Петербургская драматургия. Ежегодник 2022

МАТЬ. Олег, даже не думай! Эфрона и Брокгауза мы не сожжем! Что можно было сжечь из книг, мы уже сожгли. Только Эфрон и остался…

ОЛЕГ. Я и не думал жечь. Я думаю, его можно продать. Написать объявление?

МАТЬ. Много ли выручишь? Если только обменять. Сколько за Эфрона хлеба дадут? Буханку?

ОЛЕГ. Не знаю. Вряд ли…

МАТЬ. Тогда пусть стоит. (Открывает ключом ящик комода, достает из него сверток, разворачивает.) Вот. Кольцо с аметистом. Попробуй на хлеб обменять.

ОЛЕГ(заглядывает в ящик). А это что? Что за папка?

МАТЬ. Архив. Справки, письма. Это мы тоже не можем сжечь. (Закрывает ящик.)

ОЛЕГ. Чего же так воет собака? С самого утра! Я думал, в городе вообще не осталось собак…

МАТЬ. Это Дэйзи, английский сеттер. Собака Евгения Абрамовича из соседнего подъезда. Удивительные люди. Они с Ольгой Моисеевной половину хлебной пайки ему отдают.Их сын в финскую кампанию погиб, это его собака была.

ОЛЕГ. Невероятно! Они собаку хлебом кормят?

МАТЬ. Кормили. Я вчера возле булочной Евгения Абрамовича встретила. Ольга Моисеевна умерла. Дэйзи воспитанный был, никогда ничего со стола не брал, а тут хлеб стащил. Они целый день ничего не ели. Ольга Моисеевна уже давно из дому не выходила, а он-то работать продолжал. У него и рабочая карточка была. Видно, Евгений Абрамович тоже умер, раз Дэйзи воет. Один в запертой квартире остался.

ОЛЕГ. Что теперь делать?

МАТЬ. Ничего не сделаешь. Дверь в квартиру вскрывать надо. Завтра в жилконторе скажу…

(Собачий вой стихает.)

ОЛЕГ. Перестал выть.

МАТЬ. Значит, умер…

Затемнение.

АВТОР (перекладывает фотографии). На этой фотографии Юрочка на руках у тети Дуси. Это снято перед самой войной. Юрочка похоронен на Богословском кладбище. Мама и бабушка отвезли его туда на саночках. От Манежного переулка, где они жили в блокаду, до кладбища семь километров. По Литейному через мост, по улице Комсомола, Арсенальной и дальше по Кондратьевскому до упора. Летом я прошел этот путь за час сорок. Они шли зимой по не расчищенным улицам четыре часа. И столько же обратно.

Возникают очертания Литейного проспекта в Ленинграде. Томочка и Фрося идут по проспекту, везут пустые саночки. Из громкоговорителя доносится мерный звук метронома.

ТОМОЧКА. Постоим, мама. Ноги замерзли, не идут.

ФРОСЯ. Лучше идти, Томочка. Постоим – совсем идти не сможем.

ТОМОЧКА. Мы немножко.

ФРОСЯ. Хорошо. Только совсем немножко. (Смотрит в небо.) Небо какое звездное. Значит, не спадет мороз. Вот беда!

ТОМОЧКА. Мама, я тоже умру?

ФРОСЯ. Что ты такое говоришь! Нет, конечно! Осталось чуть-чуть потерпеть. Я слышала, скоро откроют зимнюю дорогу по ладожскому льду, будут хлеб нам возить.

ТОМОЧКА. Точно откроют?

ФРОСЯ. Откроют… Нам бы только до весны дотянуть. Это совсем недолго. Весной норму хлеба увеличат, капусту посадим в скверике у церкви, будем капустные щи варить. Сытые будем…

ТОМОЧКА. Правда, мама?

ФРОСЯ. Зачем же мне тебя обманывать, Томочка?.. Все так и будет.

ТОМОЧКА. А летом в деревню поедем?

МАТЬ. Этого я тебе обещать не могу… Передохнула? Тогда пошли…

Звук метронома учащается.

ТОМОЧКА. Ну вот, началось!

Голос диктора объявляет: «Говорит штаб местной противовоздушной обороны. Воздушная тревога. Воздушная тревога».

ТОМОЧКА. Бежим?

