Сошествие/Descensus

Прогуливаясь перед полётом по венским улицам, он наблюдал как позолота с резных вывесок отражается в золоте головок нижнеавстрийских официанток, и оттуда стекает солнечным кружевом, озаряя мостовые славной имперской столицы. Слышал как отдаётся эхо многочисленных туристических каблуков в залах музея истории, чьё величие и слава покоится на выстреле Гаврила Принципа. Он глазел на кондитерские, где в дерзком великолепии на антикварной посуде, назло прошлому и невзирая на проигранные войны, красовался торт Sacher. В толпе туристов перед Cafe Hawelka на Dorotheergasse полковник де Вилье вполне осознавал, что империи никогда не умирают, поскольку истинное величие потерять нельзя. Как нельзя потерять белое облако купола здания в стиле барокко, плывущее над прекрасным голубым Дунаем, чьи ласковые волны, покидая зелень шварцвальдских лесов, будут темнеть и темнеть, пока не превратятся в грозное чужое Чёрное море.

Зелёные кованые столики с полукруглыми стульями кофеен-кондитерских радушно принимали в свои объятия пёстрый человеческий поток, состоящий из туристов, мелких воришек и некоторого количества людей с размытой биографией и цепкими взглядами. Бывшие шпионы, оставшиеся без работы и дела после того, как потеряли своих врагов, вели себя как сводники с автовокзалов. Этот винегрет «бывших» позабавил де Вилье, напомнив ему фильмы Бергмана и легенды, которые рассказывали все разведчики мира в те времена до падения Стены, когда всё было проще, хотя и не так наивно, как это кажется нам нынешним.

В самой глубине кофейни, сидя лицом ко входу, его ожидал Кукловод. В его спокойно сложенных ладонях между пальцами застыли серебряные чётки, а беспокойные глаза спрятались за квадратной оправой чёрных солнцезащитных очков Ray Ban. С седыми редкими волосами, аккуратно зачёсанными, с лицом более добродушным, чем нужно, в безупречном крахмальном воротничке, чуть смягчённом капелькой чистого дезодорированного пота, увидев его, он растянул губы в целлулоидной улыбке и сердечно, а посему неискренне, ответил на рукопожатие полковника.

Кукловод и де Вилье дождались, чтобы забегавшаяся за день официантка приняла заказ, а затем без ненужных вступлений приступили к составлению списка пушечного мяса. К составлению списка тел, имеющих военный опыт и готовых на все, списка тех, которым терять нечего и которые готовы заложить жизнь свою за сберегательный счёт, открытый на их имя в той стране, которую они укажут. В качестве приманки решено было также упомянуть повышение в чинах и дальнейшее сотрудничество.

– Для тех, кто выживет! – беззвучно хохотнул Кукловод с которым у де Вилье давно сложилось полное взаимопонимание, несмотря на то, что Кукловод по-французски говорил плохо, а по-английски ещё хуже.

Деньги не давали возникнуть между ними стене непонимания – так себе однажды объяснил этот феномен де Вилье. Было решено, что люди Кукловода начнут вербовку в Боснии и Сербии. За каждого человека следует награда, ведь правительство Французской Республики умеет быть (опять смешок) благодарным. Войны не прекратятся никогда, они лишь меняют свой облик, их, что бы там ни думали янки, ведут и выигрывают люди, а не компьютеры.

– Местом назначения будет Заир, а с электричеством там проблемы, не говоря уже об интернете! – усмехнулся де Вилье, подчёркивая, что секретность миссии будет обеспечена.

– Зато бриллиантов там с лихвой! – добавил Кукловод.

Транспорт и вооружение решено было сделать заботой Кукловода: ему доставят столько средств, сколько он посчитает нужным заявить. Всё необходимо делать очень тщательно и очень осторожно, – предупредил его де Вилье вполголоса, исподтишка наблюдая за лицами, сидящими за соседними столиками.

– В год выборов любой скандал может быть судьбоносным. Ни один след не должен вести к западным властям. Если что-то вскроется, то ответственность должна лечь на плечи кого-то, кто связан с Балканами.

