В каше

Простоватая академичность профессорских объяснений диссонировала с образом премудрого гуру. Происходящее вновь стало походить на шутку, и на душе у Миши полегчало. Теперь он допускал, что его собеседник и впрямь мог считать себя важной персоной, но самомнение выжившего из ума старика ещё ни о чём не говорило.

– Тогда кем вы себя считаете? – поинтересовался Миша. – Я имею в виду – вы, Чистодел, ребята, что меня забирали из общежития? Весь этот маркетинг, что вы так красиво описали, зачем он вам нужен?

Профессор хитро улыбнулся:

– Кем мы себя, значит, считаем? Смотри, ты в своём эссе описал Вселенную как некую сущность, намеренно разделившую себя на множество частиц, своего рода недосознаний, чтобы не осознавать всё целиком, ибо больно тоскливо.

За счёт этого в мире проявляются смыслы, делим – потребности, делим – стремления и всё прочее. Но знать всё равно хочется. Знание – это также потребность, удовлетворение которой приносит наслаждение. И большое знание, что бы там ни говорили, поступающее вовремя зрелым личностям, – это большое наслаждение. Для человека, во всяком случае.

Так вот, мы знаем больше других. Через те части Вселенной, которые воплотились в нас, она получает ни с чем не сравнимое удовольствие. А мы, получается, баловни судьбы, через нас Вселенная, слава Богу, кайфует – в теории, во всяком случае. Теперь понятно?

– Понятно, – ответил Миша, продолжая обдумывать сказанное Профессором. – А маркетинг? – напомнил он о второй части своего вопроса.

– Маркетинг? Ага, значит, маркетинг… Маркетинг работает на Рынок, понимай: на всех нас. Ты – Рынок, я – Рынок, Вселенная – Рынок, Бог – Рынок. Вот и всё, у нас всё просто.

Последний вопрос Миша задал инстинктивно:

– А вам от этого всего не страшно?

Профессор вновь посмотрел на часы.

– Страшно, Мишунь, очень страшно. Особенно сесть на пресс-хату. Ты вообще знаешь, почему современные люди боятся причинять неоправданно сильные страдания другим? – Профессор задал вопрос, мало относившийся к тому, о чем спросил Миша, и сам же на него ответил. – Потому, что интуитивно опасаются мести от врагов либо возмездия на небесах. Но у шефа нет страха ни перед первым, ни перед вторым. Он такой один-единственный. Он Чистодел. И он точно знает, что ему никто и никогда не сможет отомстить. На небеса ему также плевать: он никогда не жил в обществе и ни во что не верит. Поэтому, когда он решает кого-то наказать, то не скупится на муки. Это хуже всего, что ты можешь представить. Не задавай больше мне таких вопросов. Думаю, на сегодня тебе хватит открытий. Сейчас поедешь к брадобреям, дальше хорошенько отдохни, чтобы завтра быть в тонусе.

4.

На следующий день к Останкинской башне подкатил знакомый нам чёрный автомобиль. Из него вышел обновлённый Миша. Прежде не было смысла описывать его внешность: мало кого могут заинтересовать вольно растущий волосяной покров лица и шеи, засаленная шевелюра, шмотки с Апрашки1 и прочие убожества бедного аспиранта. Былой Миша был всего лишь нелепым двойником нового человека, который уверенным шагом направлялся ко входу в башню.

Его густые чёрные волосы средней длины слегка кучерявились и казались уложенными небрежно, но именно в этом и была задумка парикмахеров. Карие глаза приобрели свежую, ещё не надоевшую носителю, уверенность, щетина стала модной.

Его одежда и аксессуары были куплены в ЦУМЕ, но не кричали об этом: однотонный серый джемпер с широким воротом, броские наручные часы со стрелками, напоминающими миниатюрные жезлы сотрудников ДПС, опрятные чёрные брюки, кожаные винтажные башмаки с аккуратной имитацией потёртости на носках.

