Сезон Хамелеона

Оттолкнулись и на этот раз. На неопределённый срок… Поэтому мне сейчас жизненно необходима была какая-нибудь противоположно заряженная частица, дабы не провести остаток дня в унынии. Поеду к Соньке. Сейчас только позвоню ей – она, видите ли, барышня с тонкой душевной организацией и предпочитает, чтобы я с ней заранее договаривался о встрече. Ну что ж, заранее, так заранее…

Я вернулся в коридор, но заветный переговорный пятачок уже занял сосед Толик, не отличавшийся лаконичностью разговоров. Так как после нашей с мамой беседы телефонная трубка опустилась на рычаг весьма громко, то для соседского уха не оставалось никаких сомнений в том, что линия свободна. Чем и не преминул воспользоваться мой словоохотливый сосед, на пару шагов опередив рванувшую из кухни к аппарату Лену. Как говорится, кто первый встал, того и тапки… Ну что ж… Сам виноват – не надо было срывать злость на несчастном куске пластмассы! Исходя из того, что и Толик, и Лена слыли большими любителями поболтать, мне никак не улыбалось зависать на этом хрупком островке связи, и я решил не терять ни минуты и отправиться к капризной подруге без звонка…

7

– А предупредить было не судьба? – убедившись через дверной глазок, что за порогом я, Соня, тем не менее, не торопилась впускать непрошеного гостя.

– Так хотел тебя увидеть, что, впопыхах, забыл оплатить телефон – его вероломно отключили…

– Ну не знаю… У меня много работы – завтра, кровь из носа, надо сдавать материал…

– София Львовна, вы же девушка из интеллигентной семьи! Вас здороваться не учили? И долго ещё мы будем разговаривать через дверь? Могу ведь, чего доброго, и сломать все преграды!

– Экий вы, Пал Иваныч, нетерпеливый! И, всё же, ходить в гости без предварительного звонка – моветон! – Соню всегда будоражили наши переходы на «вы», и входная дверь, как по щучьему веленью, стала томно и, в связи с этим, призывно отворяться. – А угроза насильственного вторжения – это уж совсем возмутительно!

– Какие условности, ах, оставьте! В следующий раз влезу в окно! – выдыхая эти слова, я не мог не сграбастать интеллигентную девушку, уподобляясь злобному неуправляемому маньяку.

– Я понимаю, что вы неисправимый выходец из рабоче-крестьянской семьи, но, по обыкновению, дамам при встрече принято целовать руку, – Соня провокационно продолжала игру.

– Вот вы, София Львовна, начитались классических романов, – целовал я уже не только руки жертвы насилия, – а русскими народными сказками, видать, брезгуете! Вы ж сначала накормите, баньку натопите, спать с собою положите, а там уж и разговоры разговаривайте!

– Как вы небриты, Пал Иваныч! – Сонька тщетно пыталась освободить рот от поцелуя. – Фу! Да, к тому же, ещё и нетрезвы!

– Можно подумать, этот образ не относится к вашим эротическим фантазиям! – увлекая хозяйку в комнату, я умудрялся одинаково проворно стаскивать и женскую, и мужскую одежду.

– Боже! Но ведь я же совершенно не прибрана! – моя сегодняшняя избранница притворно цеплялась за любые аргументы в пользу неприкосновенности своих позиций.

– Но, как никогда, прекрасны и обворожительны! – полное отсутствие у Соньки макияжа и летящая на пол её простая домашняя футболка превращали меня в непобедимого полового гангстера.

– Не позволите ли мне, о, варвар, хотя бы принять душ?! Вы ведь что-то там говорили про баньку! – рушился последний оплот тщетной обороны моей обнажённой нимфы, уносимой мной на ложе любви.

– Решительно никак невозможно, о несравненная! – окончательно взнузданный естественным ароматом хозяйского тела, я нисколько не сомневался в необратимости нашего очередного познания друг друга.

