Возвращение Орла

– Смотрите, вот он! – Лёха поднялся с корточек и градусов на сорок, как лыжник-прыгун с трамплина, наклонился вперёд.

«Почему он не падает?» – предательски заработала голова у Семёна, и воздух сразу стал жижеть.

– Я не вижу, – не проговорил, почти проплакал он.

– Смотри за горизонт, – прошептала Катя, – нет, лучше выше кончика носа…

Семён растерялся – перед ним была только красавица Ока, судорожно начал менять фокус – и за горизонт, и выше кончика носа – ничего! Вспомнил, как учили его смотреть на картинки–обманки, где из ровного узорчатого фона проявлялись и оживали объёмные фигуры предметов, также размежил глаза и… увидел! Три паруса уходили по Оке в сторону Коломны, не уменьшаясь при этом, а, наоборот, увеличиваясь.

Лёха вошёл в свой чёлн и поплыл следом, с каждым гребком – так показалось Семёну – тоже становясь, вопреки оптике и геометрии, все больше и великанистей…

Сновидения

—Выпейте покуда, на дорогу!– сказал он

О.Генри, «Короли и капуста»

Кто смел, кто смел положить ко мне эту записку? – набросился на него Потёмкин, тряся в руке небольшой лист синей почтовой бумаги.

М. Волконский «Два мага»

– Что это вы все уснули? Вроде и не совсем, чтоб… – Семёну было немного неловко перед Катей за команду, за себя, что как-то незаметно выпал из коллектива, а сам коллектив выглядел сейчас таким наивно-детским, что ничего не оставалось, как принять на себя роль старшего воспитателя.

Виночерпий, к которому он обращался, пожал плечами.

– Выпили немного. А какое уже число?

Всем, хоть изредка пьющим от души, известны после пьяного пробуждения ощущения «завтрашнего дня». То есть ты через два часа после ударного возлияния вдруг просыпаешься, видишь за окном рассвет и начинаешь под издевательское удивление домочадцев судорожно собираться на работу. Потом начинаешь что-то соображать, смотришь на часы, в окно и убеждаешься, наконец, что это не утро, а всё ещё вечер. Того же дня. Откуда натекает время в пьяную голову?

– Так… – Семёну это состояние было знакомо. – Число то же, что и в обед.

– Да ну? – неподдельно удивился Виночерпий, – а гроза была сегодня или… вчера?

– Гроза ещё только собирается. Расскажи, расскажи, как это вы так быстро?

Катя тем временем наводила порядок на столе-катушке, но при этом слушала с нескрываемым интересом, на каждую реплику слегка нахмуриваясь, словно не сны пересказывали пьяные сновидцы, а загадывали головоломные загадки – и ей в том числе.

– Собирались поехать за девчонками в ГИГХС, – начал вспоминать Поручик, – в машину уже сели, но…

– Решили для разгону?

– Вот-вот-вот! Виночерпий разве так просто отпустит?

– Пути бы не было! – Все ритуалы, а уж особенно связанные с деловым отъездом, Виночерпий знал и строго соблюдал.

– А так был… – недовольно буркнул Африка

– Ну и выпили

«Понятное дело, – думал Семён, – настоящая пьянка начинается со стременной».

Дальше вспоминать начали все наперебой:

– Правильно, потом ещё выпили.

– Потом спели.

– Потом обнялись и ещё выпили.

– Потом как шандарахнет!

– С ясного неба!

– И тут Аркадий кричит: «Смотрите, корабль!»

– Я ещё отмахнулся, мол, их тут, на Оке, как «жигулей» на улице Горького.

– Поперёк реки и прямо на нас!

– Десять метров до бакена не дошёл, думаю, сейчас и бакен, и Лёху на берегу протаранит. Кэп уже кричать «Ур-ра!» начал, думал за нами…

– А корабль возьми и – фьють… Фугитивный оказался голландец.

– Улетел?

– Исчез.

– Исчез? Так может это был «Элдридж»? – подал голос Николаич, присоединившийся к тому застолью, видимо, уже после корабля.

– Хуэлдридж… с парусами?

– Ну, не сам «Элдридж», а как «Элдридж»… или как самолет Бартини.

– Какого ещё Бартини?

– Авиаконструктор Роберт Бартини, учитель Королёва. Он в 52-м году разработал проект тяжелого дальнего сверхзвукового самолета.

– Что-то мы такого не видели.

– Так он же невидимый.

– И неслышимый? Мы ведь про него и не слышали.

