Комендесса Баянова

– Да ничо-о-о, – осторожно тянет Лёха. – А чо?

– Нужен ты мне как мушшчина, мил-друг. Вот чо. Пошли-ка в мой будуар.

Первокурсник Лёха сомнамбулой плетётся за Севериной, взирая на крепкий крейсерский зад в чёрной микроплёнке тугих лосин, на сладкий зигзаг проступающих трусиков, на мелированный затылок, на пышущие жаром и прелестью плечи комендессы.

По пути у него в мозгу проносится рой мыслей: зачем Северина его к себе зазывает, да ещё подмигивает, да задом своим обтянутым водит как турецкая наложница? Почти все ушли на занятия, общежитие и коридоры пусты. Неужели совращает, глаз на него положила? А вдруг и правда?… Старшаки говорят – у Баяновой прозвище БДСМ! Зря, небось, не скажут.

С Лёхой на прицепе комендесса входит в её каптёрку, где в соседнем закутке дремлет её ложе – предмет мечтаний многих парней-студентов. Северина Марковна знает силу своего грозного обаяния и беззастенчиво ею пользуется. Интересно, что там у неё под кроватью? Любовные письма со всех комнат? Наручники и плети? Кандалы и кляпы? Кто знает?

Развернув свой бюст как аккордеонные меха, Баянова оценивающе смотрит на Лёху, потом кивает на тумбочку:

– Будь мушшчиной, челик? Снеси, пожалста, этую мебель к двести шестнадцатой комнате и оставь у дверей? У девчонок там тумбочки не хватает.

– А-а-а… – сбивчиво откликается Лёха. – Конечно, Северина Марковна. Спасибо за оказанное высокое доверие. Но смогу ли я? Достоин ли?

– Сможь! – ласково гудит Северина. – Считай это частью любовной игры. Да стукни там по дороге в двести первую, скажи Гришке Лобунцову, пусть сюда подойдёт, он мне тоже нужен.

– Как мужчина нужен? – Лёха прижимает к себе тумбочку, словно самовар без ручек. Если представить, что обнимаешь сдобный стан комендессы, то можно тащить «этую мебель» не только на второй этаж, но и гораздо выше.

– Естественно, сын мой, – Северина гладит руками бескрайний бюст, поправляет что-то там в недрах невидимого лифчика. Будто невзначай добавляет. – Кстати, как вам живётся, Лёша? На молодых по ночам не буреют? Про четвёртый курс я не говорю – те уже спокойные, к диплому готовятся, им бузить незачем. А вот третий… есть там проблемные личности, которым подвиг братьев Мухляновых спать не даёт.

– Что вы, что вы! – протестует Молочковский. Бедный малый вообразил, будто соблазнительная комендесса вербует его в стукачи. – Со всеми старшаками нормально живём, образцовое у вас общежитие! Никто и пальцем не трогает.

– Но наш почтовый ящик «ВКонтакте» ты знаешь? Он анонимный, напоминаю.

– Знаю ваш ящик. Чуть что – скину инфу сразу! – салага Молочковский мечтает поскорее убраться из апартаментов Северины, от её искушающего взгляда и томных сверкающих лосин.

– Давай не спи, – разрешает комендесса Баянова. – Тащи этую мумбу-тумбу и покличь Лобунцова.

В течение дня все, кто есть в общаге, поневоле вовлечены в благоустройство и бурную деятельность под управлением Северины Марковны. Только что на улице она указывала дворнику, куда складировать палую листву, а вот её неутомимый зад уже опять возносится вверх по лестнице, конвоируя слесаря Затухаева, несущего стремянку. Вот комендесса учиняет кастелянше Ларке разнос за неразбериху с бельём, а вот уже руководит разгрузкой продуктов в буфет и заодно уносит себе в каптёрку контейнер с рассольником. На второе предлагается гуляш с пюре, но Северина Марковна целомудренно берёт паровую рыбную котлетку: наказание самой себе за утренний тортик.

