Комендесса Баянова

Холостякующая Северина Марковна часто видит сладкие эротические сны, где над нею надругаются, связывают, гнусно домогаются. Она любит тесные трусики и «лосинотерапию», а ещё любит, когда по телевизору показывают мужчин в наручниках, желательно молоденьких. При виде скованных самцов у неё непроизвольно увлажняется бельё, пересыхают губы, соски в бюстгальтере надуваются как две винных ягоды. Но никогда Северине не доводилось валяться связанной в тёмном подвале с тугим узлом в гениталиях.

Пленница разражается целой серией утробного фырканья. Она пока не видит выхода из создавшегося положения, да и вообще ничего не видит. Свет в подвале выключен, рот забит кляпом, на лицо издевательски натянуты чёрные трусики, глаза завязаны, а сверху на голову нахлобучен плотный капроновый чулок, оборки которого завязаны на шее, чтобы пленница не могла его сдёрнуть. Пятка чулка мотается на макушке Северины Баяновой как увядший хвостик лука.

Некоторое время грузная женщина барахтается на полу, полагая, что ползёт к дверям, но вскоре догадывается, что не продвинулась вперёд ни на сантиметр. Руки и ноги, собранные в кучу, отнюдь не способствуют передвижению по-пластунски. Северина Марковна добивается лишь того, что чулок у неё на лице намокает от пота, а уши начинают гореть. Вывернутые за спину кисти рук затекают, про режущую петлю между ног вообще говорить страшно. «Тайные уста» невольницы разбухли, раздулись и ноют от сильного трения. В шелковистые плавочки воровато текут капли горячего природного женского масла.

Из-за скользящей верёвки в трусиках у комендессы сместилась ежедневная прокладка. Если что-то протечёт мимо, на лосинах и белье останутся некрасивые мутные разводы. Чистоплотная Северина Марковна терпеть такого не может… Тьфу, балда, нашла о чём переживать!

«Когда меня найдут в этоем подвале? – мрачно вертится в мозгу. – Кто меня найдёт? Да никто! Разве что алкаш Затухаев утром на смену придёт… или кто-нибудь из «этих челиков» вернётся – тельца моего пощупать?… Суки! Твари! Торчки вонючие!»

Час уже поздний. Вахтёры и воспитки наверняка думают, что начальница упластала домой. Ситуация плачевная. Скручена-связана, ноги притянуты к заднице, удавка в трусиках режет до слёз. Однако деятельная натура комендессы не позволяет ей смириться и молча нюхать аромат фантазии, мечты и выделений в трусах Виты Городейкиной. Надо что-то решать, пока кровь у неё не застоялась, а мышцы не закостенели от неподвижности. Северина Марковна злобно дышит сквозь повязку, качается с боку на бок, наполняя подвальную темень запахами раскалённого чёрного спандекса, хлюпающих подмышек и скрипом полистироловых шнуров.

«Господи, как сиськи чешутся, и прокладка, наверно, протекла. Кричать я не могу. Ползти – тоже… Телефон?!»

Мобильник у комендессы не отняли, он зажат где-то под нею, между буйволиных грудей. Если Северина не раздавила его во время свалки, то он в рабочем состоянии. Но со связанными за спину руками его не достать, даже из чехла не вынуть. Позвонить с кляпом во рту тоже не получится, да и сотовой сети тут толком нет, это уже проверено – подвальное помещение.

Немая и слепая женщина царапается чулочной щекой о пыльный линолеум. Её бывший проектант Сташков сказал бы, что скрученная шнурами Северина представляет собой замкнутую эллипсоидную конструкцию, соединённую в лодыжках и запястьях временными гибкими крепежами.

Главный крепёж рассекает надвое ту часть комендессы, которой она дорожит больше всего: шнур внедряется в разрез между ягодиц, глубоко разваливает их надвое, к нему стекаются резинки трусиков, ломкие и звонкие, будто припай на кромке реки. Обширная попа Северины в зеркальном хрустале спандекса напоминает местный стадион «Мехмаш», закатанный пружинистой резиновой крошкой. Ещё чуть-чуть – и лосины лопнут, а тело стремительно вырвется из берегов, сокрушая всё на своём пути.