Для надёжности Кукловоду следовало бы установить контакты с сербской службой безопасности. Те, возгордившись, что их высоко ценят и что им доверили тайну, таким образом, будут считать себя партнёрами, что очень будет кстати, если что-то пойдёт не так. – Они не побрезгуют никакой работой, – продолжил полковник голосом человека, которого опыт научил, что деньги если не стирают полностью границу человеческой порядочности, то значительно её уменьшают. – А если всё же не согласятся, то можете обратиться к другому балканскому народу, указав, что их враги или союзники отказались: обычно этого достаточно, чтобы получить расположение и тех, и других. В остальном, они и так жаждут оказать нам любую услугу, так как думают, что в какой-то момент им за это воздастся. Они никогда не понимали и не верили в то, что для цивилизованной Европы всё они – на одно лицо: ничем не примечательные, едва приученные к порядку и окультуренные дикари – сказал полковник, обмениваясь с Кукловодом понимающими взглядами.

– Цивилизованные народы вовсе не должны держать слово, данное дикарям.

Кукловод кивнул, соглашаясь и улыбкой скрепил договор. С мусульманами, хорватами и сербами он работал часто и умел делать это безукоризненно:

– У нас у всех одна мать, просто она по ошибке отдавалась разным отцам – втолковывал он людям, с которыми вёл свои дела и которым никогда не глядел в глаза, ограничивая контакты вялым пожатием руки в которой спящей змеёй грелись серебряные чётки. На встречах Кукловода и его так называемых партнёров, интересных той пёстрой незначительностью различий, которая толкала их уничтожать друг друга, споров не было. В работе с ним они применяли уроки, полученные на западе и исходили из сходства, а не отличий, которые хранили в сердце своём как память о единокровном сиротстве.

Де Вилье, вынимая одну за другой сигариллы из пачки и уничтожая их в пепельнице после пары затяжек, подал знак, что встреча подходит к концу. Кукловод хоть и был ему в чем-то близок и понятен, но был также невыносимо противен: простой работорговец без собственных идей и убеждений, человек, верить которому нельзя. И пусть после долгих лет сотрудничества сугроб недоверия подтаял, но всё равно между ними было достаточно холодной осторожности. Кукловод же с приклеенной улыбкой глядел на полковника, окутанного дымом уничтожаемых им сигарилл и презирал за высокомерие, которое он считал слабостью, за стремление придать себе больше важности, чем есть на самом деле и за барскую надменную глупость человека, уверенного в ничтожестве мира, огромного и чужого, находящегося за оградой европейского уютного изолятора.

Кукловод также не питал особой симпатии ни к своим согражданам и соотечественникам, истинным компатриотом он считал личный денежный капитал, хотя иногда в глубине души и признавал, что хотел бы быть изначально частью европейского дивного и стерильного мира, что заставило бы де Вилье общаться с ним на равных. Это желание – встать вровень с миром сильных чувствовалось во всем: в поведении, одежде, даже в этих нарочитых киношных очках. Но, увы, беседы наподобие этой, снова и снова убеждали Кукловода, что ни он, ни его дети никогда не смогут преодолеть этот незримый и такой крепкий и ощутимый барьер. И дело – не в деньгах, врёт капитализм об обществе равных возможностей. Впрочем, к черту капитализм и дивный мир, создаваемый им.

Закончив встречу, мужчины попрощались равнодушно и расстались с видом случайно встретившихся едва знакомых людей. Де Вилье посмотрел на часы Patek Philippe — до рейса было свободных ещё часа три. Размеренными шагами, мало отличаясь от обыкновенных туристов, полковник легко смешался с толпой: тень в море подобных. Утонув в море престарелых пар, наконец-то осуществивших мечту повидать мир, закрутившись в вихре разноцветных рубашек, японских камер и путешествий в кредит, де Вилье продвигался вперёд, морща нос от запаха потных тел и их затхлых тривиальных желаний и радостей.

Покинув пёструю смесь людей и языков, Кукловод, отыскал на парковке за автостанцией свой зелёный металлик Mercedes Benz Karavan, где ожидала его крупная, может даже полнее чем нужно, блондинка, чьи волосы также были чуть светлее, чем нужно, а толстая змейка золотой цепочки на груди чуть желтее, чем следовало бы. Это была супруга Кукловода, а на заднем сидении томились два черноволосых потных мальчугана. Не обращая внимания на извинения мужа, она завела какую-то свою историю, то укоряя его, то рассказывая о своих покупках. Кукловод сел в автомобиль, погладив детские головы мальчишек с той нежностью, на которую он, по мнению де Вилье, не был способен, и двинулся домой.

