Не страшные страшные рассказы

Да и семейство, как ни посмотри, радо: золото и почести льются на них потоком, пока дочь обитает в доме Избранниц. А обитает она там долго, иной раз и до ста лет. Иногда мне кажется, что Повелитель устроил этакую лотерею среди жителей страны, чтобы облагодетельствовать хоть нескольких из них.

Не знаю, не знаю.

Не затеял же он все это ради той крови, что выпускает из девушек? Той крови, которую велит собрать всю до капли и принести ему? Той крови, – и про это мало кто знает – которую он выпивает в одиночестве все с той же брезгливой миной на лиц.

3. Воля Повелителя

Человеческая кровь – удивительно противный на вкус и на ощупь напиток. Впрочем, не думаю, что в этом она отличается от чьей-либо еще крови. И вот сегодня мне опять предстоит это испытание – выпить полный кувшин крови, недавно выпущенной из жил молодой девушки. Мне, который любое мясо предпочитает есть если не хорошо прожаренным, то тщательно протушенным или вываренным. А что поделать? Мне приходится так поступать, чтобы никто не догадался, зачем я все это затеял.

С простым народом все просто – им нравится считать своего Повелителя мужчиной с большой буквы, способным покрывать по тридцать-сорок женщин на раз. Их только радует мой обширный гарем. Они завидуют семьям избранниц и надеются, что когда-нибудь и их конопатая толстолапая девка будет выбрана мною.

При дворе, конечно, знают больше. И, конечно, ходят всякие глупые слухи о ритуале омоложения, о невиданной силе, которую я черпаю из крови девственниц (кстати, не все они – девственницы), о жертвоприношениях неведомому богу… Ну и пусть так. Пусть думают, что такова воля Повелителя. Чем дальше от правды, тем лучше.

В чем же заключается правда? Правда, которую я не расскажу ни солнечному лучу, ни звездной тени, ни дуновению ветра, ни полевой траве? Правда, которую я стараюсь забыть хотя бы на те два-три года, что провожу в покое? Она в том, что выбираю избранниц не я. И выбираю для целей, совсем мне не любых.

Мироздание не терпит таких, как я, – достигших бессмертия и власти, могущих соперничать с богами. И поэтому время от времени появляется девушка, которой суждено родить Избранного – того, кто уничтожит меня. Но я всегда нахожу этих девушек первым. Я мог бы отрубать им головы, и повергать свой народ в трепет. Я мог бы тихо травить их, подсылая бабок-ведуний. Но я избрал другой путь. Я возвышаю их. Возвышаю, предварительно лишая крови, несущей в себе силу, способную меня ниспровергнуть, крови, которую они уже никому не смогут передать.

Все это немного жестоко, достаточно коварно и в чем-то забавно. Вот так и живу. А кровь выпиваю. В конце концов, вдруг найдется какой-нибудь безумный маг, который возжелает влить ее в свои вены? Ну, его к черту, так рисковать!

Для истинных ценителей

Я ни о чем не жалею. Глупо говорить так, когда я навсегда потерял Ее. И все же. Я ни о чем не жалею. Разве только о том, что мне некому рассказать эту историю. Никто не поверит. Так расскажу же я ее своему компьютеру! Текстовый редактор не осудит меня за вранье и не пристыдит за неверность. Ему, пожалуй, придется ко двору даже мой старомодный стиль и некоторая выспренность. Он не назовет меня графоманом. Да я ведь и не графоман. К счастью, у человека может быть в жизни только одна истинная страсть. И  у меня это была – Она.

А началось все в Испании. Я отдыхал там как-то в небольшом городке с некрасивым названием Кальп. Кальп – Скальп, не вдохновляет, не так ли? Я часто подумывал, что куда интереснее и экзотичнее звучало бы название Кальпе. Гласная на конце придает легкость. Да, надо сказать, что по профессии своей я обращаю много внимания на рекламные слоганы. Особенно интересно, когда они множатся на разных языках и порой обретают двусмысленность. Вот и этот слоган я сначала прочитал неверно: FOR TRUE LOVERS OF VINE. Для преданных любовников вина. «Что за чушь!» – не успел подумать я, как тут же понял, что на самом деле следует читать «Для истинных ценителей вина». Все-таки нельзя знать чужой язык, как родной, когда выучил его уже во взрослом возрасте.

