Уровень дзета

– Что будем делать? – наконец выдавил Рино.

Маша пожала плечами.

– Я не верю, что все так… Никак… – продолжил Рино. – Ты как хочешь, но я верю, что моя мама выжила. Она не могла просто так умереть под пленкой, понимаешь? Кто угодно, но не она…

В окна каюты была видна ярко освещенная пристань. И снег. Опять пошел снег. Красиво.

– Я тоже не верю в конец света, не-а, не верю! – Губы Маши предательски дрожали, она сдерживалась из последних сил, привычка считать, что плакать неприлично, сидела в ее мозгу очень прочно.

– Я вот что решил. – Рино смотрел в окно и говорил очень медленно, медленнее, чем кружил за стеклом снег. – Мы теперь мутангелы, значит, мы их спасем. Когда-нибудь, обязательно. Мы сможем! Мы же с тобой теперь вечные. А на нашей планете все под пленками, спят вечным сном, то есть тоже вечные. Мы вырастем, что-нибудь придумаем и спасем их всех. Да?

Маша сказала:

– Да!

И все-таки разревелась.

А потом, отревевшись, уснула, где сидела, на диванчике.

После праздников они переехали в Мебиклейн, поближе к многомерному Дзета-полигону, на котором Янанна и другие мутангелы тестировали разные игры, и, конечно, далеко не только игры, а еще много разных разностей, позволяющих решить насущные проблемы, связанные с переходом постоянной Шланка в переменную, да еще и комплексную.

Спустя всего каких-то полгода-год из Маши получился очень приличный и ответственный тестировщик. Что касается Рино, он немного ленился и на полигоне чувствовал себя уверенно только в классических трехмерных локациях. Но Янанна и все ее коллеги считали, что это нормально, что он еще вырастет и тогда себя покажет. Работа не отнимала у ребят много времени, к тому же она оказалась очень интересной. Вы бы отказались играть в игры, тем более если это может помочь остановить эпидемию? Гм… эпидемию среди тех, кто остановил жизнь на твоей планете…

Глава 2

Дзета-функция

Туман, игольчатый, колкий, почти в точности такой, какой бывает в реалитивизоре, когда строишь свою псевдореальность, но толком не знаешь, что именно собираешься соорудить, – такой туман окружил Дюшку со всех сторон, обволок и словно пробрался даже внутрь, под кожу, к самым косточкам. Под ногами стало мягко и неуверенно. А воздух… Дюшка попытался вдохнуть (людям и первым мутантам настоятельно рекомендуется дышать глубже, когда они взволнованны), но не понял, получилось у него или нет. «Видимо, Дима перетаскивает меня между мирами, забыв поместить в капсулу!» – подумал Дюшка. У него не было уверенности в том, что его бренная тушка выдержит подобное космическое путешествие, но волнения по этому поводу он не испытывал, мысль была одна: скорей бы все окончилось. Что «все»? Да все: перенос между мирами, решение, что будет с Ризенгри, вообще жизнь. Если бы Клюшкина спросили, хочет ли он помереть сейчас и навсегда, он бы, не задумываясь, согласился помереть. Но его никто не спрашивал.

Некоторое время он молча стоял на зыбкой почве, стараясь не шевелиться. По его расчетам, перенос между мирами не должен был занять много времени. Но мутоминуты шли, и ничего не происходило.

Диди. Мутоминуты, муточасы и т. д. – внутреннее время, текущее в сокращалках и разворачиваемых пространствах, доступных инфилоперам. По ощущениям мутоминута равна обычной минуте. Однако в обычном мире при этом может пройти совсем другое «количество времени».

Потом кое-что произошло: отчаянно зачесался нос. «К дождю!» – подумал Дюшка и поднес руку к носу. И сразу произошло еще кое-что: пошел дождь. Мелкий-мелкий. И еще кое-что: нос почесать не удалось – из ладони что-то тянулось.

– Мамочки мои! – Дюшка непроизвольно отпрыгнул от собственной ладони.

Хотя прыжок получился знатный (на соревнованиях по прыжкам назад, которые очень популярны на Земле-13, эта попытка стопроцентно посчиталась бы успешной), далеко от ладони отпрыгнуть не удалось, она все еще оставалась на расстоянии вытянутой Дюшкиной руки. Основания пальцев светились так, как на картинках в детских книжках изображают радиоактивное сияние хоровода новогодних елочек, и из центра этого сияния тянулось что-то странное, синее-синее.