– Вот тут-то я вспомнил, – перебил всех Поручик, перебил и сделал паузу, пытаясь сейчас вспомнить, как это он, изрядно уже впавший в общефизиологическое забытьё, вспомнил то, чего никогда и не знал, – и тут я вспомнил: сегодня же день Черноморского флота! 205 лет.

– Ага, и произвёл себя из поручиков сразу в адмиралы… – Аркадий считал такой карьерный взлёт неоправданным, – не по-честности… как там тебя звали?

– Клокачёв, Федот, – не скрывал гордости Поручик.

– Хоть и не тот, а – Федот!

– И заорал: «Вперёд, походным порядком в Ахтиарскую бухту!»

– Ну и?

– Разделись и в бухту – бух ты!

– А турки? – не без ехидства спросил Семён.

– Никаких турок не было, спокойно вошли. Но трёпку мы им задали.

– Кому, если их не было?

– Как обычно, своим, чтоб туркам было неповадно…

– Стойте, а где байдарка?

– Я же говорю, своих побили, чтоб шведам и прочим…

– Туркам…

– И туркам неповадно было. Мы на «Орле»…

– На «Орле»?

– На «Северном Орле», на байдарке, а эти на фрегате «Африка». Ты бы видел, Сеня, как мы их таранили и кувыркали!

Семён представил пьяный бой байдарки и резинового «нырка».

– Они у нас половину боя вверх дном плавали.

– А вас один раз перевернули, и сразу на дно. Победили-то мы.

– Да, Сень, – тут все как-то притихли, виновата косясь на Капитана, – байдарка того, утопла. Камеры надувать не стали, тут же не пороги.

– Взяла-таки её Ока, – произнёс Капитан с только ему ведомой грустью.

Семён сейчас пытался понять, что ребятам коллективно привиделось во сне, и что они, хоть и по пьяни, натворили на самом деле? И как одно перешло в другое? Было странно, что самих сновидцев это не ничуть не удивляло. Приснилось? Но байдарки-то на берегу на было!

– Надо было камеры накачать… Пропал, Сеня, «Северный Орёл». Помянули, только вошли в бухту… в смысле – вышли, и выпили. Сразу стали закладывать…

– Выпили и тут же стали закладывать?

– Ты уж не перебивай. Город стали закладывать…

– Севастополь, что ли?

– Сначала он у нас Херсон Ахтиарский назывался, а я пошёл письмо государыне писать.

– Написал?

– А то.

– Покажи. – Семён собрался уж посмеяться: ну и наснилось за пару часов! Или успели подготовить розыгрыш? Но практический человек Поручик был не по этой части, в отличие от честнолюбивого Аркадия, он никогда не заклинал других в своей честности, просто потому, что никогда не врал.

– Капитан, ты письмо забрал?

Капитан с одной стороны всё ещё был немного расстроен – корабль исчез, и не факт, что вернётся к закату… То есть – проспали. А всё уже могло бы произойти… Досадовал – не зная на кого больше: на отлучившегося Семёна, может потому и исчез корабль, что команда не в сборе? на себя, не сумевшего всех собрать и оставить трезвыми… в общем – был и сплыл!.. Но с другой стороны – он же явился! Всё, что до сегодняшнего дня пребывало в сомнительном, полумифическом состоянии – мало ли какую сказку про своё болото выдумает добрый дед после трёхсот грамм, да ещё неизвестно отчего заметаморфозили ребята – оявилось! Пьяные, но не сумасшедшие же – был корабль, пробовал прорваться через путы времён и пространств, не вышло, а ведь не были б пьяны… пусть, пусть, ещё не вечер!

А бумажка, как ни странно, была в кармане.

– Та-ак, – протянул Семён, разворачивая двойной лист в клеточку, – бумагу откуда-то взяли…

– Тетрадка для преферанса, сам же положил.

–Я не для преферанса положил… ладно… Ну и почерк у тебя, Серёга, Федот бы тебя побил… Та-ак, – и начал читать. – «…Из Керчи я с эскадрою отправился в поход самого того 5-го числа, как к вам писал оттуда, в Ахтиарскую гавань пришёл сего мая 13 благополучно, о которой могу вам объявить, подобной ещё гавани не видал, и в Европе действительно таковой хорошей нет; вход в сию гавань самый лучший, натура сама разделила бухту на разные гавани, т.е. военную и купеческую; довольная в каждом лимане глубина, положение ж берегового места хорошее и надёжно к здоровью, словом сказать лучше нельзя найти к содержанию флота место…».