– Норд-фройляйн, норд-фройляйн,

Спать лентяям не давайн!

Норд-фройляйн, норд-фройляйн,

Планов куча у тебяйн.

                ***

Вместо послеобеденного сна Северина накидывает куртку и уходит в салон «на брови». Попутно описывает круг по периметру общежития, проверяет целость стёкол, ковыряет пальцем цоколь, относит в урну завалявшуюся под окнами винную бутылку. Затем некоторое время стоит задрав голову: вычисляет, из какой комнаты эта бутылка могла прилететь. Облепленные спандексом ноги переливаются как две нефтяных реки, осенний ветер ласкает мелированные волосы.

– С триста восьмой швырнули, больше некому! – бормочет про себя комендесса, скрываясь между липами.

После сеанса красоты Северина Марковна возвращается «на новых бровях», помолодевшей и похорошевшей настолько, насколько можно помолодеть, когда тебе сорок четыре года, а на шее у тебя висит Канатчикова дача, где какая-то зараза опять сломала смеситель в душевой третьего этажа и отбила на кухне две кафельных плитки.

Шум, истерики, нытьё. Разборки, дрязги, объяснительные. Карусель продолжается, Северина с новыми бровями вертится как белка в колесе, щедро раздаёт втыки, ЦУ и распоряжения. У вахты на скамеечке сидит второкурсник Лёва Пичкин со взрослым мужчиной. Судя по внешнему сходству, это Лёвкин отец из деревни. Между ног у отца стоит большая хозяйственная сумка – посылка сыну из крестьянской семьи.

– Здравствуйте, – запаренная, но всевидящая комендесса улыбается незнакомцу, грозит пальцем сыну. – Лёва, не стыдно тебе отца родного на пороге держать? Проводи к себе в комнату, напои чаем, я печенья дам.

Лёвка уже привык к яркой внешности Северины Марковны, зато у Пичкина-старшего при виде обильной зрелой комендессы, её «задоса и сисяндр» отвисает челюсть. Он не может отвести глаз от женщины с губами-эклерами, в рискованно коротком свитере и с ногами, затянутыми в жгучий, чёрный, наэлектризованный цвет. Икры Баяновой пузатые и гладкие как трёхлитровые банки, коленки сверкают как утюги. Тончайший спандекс сопротивляется напору бёдер, натужно скрипит, шкворчит, сыплет  бликами, обжимает бомбы-ляжки, стискивает пах, обхватывает женскую мясистую поясницу.

– Папка без документов, – шмыгает носом Лёвка. – Через вахту не пустят.

Северина всплёскивает руками перед смущённым папой, она здесь единовластная и радушная хозяйка.

– Зачем нам документы, этое ж не милиция? Тут по лицу сразу видно – отец и сын! Как вас величать? Где-то работаете? Сына на смену себе готовите?

Провинциальный папа вспыхивает от внимания со стороны величественной и блистательной городской начальницы. Комкает поношенную кепку.

– Благодарствуем, Фёдор Ильич меня звать. У себя в селе работаю, в энергосбыте…

Северина тотчас вносит запись в свой мысленный гроссбух: «Отец у Пичкина – электрик! Нужный чел. Не терять из виду».

– Некогда чай распивать, – договаривает Фёдор Ильич. – Я ж на минутку… картохи Лёвке завёз… автобус скоро…

– Ну смотрите, а то мы хорошим гостям всегда рады!

Северина уверена, что Пичкины будут смотреть на её аппетитную «корму», но не знает, что в хлопотах не до конца одёрнула сзади свой бордово-сиреневый свитер. Взгляды действительно так и прикипают ей вслед: лосины гладко и хватко облегают махину женских бёдер, играют вспышками, из-под задравшегося подола лоснится чёрная обтянутая громада ягодицы, пробитая наискосок руслом трусиков. Блескучий шелковистый флажок впивается в сладкое полушарие прожилками-резинками, на упругом славном крупе от жуткой натяжки хрипят лосиновые швы.