ФРОСЯ. Нормальным шагом пойдем. Нас каждый день бомбят, и что же мы будем всякий раз дрожать от страха?! Не дождутся, гады! (Грозит кулаком в небо.)

ТОМОЧКА (смотрит в небо). Зажигалки посыпались…

Свистят «зажигалки». Томочка и мать медленно идут по проспекту.

Затемнение.

АВТОР. В блокадной кинохронике часто можно увидеть, как люди идут по улицам, а на земле лежат трупы. К смерти привыкли, к ней равнодушны. Вот на санях повезли запеленатый труп. Словно древнеегипетскую мумию. Изумляют лица людей. Как описать эти лица? Равнодушные? Скорбные? Бесстрастные? Нет! Ни то, ни другое, ни третье. Чтобы выжить, необходимо мобилизовать все ресурсы. Эти лица – самоуглубленные и сосредоточенные. Так сосредоточен был Христос, поднимавшийся на Голгофу.

Однажды мне приснился сон. Я видел блокадный город. Я побывал в нем. Я видел людей с бидонами и ведерками, черпающих воду из проруби в Неве. Видел процессию запеленатых тел. Я смотрел на них из будущего. Люди были немы. Сквозь запотевшее стекло времени я видел их глаза. Бездонные глаза. И вдруг я понял, что это вовсе не стекло, а мутный невский лед, сквозь толщу которого я вижу погребенные в нем навеки их лица. Прекрасные лица!

Звучит скорбная музыка. Возникают очертания блокадного Ленинграда. Вереницей проходят люди осажденного города. Их цепочка кажется бесконечной. Среди этих людей Томочка и Фрося.

ТОМОЧКА. Я знаю, мама, как выглядит смерть. А ты? Вчера на улице видела старика, а у него лицо жуткое, синее…

ФРОСЯ. Это и называют печатью смерти на лице…

ТОМОЧКА. Я отвернулась. Мимо прошла. Потом все-таки оглянулась. Старик на тумбу сел. Глаза закатились. И он медленно съехал на землю. Он умер у меня на глазах…

ФРОСЯ. Ты испугалась?

ТОМОЧКА. Нет, мамочка, не испугалась. Я не боюсь смерти …

Томочка и Фрося сливаются с толпой ленинградцев.

Затемнение.

АВТОР. Немногочисленны их воспоминания. Упущено время – и некого спросить, как удалось им пережить самую тяжелую блокадную зиму? Возможно, они бы и не сумели ответить на этот вопрос. Да и не любили они об этом вспоминать. Но пережили. Пережили!

И вот уже весна. Апрель. Весна – как новая жизнь. Закончилась самая тяжелая блокадная зима. Даже тетя Дуся стала изредка вставать. Однажды даже вышла на улицу. После школьных занятий мама не торопилась домой, она садилась возле дома прямо на булыжной мостовой и тихо играла сама с собой. Если начинался артобстрел, она не двигалась с места, словно не слышала воя вражеских самолетов и сигналов воздушной тревоги. Во что она играла? Я спрашивал, но она не могла вспомнить. Бабушка, вернувшись с работы, часто заставала ее сидящей на мостовой возле дома. Но однажды, вернувшись, не нашла ее.

Возникают очертания ленинградской улицы с булыжной мостовой.

ФРОСЯ (идет по улице, зовет). Томочка! Вы не видели Томочку?

СОСЕДКА. Может, домой пошла?

ФРОСЯ. Дома была. Нет ее дома! В школу сбегать? Уж не случилось ли чего?

СОСЕДКА. Я после школы ее видела. Сидела, как обычно, фантики бумажные на камнях раскладывала.

ФРОСЯ. Так где же она? Куда подевалась?

СОСЕДКА. Может, в церковь зашла?

ФРОСЯ. В церковь? Мы в церковь с ней никогда не ходили…

Затемнение

АВТОР. Спасо-Переображенский собор был рядом с домом. Этот единственный в городе храм, который ни на день не закрывался в советское время. Всю блокаду в нем тоже шли службы. А в подвале собора располагалось бомбоубежище.

Возникают очертания иконостаса. Томочка стоит у иконы Божьей Матери и внимательно вглядывается в нее. К ней подходит мать.

ФРОСЯ. Вот ты где! А я тебя обыскалась! Нельзя, так поступать, Томочка!