Привстав на цыпочки, через плечо ему заглядывала Катя – это уже было интересно…

– Потом выпили…

– Погоди, погоди, тут ещё, другой уже рукой: «…Не описываю красоты Крыма, сие бы заняло много время, оставляю для другого случая, а скажу только, что Ахтиар лучшая гавань в свете. Петербург, поставленный у Балтики, – северная столица России, средняя – Москва, а Херсон Ахтиарский да будет столица полуденная моей Государыни. Пусть посмотрят, который Государь сделал лучший выбор…»

– Это не я, – Поручик заглядывал Семёну через плечо. Сам факт написания им такого странного текста его нисколько не смущал, а вот соавторство…

– Понятно, не ты. Тут, похоже, приложил руку…

– Сам генерал-фельдмаршал, – заглядывая в листочек, объяснил Поручик и посмотрел на Капитана.

– Тоже неплохо, – комментировал Аркадий, – из капитанов да в генерал-фельдмаршалы.

– А ведь я в Крыму и не был, – удивлялся Капитан, – не был… до этого не был! – оглядел берег потянулся, и крикнул что было голоса, – не-е бы-ыл! – секунд через пять правый берег гулко откликнулся: «Не-е бо-о».

– Ты чего?

– Ничего, ничего…

– Но и это не помешало вам выпить? – Семёну было уже завидно, что не участвовал в произошедшем на косе в его отсутствие.

– Это – не помешало. Выпили, но склока началась сильная.

– Что так?

– Первый севастопольский камень освятить собрались… вон он лежит, около катушки.

Около стола-ондулятора между двух ящиков действительно лежал внушительный булыжник не меньше центнера весом – откуда?

– То есть – обмыть?

– Обмыли-то без склоки, а вот по какому обряду освящать – заспорили.

– Да и не заспорили бы, если не Африка. Как заорёт: вспомнил!

– А что, если вспомнил… Мне же днём Катюха, – Катя, подтверди! – сама сказала: раскол сегодня, клятвы на староверов наложили. То есть вчера, 12 мая, мы ещё староверы, завтра, 14 – никониане, а освящать сегодня. Как?

– А ты что, разницу знаешь? – удивился Семён.

Катя оторвалась от своей работы и в упор посмотрела на Африку.

– Знаю… уже знаю.

Но в этот момент, оставив троих смотреть друг на друга, опять всплеснулся вопросом опоздавший Николаич.

– А как он исчез, как? Утонул?

– Тебе же сказали – исчез.

– Ага! – Николаич отошёл в сторонку что-то соображать.

– Тут мы и разделились… в смысле – раскололись. Я, Фёдор и Епифаний… – кивнул на Аркадия и Виночерпия – за Аввакума…

– А ты, значит, Лазарь?

– Ну, так – Лазарь, Фёдор и Епифаний… всем известно, – и с опаской огляделся: никому ничего до сего дня ни про какого Епифания известно не было, – Капитан и Поручик за Никона.

– По алфавиту, что ли?

– По убеждениям! Мы вокруг камня во так пошли, а эти – против. Они же не понимают…

– А камень-то откуда? Я уезжал не было.

– Африка откуда-то приволок.

– Я для бани… наверное… – вспомнив реалии, почесал затылок Африка.

– А сказал – краеугольный!

– Какой же он краеугольный, почти круглый.

Поручик попробовал сдвинуть камень с места.

– Как ты его нёс? Его же с места не сдвинуть, ну-ка, подними.

Африка только почесал репу: нёс? Не нёс?

– Тихо, тихо… а Николаич за кого был?

– Да он только в Пустозёрске проснулся.

– Что ж ты слабенько так? – «И в Пустозёрске побывали! География у них…» – в автобусе вырубился, Севастополь проспал…

– Я же не лётчик, – Николаич не успевал стряхивать с носа пьяно-аллергическую соплю. Это лётчиков набирают по здоровью, а спрашивают, как с умных. У нас, физиков, сам знаешь, наоборот: набирают по уму, а спрашивают, как со здоровых.

– Ладно, потом что? – Семён стал сомневаться сам: может это его не было тут два-три дня? – Уснули… или нет?

Ребята переглядывались, ища друг в друге подтверждения последующих странствий по былому.

– Это нам направление показывали, куда плыть! – осенило Капитана.

– А почему именно эти картинки? Там, в прошлом, что, баб красивых не было? Показали бы какую-нибудь красную девицу…

– В бане!