– Ты, Лёвка, учися как следует… – бормочет сзади сельский папа. – Кто это у вас, такая ладная, видная? Директорша ваша?

– Да ты чо, пап? Скажи ещё – министр образования. Просто комендант общаги, Баянова Северина Марковна. Тащер нашей тимы.

– Имя-то какое – Северина… – вздыхает Фёдор Ильич. – Всё равно учися, неслух! Етишкино горе, где мои семнадцать лет? Я б из-за одной комендантки сюда поступил!

– Тогда я бы у вас с мамкой не родился! – резонно возражает сын.

Возле подсобки на подоконнике притулилась влюблённая парочка: Элька Цырбеева из операторов централизации и электромонтажник Данька Калинин. Они неразлучно загуливают ещё с прошлого года и все к ним привыкли, как привыкают к неотъемлемой части интерьера – люстре или вешалке. Цырбеева откровенно недолюбливает комендессу. Тайком она отзывается о Баяновой, как о «жирдяйке» и «барже», вечно щеголяющей по общежитию в обтягивающей одежде.

– Наша Бабайка-жирдяйка шлёпает, – Эльку бесит, что возлюбленный Данька тоже по-кобелиному смотрит на проступающие под спандексом плавки Северины. – Одевается как тамблер-гёрлз из деревни «Синий лапоть». Чего вы сохнете по ней, дураки? Прёт от неё, как… от телятницы! Духами-палью, хлоркой и тухлыми трусами!

Цырбеева притворно зажимает носик. Её Даньке, напротив, кажется, что от Баяновой исходит богатая палитра совсем иных ароматов. Не хлорка и не пот, это точно. Скорее, от Северины пахнет горячим молоком, полевыми цветами, ванильным печеньем и таинственной сладостью взрослой женщины, которая с самого утра крепко стянута шелковистыми трусиками и лосинами из спандекса. Все эти запахи очень в тему, но Данька мудро молчит, дабы не злить ревнивую Эльку.

В разные годы случалось всякое. Отчаянные студенты, переполненные гормонами, делали попытки подружиться с комендессой поближе – обаять, охмурить, завлечь крепкую и интересную Баянову. Доходило до личных драм, откровенных признаний и прочих шекспировских страстей. Неоднократно Северина получала от подопечных предложения интимно-любовного плана, но всегда ровно, почти по-матерински отвечала влюблённым студиозусам:

– С вами, клопами, спать – только чесаться… Нашёл подружку, балда! Моему старшему сыну двадцать один, младшему – восемнадцать, а тебе? Марш в кубрик и люби Наташку из параллельной группы, чудо моё.

Достигнув буфетной, Баянова мельком глядится в зеркальную дверь и наконец-то обнаруживает беспорядок в своём туалете. Едва она водворяет подол свитера на законное место, прикрыв сексуально-упругую складку трусиков, вдогонку несутся шаги и злобный девичий вопль:

– Северина Марковна! Это что? Это как понимать?

К пухлой блестящебёдрой комендессе спешит третьекурсница Вита Городейкина из четыреста четвёртой «раздолбайской» комнаты. Склочная и шлюшистая, на первых двух курсах она обитала где-то в городе на квартире у немолодого сожителя и в общаге не появлялась. В нынешнем сентябре идиллия кончилась, дольче Вита приплелась с манатками на Канатчикову дачу. Она вечно конфликтует с администрацией, обожает качать права и скалить зубы.

На ходу Городейкина потрясает длинной поролоновой лентой. Эти ленты после занятий обнаружились повязанными на дверные ручки нескольких комнат четвёртого этажа.

– Что это, Северина Марковна?

Невозмутимую Норд-фройляйн забавляет показное бешенство Виты.

– Этую лапшу, доченька, я с утра повесила всем, кто не утеплил окна, – поясняет она. – Тепло беречь надо, а то мозги выдует.

– У нас скотчем заклеено, между прочим!