СВЯЩЕННИК (подходит). Не ругайте ее. Пришла она сюда по наитию, Бог ее привел.

ФРОСЯ. Так я и не ругаю…

СВЯЩЕННИК. Как девочку зовут?

ФРОСЯ. Тамара. Томочка.

СВЯЩЕННИК. Я вас с Томочкой в бомбоубежище виде пару раз, а вот в храме – ни разу.

ФРОСЯ. Так мы… мы и не ходим в храм…

СВЯЩЕННИК. Жаль… А девочка ваша пришла. Значит, запала в нее искра Божья. Я так и звать ее буду теперь – Искра Божья. (Томочке.) Если захочешь что-то спросить, подходи, спрашивай, не стесняйся. (Отходит.)

ТОМОЧКА (смотрит на икону Богородицы). Какая красивая!

ФРОСЯ. Пойдем домой, Томочка?

ТОМОЧКА. Постоим еще немножко. Это Богородица?

ФРОСЯ. Богородица.

ТОМОЧКА. Я у Богородицы попрошу, чтобы война скорее закончилась, чтобы тетя Дуся не болела, а папа живой вернулся… Как у Богородицы надо попросить?

ФРОСЯ. Как чувствуешь, так и проси…

Затемнение.

АВТОР. Ближе к лету отец навострился ловить рыбу на Крестовском острове близ стадиона имени Кирова. Этого стадиона, увы, уже не существует. На его месте красуется похожая на летающую тарелку Газпром Арена.

Возникают очертания невского берега. Олег и парень помладше стоят у края воды. У парня удочка. У Олега удочка и сачок.

ПАРЕНЬ. Отойди! Всю рыбу распугаешь!

ОЛЕГ. На что ловишь?

ПАРЕНЬ. Не скажу!

ОЛЕГ. Я на поденку. На жучков.

ПАРЕНЬ. Я на мормышку.

ОЛЕГ. На какую еще мормышку?

ПАРЕНЬ. На такую! Красную нитку к крючку привязал!

ОЛЕГ. И много наловил?

ПАРЕНЬ. Ничего… Я первый раз.

ОЛЕГ. Так учись. (Берет сачок, ловит им мелкую рыбешку.)

ПАРЕНЬ. У меня тоже сачок дома есть.

ОЛЕГ. Смотри, сколько мелочи. (Поддевает рыбу сачком.)

ПАРЕНЬ. Дай поближе разгляжу. (Достает рыбку из сачка, хочет ее съесть.).

ОЛЕГ. Не тяни в рот, поранишься!

ПАРЕНЬ. С чего это?

ОЛЕГ. Она колючая.

ПАРЕНЬ. Действительно колется!

ОЛЕГ. Еще бы! Она так и называется – колюшка.

ПАРЕНЬ. А как же ты ее ешь?

ОЛЕГ. Мать в мясорубке прокручивает. Потом жарит. Почти как рыбные котлеты получается…

Затемнение

АВТОР. Маленькая рыбка, не больше четырех сантиметров в длину. На спине три колючки. Всегда считалась сорной. В Кронштадте на западной стене Обводного канала возле Синего моста установили памятник колюшке. Три маленькие бронзовые рыбки качаются на металлических волнах. В дни блокады сорная рыбка колюшка многим спасла жизнь.

Возникают очертания комнаты в ленинградской квартире. Томочка достает из нижней части буфета иконы, завернутые в белую материю.

ФРОСЯ. Зачем ты иконы достала?

ТОМОЧКА. Посмотреть. (Разворачивает икону.) Это что за икона?

ФРОСЯ. Спас Вседержитель.

ТОМОЧКА (разворачивает другую икону). Эти дяденьки кто?

ФРОСЯ. Это Петр и Павел.

ТОМОЧКА. Зачем ты их в буфете прячешь?

ФРОСЯ. Не те были времена, чтобы иконы в комнате держать. Вот ты пионерка. А если бы учительница узнала, что у нас иконы висят? Она бы ругать меня стала.

ТОМОЧКА. Я не скажу.

ФРОСЯ. Знаю, что не скажешь. Ты взрослая уже. Но иконы лучше уберем от греха подальше…

ТОМОЧКА. Ты веришь в Бога мама?

