Три сестры

– Это единственная причина, почему ты здесь, – встречаться с парнями? – Девушка, лежавшая рядом с ними, привстает.

– Нет, я хочу поехать в Палестину, – отвечает Ализа.

– Ну а я здесь только из-за парней, – доносится голос из глубины помещения.

– Поднимите руки те из вас, кто находится здесь, потому что хочет поехать в Палестину, – говорит Циби, стараясь, чтобы ее услышали.

Все девушки садятся и поднимают руку.

– А теперь поднимите руку те, кто здесь из-за парней, – говорит Циби.

Все девушки перемигиваются, хихикают, и вновь подняты все руки.

Вместо того чтобы спать, как им было велено, они разговаривают и шутят, называют свои имена, говорят, откуда они, и делятся своими планами.

Циби испытывает необычайную гордость оттого, что решила быть среди этих незнакомых людей, объединенных одной целью. Ее жертва – покинуть свою семью, следуя мечте стать пионером в новой обетованной земле, – стоит того. Она приложит все усилия, чтобы добраться до Палестины, а потом привезет туда своих сестер, маму и деда. В этом небольшом помещении, в котором нет кроватей, но которое наполнено духом приключений, возникшее товарищество молодых женщин поддерживает горячее желание Циби как можно скорее начать обучение.

Она одна из тех девушек, которым завтра выдадут кровати.

Ализа встает и выкрикивает:

– Зачем, по-вашему, сюда приехали парни?

Девушки хором отвечают:

– Чтобы отправиться в Палестину И ПОЗНАКОМИТЬСЯ С ДЕВУШКАМИ.

Циби резко просыпается.

– Я хочу к маме! Хочу к маме! – раздается в классной комнате жалобный плачь какой-то девушки.

Ливи ворочается, чуть постанывая во сне. Циби шепчет ей слова утешения, и Ливи вновь засыпает.

Девушки просыпаются и потягиваются, когда в высокие окна проникает солнечный свет ранней весны. И вновь они спрашивают друг у друга: «Куда мы едем? Что нас заставят делать?» Ответов нет, и вскоре в комнате опять наступает тишина, девушки снова опускаются на пол и ждут. Некоторые достают припасы из своих чемоданов. По крайней мере, при свете дня помещение не кажется таким унылым и больше напоминает о прежних днях.

– Проснись, Ливи. Пора просыпаться. – Циби осторожно тормошит сестру, голова которой лежит у нее на коленях.

Ливи садится и обводит комнату смущенным затуманенным взором.

– Хочешь перекусить, Ливи? – спрашивает Циби.

– Я не голодна, – отвечает Ливи, глядя на девушек; некоторые плачут.

– Надо что-нибудь съесть. Неизвестно, сколько мы здесь пробудем.

Циби открывает свой чемодан в поисках еды, спрятанной под одеждой. Она достает пирог, испеченный матерью к обеду в Шаббат. Разворачивая до боли знакомое кухонное полотенце, Циби вдыхает аромат маминой стряпни. Отломив небольшой кусок, она протягивает его Ливи.

– Не хочу, ты же знаешь, я терпеть не могу этот пирог, – жалуется Ливи, отпихивая руку Циби.

– Ты должна его съесть. Он скоро испортится, а консервы следует поберечь. Тебе разве все равно, что мама сама испекла его? – Циби с улыбкой вновь протягивает кусок пирога Ливи.

Ливи неохотно берет и начинает отщипывать от него, поминутно закатывая глаза и делая вид, что давится. Циби с трудом заталкивает в себя свой порцию. У нее сухо во рту, и пирог отдает золой.

– Хочу пить, мне надо чем-то это запить.

Ливи принимается хныкать, и Циби вдруг теряет терпение. Ей тоже хочется плакать.

– Придется подождать. Не сомневаюсь, что скоро нам что-нибудь дадут.