– Скотчем, Вита, ты трусы себе будешь заклеивать, если порвутся, – веско и ехидно говорит комендесса. – А на окне ваш скотч продувает, лапонька, понятно? Я топлю за порядок, сквозняки и насморки мне тут не нужны. Будь добра, прокачай окошко!

– Постойте-ка, Северина Марковна! – тут же вцепляется Вита, накручивая себя. – Откуда вы знаете, где утеплено, а где нет? Значит, пока дети были на занятиях, вы без спроса входили в их комнаты? Вторгались в личное пространство учащихся?

Случайные свидетели замечают, что Северина Марковна начинает свирепеть. Внешне это ничем не выдаётся – та же лёгкая улыбка, тот же ехидный взор. Но если Северина начала звать общагу не Канатчиковой дачей, а «объэктом», это верный признак, что она в ярости. Комендесса считает себя вправе открывать любые комнаты для инспекционно-проверочных нужд и ей безразлично, есть там кто-то или нет.

– Именно этое я и хочу сказать, Городейкина. Я отвечаю за «объэкт» и я захожу куда мне надо, когда мне надо и сколько надо. Кстати, «бычки» у вас на подоконнике я тоже видела, солнышко…

Северина укоризненно качает русо-мелированной головой.

– Моли Бога, Вита, чтобы я тебе про них больше не напомнила. На моей памяти в общежитии уже было два пожара. Тушить третий отправлю тебя.

– Это не наши окурки! – Городейкина понимает, что отпираться нелепо, но по стервозности характера не уступает Баяновой. – Ваш слесарюга, наверно, оставил!

– Не гони пургу, мимишка моя. На ваш четвёртый Затухаев сегодня даже носа не совал. И он не курит дамский «Ротманс», в отличие от некоторых. Ещё раз найду бычки – выселю весь номер и рука не дрогнет!

– Я в суд подам! – вдруг взвивается Вита. – Вы без разрешения входили в моё помещение!

В коридоре возникает тишина. Слышно лишь дыхание двух разгневанных дам и пение тугого чёрного капрона под подолом свитера у Баяновой. Сопливые студентки настолько часто пугали комендессу судами и крутыми связями, что это даже неинтересно. В чужих вещах комендант никогда не роется, не лезет в сумки и шкафы, зато теперь почти на сто процентов уверена, что бухло в коробках из-под сока Барон припрятал именно у Городейкиной, иначе эта сучка бы тут не суетилась. Дело вовсе не в окне. Вита прибежала выяснять, не пронюхала ли Баянова об алкогольной нычке в четыреста четвёртой?

– Подавай хоть в задницу, шайбочка, – Северина Марковна пожимает круглыми плечами. – Два предупреждения я тебе уже выносила. Не утеплишь «объэкт» – поедешь на улицу. И плевала я на этие твои понты.

Крысиная мордочка Виты покрывается пятнами.

– Думаете, у вас сын мент, дак и всё можно, да?

За мамину честь сыновья Антон и Ростя вмиг разнесут всю Канатчикову дачу по кирпичику, но Северина никогда не жалуется детям на свои мелкие служебные неурядицы. Она капитан этого флагмана и привыкла решать все вопросы сама.

Ответить Вите комендесса не успевает: на её ядерном бюсте вдруг включается мобильник в чехле, подвешенном на кожаный шнурок. Момент как нельзя более удачный, звонит директор колледжа Подъяков. Комендесса Северина Баянова – единственная из персонала, кто осмеливается «тыкать» его августейшей особе. Двумя пальчиками она подносит трубку к аккуратному ушку:

– Баянова слушает. Алло? Здрасте, Алексей Игоревич. Здоровье моё как? Поясница – нормально, давление сто тридцать, чирьев на жопе тоже нет. Не мучувай уже пожилую даму, говори, зачем тебе понадобилась? Новую девочку надо пристроить? И куда я её? С собой, что ли, положу?

Всем корпусом Северина оборачивается в сторону будуара, словно прикидывая, разместится ли там с неизвестной сверхплановой девочкой.