ФРОСЯ. Человеку надо во что-то верить…

ТОМОЧКА. Ты прямо скажи!

ФРОСЯ. Я верю в Бога. В Победу верю. А вот в коммунизм… Честно тебе скажу, не очень мне в него верится. Ты только в школе об этом не вздумай рассказывать!

Затемнение

АВТОР. Эти иконы так и хранились у бабушки в буфете за банками с крупами и мешочком с белыми сухарями, где однажды в детстве я их случайно обнаружил. После ее смерти мама мне рассказала, что эти несколько икон, бабушка забрала с собой, когда они вместе с дедом бежали от раскулачивания из деревни. Как и бабушка, мама хранила их в шкафу завернутыми в тряпочку. После маминой смерти я отнес их в церковь.

Возникают очертания комнаты в ленинградской квартире. Окна расшторены, светит солнце. Мать Олега в бархатном вечернем платье стоит у зеркала. Входит Олег.

ОЛЕГ. Ух ты! Давно ты не надевала это платье.

МАТЬ. Висит оно на мне. Но если с этим пояском… Как ты думаешь?

ОЛЕГ. Куда это ты собралась?

МАТЬ. В филармонию. Сегодня премьера симфонии Шостаковича.

ОЛЕГ. У тебя есть билет?!

МАТЬ. Нет. Обещали достать…

ОЛЕГ. И что?

МАТЬ. Двойная пайка хлеба и баночка керосина в придачу…

ОЛЕГ. Ого!

МАТЬ. Где же я им хлеб и керосин возьму? Я им Эфрона и Брокгауза предложила.

ОЛЕГ. Да ну! Не захотели?

МАТЬ. Может, и к лучшему… Шостаковича мы по радио послушаем. А платье я все равно решила надеть.

ОЛЕГ. Чтобы радио слушать?

МАТЬ. А что? Скоро ли еще попаду на концерт? Садись. Сейчас начнется трансляция. Интересно, там в зале и люстру зажгут?

ОЛЕГ. А как же!

(Олег и мать садятся на стулья напротив тарелки радио.)

МАТЬ. А ты не хочешь белую рубашку надеть, Олег?

ОЛЕГ. Не успею уже.

Звучит голос диктора. «Исполнение Седьмой симфонии в осажденном Ленинграде – свидетельство неистребимого патриотического духа ленинградцев, их стойкости, их веры в победу. Слушайте, товарищи!»

Вдалеке раздается звук вражеских самолетов, вой воздушной сирены.

ОЛЕГ. Гады! Именно сейчас им надо бомбить!

МАТЬ. Этого стоило ожидать. Ничего, ничего! Исполнение не прервут! Я в этом уверена!

По радио звучит 7-я Симфония Шостаковича

Затемнение      

Часть вторая

АВТОР. Седьмая симфония Шостаковича прозвучала в Ленинграде 9 августа 1942 года. Этот день был выбран не случайно. К этому дню фашисты намеревались захватить город и даже заготовили пригласительные билеты на банкет в ресторане гостиницы «Астория». Они просчитались! Симфонию услышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немецкие войска. «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну",– вспоминал один из воевавших под Ленинградом немецких солдат. Вскоре отцу исполнилось восемнадцать, и он ушел на фронт. На Ленинградский фронт, где воевал его отец – дед Константин. Отец попал в часть, воевавшую в районе «Невского пятачка». (Разворачивает вклеенную в книгу карту.) Этот участок фронта, а точнее клочок земли на левом берегу в излучине Невы в районе Невской Дубровки, занимает особое место в истории Битвы за Ленинград. Здесь шли самые кровопролитные бои, неоднократно отсюда наши войска начинали наступление на Мгу и Синявино с целью прорвать блокаду Ленинграда. Отец попал в саперный батальон. (Читает по книге.) «В светлое время суток ни одна лодка не отважилась бы пересечь расстояние в полкилометра от одного берега до другого»,– вспоминал один из участников тех событий, − Когда наступала ночь, над Невой роились вражеские ракеты, выхватывая из темноты скелеты понтонов, шлюпок, катеров…» В одну из таких ночей, лодка, в которой находился отец, перевернулась, и все оказались в ледяной невской воде. Отцу посчастливилось выплыть.