Они не слышат, как открылась дверь, но вскакивают на ноги при звуках раскатистого голоса:

– Вставайте, пора идти! – Глинковец постукивает дубинкой по своей ладони.

Захлопнув чемодан, Циби быстро поднимается, хватая также чемодан Ливи.

– Держи чемодан при себе, – напоминает она сестре. – Нельзя, чтобы кто-нибудь отобрал его у тебя, понимаешь?

Ливи кивает, устремив взгляд на дверь, в которую продолжают входить глинковцы. Девушек выстраивают в две колонны и выводят на улицу. Они щурят глаза от яркого солнечного света этого погожего дня.

Циби подталкивает Ливи перед собой, держась за ее пальто. Им ни в коем случае нельзя потерять друг друга. На одной стороне улицы выстроились глинковцы, на другой – родственники девушек, в отчаянии зовущие своих дочерей, внучек и племянниц. Чтобы оказаться здесь, они нарушили комендантский час: евреям больше не разрешается бродить по городу в любое время. Они рискуют побоями и тюремным заключением, но многие пренебрегают наказанием, лишь бы только увидеть любимых детей. Циби знает, что в этой толпе нет матери и деда. Они никогда не покидали дом в Шаббат.

Глинковцы ведут девушек по улице, прочь от синагоги и горя.

– Куда мы идем? – шепотом спрашивает Ливи.

– Это дорога на железнодорожную станцию, – говорит Циби, указывая вперед. – Может быть, нас посадят в поезд.

По мере того как стихают горестные голоса родных, начинают раздаваться новые голоса – рассерженные, исполненные ненависти, – и они сопровождают их на всем пути по городу. Бывшие друзья и соседи бросают в них гнилые фрукты и заплесневелый хлеб, громкими криками выражая радость по поводу изгнания евреев. Циби и Ливи поражены этими злыми насмешками, потоками желчи, извергаемыми орущими ртами. Что случилось с людьми? Ведь этим женщинам их бабушка помогала при родах, эти люди делали покупки в лавке их матери или спрашивали ее мудрого совета.

Они проходят мимо госпожи Варговой, жены сапожника. Циби относила их обувь ему в ремонт – сделать набойки или прострочить. Часто госпожа Варгова не разрешала мужу брать с них деньги за ремонт, говоря, что девочки потеряли отца, раненного в битвах за родину. А сейчас она примкнула к орущей толпе – убранные в пучок волосы растрепались и висят вдоль лица. Эта женщина кричит Циби, Ливи и другим девушкам, что ненавидит их, что желает им смерти.

Циби прижимает Ливи к себе. Она не может уберечь сестру от этого зрелища, не может заткнуть ей уши. Она может лишь покрепче обнять ее. В отличие от плачущих и жалующихся девушек рядом с ней, Циби вздергивает подбородок. Эта злобная толпа не увидит ее слез.

– Привет, Циби, по-моему, тебя не должны были сегодня отправить.

К ним направляется Висик, ее «друг» детства, ставший предателем из Глинковой гвардии. Всего лишь обещание получить щегольскую форму черного цвета сделало из Висика монстра. Циби игнорирует его.

– Что с тобой такое? – подступает он к ней, окидывая ее хмурым взглядом. – Почему не плачешь, как другие слабые еврейки?

Он идет рядом с ними, словно они мило прогуливаются в солнечный день. Циби привлекает Ливи ближе к себе и в то же время отодвигается от Висика, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Не дождешься, Висик, чтобы я заплакала. А если мне захочется поплакать, я просто вспомню твою противную физиономию и рассмеюсь. А что до слабых евреев, то я не такая идиотка, чтобы прятаться за форму бандита, – со злостью говорит Циби.

К Висику подходит другой глинковец.

– Верни их в колонну! – командует он.

– А потом отведи этого мальчугана к маме, – бросает Циби ему вслед, и они с Ливи примыкают к группе девушек.

– Циби, что ты делаешь? – Глаза Ливи округлились от страха.