– С подружками!

Старались шутить, но настроение у всех после сна и снов было возбуждённо-тревожное. Помолчали, каждый, хмурясь по-своему, вспоминал странное и непонятное, случившееся с ним словно на самом деле. Молчание затягивалось, Капитан поспешил разрядить:

– Всё! Хватит грузиться! Это же просто сны, – хоть сам, конечно, так не думал. К нему начала подступать уверенность, что именно сегодня, уже скоро – солнцу до реки осталось совсем немного – произойдёт то самое долгожданное событие… чудо, которое десять лет втайне от самого себя, в полутайне от этих родных ему ребят он ждал и верил, что оно случится – всё сходилось: показал себя корабль, сны с фантастическими нырками из реальности в ирреальность и обратно – одно письмо чего стоит, и, главное все семеро здесь, вытрезвленные этим недолгим долгим сном, подготовленные им к настоящему чуду. Скоро, скоро уже, коснётся солнце реки и всё случится… Один минус – женщина на косе… надо ж было её Семёну притащить!

– Сны… Разные они бывают, – словно услышав капитанский укор, не согласился Семён, – Африка вон в прошлом году во сне гонорею подхватил, – и виновато покосился в сторону Кати, но её рядом не оказалось, она, в своих мыслях, сидела чуть поодаль около кромки воды как серовская Ифигения в Тавриде, даже со спины чувствовалась какая-то не женская печаль-тоска, не сочувствие вызывающая, а лишь желание приобщиться, Семён даже движение сделал в её сторону… но кто-то упёрся ему в грудь и одновременно отвесил подзатыльник: куда ты, мол, со свиным рылом, это ж на самом деле Ифигения! И в это, после только что прослушанных историй от морфея, поверить было не мудрено – щёлкнул тумблер (от подзатыльника?) и… конечно же Ифигения, дочь Тесея и Елены, дар, обещанный богине Артемиде, как самое прекрасное из родившегося в тот год, обманутая, принесенная в жертву, спасённая и сделанная Артемидой бессмертной, божеством лунного света. Конечно же, это она! Богиня поселила её где-то в Скифии, на Белом острове… А Серов, хоть и подсмотрел, да не точно – море, скала. Какое море? Река и черёмухи!

Спали или пили?

Ведь не в том беда, что русский человек пьет, а в том беда, что русский человек думает.

В. Пьецух

Дальнейшие вспоминания были абракадаброй. Если в Ахтиарскую бухту они заходили всей командой, и фантасмагорическому походу были свидетельства – потопленный «Северный орёл» с этой стороны и письмо (почему на листке из его тетради?) с той, то следующие сны шли россыпью в частно-переплетённом порядке, как будто нанятый морфеем киномеханик торопился, зарядил в свой аппарат сразу шесть плёнок, перепутав при этом концы и начала, и крутил с удесятерённой скоростью, что, правда для сна вполне приемлемо. И можно было бы так и посчитать эту абракадабру снами, если бы не исчезнувшие почти полтора литра спирта – за каждого персонажа, оказывается, пили! Виночерпий удручённо потряхивал жалкими остатками в опустевшей фляжке.

– Так вы спали или пили? – никак не мог взять в толк Семён.

– С Яковом – пили… – нахмурился, вспоминая, Африка.

– С каким Яковом? – Семён демонстративно оглядел поляну, мол, где этот Яков?

– Звездоночным… ну, Заведеевым. Вон, Аркадий ещё сеть с ним хотел ставить, тоже рыбак оказался.

– Поставили? – обратился уже к Аркадию

– Не… он же человеков собрался ловить, ячея, поди, полметра… так, выпили и всё.

– Поди…– передразнил Семён. – И всё?

– Ну, как… с рыбалкой всё, а на благословение Годунова он остался, пить-то мастак.

– На чьё благословление? – Семён в изумлении опустился на камень.

Теперь все посмотрели на Капитана.

– Да, благословляли Годунова на великое государство Московское, – совершенно трезвым голосом доложил Капитан – было ведь, чего теперь сюсюкать, – что бы там не говорили царь был правильный, невезучий только. Хорошо выпили за Бориса Фёдоровича.

– А за твоего Мандельштама не стали! – как будто наябедничал Семёну Аркадий.

– Его тоже на царство? – осторожно спросил Семён, больше, чем потёмкинскому письму и Годунову, удивляясь Аркадию – адвокатом к Мандельштаму?

