Перезагрузка

Затем отец принимался критиковать налоговую систему Финляндии. И даже предлагал исполнять песню со словами «У деда был остров».

– Так сразу видно, что дедушка – настоящий предприниматель и у него солидная собственность. Стоимость острова будет только расти. Как и хорошего строевого леса. И там вдобавок можно соорудить причал для яхты.

В этом я с папой согласен. Животные явно переоцененные и избыточно представленные в детских играх действующие лица. Ну какие животные в городе? Зачем спрашивать у детей «Что говорит корова?» или «Что говорит лошадка?»

С практической точки зрения, ребенку гораздо полезнее было бы знать, что говорит юрист по семейному праву или о чем вещает популярный блогер на ютьюбе. Какой толк ребенку от знания, что лошадь говорит «и-го-го», когда юрисконсульт сообщит, что тот будет видеться с мамой по выходным раз в две недели. Лично меня волнует вопрос, что думает психотерапевт о моем отношении к отцу и не злюсь ли я на родителей или даже на самого себя?

Я хочу воспитывать своих детей иначе. Беру Хелми на ручки и чмокаю в лоб. Малышка сжимает мне щеки ладошками и смеется над дурацким выражением моего лица.

– Что ты хочешь на ужин?

– Хлопья с клубникой.

Почему такие простые проявления нежности казались моим родителям невероятно трудными? Однажды я задал им этот вопрос, мама сказала: «Мы купили тебе долю в паевом фонде и позаботились о твоем будущем». Но деньги не могли меня приласкать. Счет в фонде не радовался моему успеху, когда я забивал гол на футбольном поле. Подростки часто стыдятся своих родителей, но паевого фонда невозможно было даже стесняться.

Отец задерживался на работе допоздна. Мама, хоть и была рядом, но оставалась недосягаемой. Отец хотел, чтобы я продолжил его блестящую карьеру в банковской сфере. Он старался подыскать мне на лето работу у своих друзей-банкиров. Я вежливо отказался. «Хотел бы попробовать что-то свое, найти сферу, в которой смогу добиться успеха собственной головой». Отец огрызнулся: «Не бывает в этом мире так, чтобы все решали личные заслуги».

В самом начале своей учебы я узнал о пирамиде потребностей Маслоу, который стремился понять, что является для человека самым важным. На первом месте стоят физиологические потребности – еда, питье и воздух. Затем – безопасность. Я как отец рискую споткнуться уже на второй ступени. Какую безопасность я могу обеспечить своим детям?

За безопасностью следуют социальные потребности – общение, любовь. Они дают ощущение, что принадлежишь к какому-то сообществу. Затем – потребность в оценке собственной значимости, самоуважении и признании со стороны других.

Конечно, теория должна соотносится со временем. Эпоха социальных сетей принесла с собой необходимость хорошо выглядеть со стороны. И потребности одинокого родителя отличаются от потребностей просто одинокого человека. Эх, не ведал старина Маслоу, что когда-то в Хельсинки появится человек, для которого непромокаемая и дышащая детская одежда в иерархии потребностей будет стоять выше, чем секс.

Все-таки как родитель я какие-то приемы усвоил. Спросил у детей, что они думают о похоронах. Это необходимо, чтобы обеспечить потребность в безопасности. Сюльви пугает необратимость смерти.

– А папа у дяди Сами совсем-совсем умер?

– Да, во всяком случае, тело.

– Дяде Сами грустно?

– Конечно. Но грусть пройдет. Всегда найдется какой-то выход.

– Даже из темной пещеры?

– Ну да.

Только вот сам я понятия не имею, как на протяжении следующих пятнадцати лет буду один справляться с тремя дочерями.

Лучше оказаться в темной пещере. Там я мог бы двигаться на свет или найти выход по потоку свежего воздуха.

Сами

После похорон звоню своей девушке Йенни. Мы встречаемся уже четыре месяца. Хочу поговорить с ней, рассказать, что чувствую после смерти отца. Когда ничего не чувствуешь, это ведь тоже чувства?

Йенни раньше работала в пресс-службе нашей компании. В ее задачи входило разъяснять журналистам, что в бурении нефтяных скважин на Аляске нет ничего плохого. В конце концов ей надоело поступаться собственными убеждениями за зарплату, и она ушла на чуть более этичную работу. Нашла место в пресс-службе крупного лесозаготовительного концерна рядом с нашим офисом.