Вы чувствуете, что я тяну время? Все никак не могу перейти к главному. Потому что вот-вот должна появиться Она. А я и так не могу Ее забыть. Ни одну из ее ипостасей. От самой соблазнительной до самой отвратительной. Она – моя королева, мое божество, моя властительница. Но все-таки прежде, чем рассказать о Ней, позвольте мне рассказать о себе.

Я разведен. Бездетен. Управляю рекламным агентством средней руки, но довольно известным. Впрочем, не в этом дело.

Я люблю вино. Всегда любил и не считал зазорным выпить бутылочку вечером в одиночестве или в компании с хорошим другом, но уже не одну бутылочку. Поэтому слоган этот, двусмысленный этот слоган, FOR TRUE LOVERS OF VINE завлек меня и я вошел в ресторан. Прошел прямо к барной стойке и заказал бокал красного. Не помню какого красного, помню только, что были в нем кожаные и черничные ноты. Кожаные, как куртка, которую Она повязала на бедрах. Черничные, как Ее темные глаза. Пьянящие, как Ее улыбка. Она подошла к стойке уверенной походкой женщины, знающей, как она хороша.

– Что вы пьете? – спросила Она.

Я ответил. Как странно, что я не помню, что ответил тогда, ведь это так важно.

– Мне того же, – кивнула Она бармену.

На каком языке Она говорила? Не имеет значения. Я понимал Ее, Она понимала меня, а бармен наливал то, что надо. Мы выпили раздельно, потом заказали еще по бокалу и выпили вместе, за знакомство.

– Поедем ко мне? – сказала Она, и это прозвучало так естественно, так невинно… Я кивнул. Она надела куртку и двинулась к выходу. Я заплатил за обоих. Впервые я ехал на мотоцикле сзади, обнимая Ее крепкую, но в то же время тонкую талию. Ее медно-каштановые волосы, ниспадающие из-под шлема на спину, щекотали мне губы и нос. Я был сражен, я был влюблен, я был опьянен.

Мы остановились  у каких-то апартаментов, довольно дорогих с виду. Ворота открывались по отпечатку большого пальца, что показалось мне несколько чересчур.

Квартира ее была наверху. Не очень большая квартира, с широкой, заставленной растениями в кадках, террасой. Она открыла бар, сказав:

– Сейчас ты попробуешь нечто повкусней, чем то пойло в баре.

Вино оказалось действительно великолепным. Как и ночь после. А на утро, растрепанная и бледная, Она бесцеремонно выпроводила меня, сказав на прощанье, что я всегда могу встретить Ее в том ресторанчике.

– Если, конечно, ты и вправду истинный ценитель, – усмехнулась Она на прощанье.

И наступило похмелье. В первый раз в моей жизни – а у меня было много женщин – я тосковал. Мне было плохо, тошно, отвратительно без Нее.  Меня физически придавило, словно Она напичкала меня дешевым суррогатом,  а не изысканным напитком.

В общем, чтоб не тянуть резину, я в тот же вечер снова был в ресторанчике.

– Дайте мне вашего лучшего белого, – попросил я бармена.  Лучшее белое пахло сеном и пилось, как чистая вода. Ко второму бокалу явилась и Она. Или то была не Она? Легкая тоненькая натуральная блондинка в очень дорогом брючном костюме, с экстравагантной бижутерией на изящных запястьях и тонкой шее. Но, конечно, это была Она. Как я мог забыть этот глубокий голос, аромат этой кожи, эти губы, эти слова:

– Мне того же, что пьет этот господин. Ведь ты не возражаешь? – И я не возражал.

Все те же апартаменты, та же терраса, то же предложение выпить чего-то получше, чем в ресторанчике. Бутылка очень дорогого белого. Я не буду называть цену – мне и без того никто не поверит. И ночь, чудесная, тягучая и обволакивающая, как драгоценная амбра.

И так мы встречались почти три недели. То Она была рыжей, то блондинкой. А однажды, когда я для разнообразия заказал каву, Она явилась шатенкой. Темные, блестящие, как стекло, волосы были уложены в улитку, а глаза в тот раз были в линзах, или она вообще меняла их постоянно, как губную помаду? Глаза были зеленые в легкую желтую крапинку, словно искрящийся бокал с игристым. И ночь мы провели на террасе, нисколько не беспокоясь, что нас могут увидеть.

Я сделал ей предложение в тот вечер! Она взглянула на меня, как добрый хозяин смотрит на описавшегося щенка.

– Не порть наш вечер. Это ведь наш последний вечер.