Подобно тому, как обманный мир заменил правдивую войну, так и лживые военные идеи стали частью реальной жизни. Для Срджана, Мрджана и Младжана – детей, сформировавшихся и возмужавших на войне, в этом мире подразумеваемой лжи не было места. Их самих, их имена и лица мир стремился забыть, как чуждых подкидышей. Их вынуждены были терпеть, но их стыдились и терпели, когда не удавалось скрыть от дорогих неожиданных иностранных незваных гостей. Поначалу они не хотели смириться с такой ролью. Они не считали свою молодость унизительной. Это были страшные времена, оставившие страшные воспоминания, которые хотелось забыть как кошмарный сон, но это была их молодость, за которую сейчас, так навязывало им общество, они были должны каяться и считать преступной. Ими перестали гордиться и перестали ставить их в пример, хотя раньше носились с ними как с полковым знаменем. Они уже не удивлялись натыкаясь на отказ, где им предлагалось потерпеть и подождать, они уже привыкли к бегающим глазам и неуверенным слова, что всё наладится и вернутся старые добрые времена. Они больше не хмурились, когда вчерашние приятели совали им в их ладони, вспотевшие от стыда, мятые купюры в ответ на их просьбу о работе, в ответ на их дружески протянутую руку. Они стали привыкать к новым правилам игры этого нового мира, в создании которого когда-то сами принимали прямое участие. Он был плох, несправедлив и несовершенен этот мир, поэтому они не имели прав и оснований гордиться результатом своих трудов.

По приезде в Сербию они делали то, что, по их мнению, умели делать лучше всего: подрабатывали вышибалами в ночных клубах, публичных домах и на дискотеках, корешились с бандитами или с теми, кто воображал себя ими. Вечно полупьяные, окружённые проститутками всех мастей, которых они защищали, они остро ощущали собственную продажность. Будучи ещё молодыми, они на жизнь смотрели всё повидавшими пожившими глазами, которым знаком запах страха и бремя зависти. Зависти к тем, кто прожил свою молодость достойнее и лучше. Наступившее ожидаемое завтра застало их врасплох, сбило их с толку и оказалось, что желание пережить военную ночь и встретить победное утро не награда, а суровое наказание.

– И что теперь? – спросил Мрджан, потягиваясь так что заскрипел деревянный расшатанный стул.

– Говорят, что собирают отряд в Африку – продолжил Младжан. – Слышал пару дней назад от Жёлтого, ты его должен помнить, он служил с нами, но был комиссован из-за грыжи, хотя на самом деле дал на лапу докторам, так вот, он всегда во что-то ввязывается. – Какая ещё Африка, какой отряд? – заинтересовался Мрджан. – Срджан, ты веришь вракам этого придурка?

– А чему тут не верить? – ответил Срджан, взглянув на братьев Делич. – Если бы он сказал, что ему предложили какую-то достойную работу, я бы не поверил, но ведь нас приглашают на бойню, так что вполне вероятно, что всё это правда.

– Да оставьте вы всё это, отряды и Африку, ну хотя бы ты, Срджан! – выпрямив больную спину, в разговор вмешался хозяин буфета Миле, всё это время их внимательно слушающий. – Мало ли вам было в жизни бойни? С ума посходили, мать вашу, идите разгружайте уголь, всё лучше, чем сдохнуть у чёрта на куличках ни за грош. – Вот, значит, как говоришь, Миле. Уголь лучше, чем сдохнуть у чёрта на куличках. А вот скажи мне честно, что может быть хуже нашего нынешнего положения и что, по-твоему, нас ждёт, если мы останемся здесь? И как сейчас живут остальные, те, кому были нужны тогда? Читают лекции по Оксфордам задрав носы и о нас забыли напрочь. Не думаешь ли ты, Миле, что нас ждут большие пенсии и торжественные линейки в школах, где мы будем рассказывать детишкам воспоминания о войне, как, например, уже лет пятьдесят рассказывают твои старики, после чего их, вручив им путёвки, отправляют на лечение в пансионат? А может, ты найдёшь нам работу? Нашёл ведь своему Васе. Вот ты сюда таскаешь портреты Караджича, а сын у тебя в кантональной полиции, которую создали те, с кем он когда-то боролся. Как же меня от вас тошнит, разжиревшие ондатры! – рубанул в ответ Срджан резко и сразу же замолчал, стиснув зубы, как всегда делал в минуты приступа злости. – Да что со всеми вами сегодня, уже и слова нельзя сказать! всё, валите по домам, довольно! – буркнул Миле, кидая на барную стойку грязную тряпку и собираясь закрыть буфет.