Еще две недели назад я был уверен, что она будет матерью моих детей. В последние десять лет стук биологических часов заглушал все мои мысли. Каждый раз, когда мне на пути попадался папаша, выгуливающий своего отпрыска, я задавался вопросом, сколько этому папаше лет. И как ему удалось так ловко устроить свою жизнь, чтобы добиться этого замечательного результата? Где он нашел жену, которую готов терпеть настолько, что смог доверить ей продолжение рода?

Я часто пытался выведать этот секрет у своих обремененных семьями друзей. Они обычно отвечают, что все получилось как-то само собой и что «одно повлекло другое». А у меня почему-то ничто ничего не влечет. Во всяком случае ничего постоянного.

У некоторых счастливцев все как-то складывается само собой. Мне кажется, это примитивное объяснение. То же самое можно сказать и о нацистской Германии – так легли карты. Но у меня само собой ничего не получается. Может быть, другие просто ни о чем не задумываются? Живут как придется, и все. Не сравнивают себя ни с кем и не планируют, что в каком возрасте должно произойти.

Однажды я водил младшую дочку Маркуса в поликлинику. Этот визит просто открыл мне глаза! Там в точности знали и даже нарисовали на графиках, что должен уметь ребенок в три года и каких размеров ему следует быть. Хелми укладывалась в среднюю кривую.

Это было настоящим откровением. И в то же время разочарованием. Конечно, тут все дело в финансировании здравоохранения, но, по-моему, поликлиника перестает наблюдать за людьми на несколькодесятков лет раньше, чем следует. А как было бы просто – взглянул на график и знаешь, к чему стремиться.

Я бы с радостью ходил в поликлинику консультироваться о жизни.

«У вас пока нет детей и квартиры в собственности, но зато окружность головы укладывается в средние показатели. Люди развиваются с разной скоростью, не беспокойтесь об этом. Главное, что вы чувствуете себя бодро и хорошо справляетесь с повседневными делами».

«Сами, вы в свои сорок лет еще не испытываете признаков кризиса среднего возраста? Он проявляется в стремлении купить машину побольше, задумываться о смысле жизни и сравнивать себя с другими людьми».

Поступки детей объясняются возрастом, а плохое поведение связывают с переходными периодами. Такому как я, тридцатидевятилетнему, оправдываться нечем. Не придумали для нас переходного возраста, как для подростков, который объяснял бы, почему все летит к чертям.

Можно, разве что, пожаловаться на жизнь в Министерство труда и социального обеспечения или на радио позвонить. Но я для этого еще недостаточно стар. Судя по графикам в поликлинике, эта стадия наступает лишь годам к шестидесяти пяти.

Жаркий летний вечер. Отцу выпал красивый день для последнего путешествия. Хотя при жизни он никогда не любил жару. Мне кажется, я слышал его ворчание из-под крышки гроба. Снимаю пиджак и набрасываю его на плечо, хоть при этом открываются протертые места на рубашке.

Звоню Йенни уже в третий раз, но она не отвечает. Я у самого ее дома. И тут вижу Йенни, выходящую из подъезда. Машу ей, но она меня не замечает. И не слышит моего оклика, потому что перед домом грохочет мотоцикл. На нем восседает красивый молодой парень, который протягивает Йенни шлем и помогает забраться на сиденье. Йенни прижимается к его спине. Мотоцикл стремительно разгоняется и мгновенно исчезает за углом.

Нет, черт побери! Йенни была не готова пойти со мной на похороны, но зато сейчас у нее появилось время прокатиться на мотоцикле. Я, онемев, стою посреди улицы. После короткого замешательства крупными шагами направляюсь домой.

Ну вот и все. Разве и так не пора было завязывать? Если бы можно было задать этот вопрос в поликлинике для взрослых, то там сразу сказали бы, что желание запрыгивать на мотоциклы проходит у девочек к восемнадцати годам. Йенни тридцать шесть. В этом возрасте человек уже должен уметь говорить: «Мы очень разные, и нам лучше расстаться». И вообще, разве это не подростковое поведение – прежде чем кому-то отдаться, взгромоздиться на мотоцикл?

В романтических комедиях главный герой в такой ситуации отправляется поплакаться в жилетку к своему лучшему другу. Но у меня не хватает решимости беспокоить Маркуса и Песонена. Ничего тут нет ни от романтики, ни от комедии.