Диди. Тут имеются в виду елочки и книжки Дюшкиной родной Земли-11. На других планетах елочки-мутанты не светятся и новогодние хороводы не устраивают.

Очень медленно и осторожно Клюшкин вытянул вперед вторую руку и раскрыл ладонь. Она тоже сияла таким же глубоким сине-черным светом. Дюшка потрогал одной рукой другую. Сияние не пропадало, нити тоже. На мгновение Клюшкин подумал, что это не нити, а просто лучи. Может, это такой спецэффект при переносе между мирами, что-то вроде этого… электростатического поверхностного заряда, или напряжения, или как там его? Но, попробовав «луч» на ощупь, убедился: это нить. Плотная и шершавая. И мокрая.

– Мокрая, наверное, от дождя, – пробормотал он.

Откуда она? Дюшка напрягся и вдруг вспомнил: Эля! Да! Последнее воспоминание о Земле-4 было такое: Элина бросается к нему, хватает за руку и… и вроде бы на ней был такой браслет, из ниточек, вроде бы она намотала его ему на руку и… и после этого Дима, очевидно, закрыл капсулу переноса и отправил его… сюда. Да, так все и было. Но почему теперь эта нить разделилась на несколько и растет из его руки?

– Ладно, ерундиссимо с плюсом, – пробормотал он. – Может, это мне все снится или мало ли что. Когда все окончится, спрошу у Димы, что это было.

Но пока что ничего оканчиваться не собиралось.

Нос все еще чесался. Дюшка попробовал потереться им о плечо, но потом плюнул и потер рукой. Нить вроде бы не мешала.

Нос больше не чесался.

Дождь продолжал моросить.

Земля под ногами покачивалась.

Клюшкин стоял дурак дураком и не знал, что делать. Попробовал хотя бы сесть, но, опустившись на одно колено, передумал. Ну вот, теперь еще и левая брючина мокрая и грязная!

«А вдруг это надолго? Лет на сто? – с ужасом подумал он. – Что делать-то? Что же делать?!»

Спустя примерно муточас, а может, и мутодва Клюшкин начал беспокоиться всерьез. Часы, которые носила консьержка Мария Клушкина, так и остались на Дюшкином запястье после того, как ему вернули его родной облик. Но они стояли. Не показывали ни мутовремя, ни время Земли-4, ни какое-либо другое. Вероятно, в межмировом, космическом или как его там, пространстве примитивные механизмы не работали. За эти час-два Клюшкин совершенно промок, извазюкался в грязи, ухитрившись упасть на ровном месте (всего-то шагов пять в сторону сделал – и на тебе!), несколько раз звал на помощь Диму и Рона и даже на всякий случай оперхрюкнул, отправив в игольчатую дождливую взвесь один из самых отчаянных сигналов. В конце концов он решил идти.

– Надо как-то отметить это место, – пробормотал он, озираясь в поисках ветки или камня.

Не найдя ничего подходящего, решил идти просто так.

– Пойду на север! – громко провозгласил он, растерянно повертел головой (туман со всех сторон был совершенно одинаковым) и решительно добавил, махнув рукой в никуда: – Север у нас будет там!

Шагать в тумане с непривычки было стремно. Все- таки это не платформа реалитивизора, которая послушно вращается под ногами в любую сторону, а ты остаешься на месте. Тут – другое дело! То кочка под ногой, то ямка под другой…

Впрочем, кроме кочек и ямок, ничего не менялось. Пройдя примерно тысячу шагов, Клюшкин расслабился, раззевался и – бумц! – врезался лбом и коленкой в здоровенный темно-синий щит, на котором белой флуоресцентной краской были накаляканы какие-то кривули и значки. Самая большая кривуля-закорючка в самом центре щита была ярко-желтая, с золотистомедным отливом.

Диди. Эта «кривуля» красуется и на обложке этой книги.

– Сто тыщ сусликов, муточерт вас всех раздери! – выругался он, схватился за лоб (синее сияние ладоней на этот раз его не остановило) и уставился на каляки. – Эй, есть тут кто?