И правда, назавтра я улетал домой. Но я готов был поменять билеты, готов был бросить все и навсегда остаться с Ней.

– Ты и так навсегда останешься со мной, – усмехнулась Она. – А замуж я не пойду. Я вечная любовница, а хлопоты и тяготы жизни пусть достаются женам.

Я вернулся в Россию опустошенный, злой, брошенный. И, конечно, запил. Поскольку пью я исключительно вино,  и на все сделки с клиентами приходил трезвый и свежий, учредители прощали мой порок. Но пил я страшно. И вдруг, неожиданно для всех знакомых, бросил. Сколько слухов ходило о моей внезапной завязке! Говорили даже, что я допился до цирроза, сделал нелегальную пересадку печени в Пакистане, и с  тех пор от страха помереть – ни капли.

Но все это ерунда.

Просто однажды я увидел на одном из тех сомнительных заведений, где разливают бурду из бочек все та же надпись: FOR TRUE LOVERS OF VINE. И не выдержал, зашел в этот заплеванный притон. Заказал какую-то «Улыбку красавицы» и выпил морщась от спирта и приторного вкуса ароматизаторов, которые призваны тот спирт забивать.

– Что ты пьешь? – глубокий чистый голос, голос моих снов, вывел меня из забытья. Я поднял глаза. Передо мной стояла женщина, иссохшая от постоянного пьянства. Только веки ее опухли. Волосы были собраны в засаленный тощий хвост.

– Мне того же, – сказала Она бабище за прилавком, и сразу, без всякой паузы: – Поедем ко мне?

– Что с тобой, – спросил я.

– А что со мной? Я все та же, созданная для истинных ценителей, верная своим преданным любовникам, – улыбнулась Она, обнажив редкие зубы. – Просто я всегда такая, как то вино, что предпочитает мой избранник. Это еще что! Видел бы ты сильфид, с которыми водятся любители водки.

Я бежал из кабака. Впрочем, бежал – сильно сказано. Я вышел на заплетающихся ногах в вонючий предбанник, и меня сразу вывернуло, прямо на пол. Кое-как добрался я до дому, обливаясь пьяными слезами, и все так же обливаясь слезами, вынес все свои бутылки на помойку. А было их много – раз пять  с полными сетками я ходил к мусоропроводу.  И с тех пор больше не пил. И больше не видел Ее.

И, если провидение даст мне сил, больше и не увижу.

В Испанию я больше не езжу. Предпочитаю норвежские фьорды. Но даже и там мне иногда попадаются эти манящие заведения, все с тем же слоганом: FOR TRUE LOVERS OF… Может быть, в конце стоит поставить Ее имя? Но я так никогда и не спросил, как Ее зовут. Вот об этом я жалею. А больше – ни о чем.

Новый райский сад

Пахло кислым и острым, как маринованные перцы. Глаза ее были закрыты, лицо стягивала какая-то пленка. И очень хотелось есть. Очень-очень. Пленка на лице мешала дышать, и она подняла рук, чтобы стянуть ее. И тут все вспомнила. Она в спа-центре в отеле. Обертывание из водорослей, очищающая маска на лице, и надо подождать пятнадцать минут. Она, видимо, задремала, и теперь непонятно, сколько ей лежать еще так, завернутой в целлофан. Стоп. Целлофана-то никакого не было. Ничто не мешало ей, когда она подняла руку и дотронулась до маски на лице.

Так. Она провела руками вдоль тела. Тело было липким, а сверху на густую водорослевую основу было насыпано что-то пушистое, неприятное на ощупь, как старая пыль.

– Эй! – крикнула она. Было тихо. Не играла даже обычная для спа-центров расслабляющая музыка.

– Эй! Кто-нибудь! I need help! – неподалеку раздался звук, напоминающий цоканье копыт. Она содрала с лица маску и открыла глаза. Ничего не было. То есть не было красивых гладких стен, душевой кабины, набора баночек, горящих свечей и специально подогреваемого стола. Она лежала на куче мелкой пыли посреди чего-то небывалого.  Вокруг были джунгли. Или не совсем джунгли. Летали яркие птицы. Или не совсем птицы. Цвели буйные цветы. Или же это не цветы? У нее на глазах одна из странных большеклювых птиц, приземлилась на цветок, раскрыла пестрый, как у павлина, хвост, и вдруг цветок опала, а сама птица вросла в ветку и обернулась иссиня-зеленым плодом. Плод повисел-повисел и стал лилово-алым. Откуда-то сзади явился олень о четрех рогах и с пятачком вместо носа и схрумкал ставший уже ярко-алым плод.

