
Полная версия
Ахейя. Сказка, рассказанная в лифте
– Молодой человек, вы только на ногу ему не ложитесь. У него варикозное расширение вен.
– Да ладно вам, Ираида Васильевна, – отозвался другой голос, – какие у него там вены – кожа да кости!
– Нет, нет, мне этот диагноз сообщил доктор Парацельс в одна тысяча пятьсот сороковом году.
– Ку-ку! Вам лет-то сколько?
– Мне? Вы же знаете: сто семьдесят восемь. Но мне все дают семьдесят семь!
«Пора вставать!» – подумал Ленюшка Мамохин и сел на диване. Урчание стало громче, басовитей, но слышалось уже не в голове, а со стороны. Будто где-то неподалеку, в поле работали трактора. Глаза у Ленюшки к полумраку попривыкли, он и увидел: поперек дивана, у самого подлокотника спал на боку спаниель тот с липовой аллеи. Спал, бок раздувал и во сне урчал.
Ленюшка в соседнюю комнату заглянул. Две старушки, которых он в парке встречал, бабуля и не-бабуля, сидели за круглым столом под апельсинного цвета абажуром, обе в очках, и играли в русское лото. Ленюшка встал в дверях, поздороваться хотел, а вместо «Здравствуйте!» неожиданно получилось у него:
– Ахейя!
– Чего вздыхаешь? Голова болит? Миленький! – сказала бабуля. – Надо же, как ударили парня ни за что ни про что…
– А слышите, Захаровна, он не по-русски вздыхает, – заметила не-бабуля. – Вы не испанец? Нет, испанцы все брюнеты, а этот блондин…
– Извините, пожалуйста, – сказал Ленюшка. – У меня, наверно, сотрясение мозга. Я и не знал раньше, что такие слова бывают. А вот… как это все со мной случилось, оно само выговариваться стало.
– Может, из книжки проскочило? – спросила не-бабуля. – Не заметили, что за книга была?
– Как-то не обратил внимания…
А бабуля ей:
– Может, вам еще год издания сказать? «Древнегреческо-русский словарь» это был, том 1. Садись, Ленечка, с нами в лото играть.
Еще несколько раз Федор Коныч слышал, как сыплются на пол шурупы и прочие мелкие железки, – то по несколько штук, то целыми коробками, – и никак не мог понять, откуда. Мешал Шуроня: рассказывая, он перемещался по кабине, – как муха, мухи тоже так в лифте мечутся, – и Федор Коныч отвлекался.
Вахрамей держался задней стенки лифта, и то спасибо. Только при слове «Лермонтов» преобразился зачем-то в сапог, и Федор Коныч невольно задался вопросом: «А они Лермонтова-то, интересно, читали?» Вслух, однако, спрашивать не решился.
Захаровна раздала каждому по длинной карточке с цифрами, собрала со стола в мешочек деревянные бочонки и стала их перемешивать.
– А вам везет в лото, молодой человек? – спросила Ираида Васильевна.
– Никогда не играл, не знаю…
– Удивительно, что вы сюда попали, а в лото играть не умеете. Если бы выиграли, у вас бы какое-нибудь желание исполнилось.
– Раз он тут, значит, умеет, – возразила ей Захаровна. – Сюда просто так не попадают.
Ленюшка Мамохин спокойный был человек, и стул ему достался удобный – устойчивый, с подлокотниками – почти что кресло; но он все-таки заерзал потихоньку, потому что волноваться начал. А Захаровна выхватила из мешочка бочонок и со стуком поставила на стол:
– Топорик!
На бочонке была цифра 7.
– У меня нету, – обиделась Ираида Васильевна.
– А у тебя?
Захаровна заглянула в Ленюшкину карточку. Цифры были написаны в три ряда, но не по порядку, а вперемешку, и между ними обнаружилась семерка.
– Вот, закрывай ее бочонком.
– А не скажете ли, что значит «дедуля»? – спросил Ленюшка.