Все эти детали заставляли работников телеиндустрии бегать перед Мишей на цыпочках. Очевидно, что он выглядел дорого одетым, но это не была та скучная дороговизна, которая привлекает по большей части одиноких девушек после двадцати пяти; это был образ человека, чей внутренний мир интересен даже подростку.

Когда Крымский присел в кресло гримёра, тот сперва растерялся, а после неуверенно предложил ему отказаться от своих услуг, чтобы случайно не испортить и без того прекрасную внешность.

К тому моменту Мишу было сложно чем-то удивить. Он знал, что в его распоряжении – стоящий внизу большой чёрный автомобиль: садись и езжай куда хочешь, и что это не какая-то китайская дешёвка, а усовершенствованная копия авто, выпущенного для транспортных нужд первых лиц Поднебесной.

Он также знал, что телезрителям его представят не как рядового аспиранта, а как одного из наиболее успешных молодых предпринимателей Восточной Европы. Что, к слову, со вчерашнего вечера частично подтверждалось наличием у него пакета дорогостоящих акций высокотехнологичных компаний.

Ценные бумаги, естественно, были приобретены не на его аспирантское жалование и не им самим. Согласно легенде, Миша самостоятельно в течение нескольких лет вёл точечное инвестирование, в коем преуспел за счёт незаурядных качеств визионера: понимания эпохи и чёткого видения пути развития цивилизации.

На выходе из гримёрки Крымского встретила брюнетка с идеальными чертами лица. Она была одета во всё чёрное, а её волосы спускались аккуратной косой вдоль затылка до лопаток.

– Ну, наконец-то, вот вы где! Нигде вас найти не могу, такого гостя потеряли!

Голос по-настоящему красивой девушки звучал недвусмысленно игриво. Она склонила голову набок и бесстыже улыбнулась. В её блестящих, неестественно тёмных зрачках было что-то космическое, словно две чёрные дыры стянулись до миниатюрных размеров, но по-прежнему сохраняли свои свойства и суть.

Даже будучи в новом статусе и целиком осознавая свою власть, Миша стушевался перед чарами красавицы. «Ещё один плюс», – подумал он. В прошлой жизни Крымский не был избалован женским вниманием.

– Ой, извините, не представилась, – засмеявшись продолжила девушка, – меня зовут Настя, я сегодня буду вашим модератором. Вы у нас впервые?

Миша невнятно кивнул.

– Хорошо. Смотрите, всё просто: я сяду рядом с вами на первом ряду, как только вы захотите что-то сказать, коснитесь рукой моего колена, и я поднесу вам микрофон. Вот и всё, а сейчас пойдёмте, эфир вот-вот начнётся.

После этих слов Миша пошёл вслед за девушкой, ощущая себя плывущим по воздуху, сродни Рокки из мультфильма «Чип и Дейл», который при каждой удобной возможности отрывался от пола и устремлялся за сыром.

Вместе молодые люди прошли в соседнюю комнату. Брюнетка попросила Мишу подождать её здесь, а сама выбежала обратно, вспомнив, что забыла взять микрофон. Оставшись в одиночестве, молодой человек обратил внимание на занавес, приоткрыл штору и стал наблюдать за последними приготовлениями к эфиру.

В студии, напоминающей миниатюрный Колизей, всё было готово к началу шоу. Отец Агафон занимался укладкой своего креста; вместо того чтобы висеть, тот неуклюже ложился на огромное пузо священника. Очевидно, что церковнослужителю это не нравилось, и он крутил крест и так и сяк, пока не додумался подтянуться на диване и наклонить корпус вперёд, сложив руки на коленях. Усевшись, он на какое-то время сделал осуждающе серьёзное лицо – видимо, в качестве тренировки.

Сидящий возле него Лама больше напоминал регионального чиновника, чем монаха. Его грубое лицо с чертами, полными властности, было напрочь лишено зачатков духовности. Живя в Петербурге, Миша не раз встречал последователей Будды, и, если бы не надетая на нём кашая, то никогда бы не пришёл к мысли, что этот был одним из них.