Возникают очертания фронтовой земляка. На веревках развешана военная форма. Закипает самовар. Олег сидит завернувшись в шинель.

ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Ты везучий, парень! Доплыть до берега в ледяной воде… Бог спас. Будешь в церкви – свечку поставь за свое спасение. Или ты в Бога не веруешь? Что молчишь? Некрещеный, небось?

ОЛЕГ. Я комсомолец.

ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Комсомольцу тоже не вредно крестится.

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Не слушай ты его! На вот, выпей! (Протягивает кружку.)

ОЛЕГ. Что это?

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Лекарство. Горьковато, правда, но надо потерпеть. Сделай вдох, целиком в себя влей, а затем сделай выдох. Потом водой запьешь.

Олег берет кружку, выдыхает, залпом выпивает содержимое и долго не может откашляться.

МОЛОДОЙ СОЛДАТ (посмеивается). Что, глаза на лоб вылезли?

ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Водой скорее запей! (Протягивает кружку с водой.) Ну как?

ОЛЕГ. Глаза в кучку сводит.

ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Зато воспаления легких не будет.

ОЛЕГ. Что это было?

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Так спирт же.

ОЛЕГ. Предупреждать надо.

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Ты вправду не понял? И спирта что ли на вкус никогда не пробовал?

ОЛЕГ. Никогда. На сахар обменивал…

ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Ты вон свои законные 50 грамм на сахар менял, а видишь, как они иногда пригодиться могут!

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Закуришь? (Протягивает свою раскуренную самокрутку.)

ОЛЕГ. Закурю. (Берет самокрутку, затягивается и снова закашливается.)

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. И не курил никогда, что ли?

ОЛЕГ. Никогда…

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Тогда считай, что сегодня у тебя произошло полное боевое крещение!

ОЛЕГ. Что-то в сон меня клонит. Голова не держится на плечах.

ПОЖИЛОЙ СОЛДАТ. Поспи, сынок. Сон хорошо лечит. (Молодому солдату.) Укрой-ка его получше.

Затемнение.

АВТОР. Операция «Искра» по прорыву блокады Ленинграда началась 12 января 1943 года. До этого Красная армия дважды пыталась освободить так называемый «шлиссельбургско-синявинский выступ», где расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами составляло не более 12-16 километров. (Склоняется над картой.) Вот он на карте этот кусок земли, занятый фашистами, за освобождение которого было отдано столько жизней!

Возникают очертания землянки. Олег сидит на пеньке неподалеку от нее.

МАЙОР. Товарищ рядовой, подойдите ко мне!

ОЛЕГ (вскакивает). Слушаю вас, товарищ майор.

МАЙОР. Как тебя зовут, дай вспомнить… Олег?

ОЛЕГ. Так точно!

МАЙОР. Сам ленинградец?

ОЛЕГ. Так точно, товарищ майор.

МАЙОР. Ну. вот что, Олег… Давай без этого, без субординации, что ли… Вот… (Достает из кармана письмо.)

ОЛЕГ. От кого письмо?

МАЙОР. Не от кого − кому… Сыну. Тебе сколько лет?

ОЛЕГ. Восемнадцать.

МАЙОР. Ему двенадцать. Он там, в блокадном городе…

ОЛЕГ. Понятно…

МАЙОР. Ничего тебе не понятно. Ты дослушай. Сегодня в ночь я иду на задание. Подробности рассказать не могу, сам понимаешь. Но живым я с задания не вернусь…

ОЛЕГ. Ну что вы, товарищ майор…

МАЙОР. Не перебивай. Есть у меня такое предчувствие. Так вот, я написал сыну письмо. Отправить хотел. Потом передумал.

ОЛЕГ. Я, кажется, понял.

МАЙОР. Правильно понял. Ты был там. Ты знаешь, как там тяжело. Только не перебивай, и без того говорить трудно. Ты ведь и сам не на много старше моего Лешки… Сына Лешкой зовут.

ОЛЕГ. Понятно…

МАЙОР. Держи. (Протягивает Олегу письмо.) Отправишь письмо, если я не вернусь.

ОЛЕГ (берет письмо). Я уверен, что вернетесь!

МАЙОР. Меня предчувствие редко обманывает. И знаешь что, Олег, ты тоже прочти это письмо. Считай, оно и тебе адресовано.