Должны быть и другие способы справляться с неприятностями, кроме как прятаться от них в баре. В любом случае неудобно идти туда одному. Единственный, кто может быстро сорваться и составить мне компанию, – мой давний приятель Эппу.

Звоню ему и уже через минуту разговора понимаю, что идея мне не нравится. Эппу, напротив, горячо приветствует предложение проболтаться ночь в городе.

– Класс, давно не виделись, нароем движуху и заценим телочек.

Если вернуться к консультациям в поликлинике, то никто старше двадцати лет ни при каких обстоятельствах не должен употреблять выражение «заценим телочек», да и слово «движуха», скорее, следует использовать в смысле дорожного движения. Но ничего не поделаешь. Все другие мои друзья обременены семьями, и им так быстро из дома не сбежать, даже если они и весьма не прочь «заценить телочек».

Ситуация осложняется уже за первой бутылкой пива. Эппу излагает теории, как следует клеить девушек. По-моему, ему следовало давным-давно забыть всю эту чепуху. Он незаметно показывает на женщин за столиками в баре и шепотом размышляет, какими они должны быть в постели.

– Сами, нам надо поделить с тобой сферы интересов.

– Какие еще сферы?

– Ну, как Ике [4] и Хьяллис [5]. Я, конечно, точно не знаю, но, похоже, они договорились друг другу не мешать: Ике предпочитает сочных и пышных дамочек, а Хьяллис специализируется на высоких стройных моделях.

Как правило, я в состоянии выслушивать его дольше, но из-за душевного раздрая после похорон и ухода Йенни терпения у меня меньше, чем обычно.

– Черт тебя подери, Эппу, придурок! Нам уже почти по сорок. В этом возрасте человеку должно хватать мозгов искать себе человека, а не задницу или сиськи.

– В смысле?

– Ну, чтобы было о чем поговорить, общие интересы, создание семьи.

– Это не работает. Уже опробовано. Семейная жизнь никому не идет на пользу.

Вот как у мужчины сорока лет могут быть представления двадцатилетнего? Я утрачу веру в эволюцию, если продолжу слушать Эппу. У него трое детей от двух разных женщин. Но, по его словам, скучная семейная жизнь не для него. Ну нет, Эппу мелет полную чушь, глупости.

– Это же дикость – считать семейных людей самыми убогими представителями рода человеческого.

– Так и есть. У них нет никакой жизни.

– А где тогда жизнь? В этом баре?

– Йес!

– Может быть, это так, когда тебе двадцать. Но в нашем возрасте тусоваться здесь нелепо. Нас тут не ждут, и мы тут никому не нужны. Ты выглядишь просто несчастным мудаком, когда пытаешься продлить давно ушедшую юность в этой рубашке, которая на тебя уже не налезает.

Залпом допиваю пиво и встаю из-за стола. Эппу кричит вслед:

– Ладно тебе! Ты что, совсем растерял чувство юмора?

– Наверное. Но у меня осталось самоуважение.

Сейя

Со своими детьми можно не притворяться. Ну как Хенна могла так вот уйти с похорон? Откуда такая несдержанность? Все у нас в роду спокойные и тактичные. И от кого она унаследовала эту вспыльчивость? Уж во всяком случае не от меня и не от отца. Не иначе в университете научилась дерзить. Опять мне пришлось краснеть со стыда.

Ну и что такого, если я нет-нет да и скажу, как было бы здорово нянчиться с внуками? Я ведь ни на чем не настаиваю и не учу, как жить. Моя мама говорила, что настойчивость хороша в мелочах, а серьезные вопросы каждый решает сам.

Ничего плохого я не хочу. Просто время у меня уже подошло, настала пора стать бабушкой. Я в том возрасте, когда умею и позаботиться как надо, и еду приготовить, но пока еще вполне крепкая и в силах ребенка на руках покачать. Вот, бывает, и осмелюсь спросить. И всегда некстати.

Не идет у меня из головы, как Хенна вспылила. Неужели у матери с дочерью всегда должны быть плохие отношения? Вот Синикка, подруга моя, сказала как-то: дочери часто замечают, что становятся похожи на мать, и не могут с этим смириться. Все, конечно, наладится. Но как мне восстановить отношения, если Хенна даже видеться со мной не желает?