– Ничего особенного, Ливи. Это было здорово!

Впереди видна железнодорожная станция. Циби была права. Она вспоминает их приятную прошлогоднюю поездку к родственникам в Гуменне. Сейчас их проводят через станцию на платформу. Надзиратели с криками заталкивают девушек в ожидающий поезд. Держа чемоданы над головой, они залезают в вагоны и находят себе место. Никто больше не плачет, – напротив, они спокойны, каждая девушка думает об оставленных близких и неизвестном будущем, лежащем перед ними.

Состав медленно отходит от станции. Ливи кладет голову на плечо Циби. Они смотрят в окно на яркий весенний день, мимо неспешно проплывают знакомые поля. Несколько раз поезд останавливается, но они не могут определить где, слева и справа поля, а в отдалении сияют великолепные снеговые вершины Татр, посылающие прощальный привет.

По проходу вагона идет проводник, держа в левой руке связку пустых кружек, а в правой кувшин с водой. Он вручает Циби и Ливи по кружке, наливает воды до половины и извиняется с печальной улыбкой. Циби сердито смотрит на него, а Ливи говорит: «Спасибо», залпом выпивает воду и возвращает кружку.

Наконец поезд подъезжает к станции с надписью «Попрад». Двери вагонов распахиваются, и глинковцы заходят в вагоны с криками: «На выход! На выход!»

На платформе новые охранники из Глинковой гвардии щелкают длинными черными хлыстами рядом с лицами девушек, выходящих из состава.

– Циби, они ведь не станут нас бить? Мы не сделали ничего плохого, правда? – шепчет Ливи.

– Конечно нет, – отвечает Циби, надеясь, что ее голос не выдаст собственного страха.

В нескольких метрах от того места, где они стоят в ожидании новых распоряжений, одна из девушек подходит к глинковцу что-то спросить, но тот поднимает хлыст и стегает ее по руке. Некоторые девушки в ответ на это громко кричат на него и отводят девушку в сторону. Циби прижимает к себе Ливи, когда платформа заполняется новыми охранниками, которые командуют построением сотен девушек в длинные колонны, чтобы вести их дальше.

Они идут не очень долго, и их останавливают перед протяженным забором из стальной сетки, за которым Циби различает несколько внушительных темных зданий.

Входя на территорию этого, судя по всему, военного лагеря, девушки замечают на транспортных средствах военную символику. По обе стороны единственной дороги, проходящей по всей длине огороженной сеткой территории, стоят бараки. Циби и Ливи примыкают к группе девушек, которых ведут к двухэтажным баракам. Запустив их внутрь, за ними захлопывают дверь. Девушки медленно опускаются на пол, находя себе место сесть, лечь или свернуться калачиком.

– Думаешь, нам дадут что-нибудь поесть? – спрашивает Ливи.

– Думаю, вряд ли будет больше того, что нам дали вчера вечером, – отвечает Циби.

– Но ничего не было.

– Да, ничего. Подождем немного, что же делать?

Плач и шепот слышатся в их комнате, как и в помещении над ними. Но ничего не поделаешь. Циби и Ливи ложатся на пол и, подложив под головы свитеры, укрывшись пальто, в конце концов засыпают, от усталости не чувствуя даже голода, страха или каких-то желаний.

На следующее утро, не получая никаких указаний от охранников, девушки чувствуют себя еще более подавленно. Циби считает: то, что их оставили в этом помещении, предоставив мыслям о худшем, – это часть плана Глинковой гвардии. Напуганными, голодными женщинами куда легче манипулировать.

Ливи забирается на свой чемодан, чтобы выглянуть через окно во двор.

– Что ты там видишь? – спрашивает Циби.

Вокруг собрались другие девушки. Привстав на носки, Ливи всматривается в мутное стекло. Опираясь на подоконник одной рукой, другой она пытается смахнуть рукавом пыль, но теряет равновесие и разбивает стекло, после чего падает на пол, осыпанная осколками стекла.