ОЛЕГ. Вернетесь вы с задания, товарищ майор!

МАЙОР. Прощай… (Уходит.)

Затемнение.

АВТОР. Майор не вернулся. А через несколько дней в полдень 18 января, после ожесточенных боев части Ленинградского и Волховского фронтов соединились в районе Рабочего поселка № 5, сухопутная связь Ленинграда с Большой землей была восстановлена. Отец этого уже не застал, за две недели до этого он был контужен и ранен во время боев за Шлиссельбург. О прорыве блокады он узнал в госпитале. (Берет книгу, читает). Из приказа Военного совета Ленинградского фронта. В итоге боев решена задача исторической важности: город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника… Доблестные войны Ленинградского фронта разгромили противника и отбросили его по всему фронту на 65-100 километров. В ожесточенных боях взяты Красное Село, Ропша, Урицк, Пушкин, Павловск, Ульяновка, Гатчина…» В этот день, 27 января 1944 года в Ленинграде прогремел салют в 24 залпа из 324 орудий.

Возникают очертания ленинградской улицы, по ней идут Томочка и Фрося. К ним подбегает незнакомая женщина, обнимает Фросю.

ЖЕНЩИНА. Ой, милая вы моя! Прорвали блокадное кольцо! Конец блокаде! Мы победили!

ФРОСЯ. Что же вы плачете, женщина?

ЖЕНЩИНА. Сама не знаю. От радости!

ФРОСЯ (обнимает Томочку). Конец нашим мучения, Томочка!

ЖЕНЩИНА. А скоро уже и войне конец!

ТОМОЧКА. Война закончится? Да?

ФРОСЯ. Закончится, Томочка! Чуть-чуть подождать!

ТОМОЧКА. Чего же ты плачешь?

ФРОСЯ. А ты чего плачешь?

ЖЕНЩИНА. Все плачут. Все с ума посходили! Никогда такого не видела! Дайте я вас обниму! (Обнимает и целует Томочку.)

ФРОСЯ. А бегут все куда?

ЖЕНЩИНА. На Марсово поле! Там салют будет. Там сегодня весь день гулянье!

ФРОСЯ. Что же мы стоим? Бежимте!

ТОМОЧКА. Скорее, мамочка, бежим!

Слышны залпы праздничного салюта.

Затемнение.

Возникают очертания больничной палаты военного госпиталя. Олег и его новый друг Толик сидят на кроватях. У Толика в руках гитара. Олег что-то рисует карандашом в блокноте.

ТОЛИК. Ну вот, там праздник, салют – а мы тут сидим… Хорошо хоть гитара нашлась. С песней как-то веселее.

ОЛЕГ. Ты на гитаре учился, Толик?

ТОЛИК. Какое там! Парни во дворе три аккорда показали. Оказывается любую песню можно сыграть на трех блатных. (Наигрывает на гитаре и поет.)

Давно ты не видел подружку,

Дорогу к знакомым местам,

Налей же в солдатскую кружку,

Свои боевые сто грамм.

Гитару возьми, струну подтяни,

Солдатскую песню запой,

О доме своем, о времени том,

Когда мы вернемся домой.

ОЛЕГ. Здорово! Научишь меня? Я давно хотел на гитаре научиться.

ТОЛИК. Учится нечему. Я за две недели освоил.

ОЛЕГ. Чем будешь заниматься после войны?

ТОЛИК. На завод вернусь. А ты?

ОЛЕГ. Я школу художественную закончил при Академии художеств. Хотел в Академию поступать. Война все планы сбила. Может, и мне на завод пойти?

ТОЛИК. Не, лучше учиться. Чего ты в блокноте рисуешь?

ОЛЕГ. Так… Можешь посмотреть. (Протягивает блокнот.)

ТОЛИК. О! Так это ж я! С гитарой! И похож. Тебе точно учиться надо!

ТОЛИК. Можешь мне этот рисунок подарить?

ОЛЕГ (вырывает листок из блокнота). Держи!

ТОЛИК. Я жене его пошлю. И про тебя напишу.

ОЛЕГ. Ты женат?

ТОЛИК. Даже почувствовать себя женатым человеком не успел, как началась война.

Она на учительницу в Герценовском училась. Их вместе с институтом эвакуировали в Кыштым.