Вечернее препровождение Срджана, Мрджана и Младжана всегда заканчивались одинаково – недоумением от бессмысленно проведённом времени и отвращением к новому дню, который, несмотря ни на что, всё же маячит впереди. Не сказав ни слова в ответ (а к чему лишние слова?) они встали и вышли в ночь, где молча распрощались, зная, что вечером встретятся на том же самом месте, и потечёт привычный, скучный и бессмысленный разговор.

Влажная земля грунтовой главной улицы столицы Республики Сербской мягко пружинила, налипая на подошвы. Так и они вляпались в собственное прошлое, которое на них оставило свой след и въелось в них настолько, что они не могли отмыть эту липкую рельефную печать. Воспоминания же были хоть и надоевшими, но их личными. Они не содержали в себе сюрпризов и неожиданностей, а если и приносили боль, то эта была ожидаемая привычная боль, иногда даже желанная.

Срджан Малешевич, в прошлом надежда кафедры всемирной литературы, майор армии Республики Сербской, был уверен, что Африка куда более реальна, чем этот тёплый вечер. Он видел своё будущее, там далеко на юге так ясно, что не обернулся, когда братья Деличи помахали ему на прощание. Он шёл на съёмную квартиру думая свою думу и судьба в образе хромого пса, сунулась было скуля предупредить его о грозящем одиночестве, но Срджан, не обращая внимания, обошёл пса и продолжил свой путь, с которого уходить было уже поздно. Слишком поздно.

Слухи не обманули. Африка действительно была. Чёрный континент расположившись далеко на юге не только был вполне реален, но и ожидал их, настойчиво к себе призывая. Со всех сторон доносились вести. Никто не знал, откуда ползут слухи, кто их распространяет. Они просто приходили: невидимые вестники доносили таинственные и неясные послания в места, где собирались всё те, кто оказался на обочине жизни. Не было ни одного кабака или ночного клуба, куда бы не просочились слухи, представляя собой волшебное решение, которое всё может изменить. Слухи был билетом, дающим возможность одним ударом, одной поездкой поставить крест на бедах и унижениях, на скуке и отупении. Забытые всеми ветераны подмигивали друг другу молодо, как носители некой скрепляющей их воедино тайны, которой высокомерным штатским не понять. Даже боль утихла, исчезла где-то, затаилась. Масштаб слухов рос не по дням, а по часам: золота столько, сколько каждый сможет унести, деньги, чины и новые должности, а те, кто после столь лёгкой победы скажут, что с них довольно, получат и землю в желаемом количестве и людей для её обработки. Они уже видели себя владельцами собственных усадеб, которые они, словно в фильмах, будут объезжать на резвом коне, улыбаясь по-голливудски заходящему солнцу.

Слишком прекрасная, чтобы быть правдой, сказка о прощении грехов предлагалась им как награда за всё пережитое. Наконец им показали то, о чём каждый из них сокровенно мечтал.

Они убеждали себя, что ещё не всё потеряно, что-то, что научили они в бетономешалке войн, куда их затянуло против их воли, не было бессмысленным и кому-то пригодилось. Носители тайны, которых ныне было легко распознать по изменившимся жестам и взгляду, после пары опрокинутых рюмок начинали вспоминать своё военное ремесло, рассказывая даже то, что делать никогда не делали и не умели. Они подбадривали нерешительных, убеждали слабых, злили высокомерных, и знали – их время пришло. Им дан Великий Шанс.

Когда алкоголь и военные байки разбудили спавшую в глубине их сердец надежду, с ней проснулось и желание борьбы, желание жить на полную катушку, желание счастья. Они взглядом ощупывали публику, останавливаясь на каждом мало-мальски серьёзном незнакомце, спрашивая себя не тот ли это давно ожидаемый заморский агент, нуждающийся именно в них. Они легко убедили себя в том, что кто-то там знает о них всё, что таким, как они, ведут счёт, наблюдают за ними и берегут для них место в невероятной истории, масштабней, чем сама жизнь. Они вспомнили, что их учили тому, что история намного важней, чем сама жизнь, которая, впрочем им и так давно не принадлежала, так же как и они ей.