Циби быстро оттаскивает ее от окна, и другие девушки тоже уходят вглубь помещения, не желая иметь отношения к разбитому стеклу.

– Ты в порядке? Не поранилась?

Циби сметает с волос и пальто Ливи осколки стекла.

– В порядке, – быстро отзывается Ливи.

– Ну-ка дай посмотрю.

Циби осматривает лицо Ливи, а потом берет ее за руки. От середины правой ладони Ливи тянется длинный кровавый порез. Кровь капает на пол. Циби приподнимает свою юбку и берется за белую полотняную нижнюю юбку. Наклонившись, она хватается зубами ткань, разрывает ее и начинает отдирать длинные полоски, которыми забинтовывает рану Ливи. Почти сразу через белую ткань проступает кровь.

Ливи оцепенело смотрит, как сестра перевязывает ее пораненную руку. Боли она не чувствует.

Распахивается дверь, и входят трое охранников. Не говоря ни слова, они хватают двух девушек за руки, выволакивают их из барака и захлопывают дверь.

Остальные девушки с ужасом наблюдают за происходящим, прижимаясь друг к другу.

Проходит час или больше. Дверь вновь открывается, и девушкам приказывают выходить. На пороге у тех из них, кто взял с собой чемоданы, отбирают их. Циби слышит, как один из охранников говорит девушке, что ее чемодан будет на месте, когда она вернется.

Девушек приводят в другое здание, с большой кухней в задней части. Они выстраиваются в очередь и оказываются перед приведенными сюда ранее шестью девушками, которые подают им маленькую оловянную миску с разваренной капустой и куском хлеба величиной с их кулак. Возможно, когда-то здесь была столовая, но сейчас здесь нет ни столов, ни стульев, поэтому девушки садятся на пол, заполняя голодные желудки безвкусной едой.

Вернувшись в бараки, девушки видят ведра с водой, тряпки и щетки. Им приказано отмыть помещения до блеска. Они по очереди моют пол под надзором охранников.

Оставшуюся часть дня они то сидят, то встают и все время плачут. Вечером их опять отводят в столовую, где выдают картофелину и кусок хлеба.

Оказавшись снова в бараке, одна девушка напоминает им, что сейчас Песах, еврейская Пасха. Но как могут они здесь исполнять пасхальные ритуалы? Девушка указывает на светловолосую девушку-подростка, сидящую отдельно.

– Ее отец – наш раввин. Она должна знать порядок богослужения.

Все взоры обращаются к светловолосой девушке, которая кивает и открывает свой чемоданчик, доставая оттуда Пасхальную Агаду. Вскоре все окружают девушку, вознося молитвы и погрузившись в тяжелую печаль.

На следующее утро, снова без завтрака, девушек выводят из лагеря и доставляют на железнодорожную станцию. И снова их сопровождают охранники из Глинковой гвардии с хлыстами.

У платформы ждет готовый к отправлению состав. Но девушек ведут к вагонам для перевозки скота в конце состава.

– Залезайте! – снова и снова орут охранники.

Однако девушки не двигаются. Циби чувствует себя животным, оцепеневшим от света автомобильных фар. Неужели они должны залезть в вагон, предназначенный для скота?

– Циби, что происходит? – кричит Ливи.

– Не знаю, но… эти вагоны, они же для животных.

Но глинковцы не намерены шутить. Щелкая хлыстами, они с их помощью загоняют девушек в вагоны, двери которых находятся высоко над землей. Проклятия, крики, побои продолжаются, забыта всякая благопристойность. Девушки с трудом вскарабкиваются в вагоны, протягивая друг другу руки и помогая забраться внутрь.

Циби подталкивает Ливи в руки девушки, которая затаскивает ее в вагон. Вонь от коровьего навоза смешивается с ощутимым запахом людского страха.