Осторожно, пытаясь в очередной раз не спровоцировать удавку между ляжек, Северина ощупывает узлы на запястьях, сколько может достать. Никто её не ждёт, никто её не хватится. Последняя надежда – связка ключей на поясе, символ владычицы всех уголков и закромов общежития политеха, чтоб ему сдохнуть. Кроме ключей у Баяновой там болтается перочинный ножик. Он всего-то длиной с палец, зато с лезвием, отвёрткой и шилом. Незаменимая вещь для хлопотливой и хозяйственной женщины, каковой является Норд-фройляйн Баянова.

Покачавшись и поелозив на животе, женщина ощущает, как драгоценная связка упирается ей в правое бедро – она лежит на полу совсем рядом, не оборвалась и не потерялась. Рёбра ключей втыкаются в ляжку сквозь мокрый спандекс, это ощущение воодушевляет пленницу. Цепочка у ключей довольно длинная.

«Ну что, Норд-фройляйн? Будем поворачивать твою тушу на бочок? Погодите, инфузории косорылые, вы ещё узнаете Мраковну, она же БДСМ, она же Бабайка! Возьму вот и Антошке в уголовку заяву накатаю! Есть ведь, наверное, какая-то статья за связывание женщин, да ещё с особой жестокостью – со стяжкой во влагалище?… О-ох, как больно!… Непременно должна быть! А если я скажу Росте и он приведёт сюда своих каратистов… это будет нечто! В городском морге работёнки точно прибавится…»

Северину Марковну подташнивает от пряного вкуса ненавистных трусиков и чулок, горло душат подозрительные спазмы, когда она принимается раскачивать свои сто пять килограммов связанной плоти, крутых холмов и просторных долин. Ей нужно набрать запас инерции, чтобы перевалиться с живота на бок. Вся её ярмарка женских прелестей колышется и гудит, стонут упругие толстые локти, бёдра в спандексе трутся друг об друга, а в трусиках…

– Ых! Уууууу…

Комендесса Баянова никогда не учила ядерную физику, однако в трусиках у неё кипит и брызжет целый ядерный ректор в надкритическом состоянии. Аварийная защита не срабатывает, графитовые стержни-поглотители не справляются с нагрузкой. Быстрые нейтроны выбивают атомы из кристаллической решётки, сложные молекулы под действием излучения распадаются на составные атомы…

Иными словами, прочная вязка, раздражённые половые органы и тесная одежда бросают пленную Северину то в жар, то в холод. Лайкровые лосины жгут ей ноги, словно внутри бёдер плещется фантомный чёрный шторм, пронизанный электрическими разрядами. Спандекс тихо тарахтит между трущихся ног: хруп-хруп. В далёкой глуби между титанических ляжек стонет от боли нежная женская выпуклость, глубоко перечёркнутая шнуром. Соски готовы разорваться от прилива похоти и крови.

«Норд-фройляйн, Норд-фройляйн,

Ох, как туго меж ногайн!

Норд-фройляйн, Норд-фройляйн,

Ты вот-вот уже кончайн!»

Набрав необходимое ускорение, раскачавшаяся заложница подвала падает на правый бок. Это обходится ей дорого. Из-за слишком грубого рывка удавки в промежности бедную Северину настигает-таки неуправляемая цепная реакция. Вся накопленная сексуальная энергия, боль, обида и стресс, все мгновенные и запаздывающие нейтроны, изотопы, y-кванты и осколки деления выплёскивают в размножающую среду гигантское количество гремучей смеси.

Необратимый радиолиз расщепляет женские нервные клетки на весенний гром, полёт разрывной пули, гибель Помпеи и стыдливое счастье. Словно кто-то резко дёрнул «молнию», выпуская из тёмного мешка свободолюбивую заповедную птицу, и её раскинутые крылья обняли весь мир. Это долгожданное окончание её ночного сна с морским берегом, цепями и черепашкой.