– Ах, не погубите, Пал Иваныч! – распласталась на кровати нимфа, жертвенно помогая, тем не менее, варвару внедряться в божественный цветущий сад…

– Как же вы умопомрачительны, София Львовна!!! – варвар принялся губить великолепный сад, что есть мочи… И зашумели травы, и взвился пчелиный рой, и стала осыпаться листва, не увяданием тронутая, но силою внешней… И застучали топоры, и щепки брызгами полетели вокруг, и тревожно завизжали пилы на разные голоса, переплетаясь с грохотом падающих деревьев… И возник из бревен курган посреди уже не цветущего сада, и прилетевшие, откуда ни возьмись, искры возбудили пламя, которое стало разгораться всё сильнее и сильнее, пока не достигло небес… И начался звездопад, и нимфа принялась загадывать желания, а варвар исторгать обещания все их неукоснительно исполнить… И вот, с оглушительным свистом, упала последняя звезда, и прокричала измятая нимфа самое несбыточное желание, и проревел не своим голосом варвар обещание его исполнить, и, грузно перевалившись через нимфу, рухнул без сил…

– Джин-тоника хочешь? –спустя какое-то время я вспомнил, что захватил с собой несколько банок и, не одеваясь, пошёл искать сумку – «выкать» было уже неинтересно…

– Павлуш, мне так хорошо с тобой, – Соня тоже машинально прекратила игру, – ты даже не представляешь, как хорошо…

– Конечно! Наобещал тут тебе с три короба, – хихикнул я, обнаружив, что входную дверь мы, унесённые страстью с порога на кровать, забыли закрыть, а сумка моя так и осталась валяться на лестничной площадке.

– Паш, ты куда?! – хозяйка, услышав дверной хлопок, испугалась, что я ушёл и даже подпрыгнула на кровати.

– Да здесь я, здесь! Дверь закрывал. Может, нас с тобой кто-нибудь видел? Или слышал… У тебя соседи по парадной любопытные? – одну из принесенных банок я, вернувшись в комнату, аккуратно поставил на тумбочку рядом с кроватью.

– А я никого и не знаю… Квартира же у меня съёмная, – подруга слегка смутилась, глядя в мои подозрительно-заговорщические глаза.

– Да ладно, расслабься, – я расплылся в улыбке, – даже если и застукали, то фигня! Кто не смотрел порнушку хотя бы раз в жизни? Главное, люди порядочные – джин-тоник вот не сперли!

– Как ты можешь употреблять такие слова? В учреждении культуры, насколько помню, служишь, – содержимое прикроватной банки ручейком полилось в прелестный ротик.

– Имеешь в виду слово «джин-тоник»? – очарованный утоляющей жажду хозяйкой я решил не отставать и тоже пригубил порцию нашего традиционного напитка.

– Дурак, – Соня улыбалась почему-то редко, хотя, в такие моменты, довольно выгодно для неё выглядывали очаровательно ровные зубки, а ямочки на щеках заслуживали кисти живописца. – Блин! У меня и еды, кажется, никакой нет! Ё-моё!! Просила же предупреждать, когда приезжаешь!! – женщина-арт-обьект резво кинулась к холодильнику.

– Ты вот, Сонечка, всё меня упрекаешь в неучтивости, а сама только что употребила несколько, я бы даже сказал, весьма бранных слов для нашей изысканной беседы, – настроение моё улучшалось с каждой минутой, и я, вслед за потенциальной натурщицей, прошёл в кухню.

– В эмоциональном порыве подобные слова обретают художественный смысл! – содержимое холодильника хозяйку этого дома явно не устроило, и она принялась рыться в кухонных ящиках. – А! Вот картошка есть! Повезло тебе, наглый простолюдин! Сейчас пожарю…

Говорят, человек счастлив всегда «задним числом». Ну, то есть, мы обычно признаёмся, что нам было хорошо тогда-то и тогда-то… А вот если научиться эти короткие (увы!) моменты фиксировать в настоящем времени, то жизнь может показаться очень даже восхитительной. Как сейчас, например! После тяжёлой премьеры и угнетающего разговора с мамой меня, неприкаянного и нетрезвого, женщина, у которой дел по горло, принимает в свою обитель, разделяет мои необузданные прихоти и, обнажённая, готовит мне ужин…

Богатырский глоток джин-тоника и вкрадчиво зазвучавшая на магнитофоне Далида бескорыстно продлевали зыбкий необыкновенный момент. Соня очень любила французскую эстраду разных лет и сама довольно неплохо знала язык Мольера, что однажды нас и сблизило, хотя мне было понятно только значение слов bonjour и orevoir. Просто когда-то в студенчестве я вызубрил Une vie d’amour Азнавура по просьбе моей однокурсницы, чтобы помочь ей на экзамене по вокалу в театральном институте. Чем, впоследствии, разбил не одно женское сердце, и Соня не стала исключением…

– А Гриша Каштанов как поживает? – заботливые женские руки сервировали скудноватый, но милый сердцу стол.