У меня уже и плакать сил нет. Так много ревела, что больше не получается. Даже тут есть какой-то предел. Пойду спать. Лягу на своей стороне кровати. Половина, на которой Мартин спал, пусть так и остается пустой. А может быть, стоит купить кушетку поуже? Как раз место освободится, поставлю туда столик под швейную машинку. Только вот что я там буду шить, если у меня и внучат-то нет?

Выключаю ночник. И сразу слезы потекли. Что ж, должен человек оплакать своего супруга. Еще разок дам волю чувствам. Потом не буду себя корить, что не скорбела.

Сами

Выхожу из бара под дождь. Вижу, как к остановке подъезжает трамвай, идущий в сторону моего дома, и бросаюсь за ним. На бегу достаю из кармана портмоне с проездным. Но трамвай отъезжает. Решаю идти домой пешком.

Вдоль тротуара выстроился целый ряд мотоциклов, припаркованных вплотную друг к другу. Вспоминаю о предательстве Йенни. Проклятые мотоциклы, причина всех бед и несчастий. В приливе ярости пинаю один из них. Он с грохотом падает на проезжую часть, увлекая за собой четыре соседних. Осколки зеркала разлетаются по асфальту.

Слышу шум на террасе ближайшего бара. Пятеро облаченных в жилеты байкеров не меньше, чем по центнеру каждый, вскакивают и бросаются ко мне.

– Стоять, сука!

– Да мы его сейчас просто грохнем!

Молнией бросаюсь наутек, но при этом портмоне падает на тротуар. Наклоняюсь за ним, но погоня уже в пяти метрах, и мне ничего не остается, как расстаться с бумажником. Я бегу по ночным летним улицам Пунавуори [6] и пытаюсь запутать своих преследователей, которые не отстают, выкрикивая угрозы убить меня. Двое мотоциклистов уже наступают мне на пятки.

– Стой! Мы тебя по-любому найдем!

– Трус паршивый!

Иногда стоит смириться со званием труса и постараться смыться. К счастью, за мной гонятся не какие-нибудь очкарики – любители спортивного ориентирования на пересеченной местности, а довольно слабые по части бега личности. За несколько минут мне удается от них оторваться, и я запрыгиваю в свободное такси на Исо-Робертинкату. Называю водителю адрес и пытаюсь отдышаться на заднем сиденье.

Я в безопасности. За исключением того, что у мотоциклистов остался мой бумажник. В нем было удостоверение личности, визитные и банковская карточки – вся моя жизнь. Та самая жизнь, в которой я должен был укладывать детей спать, водить их в поликлинику и записывать в детский садик. Но мотоциклистам достанется только логист нефтяной компании, у которого есть «Мастеркард», библиотечный читательский билет и скидочная карточка сетевого магазина. Уверен, что я услышу об этих ребятах очень скоро.

Звонит Йенни, моя несостоявшаяся невеста. Отвечаю нейтрально, устроившись на заднем сиденье в такси.

– Привет, Йенни.

– Привет. Как у тебя дела? Как прошли похороны?

– Все в порядке.

Какого черта ей надо?

– Как там твоя мама на похоронах?

– Да вроде, норм. Как ты? Звонил тебе.

– Да, я только сейчас заметила. Наверное, не слышала звонка. Ко мне старший брат приезжал из Лохья, ездили с ним кататься на мотоцикле. Почувствовала себя подростком. Хи-хи.

– Хи-хи. Слушай, мне сейчас неудобно разговаривать. Созвонимся попозже.

Как сказал пастор: «На крутых поворотах жизни всегда бушуют страсти». Все-таки не стоит позволять им бушевать так, чтобы сдуру крушить мотоциклы авторитетных байкеров, а потом оставлять им бумажник.

Прошу таксиста остановиться за домом. И понимаю, что у меня нет ни карточки, ни наличных, чтобы расплатиться. Водитель, к счастью, молодой паренек, который соглашается, чтобы я заплатил смартфоном через «Мобил Пэй».

Дома ложусь в постель. Однако сон никак не идет. И тут звонит телефон.

– Сами.

– Мы грохнем тебя! Гребаное чучело!

Я даю отбой, но телефон сразу же заливается снова. Кстати, я не ставил запрета на выдачу своего адреса в телефонной базе данных. Имя мое, правда, весьма распространенное, но у кожаных жилетов не займет много времени меня отыскать. Отель – тоже не вариант. Гостиничный персонал всегда сообщает бандитам, в каком номере поселился клиент. Ну, во всяком случае, в фильмах.