– Никак не выйдет, Алексей Игоревич… С собой мне её положить не выгорит, говорю! Я ж её в первую ночь сиськой насмерть придавлю.

В подтверждение комендесса на глазах у Виты поддёргивает сквозь свитер свою необъятную грудь, будто проверяет, надёжно ли состыковались две МКС. Лёвка Пичкин с отцом восторженно наблюдают с вахты за её телодвижениями.

– Ну некуда, некуда, Алексей Игоревич! Что, совсем плохо? Ревёт девочка? Жить негде? Дай послушаю? Где ревёт? Не слышу.

Мстительная Северина смотрит на Городейкину в упор, продолжая медово разливаться в трубку. Все знают, что в запасе у комендессы всегда есть несколько тщательно оберегаемых лишних коечек. Но попасть на них без огромного блата даже не рассчитывай.

– «Очень хорошая девочка», говоришь? Как зовут? Лена? Второй курс? Ну что ж нам делать-то с тобой, Лёша… Тут у меня в четыреста четвёртой вроде как место освобождается, Городейкина съезжать хотит… Погоди-ка, уточню.

Прикрывает трубку пухлой ладошкой, кареглазо подмигивает Вите:

– Съехиваешь, девчуля? Или всё-таки сначала окошко утеплишь, а потом подумаешь?

Вита резко отворачивается и уходит вверх по лестнице, хлопая себя по худым коленкам поролоновой колбасой. Похоже, окно в четыреста четвёртой всё-таки будет «прокачано», в чём комендесса и не сомневалась.

– Ладно, Алексей Игоревич, присылай этую свою Лену, – рокочет Северина Марковна. – Лишь бы она мне тута больше двойни не рожала и больше Затухаева не пила… ха-ха-ха! Поищу в «золотом фонде». Завтра жду, до свиданьица, Алескей Игоревич.

***

Норд-фройляйн плывёт дальше. В Красном уголке заседают «анти-смартфоны» – группировка Ильяны Музгаевой. Дети-«антисмарты» исповедуют новую фишку: как можно меньше сетей, как можно больше живого общения. Ильяна девочка умная, упёртая, активная и комендесса ей благоволит. «Антисмарты» проводят всякие устные игры, литературные викторины, запрещают друг другу пользоваться подсказками из интернета.

В качестве разминки ребята играют в ассоциации. Развивают логическое мышление и словарный запас.

– Америка? – задаёт Ильяна.

– Голливуд, бейсбол, Пентагон, – отвечают ей.

– Бельгия?

– «Писающий мальчик», пиво, Ватерлоо.

– Органическая химия?

– Углероды, кислоты, полиэтилен.

Кто-то замечает мелькнувшую в коридоре Северину и вклинивается, перебивая водящую:

– Комендантша Северина?

– Жопа, лосины, губы! – не задумываясь, выпаливает кто-то из мальчишек.

Ильяна показывает простофиле кулак, Красный уголок давится боязливым гоготом: услышала Баянова или нет? Северина притворяется, что не слышала. Не без гордости ухмыльнувшись и колыхнув бюстом, она проходит в будуар. Все насущные проблемы решены, очаги конфликтов локализованы, социум Канатчиковой дачи функционирует в штатном режиме, можно и вздремнуть.

                ***

Заперев дверь, выскользнув из влажных трусиков и трескучих электрических лосин, Северина расцепляет объятия лифчика и готовится заснуть – мгновенно, как солдат на позиции, умеющий использовать для сна любую спокойную минуту и любую поверхность. Но для очистки совести она открывает анонимный почтовый ящик «ВКонтакте» – и сон как рукой снимает, а новые стрельчатые брови сурово съезжаются к переносице.

Только что в ящик пришло сообщение:

«Барон со своим шалманом собираются сегодня бухать в подвале, у них есть ключ. Там же у них закладка дживика».

Ещё не успев дочитать, комендесса натягивает на себя только что снятую одежду. Лосины чувствительно и привычно сдавливают расслабившуюся было промежность.