Тишина. Дюшка вздохнул и, продолжая держаться за лоб (хорошей шишки не миновать!), обошел щит. На заднике каляк не было, были слова. Много букв на нескольких языках. Одиннадцатая по счету надпись, единственная из всех на родном языке, гласила:

«Все нетривиальные нули дзета-функции Румана имеют вещественную часть, равную одной второй».

Диди. Мы, земляне-12, смогли бы прочесть на этом щите только двенадцатое предложение. Оно было на английском и в переводе на русский звучало так: «Все нетривиальные нули дзета-функции Римана имеют вещественную часть, равную одной второй». Разница в одной букве. Просто на Земле-11 жил математик по фамилии Руман, а на нашей – Риман. А нетривиальные нули – они на любой планете одинаково нетривиальные.

Клюшкин прочел про нетривиальные нули три раза, ничего не понял и принялся изучать щит с той стороны, где красовались каракули, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся графиками и формулами.

– Црень какая-то! – выдал он наконец.

Диди. Црен или црень – это трава такая. Сорняк. Земля-4. Южане ее называют црен, без мягкого знака. Северяне – црень, смягчая. Город, в котором жила Элина, был северный.

Дюшка еще раз позвал по очереди Диму, Рона и Лили, выждал минуту, задрал голову и отправил в небо один из самых душераздирающих оперхрюков. Затем, не зная, что еще можно предпринять, потер доску пальцем. Краска не стиралась.

Дождь продолжал висеть в воздухе (наличие воздуха оставалось все еще под вопросом), Клюшкин вымок до нитки и уже давно оставил всякие попытки протереть лицо или выжать волосы (они у него были теперь длинные, до плеч, и уже не такие рыжие, как в детстве, лишь слегка отливали медью).

– Не стирается, – сам себе сказал он. – А на вид на школьный мел похоже…

Потер посильнее. Нет, не стиралось.

– Ну да, мел давно бы дождем смыло… А если ногтем поскрести?

Дальнейшие нехитрые эксперименты показали: надпись пальценестираемая, дождеустойчивая и ног- тенесоскребаемая, но зато странно-изменяемая при попадании синих нитей-лучей.

– Ага! – сказал Дюшка. – Ну хоть что-то!

И принялся (наконец-то!) изучать то, что излучалось из его ладоней.

Увлекся, надо сказать.

Не заметил, как дождь прошел, надо сказать.

Не заметил, как позади появилось видавшее виды, но мягкое и сухое кресло, как опустился в него, как стал записывать результаты своих опытов в странноватую большую тетрадку с бежевыми, словно выгорели на солнце, листами…

Выяснилось следующее. Нить тянулась, но не сильно, ее удалось удлинить всего на несколько сантиметров, причем сил ушло столько, словно вагон разгрузил. Да и то – не удлинить, поскольку она рассеивалась в пространстве и в этом смысле вела себя подобно лучу света.

– Ладно, человека-паука из меня не получится, с этим уже ясно. Теперь выясним, какой она длины…

Клюшкин пошарил на столе (да, да, момент появления перед его носом письменного стола, заваленного канцелярскими товарами, он тоже прошляпил). Линейка нашлась. Однако деления на ней были непривычные. Не Земли-11 и не Земли-4, это точно. С остальными метрическими системами Дюшка знаком не был.

– Ну хорошо, допустим, вот это – один… Один андреметр, назову в честь себя!

Диди. Мания величия и желания называть что-то в свою честь часто начинается с привычки разговаривать с самим собой.

– Итак, это один андреметр, значит, длина моей нити… Длина нити…

Измерить точно не получалось. Было совершенно неясно, где именно нить превращается в луч. Трогаешь у самой ладони – нить. Даже видно, что она состоит из пяти более тонких ниточек, которые выходят из бугорков под основаниями пальцев, стелются к центру ладони, сливаются и потом уже поднимаются вверх. На расстоянии двух-трех ногтей – еще нить, чувствуется отчетливо. Далее, еще примерно с большой палец длиной, нить еще чувствуется, но становится мылкой, плохо уловимой. А потом превращается в луч.