Звоню Маркусу. Он мой хороший друг, поэтому не грех ему и соврать. Маркус отвечает почти сразу. Говорит шепотом:

– Привет, как раз детей уложил.

– Можно у вас переночевать? У меня тут протечка.

– Ну, ты, конечно, можешь прийти, только здесь невозможно выспаться. Первая девочка просыпается часов в шесть.

– Ничего. Я сейчас приеду.

Не включая света, собираю несколько пар белья, зубную щетку, свой ноутбук и прочие необходимые вещи. Осторожно выглядываю в окно. Я был прав. У ворот уже толчется парочка байкеров в кожаных жилетах.

Сбегаю по лестнице, не зажигая света. Через черный ход выхожу в задний двор и перепрыгиваю через забор на участок соседнего дома. Выскальзываю на улицу с другой стороны двора и останавливаю проезжающее такси. Этот водитель тоже готов принять оплату со смартфона.

– На Мусеокату, пожалуйста.

Телефон в кармане дрожит от бесконечных звонков и входящих сообщений. Об их содержании я догадываюсь, но одно сообщение все-таки открываю. «У тебя остается крохотный шанс выжить, если ответишь по телефону и придешь поговорить».

Я помню, что Матти Нюкянен [7] говорил о шансах, но в данном случае это не подходит. Звоню Маркусу в домофон и направляюсь от ворот к его двери. Стараюсь не показывать, что огорчен и взволнован. Лучше Маркусу ничего не знать. Последствия моей глупости никаким боком не должны его касаться.

Песонен

Отцу следовало бы пойти на похороны Мартина. Они были хорошими друзьями. Однако утром отец был так слаб, что вопрос о похоронах отпал сам собой. Думаю, это он мне просто так сказал. Не хотел показываться на людях в виде скелета, отощавшим и изможденным. У людей его поколения никогда не бывает физических или психических проблем. Мама тоже не пошла. Утром пожаловалась на мигрень. Ну не знаю…

Состояние отца очень переменчивое. Иногда он хорошо сам справляется с домашними делами, даже готовит мясной рулет и ползает в ближайший магазин. А временами полностью беспомощен, и без меня ему не обойтись. Но при этом отказывается ехать в больницу.

– Больница – для больных, а я здоровый мужик.

Ну разумеется. Он здоров ровно настолько, насколько может быть здоровым смертельно больной человек. И думаю, по этой же причине не захотел идти на похороны.

– И как, похороны удались?

– Да, вполне.

– Амортизаторы у катафалка не стучали?

– Наверное, нет. Я не обратил внимания, когда он отъезжал.

– Ну, ты никогда ничего не замечаешь. Мамаша твоя такая же.

– Ясно.

– Позорище вышло бы.

– Ты о чем?

– Если бы покойника растрясло. Уж хотя бы последний путь должен быть гладким, раз про жизнь такого не скажешь.

– Ему уже все равно.

– Не умничай. У тебя-то есть идеи?

– Относительно чего?

– Относительно моих похорон.

– Ну, когда время придет, тогда и будем о них думать.

– Да уже пора. И никаких торжеств не устраивай. Все равно одному помирать. Сейя, вон, оставалась с Мартином до самого конца.

На это нет сил отвечать. Когда я был ребенком, мама мне говорила, что у меня впадина между ягодицами в точности как у отца. Мне не хочется сравнивать, когда я стягиваю с него кальсоны, чтобы втереть мазь в поясницу. Медсестра сказала делать такие растирания два раза в день. Почему-то онкологические больные страдают от зуда.

По завершении процедуры иду отмывать руки от липкой массы. Накрываю отца одеялом.

Мой телефон в кармане начинает вибрировать. Вижу, что звонит мама.

– Это мать?

– Да.

– Скажи ей, что она погубила мне жизнь.

– Не буду. Ничего она тебе не погубила.

Мама и вправду ушла от отца, но сделала это слишком поздно. Отвечаю на звонок.

– Привет, мама.

– Мои ключи у тебя?

– Откуда у меня могут быть твои ключи?

– Я не могу их нигде найти.

– Ты где?

– Перед дверью в подъезд.

– Сейчас приеду. Подожди в кафе. Пока.

Отец желает знать, что у мамы стряслось.

– Ну и что эта ведьма глупая опять натворила?