– Девяносто девять, – пояснила Захаровна. – Еще год – и сто исполнится. «Неваляшка» – восемь. Ноль – «дырка». – И вытащила следующий бочонок, крикнув:
– Барабанные палочки!
На нем была цифра 11.
– У меня опять нету, – поджала губы Ираида Васильевна.
А у Ленюшки и эта цифра нашлась, через одну от семерки. Он на ее место тоже бочонок поставил. В общем, так как-то получилось, что он свою карточку первым заполнил.
– Вот молодец парень! – обрадовалась Захаровна. – Он всего добьется.
– Да как же… – растерялась Ираида Васильевна. – Уж очень быстро. Захаровна, это вы, наверное… Вы что-то смухлевали! Мне вот двести семьдесят восемь, я уж сколько лет в лото играю, и почти все проигрывают.
– Для хорошего человека счастливого билетика не жалко. Да быстрей ищите, а то у него отпуск двадцать четыре дня всего!
Ираида Васильевна встала и принялась обходить шкафы, которых и в этой комнате оказалось немало. Она открывала и закрывала разные дверки, выдвигала всякие ящички. Повеяло сушеной ромашкой, сдобными булочками и малосольными огурцами.
– Нету!
– Там солдат с ружьем пропадет! – сказала Захаровна. – Может, под скатертью?
– Где же тут под скатертью? – возмутилась Ираида Васильевна – Мне хоть и триста семьдесят восемь, но я еще с ума не сошла.
Ленюшка крепился-крепился и все-таки опять подумал: «Ахейя!» Но хозяйки на этот раз ничего не сказали.
Пришел заспанный спаниель. Захаровна его по ушам погладила карточкой от лото.
– Ну, Максик, покажи Лёне, как ты пляшешь.
И начала в ладоши хлопать да петь:
Аль не видишь, кума, куры в конопях!Аль не видишь, они ро-ют-ся,Они роются, копа-ют-ся,У них перья раздыма-ют-ся!Пела она азартно. Заплясал на своем шнуре апельсинный абажур, заплескались шторки на окнах, заприседал под Ленюшкой стул. Пес начал переминаться с лапы на лапу, забирая вбок, против часовой стрелки, и припадая к полу. Стол качнулся, на скатерть неведомо откуда упал билетик – самый обыкновенный, из тех, что в трамваях продают.
– Вот же он! – воскликнула Ираида Васильевна. – Это ваш, молодой человек.
– Да мне мэр проездной выдал.
– А этот лучше, – подмигнула Захаровна. – Как в трамвае поедешь, обязательно его контролеру покажи. А проездной свой спрячь подальше. Ну, Лёня, тебе тут больше оставаться не надо – к нам люди редко заходят.
Стул, на котором Ленюшка сидел, дрогнул, приподнялся, подхватил его под руки подлокотниками и развернулся к двери. Ленюшка аж про билет забыл.
– А как от вас дорогу найти? – вскрикнул он, пытаясь встать.
– Тут рядом, рядом, – заверила Ираида Васильевна.
Захаровна снова завела плясовую про кур в конопях, а стул повлек Ленюшку Мамохина через коридор в прихожую, оттуда на крыльцо, махнул через ступеньки в траву и поскакал среди деревьев. Скоро показались фонари, стул загромыхал по асфальтовым дорожкам и выскочил, наконец, на липовую аллею. У Ленюшки вдруг отлегло от сердца, и он понял почему-то, что не сегодня-завтра Серафиму найдет.
– Э-эй! – прокричал он, проносясь мимо Двух Лермонтовых. – Ахей-й-я-а!
…Проснулся Ленюшка, посмотрел на часы – а уж почти полдень. «Ну, – подумал, – ничего себе отпуск начинается – полдня прошло, а я ничего еще не сделал, все сны какие-то чудные смотрю». Сунул ноги в тапочки, глядь – а на полу билетик лежит.
– Хорошо, хоть не мышь, – заметил Федор Коныч. – А то нам на даче Мурик с улицы мышей носит. Утром сунешь ногу в тапочек, а там… Но это он, конечно, из благодарности: хочет показать, что не даром рыбу ест.