– Нет, его арестовали сегодня…

– Вот тоже событие – арестовали… – передразнил Аркадия Африка. – Не убили же!

– А что ж за Фадеева не стали? Фадеева-то как раз сегодня и убили!

«Ого!»

– Сам застрелился, – опять парировал Африка, – не по-божески.

– То есть если убьют – это по-божески?

– И это не по-божески.

– Запутался ты со своим богом. По-честности надо, никогда не запутаешься. Я за Фадеева выпил, помянул. И Савву помянул он тоже сегодня застрелился… или застрелили – не разглядел.

– Тьфу, дурак… поминать надо на третий день, то есть послезавтра.

– А у меня и послезавтра сегодня было.

– Вроде добрый ты парень, что ж тебе всё самоубийцы снятся?

– Не только самоубийцы, и убийцы – Али Агджу слышал? Тоже ведь сегодня отличился. Но не попал. Чего это ты морщишься, ты ведь тоже там околачивался.

– Я в Фатиме в это время был.

– Подслушивал или подглядывал? Богоматери там восемнадцать уже было?

– Дурак ты дурак.

– Ладно вам… Потом?

– Потом пожар тушили, – вставил своё Николаич, – по соточке для храбрости – и в огонь!

– Вижу, – перевёл взгляд Семён на залитый ухой костёр, – воды, конечно, взять было негде. Пирогами и блинами… А кто горел-то? Опять Аввакум?

– Зачем Аввакум? Аввакум на триста лет раньше. Лаборатория горела. Полвека человеческого прогресса сожгли: волновой радиопередатчик, все исследования по излучению…

– Автомобили без движков! – Поручик потирал обгоревший левый ус.

– Да – самодвижущиеся экипажи, беспроводная энергетика… да всего не перечтёшь.

– Не спасли?

– Нет, – вздохнул Поручик и хитро улыбнулся, – кое-что, конечно, по экипажам я выхватил.

– А потом уж отмечали день рождения.

– Чёй? – спросил Семён и запнулся – как же было забыть: вчера, 12 мая, Аркадию, Валерке Ощепкову, исполнилось 33 года. Вылетело из головы. А сам он, видишь, скромник. – Аркадий! – начал было запоздалую оправдательно-поздравительную речь, но Аркадий перебил:

– Сегодня же, 13 мая, день рождения Будды. В 563 году до нашей эры…

– Во сне узнал? – поддел лиофила Африка.

– Я всегда знал! По-честности! – если б не добавил про честность, могли бы и поверить. – Буддизм – это…

– Сборище самых гордых ничтожеств, – не унимался православный неофит.

– Да лучше, чем сборище слезливых дураков.

– Это ж сколько б ему сейчас было? – примиряющее спросил Капитан.

– 2551, – мгновенно, смахнув соплю, сосчитал самый дымный из всех умных, но светлеющий на глазах Николаич.

– Вот на просветлённом мы и сломались.

– Да-да-да… – Виночерпий уже через горлышко заглядывал во фляжку, а вдруг? – был Гаутама, был Будда он неладен!

– Не сразу! За каждые сто лет старой эры мы выпили, Аркадий нам даже лекцию прочитал… – вспоминали наперебой, шаг за шагом, как вспоминают только что просмотренный сон.

– Аркадий? Лекцию? Про Будду? – Семён потихоньку переставал удивляться.

– Про нас, про Будду.

– Всё же сходится! – вдохновлённо начал Аркадий. -Ушли из дома, занялись самоистязанием, чуть не передохли, плюнули на всё, сели под ветлой и в 35 лет в майское полнолуние достигли просветления.

– А нам что, по 35? – удивился Семён.

– В среднем. Тебе и Аркадию по 33, Поручику 34, Николаичу с Капитаном по 35, Африке 36, Виночерпию 37. Сложи и раздели на семь. Тем более, что буддизм – квантовая физика в чистом виде, скажи, Николаич!

– Сказал бы, если б знал что-нибудь про твой буддизм.

– Как же! Шунья-ваду, Великая Пустота, полная энергии «ци» – вакуум, дхармы, рождающиеся на одно мгновенье – элементарные короткоживущие частицы… да и вообще.

– Эва! – поправил очки удивлённый физик.

– И всё что будет – было, – продекламировал рождающееся в этот самый миг стихотворение Семён. – Осталось теперь только дождаться полнолуния.

– За полнолуние!

– Ура!..

«Да, – подумал Семён, – тут у них дня три прошло, не меньше… и всё-таки – спали или пили?»