Срджан, Мрджан и Младжан историю встретили в привычном будете Барсук, за привычной ракией. С ними в компании сидел Жёлтый – худощавый нервный парень, с слишком быстрыми жестами и взглядом, который скакал ртутный шарик. Слова так и сыпались горохом: – Говорю вам, нет ничего легче, всё люди наши. Мы встретимся с человеком, он вам всё объяснит. Будете работать на какого-то тамошнего Бута, Бату, чёрт его знает. Вы просто погуляете, негры подумают, что вы белые боги и при вашем виде побросают пушки и убегут. Платят очень хорошо, всё, что сможешь унести – твоё. Некоторые из наших уже были, вернулись с карманами полными денег. Он набрал воздуху, чтобы продолжить, но его прервал Срджан: – Раз было так хорошо, чего же тогда вернулись? – Потому что сосунки – уверенно выпалил Жёлтый у которого ответ был уже готов. – Маменькины сынки, говорят, мол, с нас довольно, сыты по горло. Но ты-то со своей командой не таков. Вы-то можете нехило разбогатеть, а ты станешь генералом. А уж девки – масляная улыбочка раздвинула губы – отдаются за горстку песка в пустыне, и каждая вторая – родная сестра Наоми Кэмпбелл.

Жёлтый всё говорил и говорил, расцвечивая прокуренный зал Барсука дивными видениями, и голос его заглушал скептическое покашливание хозяина Миле, грязная тряпка которого натирала стойку упорнее, чем когда либо. Мрджан и Младжан уже чувствовали на своих плечах холод погон, а в руках тяжесть и тепло «калаша». Они, как и Срджан, как любой другой, прекрасно понимали, что большие деньги легко не достаются, но все эти скучные резоны были уже неважны. – Я организую вам встречу с нашим человеком, он всем руководит. Серб из Белграда. У него огромные связи там. Я слышал, что этот тип связан со всем, что делают службы, говорят даже, что у него есть нефтяная вышка в Африке, и поэтому он в таком тесном контакте с тем Бутом. Если вы согласны, завтра можем с ним встретится – частил Жёлтый, избегая упоминать имена.

Срджан, Мрджан и Младжан переглянулись, уже не слушая Жёлтого, который продолжал говорить. Уехать, оставить всё. А всё – это что? Воспоминания, жизнь, которая с каждым днём становится всё более чужой, всё более мелкой и ненужной. Это уже была не их страна, и в ней жили чужие им люди. А там? Может, их там и правда ждёт удача? Там, где ещё есть место для каждого, в том числе, и для них. Где-то, где их имена не значат ровным счётом ничего, где прошлое теряет значение своё, поскольку его больше нет, а будущее не страшит, потому что его не существует. Там есть только настоящее. То настоящее, что сделают они сами. Может, там, где их никто не знает, всё начнётся сначала, и они найдут себя и пойдут на закат навстречу счастью. Почему бы это не могло быть правдой? Может это Великий Шанс. Новое Начало. Возможность уйти не оглядываясь. Возможность не встречаться в зеркале глазами с рожей алкоголика. Возможность не видеть в нем и прошлого наивного щенка. Возможность покинуть все и уйти от себя, забыв нынешнюю жизнь навсегда.

А новая жизнь начнётся там, далеко отсюда, в этой самой Африке, в Заире. Бриллиантовые реки и золотые берега, доступные женщины и податливая власть. Всё как раньше, когда они были молоды, наивны и достаточно безумны, чтобы верить в невозможность поражений, предательств и измен. Всё как раньше, когда они верили, что жизнь и война имеют смысл и оправдывают себя. Может, они даже вернутся. Почему бы и нет? Они будут богатыми, знаменитыми, загорелыми, с кучей денег, в дорогих одеждах и на первоклассных авто. Они будут сидеть перед новыми огромными особняками и плевать на мелких серых людишек, которые будут смотреть на них со страхом и завистью. Всё как когда-то мечтали они, молодые и красивые, отправляясь на фронт в грузовиках, которых девушки усыпали цветами. Тогда даже те, кто, кто не мог или не был обязан стремились надеть форму и вступить в армию, собирающуюся под знаменем, рвущимся в небеса, чтобы отправится на славную короткую войну, которая несомненно закончится победой и нужно успеть стать частью этой славной героической сказки.