– УУУУУУЫЫЫЫРРРРРУУУУ!

Полежав в темноте и всхлипнув, мокрая насквозь Северина всё же дотягивается занемевшими связанными руками до связки ключей. Третьим по счёту ей попадется заветный перочинный ножик.

Отщёлкнув лезвие ногтем, пленница принимается тупо, но настойчиво пилить свои верёвки.

                ***

– А я сегодня Мраковне по приколу любовного стиха на почту скинул! – хвастается за дверью юношеский ломкий басок. – Читаю, зацените?

Когда проходишь мимо ты, и моё сердце замирает,

Но безразлична ты ко мне, в огне душа моя сгорает.

Ночами только ты со мной, шепчу во сне твоё я имя.

Поверь мне, я тебя люблю! Но как признаться, Северина?

– Бездарно и даже не смешно! – заявляет хмельной девичий голос. – Нет, чтоб мне чего-нибудь написал, слоупок!

Северина резко отпирает комнату номер 415 своим ключом и застаёт лихую пьянку. Когда дверь распахивается, в комнате повисает театральная пауза, кто-то роняет сигарету, не успев прикурить, кто-то застывает с открытым ртом. Мадам Баянову явно не ждали так рано.

Комендесса хмуро обозревает собрание: раскрасневшиеся морды, табачный дым, голые девчачьи коленки, натюрморт из гитары, цветных коробок от сока, в которых явно не сок, стаканов и жареной картошки с колбасой. Вокруг стола теснятся человек семь-восемь, ещё одна парочка – Вита Городейкина и Наиль Хаззаев – обжимается на подоконнике. Всех участников Северина с порога  моментально опознаёт и запоминает. Знакомые всё лица: Скулихин, Шатунов, Игельберц, Чудакова. Вряд ли удастся установить, кто из шоблы скрутил её в подвале, да это и неважно.

Распухшие, масляно подкрашенные губы-эклеры Баяновой разжимаются. У себя в будуаре она дважды почистила зубы и полчаса полоскала рот после трусиков и чулок мерзавки Городейкиной.

– Стих был ничегошный, Боря, – голос у Северины бесцветный и усталый. – Жаль, автор – г@вно. Охамели, сынки? Марш по койкам, этие бутылки – сдать мне, завтра утром – с вещами на выход. Все до одного! Кончилось ваше студенчество.

Те, кто потрезвее, моментально скисают. По первому звонку Северины директор Подъяков отчисляет залётчиков сразу и без разговоров. Только приблатнённый Борька Колокольников по прозвищу Барон из группы сантехмонтажа вскакивает, распушает хвост и даже пытается заступить за Севериной дверь.

– Э, Мраковна! – Борька корчит из себя тёртого перца. – Возьми пузырь винца, разбежимся без кипиша? Девки, у нас там вино осталось? Дайте сюда.

От стола протягивают липкую бутылку грузинской кислятины. Но натолкнувшись на ледяной взгляд Баяновой, подношение зависает на полдороге. В надежде сохранить лицо Барон паясничает, буреет внаглую.

– А то смотри, комендантка! – нехорошо ухмыляется. – Ты одна, Мраковна, а нас много. Щас снова лапки заломаем, в хайло подушку сунем и трахнем на десятерых!

Компания безмолвствует, хотя двое или трое Борькиных подпевал подбираются поближе к мощной и крупной комендессе. Кто-то тянет со спинки койки полотенце, кто-то готовится кинуться женщине в ноги. Шестёрки ждут только Борькиного сигнала.

Грузная мадам Баянова даже не смотрит на них. Резко, наотмашь она бьёт  Борьку по сусалам. Её убойный правый джеб сделал бы честь супертяжу Эвандеру Холифилду. Вместе со всеми понтами Барон вылетает в коридор, смачно шмякается об стену, оседает на плинтус и вырубается – харей в собственную кровищу.

– Этое тебя можно трахнуть, Боря, – грустно говорит Северина Марковна. – А меня… можно только добиться.