И Федор Коныч ощупал в темноте свой пакет с мойвой.
Вахрамей тяжело вздохнул:
– Ну, ты, Шуроня, увлекся, я смотрю! Все про Ленюшку, да про Ленюшку. Трос крученый! А Серафима-то когда будет? Она ведь, между прочим, у разбойника осталась вместе с адмиралом. И я вам вот что скажу:
Разбойничек их даже запирать не стал. Развернулся – и обратно в крапиву. Серафима первым делом, конечно, в обморок: фары потухли, мотор заглох… Нельсон перепугался, стал по дверце колотить, а рука у него тяжелая, бронзовая. Хорошо, машина поливальная быстро в чувство пришла.
– Ох, – стонет, – не надо, адмирал, вмятина ведь останется…
– Сима, вы только не волнуйтесь, – говорит Нельсон, – может, он не очень свирепый. Вон его и не видно.
А Серафима ему:
– А мне так еще страшнее. Уж пусть бы накричал, как наш мэр. И за что мне только характер такой несуразный достался: раньше Ленюшка из-за меня страдал, а теперь вот и вам расплачиваться придется. Лучше спасайтесь, адмирал, пока не поздно. Вы, как памятник, нужны людям.
– Нет, Сима, я как адмирал вас на растерзание врагам бросить не могу. Буду, если что, защищать ваш хрупкий механизм.
Стали они ждать разбойничка Лазарева, а тот до утра так и не появился.
Про Лазарева этого в городе чего только не говорили. Будто его ни деньги, ни драгоценности не интересуют, одни лишь книги – надо же! И есть у него какое-то черное зеркало волшебное, в котором он всякую книгу видит. Если ему какая в том зеркале понравится – как угодно хитро спрячь, а он все равно найдет и заберет. (Так что когда у кого в городе книга пропадала бесследно, так и считали: Лазарев, мол, унес.) И будто на «дело» ходит он всегда с рюкзаком и в драных кедах: они ему удачу приносят. А еще некоторые утверждали, что разбойничек прежде работал в библиотеке, а потом уволился и с тех пор все библиотеки грабит. Причем, прежде чем книгу украсть, вынимает формуляр, пишет в нем: «Лазарев» и оставляет на видном месте. А когда милиция его грабительский почерк Мэру показывает, тот только руками разводит: «Йох-мох! В одном классе учились».
Все это пленники друг другу без конца пересказывали, и до того Серафима разнервничалась, что аж фары сами собой замигали. Мигают и мигают – никак не унять.
– Ох, изведет меня разбойничек, – причитает машина поливальная. – Чего затаился, какие ужасы замышляет? Уж выскочил бы поскорей из крапивы, а то развалюсь на запчасти, меня давно всю от страха трясет.
Едва только видно стало, какого цвета герань, адмирал на разведку пошел в ту сторону, где Лазарев скрылся. Крапива-то ему, бронзовому, нипочем, да только она ведь чем дальше, тем выше. Наконец забрел Нельсон в заросли с головой. Листья крапивные свет застилают, «сережки» пыльцой засыпают. Заплутал адмирал, осерчал – и ну сорняк с корнем драть да шпагой сечь. И невдомек ему, что шум поднял – так разошелся. Вдруг видит – избушка. Нельсон в окно заглянул – а лихой человек Лазарев прямо на него смотрит. Вот ужас-то! Сам одеялом с головой укутан, носом шмыгает. Смотрит он на адмирала и говорит ему простуженным голосом:
– … То рубит бамбук дровосек у реки!
Нельсон застыл, словно обычный памятник. Не знает, как разбойничка понять. А разбойничек откашлялся и сипло так ему:
– Там за домом огород, его полить надо. Только чтоб не холодной водой, как меня! А ты к лесу ступай. Пока новая крапива не вырастет, будешь дорогу ко мне сторожить. И смотри, без билета никого не пускай. А кто без билета придет, того сразу кулаком бронзовым, понял?