Нить не мешала чесать нос, брать предметы, а также совершать другие привычные действия. Если не обращать на нее внимания, ее вроде бы и нет. Или если закрыть глаза…

Дюшка закрыл глаза и обалдел: он вполне отчетливо видел нить даже с закрытыми глазами! Кресло, стол и щит с каляками не видел, а нить – да, как ни зажмуривайся. Кроме того, были хорошо различимы похожие на браслеты опоясывающие запястья структуры. Они были черные, но переливались разными цветами, если вертеть ладонью. И вроде бы можно было прочесть на них какие-то буквы. Дюшка присмотрелся и смог разглядеть четыре, а пятая угадывалась. Буквы были Дюшке незнакомы.

Диди. На Дюшкиных мутонитях можно было прочесть древние греческие буквы Земли-12 или аналогичные им древние эллионтические буквы Земли-13. Это были буквы пи, дельта, альфа и фи. Что касается пятой, только намечающейся, это была буква дзета.

Спустя три дня Дюшка научился видеть «второй слой мира», не закрывая глаз.

Спустя неделю вспомнил о том, что у него с собой есть несколько инфошариков, на которых, в частности, сохранены все тетрадки Элиного отца и все фантастические романы деда Славика.

Спустя дней сорок (к этому времени он уже здорово освоился и оброс всеми необходимыми бытовыми предметами, включая, например, джакузи и станок для печати микросхем в домашних условиях) обнаружил во «втором слое» синие ангельские капсулы переноса между мирами и мирно дрыхнущих в них Элю и Ризи.

Спустя три месяца стал потихоньку понимать, что за формулы нацарапаны на доске-щите и что это за зверь такой – дзета-функция. Чтобы разобраться с этим «зверем», пришлось заняться математикой. Учебники появлялись из ниоткуда, так же как остальные предметы. Причем логика появления оставалась непостижимой: вроде бы добавлялось на самом деле самое необходимое и такое, о чем Дюшка думал (как бы загадывал или заказывал мирозданию), но при этом, во-первых, далеко не все необходимое, а во- вторых, многое из появившегося было не так уж необходимо, даже излишне, и Дюшка такого не просил. Например, роллер-гироскутер странной конструкции, или мандариновый джем с кедровыми крекерами, или полотенце-пижама с капюшоном…

Спустя полгода жизни в полном одиночестве (наличие находящихся в анабиозе друзей слегка поддерживало его боевой дух) Клюшкин почувствовал, что сходит с ума. Его успехи в математике были весьма скромными. И он не понимал, для чего ангелы его сюда засунули и что ему требуется сделать с этой клятой функцией. Кроме того, его неотступно преследовали мысли о Варе, о том, что ее нет, нет, нет. Мысли о Земле-11, о конце света на ней. Мысли о Земле-4, о том, что люди там живут ужасной двойной жизнью, причем в одной из них (дневной) не помнят о второй (ночной соответственно). Думал о своем дедушке Славике Тихоновиче, перечитывал его фантастический роман (инфошарик с романом был у Дюшки с собой) и не понимал, откуда у деда могли возникнуть в голове такие идеи. Думал о многих-многих вещах, но чаще всего – о Варе. Он вспоминал тот день, когда они были одни в доме Славика и он поил Варю натуральным молоком, а ей не нравилось, но солнце тонуло в ее волосах, тонуло и тонуло, и это было счастье.

Дюшка не хотел жить, жизнь, особенно здесь и сейчас, была совершенно бессмысленным занятием, причем странным и вроде бы бесконечным. Но, во-первых, умереть было бы еще глупее (ему приходила в голову идея о том, чтобы просто перестать есть и пить и уснуть навсегда). А во-вторых, в капсулах спали Эля и Ризи, и ради них…

Не думать о Варе и всех погибших на его родной планете получалось, погружаясь в математику. Других развлечений у него не было. Джакузи и массажное кресло помогали расслабиться, но от тревожных мыслей не спасали. Мандариновые джемы и прочие вкусности обогащали рацион, но нельзя же бесконечно набивать желудок! На роллере можно было покататься по единственной более-менее ровной дороге метров триста длиной. А всей доступной территории было около квадратного километра. Точно измерить невозможно, потому что если идти все прямо и прямо, теоретически получалось, что уходишь далеко, хоть веки вечные шагай. Но практически оказывалось, что ты начинаешь плутать в тумане и либо маршируешь по кругу, либо возвращаешься в какую-либо точку внутри круга. Подобраться к синим капсулам с Элей и Ризи также не удавалось: Дюшка видел их довольно отчетливо, но они находились как бы здесь и как бы не здесь, не понять и не приблизиться.