– Да ничего… «Уловку» вот нашу несчастную домучили, наконец, – тот самый короткий счастливый момент стал постепенно угасать…

– Почему несчастную? Гриша может вытащить любой, даже самый безнадёжный спектакль, – подруга моя, будучи театроведом, написала о каштановских ролях несколько рецензий

и пару раз брала у него интервью.

– Гриня вытаскивает только свою роль, а спектакль тянуть приходится моему главному герою, – поймал я себя на серьёзе и, в надежде на смену темы разговора, сделал ещё один гигантский глоток из банки.

– Ну ладно, потом посмотрю, – строгая театроведка была каштановской фанаткой, а я, как актёр, интересовал её куда меньше, – подожди, а почему вдруг эта слабая пьеса? Вы же «Бег» репетировали! Я даже представляю, каким Гриша будет Чарнотой – так и не терпится написать! Скорей бы!

– А о Хлудове тебе не хочется написать? – я, разумеется, был в курсе, что у них с Гриней едва не случился роман, но ревности, слава богу, по этому поводу не ощущал. Тем более, то обстоятельство, что у моего друга имелись в наличии жена с дочкой, и он однолюб, не оставляли Соньке никаких шансов на близость с любимым актёром.

– Безусловно напишу, Павлуша! О чём ты говоришь! Вы уж только не тяните с выпуском!

Однажды Соня после какого-то спектакля пришла к Грине в гримёрку с цветами. В это самое время у нас начиналось застолье (довольно частое явление, поэтому повода не помню), Каштан тут же предложил ей присоединиться к нашей компании и познакомил со своим только что разведённым другом, коим оказался я. Назвать это мероприятие пьянством не повернулся бы ни один язык, ибо весь остаток вечера не смолкали шутки, стихи и песни, и, в определённый момент, я исполнил Азнавура. Дело было в шляпе… Вот и теперь джин-тоник являлся не самоцелью, а лишь дополнением к неподражаемому голосу Далиды из магнитофона. Но хрупкий, божественный миг счастья, будто бы в наказание, испарился, едва мы непростительно завели разговор о театре, и необходимо было колдовать снова.

– А я, Сонечка, пришёл не только не с пустыми руками, но и с пополненным запасом французского языка, – гордо произнёс я, услышав первые аккорды Paroles, paroles…, и влил в себя остатки банки.

– Да ты что! Я вся внимание, – Соня только сейчас вспомнила о своей наготе и подняла с пола футболку.

– Ты зря одеваешься, – я в один прыжок оказался рядом с ней, быстро поцеловал в губы и, промычав музыкальную фразу, продолжил уже словами Алена Делона из знаменитой песни, – je n’sais pius comment te dire, mais tu es cette belle histoire d’amour, que je ne cesserai jamais de lire (не знаю, как рассказать тебе, что ты – тот самый роман о любви, который я никогда не устану читать).

– Des mots facile des mots fragile c’etait trop beau (хрупкие воздушные слова, очень красивые), – синхронно с оригиналом пропела хозяйка, уверенно перевоплощаясь в Далиду, и мы затанцевали в сторону вздыбленной кровати.

– Tu es comme le vent qui fait chanter les violons et emporte au loin le parfum des roses (ты ветер, поющий в струнах, ветер, овевающий ароматом роз!), – новый образ, не без помощи Делона, открывал во мне невиданные доселе возможности.

– Caramels, bonbons et chocolats, mersi, pas pour moi mais tu peux bien les offrir a une autre (вся эта приторность, конфеты-шоколадки – мне этого не надо, отдай это кому-нибудь), – падая в джунгли всклокоченных одеял и простыней, Соня не прекращала петь, готовая для меня абсолютно на всё…

8

Если из буфета раздавался оглушительный смех, значит там точно сидел Веня Ивецкий, а вокруг него полулежали, скорчившись от хохота, прочие посетители общепита. Вот и сейчас, отправляясь перекусить, я невольно ускорил шаг в направлении безудержного веселья – вдруг удастся хотя бы услышать финал рассказываемой очередной байки. Ну, точно – Ивецкий и все, все, все…

– Пашка, сегодня играем молниеносно, весело, искромётно – с премьеры осталось восемь бутылок, надо уговорить, а то до сих пор стынет, – артист разговорного жанра выпивать и закусывать очень любил и знал в этом толк, но осуществлял подобные возлияния только после спектакля и исключительно в больших компаниях.