Неожиданно и совсем некстати вспомнил Федор Коныч самый неприятный из своих снов. Про лифт. Будто поднимается он в лифте, а тот у них на восьмом не останавливается, все едет и едет вверх. А сделать ничего невозможно – только проснуться и выпить валокордина… Федор Коныч провел рукой по лбу и нащупал берет – свой белый полотняный берет, который летом, в солнечную погоду надевал, выходя на улицу.
– Все? Доволен? Теперь про Ленюшку, – говорил тем временем Шуроня. – Вот вы, Федор Ло… то есть Коныч, как бы на его месте поступили?
– Я?! Включил бы радио, послушал погоду…
Ага. Ну, значит, Ленюшка пошел на кухню, включил радио, а оно как запоет: «Аль не видишь, кума, куры в конопях!» «Дай-ка я, – думает Ленюшка, – прокачусь все же на трамвае, на всякий случай. Ну, не будет мне счастья от билета этого – я не расстроюсь, поеду тогда хоть к мэру, новости узнаю».
Пришел на остановку. «А про номер-то, – думает, – они ничего не сказали. – И еще – в какую сторону ехать: переходить пути, или нет. А, ладно, – решил, – и не буду даже смотреть на номер, какой подойдет, на том поеду».
Сел в трамвай; там кондукторша знакомая хозяйничает:
– Проезд оплачиваем, вновь вошедшие! У вас что за проезд, голубь мой? Проездные предъявляем!
А Ленюшку стороной обходит. Он ей:
– Здрассте, Полина Федотовна!
Она разулыбалась, а про билет ни слова. «Ну, – думает Ленюшка, – то ли решила по знакомству бесплатно подвезти, то ли поняла, что у меня проезд на казенный счет». Подождал остановку, другую, третью… Вроде и глупо дальше ехать, а выходить лень. Так разморило – аж в сон клонит. Ленюшка и уснул.
Мало ли, много ли он спал, непонятно. Открыл глаза – вагон стоит. Ленюшка глянул в окно и видит: заехал трамвай в дремучий лес.
– Ну что, голубь мой, проснулся? – говорит ему кондукторша. – Уж давно приехали, а тебя не добудиться.
Других пассажиров, кроме Ленюшки, в вагоне не было.
– У нас вроде трамваи за город не ходят, Полина Федотовна? – спрашивает он.
– Нет, голубь мой, не ходят. Тут и электричества нету, и рельсы не проложены. Только по особым билетам.
– Мой с виду обычный…
– Рассказывай мне! Слава Богу, сколько лет уж кондуктором работаю. Я такие билеты сквозь одежу вижу и сквозь сумки. Да ты выходить-то собираешься, голубь мой? А то у меня еще рабочий день.
Со стороны выхода оказалась небольшая поляна. По краю росли березы, из-за березовых крон торчали макушки елок. У самых ступенек стоял березовый пень, а рядом лежал и ствол, рассекая поляну надвое.
– Вот так вдоль ствола и иди, голубь мой, – сказала кондукторша. – Выйдешь прямо на тропинку.
Лес Ленюшке понравился. Он раньше, пока еще машину поливальную не водил, мечтал егерем работать в каком-нибудь заповеднике. Шел он, шел, на сыроежки поглядывал, да на чернушки – черные грузди. Комаров только много было. Да еще гул стоял в еловой хвое. Вдруг в том месте, где елки гудели особенно громко, померещилась ему впереди темная человеческая фигура. Пригляделся Ленюшка – а это статуя! Точь-в-точь Нельсон с площади, только чего-то не хватает. Потом понял – постамента нет. Что за дела! Откуда в лесу памятник?
Ленюшка подошел поближе – адмирал. Копия, что ли? И как-то мелковат без постамента – по плечо. А Нельсон вдруг и говорит:
– Нехрущи роятся.
– Это кто говорит? – не понял Федор Коныч.
– Скульптура.
– Так ведь, молодой человек, памятники не разговаривают.
