два равноправных наследника, дядя покойного и племянник, сын родной сестры. Обоих великий князь знает, обоим не доверяет.

– И что нужно сделать мне?

– Помочь понять, кто из них замешан в убийстве князя, разумеется. – Алексей Петрович смотрел на девушку с такой мягкой и ласковой улыбкой, что невольно казалось – сейчас уголки губ растянутся до ушей, обнажатся два ряда острых треугольных зубов, пасть разинется и откусит Алёне голову. – Великий князь выбрал наследницей тебя.

– Вы думаете, моим отцом… – Девушка все-таки попыталась озвучить это тревожное подозрение, но осеклась, бросив напряженный взгляд на разгневанную хозяйку.

– Я не думаю, девица Алёна, я знаю, – веско проговорил мужчина. – И он прекрасно знал. Все давно алатырниками проверено, не сомневайся. Видишь ли, встреча с твоей покойной матушкой оказала на молодого княжича сильное влияние, он долго не мог ее забыть. Когда скончался его властный отец, решился свою прекрасную станичницу отыскать, но было поздно, нашлась только ты. Не одинокая, сытая, в семье под приглядом, и вмешиваться никто не стал. Хотя родство он признал, пусть и тайно. За тобой эти годы присматривали, и сейчас ты оказалась очень полезна… Что такое, девица Алёна? Ты как будто не рада?

– Я не хочу быть чьей-то наследницей, мне и так неплохо, – не стала лукавить она.

– Дрянь безродная! – процедила старуха. – Ей княжество на блюдечке, а она еще нос воротит!

– Да пропади оно пропадом, княжество ваше! – в сердцах ответила Алёна, едва сдержавшись, чтобы не вскочить на ноги. – Род свой я знаю, дед мой из лучших пластунов на границе, и отец его был, и дед, и матушка моя – алатырница не из последних. А кто там в наш род со стороны приблудился да семя бросил – так мне это знание без надобности!

– Мерзавка! – ахнула хозяйка, крепче вцепившись в свою трость – того гляди удар хватит. Или сама старуха хватит тростью языкастую внучку. – Как смеешь!..

– Силком княжий титул никто тебе не сует, девица Алёна, – вмешался Алексей Петрович, когда старуха захлебнулась негодованием. Его не просто забавляла ссора, он поглядывал на обеих ее участниц со снисходительной насмешкой и явно был крайне доволен. И, похоже, именно такого исхода ждал. – Приказ великого князя – поспособствовать установлению истины. А там, коли во вкус не войдешь, передашь право невиновному.

– Как подсадную утку использовать хотите? – спросила алатырница, заставив себя расслабить пальцы и выпустить вилку, в которую во время разговора непроизвольно вцепилась, словно готовясь защищаться или даже нападать.

– Боишься, девица Алёна? – с улыбкой спросил он.

– Хочу знать, что делать нужно, – возразила та веско. Запоздало встревожилась, не попадет ли ей за слишком длинный язык, однако задиристость и несдержанность ее собеседнику, против ожидания, явно нравились.

– Похвально. А делать… вид, что очень хочешь княгиней стать. Жениха искать подходящего, родовитого. Должна понимать, девку молодую никто княжеством управлять не посадит, какого бы рода она ни была. А если кто избавиться от тебя пожелает – так мы его сразу и возьмем за химок. Коли не струсишь.

– Не струшу, – заверила Алёна. – Только притворяться я не умею, дурная из меня лицедейка. И княжеская дочка справная не выйдет.

– Знамо дело, – согласился Алексей Петрович. – Я ж тебя давно подумывал к себе забрать, но потому и не стал – норов. – Он со смешком качнул головой.

– К себе? – насторожилась она.

– В Разбойный приказ, хорошие алатырники мне тоже нужны.

И Алёна наконец сообразила, с кем имеет дело, только легче от этого не стало. Но хоть ясно, чего от него так холодом тянет… Вот уж где говорящая фамилия!

Боярин Вьюжин командовал Разбойным приказом дольше, чем Алёна жила на свете, и слухи про него ходили самые разные. Редкого дара алатырник – синий янтарь, с ледяным пламенем в крови, одним взглядом заморозить может буквально, а не иносказательно. Поговаривали, власти у него в Белогорье побольше, чем у великого князя. Еще говорили, молодость на границе провел и болотники крепко его боялись. Звали его бессердечным, замороженным, твердили, что жену свою уморил и детей чуть не в застенках сгноил. Но последнее вызывало особенно много сомнений, потому что даже количество этих детей в разных слухах не совпадало.

– Но ты все же постарайся. А коли совсем кто не поверит в твое желание княжить – скажи, великий князь тебя неволит. Краснов, мол, говорил, что к тебе у него доверия больше. О службе своей не болтай, и о даре тоже – скрытый, он пользу скорее принесет. От роду тебе семнадцать, росла ты не как репей придорожный, а в хорошем доме, под приглядом, учили тебя всему нужному, – размеренно заговорил Вьюжин. Все явно было продумано раньше, и всю беседу мужчина подводил именно к этому. – На юге – уж больно говор у тебя приметный, такой не спрячешь. Я оставлю бумаги, выучишь. А о том, чтобы достойно держалась в княжеском дворце и хоть видимость приличий блюла, любезно позаботится Людмила Архиповна в грядущие четыре дня. И если она вдруг позволит себе лишнего или окажется недостаточно старательной, я об этом быстро узнаю.

– Чтоб ты в болоте сгинул! – выплюнула старуха.

– Бывал, княгинюшка, не единожды, – по-волчьи улыбнулся Вьюжин. – А твое старание, княжна, будет вознаграждено, не сомневайся. За сим позвольте откланяться, сударыни, – служба.

Алёна проводила главу Разбойного приказа взглядом. На душе было тоскливо и маетно.

Собственную жизнь молодая алатырница любила. Любила заставу у границы, любила, пусть порой и ругала, горные патрули, чаровать любила. Со жгучим желтым янтарем в крови, она была живым пламенем, ярким и сильным, а огонь болотники ой как не жаловали, так что девушку, отслужившую меньше двух лет, на заставе ценили.

Любила Алёна и родную станицу, и именно там хотела обосноваться потом, когда служба кончится. И на парней заглядывалась, да и как не посмотреть, когда они рядом и все, как на подбор, удалые да ладные! Правда, сердца никто не трогал, оно, глупое, другого безнадежно ждало. Но до недавнего времени эта беда была едва ли не единственной хоть сколько-нибудь заметной и всерьез жизнь не отравляла. А вот теперь…

Алёне совсем не хотелось в княгини. В станице над дворянскими нравами хихикали, женщинам сочувствовали. Слова в простоте не скажи, громко не смейся, с парнями гулять – и речи быть не может! Юбка в пол, очи долу… Алёна хоть и злилась на нежданно явленного отца, но также сочувствовала ему и хорошо понимала. Да и мудрено ли понять, отчего таким вот кротким девам он предпочел горячую и острую на язык алатырницу. А покойная матушка была именно такой, все говорили, дочь – точно ее отражение.

Но Алёна прекрасно понимала, что желания ее никого сейчас не волнуют. Решил великий князь зачем-то такую игру затеять – на то он и правитель. Подумала было удрать, но только это совсем трусость, пока ничего невозможного от нее не требовали. Странно, конечно, и непривычно, и неприятно, но лучше, чем многое из того, что она сама успела придумать. И если все сложится хорошо, то князь, может, и впрямь отпустит ненужную больше алатырницу с миром. О прибыли Вьюжин напрасно заговорил, Алёна об этом и думать не собиралась: тут при своих бы остаться.