Есть по-прежнему очень хотелось. Но она понимала, что окружающих плодов ни за что есть не надо. А надо было смыть с себя эту пушистую пыль вместе с водорослевой основой. Море должно было быть совсем рядом. Потому что очевидно, что водопровода в этих джунглях нет. Она встала и с удивлением увидела, что куча пыли, на которой она лежала, немедленно начала покрываться зеленым мхом. Или не совсем мхом?

Голова заболела от всех этих сложных мыслей. Может быть, она спит? Куда там спит! Никогда она, обычный менеджер по продажам, не придумала бы такой сон.

Она шла, сама не понимая, куда идет, пока не услышала шум прилива. «Значит, все-таки я правильно сориентировалась,» – подумала она и вправду через двадцать шагов увидела песчаный берег (только песок этот был странного фиолетового цвета) и синее-синее море. Зайдя по колено – дальше она не решилась, наблюдая мелких, не больше ладони, прозрачных тварей, сновавших туда-сюда в приливной волне, – она быстренько смыла всю дрянь с тела, остатки маски с лица, и замерла, услышав потрясающий, громоподобный вой. В километре от берега из воды вздымалось нечто. Чудовище было так громадно, что, не смотря на расстояние, можно было разглядеть его пасть, усеянную острыми зубами. «Харибда», – подумала она и бросилась из воды на берег.

Есть, между тем, хотелось все сильнее. Вдруг среди песка засиял маленький уютный огонек. Она подошла ближе. Сияла круглая белая коробка, издававшая аромат меда и роз. Девушка, поколебавшись с минуту, протянула руку. Коробка, почувствовав тепло ее руки, распалась на две половинки. В каждой лежало нечто воздушное, словно сливочное суфле. «Попробуй, попробуй меня», – словно бы пело это суфле. И она попробовала. Вкусно и сытно и никакой тебе отравы. Вот только маловато.

Но что это? В глубине странных джунглей мелькнул такой же призывный огонек. Она, не раздумывая, пошла к нему.

Так и шла она от огонька к огоньку весь день, а под вечер стена джунглей расступилась и девушка увидела другую стену – обычную кирпичную стену высотой не больше метра.  НА стене лежала кошка и таращила на нее глаза. А за стеной был привычный субтропический пейзаж: сосны, пальмы, магнолии, такие знакомые и родные полевые травы… Она бросилась к стене и, не долго думая, перелезла через нее. Кошка спрыгнула следом. На траве – непонятно, как она сразу не заметила – сидел он. Тоже голый, как и она. Тоже не один, как и она – у ног его сидел золотистый ретривер. Кошка, на удивление, не зашипела на пса, не стала горбить лопатки и пушить хвост. Пес тоже не залаял, а, наоборот, приветливо завилял хвостом.

– Привет, Ева, – сказал мужчина.

– Какая я тебе Ева, – возмутилась она и тут же поняла, что не помнит, как ее зовут.

– А ты не трудись вспоминать, – улыбнулся мужчина,  – здесь ты Ева, а я Адам. Здесь все называется так, как назвал я.

– Почему? – возмутилась она.

– Порядок такой. Я тут уже целый день хожу и все называю. Что-то помню, как зовут, а что-то придумываю. Пока все не назову, не успокоюсь.

– Почему? – опять тупо спросила она.

– Есть методы стимуляции. Потому что им так надо.

– Кому?

– Тем, кто захватил Землю. Да ты что, проспала все?

– Точно, проспала, – и она, торопливо глотая слова, рассказала все, что случилось с самого утра.

– Значит, левиафана ты уже видела. Ну, это, я тебе скажу, еще не самое удивительное. Есть тут у них бабочка размером со слона, а крылья сворачиваются в трубочку и создают вихри. Пролетела тут надо мной такая, чуть в землю не ввинтился со страху.

– Погоди ты о бабочках. Объясни, что случилось?

– А то и случилось. Читала фантастические рассказы о терроформировании? – Она кивнула.