– А вы представьте, – предложил Шуроня. – Что, в нашем районе и памятников уж нет?
Федор Коныч задумался.
– В парке вот есть… В конце аллеи, как к пруду идти, Ленину памятник стоит. Такой темный, в плаще, с документом… На газоне стоит, под дубом.
Федор Коныч представил себе, как идет по аллее к пруду, уток кормить, а Ильич наклоняется вдруг со своего высокого постамента, придерживая накинутый на одно плечо плащ: мол, нехрущи роятся…
«Нет, нельзя так рисковать, – сказал себе Федор Коныч. – я все-таки уже пенсионер, здоровье не то. Надо с другого входа заходить, с дальнего».
– Нехрущи роятся, – произнес памятник адмиралу Нельсону.
– Что?
– Там, наверху, – пояснил адмирал, запрокинув голову. – Это они крыльями так, а кажется, что ветер гудит.
– А-а, – отозвался Ленюшка.
– И круглые сутки, без остановки, – продолжал памятник. – У нас на площади такого нет. Сразу не привыкнешь.
Ленюшка не нашелся, что ответить – к говорящим памятникам тоже не сразу привыкнешь. А Нельсон знай себе шпарит, как по писаному:
– Он мне велел без билета никого не пускать, но, если нету, вас я все равно проведу.
Ленюшка собрался с мыслями:
– Спасибо, – сказал. – У меня билет есть. А кто это такой строгий?
– Лазарев. Мы с ней на Лазарева работаем, разбойничка. Но вы не волнуйтесь, мы не грабим. Я сторожем, а Сима на огороде. И сам разбойничек всю неделю дома – приболел.
– Серафима?
– Да, да, идемте, тут недалеко.
– Так ее Лазарев украл?
– Это не совсем так, – возразил Нельсон и зашагал впереди, вежливо придерживая ветки.
Идет за ним Ленюшка, а сам думает: «Неужто теперь и Серафима разговаривает?»
Скоро вышли они к озеру. Серафима Ленюшку издали еще увидела, засигналила, помчалась к нему навстречу, да как водой окатит! Хорошо, день теплый выдался. Потом только опомнилась да запричитала:
– Несуразная я, несуразная! Возвращайся ты, Ленюшка, домой, не рискуй из-за меня жизнью. Лучше мне в лесах навеки остаться! Видно, болезнь у меня такая неизлечимая. Сперва из-за нее мы к разбойничку в рабство попали, а теперь вот и тебе ни за что, ни про что досталось.
Ленюшка хоть и вымок весь, хоть и чудно ему, что машина поливальная говорить может, а о деле помнит. Огляделся он.
– Вы как сюда проехали-то? – спрашивает. – Давайте быстро той же дорогой назад.
– Как проехали, сами не знаем, – отвечает адмирал, – темно еще было. А так, при свете, никакой дороги нет.
Серафима вдруг и говорит:
– А Лазарев тут больной останется? Кто ж ему огород поливать будет? Я его простудила, холодной водой облила, а сама бежать?
И Нельсон за ней:
– Да, неудобно, он бредит…
– Ну, как знаете, – обиделся Ленюшка Мамохин. – Мне мэр сроку дал двадцать четыре рабочих дня. Если мы с тобой, Серафима, улицы мыть не выйдем, он новую машину купит, а тебя спишет.
– Хоть недельку бы еще подождать, – просит машина поливальная.
Ленюшка ей кивает:
– Ага. Через неделю он бредить перестанет и скажет: «Собирайтесь, ребята, домой!»
А Серафима на это:
– Да ты бы с ним, Ленюшка, поговорил: может, он нас, и правда, так отпустит…
Вот стоит Ленюшка Мамохин у разбойничка под дверью, прислушивается: бредит, или не бредит. Слышит, напевает Лазарев тихонько, в нос:
– Гаданьем ли мы утомили своих черепах?Они не вещают нам больше грядущий удел…– Ну что? Это разве не бред? – шепчет адмирал. – Он еще и с мышами разговаривает.