– Гад ползучий, ну дай хотя бы соточку отолью! Тебе жалко, что ли? Куда водку спрятал, подонок?! – у Каштаныча к «зелёному змию» был иной подход, и предстоящий вечерний спектакль не мог быть помехой.

– Нет, Гришенька, на спектакле мне нужен трезвый партнер! – Ивецкий, зная пагубное пристрастие талантливого сослуживца, как свои пять пальцев, подчёркнуто играл в непреклонного старшего товарища.

– Что??? Я тебе когда-нибудь не давал точных реплик! Ты сам всё перевираешь так, что подсказывать приходится, собака ты бешеная!! – не сдавался младший товарищ Гриня.

– А вот этого не надо! Ты спроси любого из присутствующих, разве был я хоть раз замечен в незнании текста? И не стыдно тебе, Григорио? Я понимаю, художника может каждый обидеть! Давай, уподобляйся черни! – хитрая Венькина физиономия не оставляла ни малейшего шанса окружающим воспринимать эту перепалку всерьёз. – Вот, Паоло, подтверди! Я же всегда знаю все буквы назубок!!

– Венечка, сегодня на спектакле у тебя будет уникальная возможность доказать невежественному Каштанову, насколько он заблуждается, – взяв еду, я подсел к шумной компании.

– Вот вы две жопы! – ласково буркнул Гриня и отправился к буфетной стойке. – Вынуждаете своего товарища отдавать последние деньги! Нате вам, подавитесь! – Каштан вынул из кармана кошелёк и повернулся к буфетчице. – Элечка, будь добра, чай, хлеб, сто!

Употреблял он всё вышесказанное в обратном порядке, но, почему-то, заказ всегда звучал именно так. Причём, в соответствующую посуду спиртное наливалось только на банкетах – в течение рабочего дня буфетная водка плескалась исключительно в чайных чашках. Гринино самолюбие, правда, от таких условностей нисколько не страдало, и, с двумя чашками в руках и хлебом в зубах, он вернулся за стол. Надо ли говорить, что по поводу его состояния никто никогда не волновался – на качестве спектаклей количество выпитого им никак не отражалось.

– Всем привет, кого не видел! Завтра у нас замена спектакля! – влетел в буфет взъерошенный Белкин. – Вместо «Тойбеле» играем «Любимых»! – все новости (особенно неприятные) Сева имел привычку выпаливать без всяких прелюдий. – Второй день не могу до Пивня дозвониться! Набираю его подругу – она в резком тоне просит никогда больше её не беспокоить… Ну всё, думаю, у Андрейки точно запой, и она от него устала… Только что с Рабинером посоветовались и решили завтра играть «С любимыми не раздевайтесь»…

– Что значит, вы решили! У Рабинера там уже не один стакан во лбу, что ли?! – в отличие от художественного руководителя, Гриня, выпивая, работу свою, всё-таки, исправно выполнял и сейчас возмущался по делу. – Он не помнит, что эту же роль во втором составе играл Игорёха Головин?! Я его на днях видел – он в Питере. Позвони ему!

– Игорь в нашем театре уже не работает, и последний раз Элханона играл очень давно!

– Тогда делайте срочный ввод! До завтра ещё есть время!

– Нет! Гораздо проще повесить объявление, что «в связи с болезнью артиста произошла замена спектакля», чем подставлять кого-то другого! Это же главная роль!! Там же куча текста!!

– И что!! Если бы я там и так не играл, то за день бы точно ввелся!!

– А чего ты мне-то это всё высказываешь?! Иди, говори с Рабинером!!

– О чём мне с ним говорить?! Он лыка не вяжет!!

– Чего ты завелся-то, я не пойму?! Тебе плохо, что ли?! Будет у тебя завтра выходной!! Радуйся!! В Эрмитаж сходи!! Или в Петергоф съезди!!

– Очень нужен мне твой выходной, Белкин!! Просто сил нет, как нужен!! У меня однокурсники завтра на один день приезжают, хотели «Тойбеле» посмотреть – что я им скажу?! Что один алкоголик ушёл в запой!! А другой, с бодуна, решил заменить спектакль!!!