И сейчас они мечтали о том, что будет, когда они вернутся. С каким восторгом будут смотреть на них соседские подросшие пацаны. С таким, наверное, с каким они в своё время глазели на соседа Влада, вернувшегося после контракта в Иностранном легионе. Он казался богом – его возил Peugeot, а необычно ароматные сигареты прикуривал от золотой зажигалки Ronson на которой сиял значок с изображением парашюта. Он вернулся и они – вернутся. И всё будет совсем, совсем по-другому. Должны же и они когда-то победить. Невозможно, чтобы вся жизнь была бесконечной полосой поражений и неудач.

Впрочем, иногда холодок сомнений забирался за воротник: – А что, если это всё-таки западня, ловушка? Ещё одна в серии тех, которые удалось едва-едва избежать, унося шкуру? Да, они слышали, что одна группа парней из Сербии поехали в Африку, куда заманил их никому не известный французский контрактник. Но они не слышали, чтобы кто-то сумел вернуться. Холодок сомнений таял после ракии, а в душе пробивались робкие подснежники надежды, ростки желания победить. Победить хоть раз в жизни. Желание требовало веры. Вера твердила, что сказки становятся былью и что свет возможен даже на дне самого глубокого колодца. Они ничего не требовали от жизни, лишь бы была надежда, лишь бы хоть часть её, хоть долька.

Молчание затянулось. Никто не решался заговорить первым. Братья Делич переглянулись, и после согласного взгляда Мрджана, Младжан повернулся к Срджану с вопросом:

– Ну как, кум? мы едем?

Срджан не спешил с ответом. Он, понимая, что у них кроме головы на плечах, которая даже им уже в тягость, ничего нет, но всё же медлил. Окурок тлел в клубах дыма, режущего глаза, а он всё глядел на неоновый свет тусклой лампы, прикидывая. Посидев так с минуту Срджан кивнул головой соглашаясь и Жёлтый с энтузиазмом кинулся их хлопать по плечам говоря, что в таких героях не сомневался ни капли. Он опять начал расхваливать работу и обещать ожидающие их чудеса. Тяжёлый горный ливень неожиданно ударил в окна, заглушив музыку и слова, до которых никому уже не было никакого дела.

На следующих день ранним утром Срджан, Мрджан и Младжан ожидали Жёлтого у привычного Барсука. Они, натощак курили, зажав сигарету жёлтыми зубами, заполняя разговором пустую голову и изголодавшее сердце. Затем слишком быстро ехали вдоль реки Врбас в неудобном и маленьком для них Volkswagen Vento цвета «гнилой вишни», слушая радио, которое всё время включал и выключал сидевший на переднем сидении Срджан, тем самым раздражая Жёлтого, по привычке болтавшего не затыкаясь. Его спутники угрюмо молчали, уйдя каждый в свои мысли и не обращая внимания на скалы среди которых ехали, не видя ни их, ни тонких осин и диких яблок, упорно карабкающихся вверх: корни их висели в воздухе, словно питаясь им.

Мелкая, вся в мутной пене, река Врбас гнала воду по ущелью, оставляя на дне ветки и мусор и выливалось на простор чистой прозрачной рекой детства. Далее в долине, она вновь превращалась в снулую грязную воду, у берегов которой приткнулись ржавые кузова старых автомобилей.

Вдоль русла Врбаса по обеим сторонам побережья ютились маленькие горные хижины, а за ними простирались луга и перелески. Хвойные деревья пятились к неприступным горным вершинам, оставляя пни, которые человек выкорчёвывал, строя свои незамысловатые дома. Утро ещё только начиналось. Ещё у домов были зажжены ночные огни. Ещё клубился в глубине ущелья туман, от которого тянуло прохладой. Привычно ловко объезжая ямы и камни, которых ливень выкинул на дорогу, они ехали так быстро как могли, резко тормозя лишь перед случайно возникшей на их пути тяжелогруженой фурой или каким либо замешкавшимся трактором напоминавшим о том, что от своих поражений сербы, спасались оседлав трактор. Нет, конечно, были и те, кто удирал от огня в дорогом автомобиле, но такие вряд ли знали как горчит истинное поражение. На тракторах же уходят те, у которых кроме земли и могил предков ничего нет. Он долго не решаются покинуть ни одно, ни другое, а уходя уходят окончательно, поскольку зло, прогнавшее их, «обло и озорно, стозевно и лаяй».