Тут лихой человек дверь-то как откроет!
Смотрит Ленюшка – а это тот полуночник, что в парке книги разбирал. Ну, делать нечего, надо хоть поздороваться. И вроде сказал: «Здрассте!», а вышло:
– Ахейя!
Разбойничек расческу вынул, по волосам провел.
– Да, – сказал. – Да, конечно. Нехорошо тогда получилось. Я с таким трудом добыл эти книги… Особенно «Древнегреческо-русский словарь». У нас на весь город один экземпляр. Испугался, понимаете, что вы нападете и отнимите.
– Я не разбойник, – возразил Ленюшка.
– Я тоже не разбойник. Ну, что я могу для вас сделать? Вот, чаем напоить могу.
– У него билет! – крикнул Нельсон.
Разбойничек рукой махнул.
– Да ладно! И так вижу, что человек хороший.
Ленюшка прошел в дом. Лазарев указал ему на черный железный сундук: присаживайтесь, мол. На сундуке масляной краской написано было: «Аварийный ларь».
– Это не я написал, – объяснил разбойничек. – Так было. Я в нем книги держу, которые надо срочно вернуть в библиотеку.
– А говорят, вы не возвращаете…
– Пока не возвращал, но верну, конечно. Что ж я их – ворую, что ли? Странный народ – подержишь книгу дольше положенного срока, так сразу: «Разбойничек, лихой человек!» А попробуй, выучи тибетский язык, если учебник через десять дней сдавать. Ну, пусть через месяц. Я вот сейчас древнегреческий учу, а хочу еще древнекитайский и пали.
Лазарев чай разлил. Себе в кружку с надписью «Тиша», Ленюшке – в крышку от термоса:
– У меня посуды почти нет. Обычного чая тоже нет, я шиповник заварил. Это вас моя машина поливальная облила?
Ленюшка и говорит:
– Вообще-то это моя машина. Если правильно – то поливомоечная. Сколько лет уж с нею вместе работаем, улицы моем.
– Да? Я раньше тоже работал, в библиотеке. До сих пор каждую книгу помню – автора, название, содержание, инвентарный номер… А потом однажды мне один человек сказал: «Сколько с книгами не возись, все равно смысла жизни не постичь». Я и подумал: ну, нет! Есть наверняка книги о смысле жизни, пусть и не на русском языке. Теперь вот тут живу, постигаю.
– И как?
– Да потихоньку.
– На черепахах, что ли, гадаете?
– Это китайцы гадали. У меня есть гадательная мышь. Когда у меня появляется вопрос, она сама приходит. Я для себя решил: если она забирается на стол, это значит «да», а если по полу бегает – значит «нет».
– И кушать не хочется, пока книги читаете?
– А у меня огород. Сорняки выпалываешь, а сам о смысле жизни думаешь. Последнюю неделю, правда, приболел, грядки заросли. Я вообще легко простужаюсь, а тут, откуда ни возьмись, машина эта поливальная. Или поливомоечная.
– Она очень вам тут нужна?
– Да нет, – отвечает Лазарев, – все равно лето к концу идет. Забирайте хоть сейчас. Это вы ее искали?
– Ее.
– Мне тоже надо найти кое-кого. Знаете, если уж вы меня разыскали, может… А то мне больше просить некого. А если не хотите – я не обижусь.
– Я же вас не сам нашел, мне помогали…
А Лазарев:
– Я знаю. Но вам теперь с этим билетом все будет удаваться. А у меня, понимаете, друга заколдовали, Борю.
– Кто?
– Ну, есть один такой колдун в городе… Хотя, впрочем, я еще ничего не доказал.
– А те старушки кто?
– Волшебницы.
– Что же они вам такой билет не дадут?
– Говорят, родственникам не положено, а я Ираиде внук. Спасибо, хоть сказали, что заколдован и превращен в столб.
– В столб?
– Да, фонарный. А потом, я в городе как-то не на месте, а если человек не на своем месте, дела у него не пойдут, даже при счастливом билете. Буду лучше тут смысл жизни постигать, от этого, глядишь, и друг быстрее расколдуется.