Девушки забиваются в теплушки, где можно только стоять. Тяжелые двери запираются на засовы, и свет проникает внутрь лишь через щели в деревянных стенах.

Теперь плачут практически все. Стоящие у стен отчаянно кричат, колотят кулаками в доски, требуя освободить их.

Циби и Ливи попали в кошмар наяву. Никуда не деться от близости чужих тел, от плача, ужасной жажды и мучительного голода. Поезд часто останавливается, иногда стоит недолго, иногда довольно долго, однако двери остаются закрытыми. Циби отрывает все больше полосок от своей нижней юбки, чтобы поменять Ливи повязку, пока не остается лишь пояс.

Наконец двери со скрипом открываются. Солнце уже ушло за горизонт, но даже этот неяркий свет заставляет глаза сощуриться. Сердце Циби едва не выпрыгивает из груди, когда она замечает нацистскую форму. Это эсэсовцы. Лишь однажды она видела их в дедушкиной газете, но эти темно-серые кители, свастика и ярко-красная полоска на рукаве – ошибиться невозможно. Они встают на платформе в шеренгу лицом к вагонам, держа в одной руке винтовку, а в другой – поводок с крупной лающей собакой.

Девушки начинают выпрыгивать из вагонов, и собаки рвутся с поводка и огрызаются на них. Двух девушек в момент приземления собаки кусают.

– Быстрее, быстрее! – покрикивают немцы, подгоняя тех, кто замешкался, прикладами винтовок.

Циби и Ливи проворно выпрыгивают из вагона и встают с одной стороны. Они прибыли, очевидно, в другой лагерь. Здания и улицы за воротами освещаются прожекторами. Сестры смотрят на вывеску над воротами, на которой написано: «ARBEIT MACHT FREI». Циби достаточно знает немецкий, чтобы перевести надпись. Труд освобождает.

Но потом Циби и Ливи столбенеют при виде бритоголовых мужчин с впалыми щеками, толпящихся у вагонов. Одетые в рубашки и штаны в бело-голубую полоску, они, словно полчища крыс, убегающих с тонущего корабля, лезут в вагоны и начинают выбрасывать чемоданы девушек на платформу.

Циби и Ливи с отвращением смотрят, как один мужчина поднимает пустую консервную банку из-под сардин, запускает в нее палец и затем облизывает его, а потом подносит жестянку к губам, вылизывая остатки масла. Он поднимает глаза и замечает сестер, но продолжает без смущения вылизывать банку.

Колонна девушек идет к воротам.

– Послушай меня, Ливи, – горячо шепчет Циби. – Мы станем грызть камни, гвозди и все, что попадется под руку, но мы должны здесь выжить. Понимаешь?

Потрясенная Ливи, ничего не говоря, лишь кивает.

Часть вторая. Врата ада

Глава 7

Освенцим

Апрель 1942 года

– Просто иди, Ливи. Оставайся в строю, – вполголоса говорит Циби сестре.

Девушки проходят в ворота, и их ведут по обсаженной деревьями дороге. Молодая весенняя листва колышется под свежим ветерком. Висящий над воротами яркий прожектор излучает тепло, и по иронии судьбы это напоминает Циби о теплом летнем вечере. Они проходят мимо серого бетонного здания, ловя на себе равнодушные взгляды молодых мужчин и женщин, глядящих на них из окон. Циби вздрагивает – это могли быть мальчики из ешивы, бритоголовые юнцы, изучающие Тору. Но она не может позволить себе думать о доме, о друзьях. Нужно быть настороже. По обеим сторонам улиц, по которым ведут девушек, стоят бараки из красного кирпича. Перед каждым зданием высокие деревья и цветы на клумбах создают впечатление гостеприимного дома.