Северина пока не знает, где третьекурсники могли раздобыть ключ от подвала, но в принципе это возможно. Один ключ висит на вахте, второй у слесаря Затухаева, третий у неё самой, четвёртый – у сантехника Грачёва. Обдурить вахтёршу и увести со стойки ключ можно в два счёта, изготовить копию в замочной мастерской хватит какого-то получаса. Впрочем, зачем им мастерская? За пузырь водки тот же Затухаев любую железку выточит.

Что такое «дживик», а также «спайс», «микс», «рега», «россыпь» и «легалка», Северина тоже отлично знает. Наркотические закладки в подвале Канатчиковой дачи ей абсолютно ни к чему.

«Подвал большой, закладку можно сунуть где угодно. Вот этое номер! Неужели придётся звонить Антохе? У них в уголовке есть специальные собаки… нет, сначала всё-таки сама проверю!»

В мягких тапочках Северина крадётся в глухой аппендикс коридора к подвальной лестнице. Глядит на уходящие вниз ступеньки, прислушивается, размышляет. В цокольный этаж общаги ведут две двери – внутренняя и уличная. Через коридор сюда много не пошастаешь, рано или поздно вахтёрша заметит движуху. Если внизу затевается какая-то пакость, организаторы наверняка пользуются уличным входом. Значит, от неё и подделан ключ. Давно бы пора замуровать ту дверь, жаль, по плану эвакуации она числится запасным выходом на случай пожара.

«Спасибо анонимному ящичку, – думает Северина, спускаясь по лестнице. – Сейчас бы такой гадюшник у себя под носом проморгала! Письмо наверняка было от Музгаевой, она девка наблюдательная. Что делать? Вызывать Затухаева на ночь глядя, чтобы срочно менял замки в подвале?»

Дверь в цокольный этаж заперта. Звякнув связкой ключей и протиснувшись в проём, Северина Марковна зажигает свет на щитке. Подвал состоит из анфилады помещений с низким потолком, пол выстлан кусками старого линолеума. Здесь располагаются слесарная мастерская, бойлерная и всякие хламовки. Грудами лежат сломанные кровати, оконные рамы, дверные коробки, тумбочки, дверцы и полки, которые Затухаев должен ремонтировать, когда не уходит в запой. Запасные трубы, раковины, вентили, фитинги и отводы, вытяжные короба… чёрт, чего тут только нет!

– Целую опиумную плантацию спрятать можно! – выносит резюме комендесса. – И кабак с канканом впридачу.

В глубине души Северина лелеет надежду выиграть городской грант и отгрохать в угрюмом подвале шикарный спортзал, с комнатой для аэробики и теннисными столами. Жаль, санэпиднадзор зарубит благое дело на корню: без нормальной вентиляции и водослива здесь открыть ничего дадут. Спортзал – место с массовым пребыванием людей, к нему столько требований по гигиене и безопасности, что повеситься легче.

Лавируя между кучами столов и баррикадами коек, полная Северина спешит к уличной двери. Дёргает за ручку – заперто. Правильно, не дурак же Барон держать двери нараспашку. Может, сабантуй намечен на ночь, а может, вообще на завтра? И как теперь поступить комендессе, получившей оперативную информацию о наркотиках? Притвориться оконной рамой и залечь в засаду?

Сзади доносится какой-то звук. Северина смотрит в сторону мебельной рухляди. Низко висящие лампочки бьют ей прямо в глаза.

– Эй, есть тут кто? Покажитесь, всё равно найду, челики!

И вдруг в подвале гаснет свет.

***

Всё погружается во тьму. Значит, кто-то добрался до щитка и дёрнул красную рукоятку. Такого поворота Северина не ожидала, но у неё на груди висит мобильный телефон, а в телефоне есть опция «фонарик».

– Что этое за хрень? Или пробки вышибло?