– А от меня-то ты чего хочешь?! У тебя, Гришенька, в чашке, поди тоже не водичка побулькивает! Тяпни для храбрости и устрой скандал Рабинеру!! А выйдет Пивень из запоя – набей ему морду!! Можешь сказать, что я посоветовал!!

Остроумные буфетные скетчи от заслуженного артиста России Вениамина Ивецкого за каких-то пару минут перетекли в психологическую драму в исполнении Каштанова и Белкина… А трагедия заключалась в том, что в спектакле «С любимыми не расставайтесь!» я был занят, и известие о замене принуждало меня завтра выходить на сцену, что было совершенно исключено по причине очередной моей съёмки в сериале. По договору со студией, я обязан был информировать киношников о занятости в театре заранее, и график производства верстался на месяц вперед. Непрогнозируемые запои актёров, разумеется, планировщиками не учитывались. Кино снимается по объектам, а аренда объектов, как известно, стоит денег. Словом, о срыве завтрашнего съёмочного дня не хотелось и помышлять – этот поступок повлек бы за собой неустойку в размере всего гонорара (Пивню бы хоть раз предложили возместить ущерб от сорванного спектакля!). Дааа… Лучше бы я не тратил деньги на обед – еда в горло не лезла… Надвигалась катастрофа…

9

Даже если тебе очень сильно не хочется играть спектакль (чего греха таить, такое случается иногда и с непоколебимыми фанатами своего дела), актёрский организм – штука предательская, и, всё равно, рано или поздно, включается и отрабатывает на полную катушку. Вот и теперь, не зная, как себя мотивировать играть сегодняшнюю «Уловку», я, в какой-то момент, ощутив зрительскую отдачу, почувствовал в закромах души, прямо-таки, силы необъятные. Казалось бы, закон второго спектакля работал железобетонно (премьера, играемая во второй раз, всегда проходит неудачно) – и без того шатко застроенная, постановка рушилась, как карточный домик… Кто-то не вовремя выходил, кто-то путал текст (не будем показывать пальцем), постоянные накладки со светом и фонограммой могли свести с ума законченных пофигистов. Однако зрительный зал упорно отказывался всё это замечать. Публика была настолько благодарной, что я, на какое-то время, забыл о планируемом преступном манёвре – завтрашнюю проблему, связанную со съёмкой, никто не отменял. Но окрылённость зрительским успехом, тем не менее, не сумела оторвать меня от реальности, и, завершая предпоследнюю сцену, я изящно перепрыгнул через кушетку и приземлился уже за кулисами… Только на этот раз, не поднялся легко и привычно, как на прошлом спектакле, а, держась за правую лодыжку, с гримасой боли пополз в актёрское фойе.

– Пашенька, что случилось? – выбежала вслед за мной со сцены Ира Алдонина.

– Ногу, кажись, подвернул, – выдавил я.

– Ужас какой! Ты, хотя бы, встать сможешь? Нам же ещё финал играть! – в Ире замечательно уживались милосердие и профессионализм.

– Сейчас попробую, – цепляясь за стены, я, при помощи подхватившей меня партнерши, стал мучительно подниматься.

– Надо срочно лед приложить! – Белкин, как булгаковский кот Бегемот, всегда не приходил, а неожиданно возникал.

– Валяй, неси, – не сопротивлялся я.

– Давай я тебе сапог сниму! – усадив меня на стул, Ира немедленно принялась осуществлять предложенное. – Господи! Надо Грише передать, чтоб помедленнее играли! Вадик! Алена! Сейчас будете выходить – шепните им там, пусть тянут время, как могут!!

– Ивецкий же просил, чтобы, как раз, побыстрее, а то водка стынет, – шутить в данной ситуации было неуместно, но я, «превозмогая боль», всё же попробовал.

– Вот, приложи пока это, – Белкин принес из реквизиторского цеха какое-то замороженное куриное бедро, – сейчас позвоню в травму, как-нибудь дотянем финал, и поедешь туда. Главное, чтобы Игорь Викторович сегодня дежурил – он тебя быстро починит… А ты доиграть-то сможешь? Попробуй встать! Или нет, подожди! Давай так: я, как будто, твой слуга, и буду тебя поддерживать! Костюмеры! Принесите из подбора какие-нибудь бриджи и камзол! – Севка был готов выходить на сцену в любое время суток, причём, с удовольствием.

– Белкин, да не суетись ты! Сам дойду, – я кое-как встал и, не без болезненного выдоха, привалился к стене.