Наконец девушек заводят в двухэтажное кирпичное здание, где они оказываются лицом к лицу с другими пленниками. Это просторное помещение с высокими потолками, но, несмотря на его размеры, в нем все равно не могут разместиться сотни обитателей. Их по меньшей мере тысяча, думает Циби. Разбросанная на полу солома напоминает ей о конюшне или коровнике, где должны спать животные, но не девушки. Запах навоза усиливает впечатление о том, что это помещение для скота.

– Нас разместили вместе с парнями! – в недоумении шепчет Циби.

Но она замечает здесь и девушек… Неужели сестры тоже станут такими? Изможденными, с широко раскрытыми пустыми глазами, в которых сквозит отчаяние?

Парни одеты в униформу. Циби полагает, это форма русских солдат: поношенные штаны цвета хаки и гимнастерки на пуговицах, красные звездочки с желтой окаемкой, серп и молот. Циби кажется, они с жалостью смотрят на новеньких, поскольку, вероятно, отлично знают, что их ждет. Или, возможно, просто не хотят делиться с ними своим ограниченным пространством.

– Циби, я думаю, это девушки. – Ливи не в силах оторвать взгляд от истощенных существ, которые продолжают молча смотреть на них.

– Добро пожаловать в Освенцим. – Какой-то мальчик делает шаг вперед. – Сейчас вы в Польше, если вам еще не сказали. Вот здесь мы живем. – Он указывает рукой на тюфяки с соломой, разбросанные по полу.

Неужели и они будут спать на этом? – думает Циби.

– А что сейчас будет? – спрашивает испуганный голос.

– Будете спать вместе с блохами, – откликается другой голос.

– Но мы ничего не ели, – вновь раздается первый испуганный, усталый голос.

– Вы опоздали. Завтра поедите. Предупреждаю: вам побреют голову, как нам, и сбреют у вас все волосы, а потом дадут такую же униформу. А затем на работу. Сопротивляться нельзя. Иначе накажут, как наказывают и нас.

Паренек понижает голос до шепота. Циби замечает его глаза: красивые глаза на худом мальчишеском лице. Ливи права: эти мальчики на самом деле девочки.

– Эсэсовцы повсюду, – заговорщицки говорит девочка, – но опасаться нужно капо, которые следят за нами. Иногда они хуже эсэсовцев. Они заключенные, как и мы, но им нельзя доверять – они сделали свой выбор.

Заключенные. Это слово ошарашивает Циби. Они теперь в тюрьме и останутся здесь, пока немцы не решат уйти. Пытаясь скрыть страх, Циби берется за дело и передвигает комковатый тюфяк на середину темной комнаты.

– Давай. – Взяв Ливи за руку, она осторожно тянет ее на так называемую постель.

Они лежат полностью одетые, не снимая пальто, и солома сквозь грубую мешковину покалывает им руки и голову. Циби жалеет, что они лишились своих чемоданов. Может быть, завтра им вернут их.

Одна за другой девушки находят себе место и укладываются на ночь, но тюфяков на всех не хватает, и некоторым приходится ложиться по две-три вместе, как сардинам в банке.

Ливи плачет, сначала тихо, потом начинает рыдать. Циби обнимает сестру, вытирая рукавом ей слезы:

– Все в порядке, Ливи. Просто ты голодная, мы обе голодные. Завтра мы поедим, настанет день, и нам будет лучше. Не плачь, пожалуйста. Я с тобой.

Но слезы Ливи заразительны, и вскоре весь барак заполняется всхлипываниями и плачем.

Некоторые девушки поднимаются на ноги и, спотыкаясь друг о друга, идут к двери. Раздаются голоса, призывающие их вернуться.

– Попадете в беду! – кричит голос, явно девичий.

– Возвращайтесь в постель! Там, снаружи, хуже, чем здесь! – кричит другой голос.

Рыдания Ливи постепенно затихают, и в бараке наступает тишина, пока не раздается крик:

– Меня кто-то кусает!

В ответ слышится:

– Это просто блохи. Скоро привыкнете.