Смена дня и ночи в Дюшкином пространстве происходила весьма условно. Днем становилось заметно светлее, но источник света не определялся, и светло было равномерно. Ночью же темнота наступала по градиенту (ха-ха, теперь Дюшке были знакомы такие математические термины, как градиент или дивергенция!): по краям, где пространство закручивало путника и возвращало обратно, ночью становилось черным- черно, а в центре, где располагалось Дюшкино жилище, тьма была сине-серой и весьма умеренной, при желании можно было даже разглядеть буквы в книжках, не включая лампу.

Жилище, к слову сказать, ежедневно видоизменялось, чем вносило некоторое разнообразие в одинаковые синие будни. Оно мало походило на дом в привычном понимании, поскольку стены были не кирпичные и не каменные, а непонятные. Что-то вроде мягкой ткани, натянутой между столбами разной высоты, от одного до трех-четырех метров от пола: то ли стены, то ли ширмы, то ли театральные декорации, то ли части недостроенной юрты… Потолка, как такового, не было вовсе, впрочем, были навесы-пологи над тремя кроватями. Тремя, что вселяло надежду на выход из сна Ризи и Эли. Также навесы были над письменным столом и автоматом для танцев, которым Дюшка не пользовался. Окон и дверей в жилище и в помине не было; ванная – странная, некрасивая и как бы в яме; с туалетом – отдельный смех, он напоминал общественный, рассчитанный на восемь – десять человек (количество кабинок менялось каждые несколько дней). Количество помещений в жилище тоже постоянно менялось. Основные «комнаты» оставались на месте, но к ним иногда добавлялись новые и, просуществовав какое-то время, куда-то пропадали. Как правило, эти новые комнаты оказывались почти пустыми, например, в них мог стоять один-единственный запертый сундук или колченогая вешалка. Но иногда возникали помещения, под завязку набитые всевозможными штучками. Некоторые особенно нравившееся ему штучки из этих помещений Дюшка перетаскивал к себе в спальню или кабинет, как только просек, что уже завтра комнаты, напоминающие склад барахла, исчезнут.

Диди. Эти комнаты, или склады, как их называл Дюшка, на самом деле были магазинами. Помните, как Янанна и Варя отправились за покупками в Ромоффили? Магазины не обязательно должны быть устроены по привычному нам принципу, часто стеллажи с полками, заставленными рядами одинаковых баночек, совсем не нужны, а нужно совсем другое, а именно милый хаос, эффект уютной неожиданности…

Увы, но в периодически появляющихся комнатах, набитых самыми разнообразными вещами, Клюшкин не мог отыскать ничего, что помогло бы ему смириться с нелепым нынешним существованием или немного развлечься. Например, в них не было предметов для творчества. Дюшкино необычное хобби – мозаика – было вынужденно забыто, также не находилось ничего для лепки или рисования. Конечно, у него было полно ручек, тетрадок и фломастеров, а также циркулей и всевозможных чертежных принадлежностей. Даже была большущая доска, похожая не на школьные, а скорее на университетские доски, такие, из старинных солидных учебных заведений, в которых все сделано на совесть, на века. Но рисовать в тетрадках или на этой доске было как-то несподручно. В общем, Дюшкино хобби вынужденно осталось в прошлом.

Невероятно, но факт: жизнь в синем колючем тумане изменила Дюшку гораздо сильнее, чем все, что происходило с ним раньше. Чем гибель родной планеты. Чем знакомство с ангелами. Чем пребывание в теле пожилой консьержки на Земле-4. Чем обретенные (пусть и ненадолго) способности летать в тонком теле, ловить во сне память белой лошади из Сада и так далее. Спустя полгода, проведенного в синей реальности в занятиях математикой (да, да, тут на самом деле больше особо не на что было тратить время!), Дюшка понял не только то, что он потихоньку сходит с ума, но и то, что стал немного другим.

Каким?

Взрослым.