Ленюшка не знает, что и ответить, а Лазарев ему:
– Да я не настаиваю! Возвращайтесь, дома подумаете.
Помог, как чай допили, Нельсона погрузить, да лично всех из леса вывел. А как стали прощаться, разбойничек вынул из-за пазухи листки какие-то, в трубочку свернутые, и Ленюшке протянул:
– Я тут записал кое-что про друга своего, возьмите, на всякий случай. Если все-таки решитесь искать, почитайте, может, пригодится.
– Огород – это очень правильно, – похвалил Федор Коныч. – Я у себя на участке даже артишоки выращивал, хотя у нас почвы глинистые, близко грунтовые воды… А есть у него теплица?
– Не знаю, – ответил Шуроня.
– Великое дело – теплица! Вот вы пробовали когда-нибудь помидоры «бычье сердце»?
– Погодите! – перебил Вахрамей. – Не о бычьем сердце речь – о Ленюшкином. Друга-то искать будем?
С видом лифтовых Федор Коныч почти смирился. И даже вспоминались летняя ночь на даче, костерок… Но к чему Вахрамею все эти превращения? Какая-то, извините, мания. Только что со стены глядела на Федора Коныча пальма, и вот уже это морская звезда. Частые перемены нервировали Федора Коныча. С некоторым раздражением он сказал:
– Я телевизор каждый день смотрю, понимаете ли. Всякое в мире делается, но чтобы люди в столбы превращались…
– Тогда… – начал Шуроня, – ПРОЖИЛИ ЛЕНЮШКА С СЕРАФИМОЙ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО ДО САМОЙ ПЕНСИИ…
– Зачем же вы так, молодой человек! – обиделся Федор Коныч. – Чуть что – сразу: «сказке конец». Я не против друзей…
Вот едет Ленюшка назад, Серафима и говорит:
– А мы с адмиралом под окном стояли, пока ты чай пил. Может, поищем друга-то этого? Жалко разбойничка – живет он на белом свете один-одинешенек.
– Да, – соглашается Ленюшка Мамохин, – нелегко ему. Вдруг узнает, в чем смысл жизни – а рассказать некому! Только в городе у нас с освещением вроде неплохо, фонарей хватает. Что ж, так и ездить от одного к другому?
– И будем! – горячится Серафима.
– А как мы узнаем, который заколдованный?
Тут Нельсон вмешался:
– Лучше выберите время да свозите меня как-нибудь ночью к двум Лермонтовым. Побеседую с ними как памятник с памятниками – вдруг им что-нибудь известно.
– Я, пожалуй, завтра в парк один схожу, – говорит Ленюшка. – Надо старушкам «спасибо» сказать. Заодно насчет столбов проконсультируюсь.
В город приехали затемно, в мэрии только Пашино окошко светится. Мэр, как машину с Нельсоном увидел, чуть со второго этажа к ним не выскочил.
– Ну, Серафима! – кричит. – До чего ж водитель у тебя хороший человек! Где ж ты, Ленюшка, их откопал?
– Да так, – отвечает Ленюшка, – старушки подсказали…
– К гадалкам ходил! Я-то думал, ты в них не веришь! Только пусть это лучше между нами останется, а то в газете у нас очень любят всякие чудеса. Работать мне не дадут, будут выпытывать, что да как. Там журналистка есть, симпатичная такая, подписывается: Нея. Хорошо пишет… Скажем всем, что просто студенты покататься решили на поливальной машине.
Памятник адмиралу Нельсону установили, как сумели, на прежнее место, мэр на радостях Ленюшке к отпуску отгул прибавил и домой отпустил. Ну, Ленюшка с Серафимой к дому – а из подъезда сосед выходит с первого этажа, учитель музыки Лесников.
– Здра-авствуйте. Говорили, что у вас машину угнали, а она тут. Кто же это о вас слухи распускает?
– Пропадала, – отвечает Ленюшка, – но нашлась.