Ей мерещится или кто-то дышит в темноте? Кто-то шевелит расколотые столешницы, скользит по битому линолеуму? Нащупывая телефон в чехле, Северина вслепую делает шажок, другой… сейчас она должна схватиться за крайнюю коечную баррикаду. Но тут на неё набрасываются со всех сторон, а под колени ударяет что-то мягкое. Даже не взвизгнув, тяжёлая и обильная комендесса рушится на пол всей массой.

Как и большинство крепких тучных людей, Северина Марковна – опасный противник, пока твёрдо стоит на ногах, однако в партере она практически беспомощна, ей мешает вес собственных ляжек, бюста и задницы, её одолевает одышка, а бешенство не даёт сосредоточиться.

Сверху на Баянову навалилось не меньше четверых молодых и ловких врагов, они подсвечивают себе точечным фонариком и роли у них чётко распределены: двое держат Северину за ноги, двое затыкают тряпкой рот и выкручивают руки.

Поверженная комендесса злобно ворчит. Тряпка-кляп отдаёт запахом юной сучки, созревающего тела и буйных половых фантазий. Этот терпкий привкус ни с чем не спутаешь: судя по всему, наглецы запихнули ей в рот чьи-то женские трусики. Возможно, даже не одну пару.

Спустя пару минут беспорядочной возни невидимые противники туго скручивают жаркую комендессу по рукам и ногам, а в качестве финального аккорда обвязывают глаза капроновым чулком, второй натягивают ей на голову до подбородка и улетучиваются из подвала, будто их и не было.

«Норд-фройляйн, Норд-фройляйн,

По рукам-ногам связайн!

Норд-фройляйн, Норд-фройляйн,

Вот и кляп теперь жевайн!»

Связанная Северина Марковна приходит в себя довольно быстро. Кругом кромешная темнота, рот полон чужих трусов, глаза сдавлены чулочной повязкой, нос сплющен, руки заломлены, капроновая маска противно цепляется за ресницы и свежевыщипанные брови. Баянова понимает, что напавшие могли запросто изнасиловать её, но настолько далеко заходить они побоялись: это будет откровенная уголовщина. Ребятки-ублюдки ограничились полушуткой-полупредупреждением.

Баянову не покидает чувство, что одной из нападавших была девушка. Она даже догадывается, кто именно. Не её ли чулки и трусики сейчас опутывают голову Северины Марковны?

Северина лежит на животе с задранным свитером, её руки связаны назад, а к ним шнуром привязаны лодыжки согнутых ног. Коленки размером с тыкву бесцельно колотятся по линолеуму – пленница тщетно силится их разнять, но бёдра и голени тоже схвачены шнуром. Верхняя часть её наряда пребывает в страшном беспорядке, ворот свитера съехал с плеч, обнажив грудь почти на две трети.

Вздохнув через вонючий кляп, комендесса слабо ворочает по полу толстыми ляжками, затянутыми в чёрные лосины – проверяет крепость своих пут. Затем на пробу дёргает локтями – и …

– Ыыыыырррууу!

В паху Северины возникает гадкая возбуждающая боль, словно её ткнули между ног вязальной спицей. Женщина ещё не может понять, в чём дело. Отдышавшись, она вновь дёргает руками, петли на запястьях хрустят от напряжения – и боль в промежности повторяется, едва не пробурив ей трусики насквозь.

– Уууууыыыыррр!

Кажется, шнур от её рук и ног налётчики продели между бёдер и завязали на животе. Неужели порнографического кино насмотрелись? Это очень подлая и нечестная петля, возможно, уместная для шлюх, но неприемлемая для порядочных комендантш. Она с такой силой впивается в интимное место Северины, что при каждом вздохе пленница испытывает чудовищную боль и в завязанных глазах у неё вспыхивают красные узоры.

«Вот этое меня спутали! – морщась, думает комендесса. – Засадили верёвку в самое «не хочу». Разве можно так мучувать старую женщину? Ах ты, Городейкина, жаба подколодная! Отыгрались за сегодняшнее? Заманили, провели как последнюю дуру… Но значит, ключ от подвала у них действительно есть».