– Заметьте, – заговорил быстро трезвеющий Николаич – видим события, которые происходили в это самое календарное время! Скорее всего – именно 13 мая. Значит… значит эти картинки… эта информация привязана – то есть, находясь везде, но сфокусирована – в локальной системе координат солнечной системы к параметрам возникновения, – при этом он крутил руками, изображая планеты, сам, по-видимому, оставаясь солнцем.

– Ты, фейнман недопитый, давай-ка по-русски.

– Где родился, там… то есть, где случился, там и проявился. Другое дело, что и в этих точках системы событий миллиарды, но тут уж что срезонировало. Разгадка как раз в резонансах – Тесла не дурак. Это непременно надо обдумать!

Виночерпий уже разлил из фляжки, теперь наполненной самогоном, и пробурчал, оглядывая почти уже трезвых товарищей:

– Как-то у нас не в коня корм.

– У нас корм в Орла!

Виночерпий ещё раз удивлённо крякнул:

– Но и при этом нельзя дважды выпить один стакан… Ну, что, буддисты, буд-дем!

Выпили. Катя сначала лишь пригубила, потом тихо, точно только для себя, произнесла: «за полнолуние!» – и маленькими глоточками выпила из точёного стаканчика до дна, с трудом удержавшись, чтобы не закашляться.

Комментировать её подвиг прямо никто не стал, но высказался каждый, как будто про своё:

– Ладно, за девчонками завтра поедем! – Поручик.

– Кои веки вместе собрались! – Капитан.

– Будда тоже был поэт, – Семён.

– А Христос – рыбак! – Аркадий.

– Склодовская! – неожиданно, Николаич

– И кровь христова – не обязательно кагор, – Африка.

Восстановив дыхание, Катя спросила:

– Это – спирт?

– Катенька, – развёл руками Семён, – ты же ещё не ведьма.

В ответ она многозначительно подняла бровь и тут вдруг все заметили, как на глазах начинало светиться её лицо – или просто запылало от выпитого?

– Чистый самогон! – продекламировал, насколько можно продекламировать два слова, Виночерпий.

– Самогон? А совсем не пахнет.

Семён вздрогнул – поменялся и голос, каждый звук как будто оделся в бархатную шубку.

– Я же говорю – чистый! Правда, немного не по ГОСТу, – и в шутку замахнулся на Аркадия, – градусов 65.

– По-честности же говорю – всосало! – начал было прикладывать ребро ладони к груди Аркадий, но Катя его перебила.

– А что ты за песню про наши церкви сочинил, Женя? Спой!

Африка поплыл, как кот, награждённый сметаной за пойманную мышь.

– Я-то только музыку, Семён сочинил, – но в хозпалатку за гитарой нырнул стрелой. Пока подстраивал, сообщил, – Орёл там какой-то неживой, – но никто на это не обратил внимания.

Семён театрально прокашлялся, Африка ударил по струнам.

– Стоп, стоп, стоп! – по-режиссёрски выступил Виночерпий, – что в песне главное?

– Слова!

– Музыка!

– Эх, ты, калига гусельный… слова, музыка… Душа! А душа – это огонь, который не должен гаснуть! – и обновил нержавеющие микрофужеры.

Катя больше не пила, и никто не подумал её уговаривать.

Солнцу оставалось до касания с речным створом каких-нибудь пять диаметров.

«Успеют спеть, – подумал Капитан, – даже хорошо, что с песней…»

Семён и Африка, начали точно в унисон и в голос, словно перед этим полчаса распевались – виночерпий знал, что в песне главное!

Век не впрок. Судьба не в милость.

Путь давным-давно не прям.

Как душа изголосилась

По дединовским церквям!

Там, где Божьи внуки ищут

Золотые купола,

Только окский ветер свищет,

Только черти место рыщут

Под недобрые дела

Тут, на распутье «рай» и «ад»

Не разберёшь, кто виноват,

А раз нет тех, кто виноват –

Ну, значит, мы.

Ведь приползёт какой слепой

Взглянуть на мир с их высоты –

А у дединовских церквей глаза пусты.

И вздохнёт, опившись брагой,

Некрещёный старикан:

«Эти церкви строят на год,

А ломают на века!..»

У земли на сердце раны

Не рубцуются уже:

Души выгнали из храмов,

Душу вынули из храмов –

Храмы рухнули в душе.

Отыщи, попробуй, друг,

На сто приокских вёрст вокруг

Такой предел, где слово Божие у дел…