– Ну, вот нас и реформировали. Все произошло за две-три минуты. Вдруг все – люди, животные, растения, здания, машины – стали стремительно стареть, дряхлеть и разрушаться. Буквально в мгновение одежда на человеке превращалась в лохмотья, сам человек – в глубокого старца, потом оставались только кости, потом и кости рассыпались в прах. Все рукотворное просто рассыпалось в песок. Ни металл не уцелел, ни бетон, ни стекло. Потом полезла со всех сторон какая-то зеленая масса, из массы стали расти деревья, травы… Только уже не наши деревья и травы. Потом пошел дождь, и под тем дождем все словно вскипело – и вылезли все вот эти вот твари. А потом меня подняло, понесло и шлепнуло прямо посреди этого земного оазиса. И – вроде голос с небес мне велел дать всему название. Пробовал я сопротивляться – да куда там! Долбануло меня, словно током, так и прошило с ног до головы. Очнулся и принялся называть, как велели. Время от времени попадались эти коробочки – из ни тут все едят, и львы, и жирафы, и паки. Универсальная пища. Манна небесная.

– Так ты думаешь, это новый рай?

– Да бог с тобой! Хотя, если хочешь, зови это раем. Это заповедник. Кусочек старой Земли, сохраненный на забаву ее новым хозяевам.

Исповедь того, кто не любит Новый год

В ночь на первое января я никогда не работаю, хотя для меня это беспечное время – самое подходящее. И не ем. Ну, что ж тут поделать, если довелось мне родиться в стране, где именно эта ночь – главный праздник? Все веселятся, пьют шампанское, едят оливье и селедку под шубой, заливное лопают, свиные котлеты и рулет из индейки, а когда и целого гуся или даже стерлядь. А я не ем.Шатаюсь по людным улицам, улыбаюсь, выслушиваю добрые пожелания, сам желаю добра, а думаю только одно: чтоб вы все провалились! Шампанского тоже не пью – безвкусное оно какое-то и жидкое. Немного виски, если совсем худо станет, – на этот случай у меня фляжка с собой. Возвращаюсь домой часов в пять, но спать не ложусь. Какой тут сон на голодный желудок? Сажусь рубиться в танчики, механически жму на клавиши, двигаю мышью и вспоминаю, вспоминаю до самой зари…

Было это много лет назад. Новогодняя ночь. Все, как обычно: родители ушли в гости, бабушка дремлет в кресле перед "Голубым огоньком", Кобзон (еще молодой Кобзон) поет о том, что на ком-то сошелся клином белый свет, в маленькой комнате на разобранном диване спят девочки-близняшки. И форточка открыта на кухне.

Если форточка открыта, просунуть руку и повернуть ручку ничего не стоит. Ничего не стоит войти в этот современный атеистический дом, построенный по генплану и по генплану же сданный на три месяца раньше срока. Ничего не стоит прокрасться в комнату, которую жильцы без всякого воображения называют "маленькой", хотя в этой квартирке все комнаты маленькие, а уж кухня… Но я отвлекся. Ничего не стоит, говорю я, и прокрасться в комнату к близнецам, осторожно отодвинуть одеяло, увидеть их тонкие хрупкие шейки, белую нежную кожу, жилки, бьющиеся так сладко… И вот, уже дрожа от предвкушения, я наклоняюсь, чтобы начать задуманное, а эти маленькие непоседы вдруг открывают глаза и шепчут хором:

– Здравствуй, дедушка Мороз!

Я от удивления, как дурак, говорю:

– Какой же я дед Мороз? У меня ни бороды, ни шубы…

А они смеются тихонько, рот ладошкой прикрывая, и наперебой лопочут:

– А мы знали, мы знали, что борода у тебя из ваты и шуба не настоящая, нафталином пахнет! Это ты нарочно маскируешься, чтоб тебя никто на улице не узнавал!

– Да не дед Мороз я! – возмущаюсь, позабыв о спящей рядом старушке.

– Конечно, дед Мороз, вон ты какой холодный и белый, сразу ясно, что не простой человек! А где наши подарки?

– Там, – говорю (по-прежнему, как дурак), – под елкой… Только тише, бабушку не разбудите.

Они кинулись в комнату, где какая-то чернобровая певица уже пела песню, плохо замаскированную под народную, а я бочком, бочком, на кухню, в окно и к себе, не солоно хлебавши. Иду домой, под ложечкой сосет, ругаю себя почем зря, и даю зарок на всю оставшуюся…

И с тех пор – считайте меня сентиментальным – в ночь на первое января я никогда не работаю. И не ем. Хотя я по-прежнему холодный и белый, как дед Мороз. Только я вампир. Вот такие дела.