По-прежнему темно, когда в четыре часа утра девушек будит капо, покрикивая на них, чтобы вставали.

Жутко холодно. После беспокойного сна Циби и Ливи замерзли, хотят есть и пить. Потирая заспанные глаза, они идут за узницами, успевшими изучить утренний ритуал, и выстраиваются в очередь в умывальню с длинным желобом, над которым висят протекающие краны, и к унитазам без кабинок.

Выходя из барака, Циби и Ливи держатся друг за друга, но тут Циби вскрикивает и, споткнувшись, падает на колени.

– Циби, Циби, что случилось? – спрашивает Ливи.

Циби сбрасывает с себя туфли и носки: на ступнях у нее кишат живые блохи. Циби держит снятые носки в одной руке и в оцепенении смотрит на свои ноги. Девушки рядом с ними перелезают через соломенные тюфяки, чтобы выбраться наружу.

– Циби, не пугай меня! Нам надо идти! – кричит Ливи, дергая сестру за руку; Циби, взглянув на свои носки, отбрасывает их в сторону. – Все в порядке, в порядке. Нужно просто вымыть ноги. Я помогу тебе. Пойдем.

Но Циби отодвигается от Ливи. Это ее проблема, и она не должна раскисать перед сестрой.

Через толпу к ним проталкивается молоденькая бритоголовая девушка и хватает отброшенные носки Циби.

– Они ей пригодятся, – говорит она Ливи. – Я вытряхнула из них блох.

Ливи потрясена тоном девушки, совершенно лишенным эмоций. Но тем не менее это добрый поступок.

Кивнув ей, Ливи берет носки и показывает их Циби:

– Блох больше нет. Пожалуйста, надень носки.

Циби ничего не отвечает, но не противится, когда Ливи натягивает ей носки, а потом застегивает туфли.

Циби и Ливи вслед за другими выходят из барака. На улице их отделяют от старожилов и ведут в другой барак. При свете дня улицы и здания уже не выглядят привлекательными. Сейчас вдоль тротуаров выстроились эсэсовцы с винтовками за плечами и пистолетами в кобуре на бедре. Из бараков, подобных тому, где Циби и Ливи провели минувшую ночь, высыпают заключенные. Девушки проходят мимо группы мужчин, бредущих в том же направлении, – искоса брошенные взгляды, но никто не смотрит в глаза.

В конечном итоге девушек приводят в комнату без окон, где приказывают раздеться. Циби на один миг испытывает облегчение оттого, что их не предупредили о предстоящем, что Ливи хотя бы на несколько часов была избавлена от осознания реальности, скрытой за пустыми глазами безволосых узниц.

Некоторые сопротивляются, однако надзиратели и не думают бить их. Циби, Ливи, как и другие девушки, пытаются прикрыть наготу руками. У них в ушах звучит хохот мужчин, выкрикивающих непристойности в адрес обнаженных девушек.

– Ваши украшения! Девочки, не забудьте об этих хорошеньких бриллиантах у вас в ушах! Нам они все нужны! – со смехом выкрикивает их капо, высокая женщина с короткими черными вьющимися волосами, у которой не хватает одного переднего зуба.

Циби дотрагивается до одного уха, потом до другого. Маленькие золотые серьги с крошечными красными камешками ей вставила в уши бабушка в тот день, когда она родилась. Бабушка тогда принимала роды. Теперь впервые Циби снимет эти серьги. Она лихорадочно пытается нащупать застежку и со все возрастающим ужасом смотрит, как капо вырывает серьги из ушей девушек. Из мочек брызжет кровь, а комнату наполняют истеричные вопли. Циби лишь надеется, что Ливи, находящаяся где-то в этом адском помещении, сумела снять свои. Циби видит стоящую перед собой капо с протянутой рукой, чтобы отнять этот бесценный знак бабушкиной любви, и на миг вспоминает о Магде, благодаря Бога, что сестра сейчас за много миль отсюда.