И спустя день после того, как он осознал свою взрослость, никак не связанную с реальным возрастом (поскольку биологически он оставался совсем молодым парнем, «пять минут как не подростком»), Дюшка понял, что надо делать с этим странным пространством. Примерно то же самое, что математик Руман сделал с графиком функции дзета: по нему надо идти, только не тупо по прямой. Не по той единственной «вещественной» или реальной, привычной прямой, которую мы на уроках алгебры считаем осью абсцисс, не по той прямой дороге, которую мы в обиходе называем «жизненным путем». Дюшка понял, что внутри привычного ему с детства трехмерного пространства есть и другие пространства. Они не параллельные, как описывается в бульварных фантастических романах. Они – в каждой точке этого пространства, в каждой!

Вообще, говоря начистоту, эта идея не принадлежала Дюшке. Он ее давно вычитал в тетрадях Элиного папы, когда листал их синими долгими вечерами от нечего делать. Только он не сразу проникся и поверил в то, что это может быть правдой. А потом потихоньку нахватался объяснений из учебников математики и начал докумекивать, что настоящая фантастика может быть не придумкой, а очень даже реальной реальностью. И последнюю каплю в чашу осознания того, что именно надо делать, добавил… Славик Тихонович, Дюшкин дедушка. Если честно, Клюшкину не очень нравилась дедушкина книга (точнее – рукопись, она так и не была издана, помешал конец света). Ему казалось, что у деда и сюжет слишком прост, и описания затянуты, и герои странные, и их действия. Но теперь Клюшкин понял: во всем этом есть огромная доля правды. Может быть, его дед тоже попадал в такую же переделку, как он сам теперь?

Так или иначе, однажды Дюшка понял, что надо делать и как именно идти, используя в качестве «обратного навигатора» сине-черные нити своих рук. Трудно сказать, осознавал ли он в тот момент, когда делал свой первый шаг вне вещественного пространства, что уже не является ни обычным человеком, ни мутантом, ни ангелом. Наверное, не осознавал. В этот момент обычно о таких философских глупостях никто не думает.

Бывают вопросы столь бессмысленные, что не стоит тратить на них бумагу и типографскую краску. Сколько секунд в одном километре? Нет-нет, не за сколько секунд этот километр проедет машина и не за сколько его проползет слизняк, а просто: сколько в нем секунд? Нисколько! Бессмысленно отвечать на вопрос, сколько времени прошло с момента, когда Андрей Клюшкин сделал первый шаг в новом измерении до момента, когда слева и справа появились часы.

Часы справа показывали ровно два и стояли. Часы слева уверяли, что сейчас пятнадцать минут одиннадцатого, и тоже стояли – на своем.

– Так, отлично, – пробормотал Дюшка. – Кажется, я все делаю правильно, и времени у меня навалом.

Он внимательно огляделся – не как человек, а иначе, как умеют оглядывать невидимое мутангелы-инфилоперы или математики. Только математики это проделывают мысленно, а инфилоперы – в реале.

– Вторая хорошая новость, пространств тоже навалом. – Дюшка вытер со лба пот.

Он имел очень, очень смутное представление о том, что надо делать дальше.

Диди. Насколько смутное?

Если дать грудному младенцу конструктор Лего, он потащит детальку в рот и поперхнется. Двухлетняя кроха тоже может попробовать кирпичики на зуб, но сообразит, что ими можно, например, кидаться. А если кроха продвинутая, возможно, догадается сцепить детали друг с другом. Пятилетний ребенок даже при отсутствии инструкций, скорее всего, построит из имеющихся деталей что-нибудь на свой вкус: домик, башенку, тележку или лодочку. Ребенок постарше сложит из набора то, что нарисовано на упаковке, особенно легко ему это удастся, если рядом будут родители и бумажка с нарисованными на ней этапами работы. Однако если взять и свалить в кучу множество самых разных наборов, без упаковок и поэтапных подсказок, и оставить тебя возле этого добра одного…

Дюшка был оставлен около этого добра один, а уровень его понимания предстоящей задачи был сравним с уровнем трех-четырехлетнего малыша. И «взрослых» рядом не наблюдалось. Впрочем…

Впрочем, двое были. Далеко, на горизонте.

Диди. Имеется в виду горизонт событий, физики знают, что это такое.

Двое шли не оборачиваясь.

– Эй! – завопил Дюшка. – Стойте! Стой-те-е-е!!!

Двое шли не оборачиваясь.

– Да стойте же! Вот суслик! – Он бросился догонять.