– Ничего. Есть хочешь?

– Разумеется, поел бы. У меня нет прислуги, которая еду готовит.

– В твоем возрасте пора уже научиться стряпать самому.

Открываю отцовский холодильник и извлекаю испорченные продукты.

– Где у тебя ведро для пищевых отходов?

– А его не надо было выбрасывать, что ли? Сам же сказал выбросить биоотходы.

– Ты вместе с ведром выбросил? Ладно, ерунда.

Глупо агитировать умирающего сохранять окружающую среду. В раю отходы сортировать не надо, а в аду их все одно сжигают. К счастью, у отца в холодильнике есть и нормальная еда. Разогреваю вчерашний соус и картошку в микроволновке. Для красоты кладу на тарелку два кружочка свежего огурца, хоть он их и не ест. Соленый огурец отца бы порадовал, но в банке остался только рассол.

– Обед на столе. Мне надо к маме сходить. Она ключи потеряла.

– Она всегда была растяпой. Рассеянной и ленивой. И…

– Ясно-понятно. Я уже много раз все это слышал.

– У меня рак из-за матери твоей.

– Она тебя заразила?

– Из-за того, что бросила меня.

– Ты же слышал, что врач сказал. Не бывает никакого сезонного рака, которым заражаются через прикосновение или из-за переживаний. Но недоброжелательность может отрицательно сказываться на течении болезни. Постарайся просто привыкнуть к мысли, что вы расстались. Представь, что ты холостой мужик. Ну ладно, холостой настолько, насколько может быть холостым изможденный болезнью лежачий онкобольной.

Я всегда стараюсь разговаривать с отцом грубо, чтобы он направлял свою злость на меня, а не на маму. Ничего не получается. Отец видит во мне продолжателя его фирмы. Я унаследую дело его жизни – «Авторемонтную мастерскую Песонена».

Меня совершенно не интересуют автомобили, их ремонт или работа в автосервисе. Но и думать, что делать дальше, у меня нет желания. Считается, что каждый должен найти свое собственное дело и превзойти самого себя. Но мне тоскливо видеть, когда кто-то превосходит самого себя. Я даже не рассматривал других вариантов, кроме как продолжать дело отца и заниматься автомастерской. В этом случае не нужно превосходить себя, но сама эта мысль угнетает. Конечно, классно что-то унаследовать. Не так важно, что именно – компанию «Хьюлетт-Паккард», «Эппл» или «Авторемонтную мастерскую Песонена». Разница невелика. Разве что в амбициях. И это все. Чтобы скрыть раздражение, я прощаюсь с отцом подчеркнуто бодро.

– Пока, папа. Увидимся завтра!

Отец продолжает громко поносить мать, называя ее дурным бессердечным человеком. Закрываю за собой дверь и спешу к маме. От нее я унаследовал не форму попы, а предубеждение против всего нового. Мама похожа на отца, каким он был, пока не заболел раком. Это сходство, вероятно, и удерживало их вместе, покуда они не расстались. Наверное, ради меня они пытались создавать видимость крепкой семьи.

На самом деле меня больше беспокоит то, что она стала все забывать. Вернее, она не забывает, а просто не может ни на чем сосредоточиться, не понимает речь или, возможно, просто не слушает, что ей говорят.

Мама всегда была художественной натурой, хоть и не обладает художественным талантом и чуткостью. В последнее время она изменилась. Вообще-то, я уже пару лет замечаю за ней странности, но объяснял их особенностями характера. Надо бы ее обследовать. Нельзя списывать все на характер.

Иду к маме, стараюсь не думать о потоках дерьма, которые вылил на нее отец. Надо бы поспешить, но как-то не могу себя заставить. Взгляд падает на рекламный щит «Рак кишечника – победа за тобой!». Да, папа уже в курсе, за кем победа…

Забираю маму из кафе, и мы вместе направляемся к ней домой. Из прихожей мама входит в гостиную и неожиданно валится на пол. Она хотела пройти в кухню, но не удержалась на ногах.

– Не чувствую одну ногу!

– Я в «скорую» звоню.

– Не звони. Еще не хватало из-за меня «скорую» вызывать.

Иногда любовь не позволяет прислушиваться к плохим советам. «Скорая» приезжает через десять минут. Парамедики расспрашивают маму о хронических заболеваниях, измеряют давление, делают кардиограмму и решают везти ее в больницу.