ОЛЕГ. Это где же?

ТОЛИК. Ох, далеко! На Урале…

ОЛЕГ. Не грусти. Праздник сегодня. Спой еще что-нибудь.

ТОЛИК (берет гитару, играет и поет).

Все хорошо, прекрасная маркиза,

Дела идут и жизнь легка…

Затемнение.

АВТОР. Из госпиталя отец и Толик выписались в один день. Более того, их обоих отправили в военное расположение под Ропшей. Письмо майора лежало у отца в кармане гимнастерки. Он решил вручить его лично.

Возникают очертания ленинградской улицы. Олег стоит возле разрушенного во время бомбежки дома. Мимо проходит девушка-почтальон с сумкой через плечо. Олег останавливает ее.

ОЛЕГ. Скажите, это дом номер семь?

ДЕВУШКА. Все, что от него осталось.

ОЛЕГ. Точно семерка?

ДЕВУШКА. Точно, вам говорю! Я тут все дома знаю. Почту разношу.

ОЛЕГ. Вы почтальонша?

ДЕВУШКА. Почтальон! Еще до войны на почте работала. Вот как было раньше, звонишь в дверь, тебе открывают, и ты говоришь: «Вам письмо. Пляшите!» А сейчас разве скажешь «пляшите»? В основном похоронки приходят.

ОЛЕГ. Я вот тоже письмо с фронта передать должен.

ДЕВУШКА. Кому-то повезло! Вы не забудьте сказать: «Вам письмо. Пляшите!»

ОЛЕГ. Нельзя. Это тоже вроде как похоронка.

ДЕВУШКА. Как это похоронка? Вы ж говорили − письмо!

ОЛЕГ. Да вот только того, кто писал это письмо, уже нет.

ДЕВУШКА. Погиб?

ОЛЕГ. С задания не вернулся.

ДЕВУШКА. Вот оно что… Адрес какой?

ОЛЕГ. Дом 7, квартира 11. (Указывает на разрушенный дом.) Это действительно дом номер семь.

ДЕВУШКА. Действительно. А письмо кому? Я многих из этого дома знала.

ОЛЕГ (достает письмо, читает). Гамзелеву Алексею.

ДЕВУШКА. Знаю. Мать его знаю, тетю Лиду. Она до войны в нашей школе библиотекаршей работала. Муж у нее военный. Только она умерла еще в декабре…

ОЛЕГ. А сын?

ДЕВУШКА. Забрали… Вроде как его на Большую землю эвакуировали… А вы давайте письмо, я на почту отнесу. У нас много таких писем, чьи адресаты выбыли…

ОЛЕГ. Хорошо. Только сначала я должен его прочесть.

ДЕВУШКА. Чужое письмо?

ОТЕЦ. Майор велел мне прочесть, если с задания не вернется.

ДЕВУШКА. Какой майор?

ОТЕЦ. Гамзелев. Отец Лешки. Я думал, вместе с Лешкой его и прочтем…

ДЕВУШКА. Ну тогда что ж… Читайте.

Затемнение.

АВТОР. Дошло это письмо до адресата, или нет, неизвестно. Но содержание его отец мне пересказал.

В луче прожектора – Майор.

МАЙОР. Ну вот, мой сын, мы больше не увидимся. Если ты получишь это письмо, значит меня уже нет в живых. Час назад я получил задание, выполняя которое живым скорее всего не вернусь. Ты, не пугайся, малыш, и не унывай. Гордись той гордостью, с которой твой отец идет на смерть. Нашему городу грозит опасность. От выполнения моего задания зависит дальнейшее благополучие Ленинграда. Не каждому доверено умирать за Родину. Я задаю себе вопрос: какие силы помогают мне сохранить мужество в эти часы? И тут же даю ответ: дисциплина и долг. Правильно говорят: от дисциплины до геройства – один шаг. Это, сын, запомни раз и навсегда. Рассказываю тебе обо этом, чтобы ты знал, кто был твой отец, как и за что отдал жизнь. Вырастешь большим – осмыслишь, будешь дорожить Родиной. Хорошо, очень хорошо дорожить Родиной. Сын, ты в каждом письме ждал моего возвращения с фронта. Без обмана: больше не жди… Прощай. Люблю, люблю до последней капли крови! Выполняйте мое завещание.