– Ну смотри… По-моему, прекрасная идея… Ладно, я звоню в травму! – заведующий труппой стартанул к телефону.

– Вот электровеник! – проследил я Севкин забег в режиссёрское управление и, услышав через несколько секунд его взволнованное обращение к травматологу, медленно заковылял обратно на сцену.

– Пашуль, подожди, а сапог-то! – отбросив куриную ледышку, Ира кинулась меня обувать, и это заняло ещё какое-то драгоценное время, поскольку каждое движение причиняло её партнеру «невыносимые страдания». – Ну, всё, мне пора выходить! Сам успеешь дойти? Там до тебя осталось всего ничего – я потяну, сколько получится!

– Успею, Ир! Спасибо тебе большое! – пожалуй, единственная фраза, которую я сегодня произнес искренне.

– Возьми какую-нибудь трость в реквизите! – моя внезапная медсестра помчалась к сцене.

– Ты не тяни, а то у всех трубы горят! – теперь уже с привычным притворством выдал мой речевой аппарат.

– Белкин! Ты можешь не орать! В зрительном зале слышно! – гаркнула Ира в сторону режиссёрского управления и, ступив на подмостки, перешла уже на текст Графини.

Спектакль мы худо-бедно доиграли. Ловкий и всю дорогу стремительно передвигающийся Дорант в финале весьма отчётливо, а главное, необъяснимо хромал, цепляясь за стулья и прочую мебель, но даже это обстоятельство для зрителей не выглядело накладкой. Нам бурно рукоплескали. Впрочем, как я уже говорил ранее, причиной успеха могло стать то самое предощущение праздника, пронизывающее игру всех участников действия. Накладки накладками, а оглашённое Ивецким количество бутылок, оставшихся после премьерного банкета, одарило актёрское существование на сцене какой-то особой энергией, которая не могла не перелетать через рампу вулканической лавой…

В травмпункт я, разумеется, не поехал, сказав Белкину, что сделаю на ночь «йодную сетку», а утром видно будет… Оставаться выпивать было опасно, так как в расслабленном состоянии у меня могла неожиданно исчезнуть хромота. Несмотря на уговоры коллег закинуть стопку, хотя бы, как говорится, на ход ноги (многочисленные шутки по поводу состояния этой самой ноги опускаем), я откланялся. Соответственно, чуть свет, заведующий труппой по телефону узнал от меня, что окаянной ноге стало хуже (скорей всего, перелом), и к врачу мне ехать, всё же, придется (не к белкинскому, естественно), а, стало быть, присутствовать на вечернем спектакле у меня нет никакой возможности…

Звонок Севке я предусмотрительно сделал из телефона-автомата, дабы не вызвать лишних пересудов у соседей по коммуналке, а затем, вдыхая прохладу наступившего октября, поскакал вприпрыжку навстречу очередному ментовско-бандитскому телевизионному продукту…

10

Пять длинных звонков в дверь мгновенно рассеяли нерадужные раздумья по поводу вчерашней криминальной несостыковки в моей жизни театра и кино. Не торопясь открывать, я выглянул в коридор – никто из соседей своих комнат не покидал… Толику обычно звонили один раз, Лене – два, Людмиле Петровне – три. Соседа, который крайне редко появлялся, награждали четырьмя звонками. Моей фамилии на входной двери указано пока не было – я не имел привычки зазывать гостей, да и адрес свой разглашать не торопился. Но если быть стопроцентно уверенным в том, что, помимо четырех жильцов, соответствующих надписям у обшарпанной кнопки, в квартире притаился ещё один обитатель, то, включив логику, можно было догадаться нажать на эту самую кнопку пять раз. И раздробившая тишину очередная пятёрка звонков не оставляла никаких сомнений – кто-то явился по мою душу…

В состоянии повышенной боевой готовности, стараясь бесшумно красться вдоль стены, будто визитёр мог меня видеть с лестничной площадки через дверной глазок, я миновал все соседские убежища и, удивлённый молчанию Лениного пса, аккуратно приблизился к входной двери. Вдруг меня осенило – Гриня! Он же привозил трофейный круглый стол, и мы его здесь благополучно обмывали! Тут же вспомнив, на какую ногу следует хромать, я повернул собачку замка. Предчувствия мне не только не солгали, но и подняли настроение – Каштан ввалился с пакетом выпивки и закуски.