Напротив располагались общественник и маркетологи. Между собой они вели оживленную беседу с употреблением множества слов, интегрированных в русскую речь из английского языка. И всё бы ничего, но диалект топ-клерков звучал не то чтобы по-московски, но уж как-то слишком утонченно, так что Миша засомневался в ориентации дискутирующих и с ужасом обнаружил в себе зачатки гомофобии, чего до этого случая в нём не наблюдалось.

Тем временем собравшиеся на трибунах зрители мало чем отличались от своих римских предшественников. Пенсионеры и студенты пришли сюда за скромным гонораром в пятьсот рублей и не менее скромным зрелищем. У Крымского были большие сомнения в плане адекватности наблюдаемой им публики; правда, в чьей адекватности он теперь не сомневался?..

– Па-но-пти-кум, – про себя по складам произнес Миша. Увиденное не лучшим образом повлияло на его самочувствие. Ему стало одновременно неловко, противно и страшно. Он не понимал, как вообще мог здесь оказаться. Но что было делать, если перед выбором его до сих пор никто не ставил? Ведь выбор подразумевает относительное равенство предлагаемых вариантов, а он либо отказывался от привилегий и серьёзно рисковал своей жизнью, либо получал безлимит материальных благ.

Сугубо теоретически можно было отстоять свою чистую совесть – найти окно и героически выпрыгнуть из него, но одного взгляда на отца Агафона было достаточно, чтобы понять бессмысленность этой затеи.

Неожиданно для себя Миша ощутил непреодолимое желание тихонько помолиться. Он склонил голову, свёл ладони перед грудью, но тут же опомнился: «Всевышний едва ли заинтересован в собственном предательстве». Помощи с небес ждать не приходилось.

В этот момент к перегруженному эмоциями бедняге вернулась черноволосая раскрасавица Настя. Вновь ангельски улыбнувшись, она пригласила Мишу пройти к дивану в центре студии. Стоило ему сделать шаг в указанном направлении, как он почувствовал руку на своей ягодице. Прекрасная брюнетка сжимала его зад и, прикусив губу, имитировала смущение.

Миша ступил на сцену, точно зная, что сегодня он сыграет свою роль и что то же самое сделает завтра, и послезавтра, и ещё энное количество раз, потому что он избранный «Слуга Рынка», и и никто действительно не предлагал ему никакого выбора.

Часть II. Дарители нужды и цели

1.

С тех пор как Крымский познакомился со «Слугами Рынка» или просто «Слугами», как он про себя их называл, прошёл год. За это время Миша успел примелькаться в телевизоре и стать частым гостем на шоу популярных блогеров.

Позиционировали Крымского как угодно: молодой предприниматель, философ, визионер, острый критик религии.

Последнее изрядно его смущало. Сперва он не увидел в этом ничего предосудительного, но после пары тематических эфиров, где приходилось хулить церковь, почувствовал себя паршиво. Сказывалось осознание ранее брошенной Профессором фразы о том, что стремительный отказ молодёжи от религии продиктован не значительными достижениями науки, а конкретной потребностью рынка во всё позволяющем себе потребителе.

Поначалу за посиделки с блогерами перед камерами приходилось платить. Эти расходы закрывались со счёта некоего акционерного общества «Даритель», в связи с чем самые гордые звёзды Рунета смотрели на Мишу свысока, как на персонажа бездарного, грубо проплаченного. Миша и сам был не в восторге от происходящего и всегда подолгу извинялся за своё присутствие в кадре, ему и без чужих упрёков было крайне неудобно участвовать в создании искусственного интереса вокруг себя.

Отношение к Мише изменилось после его командировки в США, где он провёл около месяца и при финансовой поддержке американских партнёров АО «Даритель» успешно реализовал ряд коллабораций с тамошними звёздами. В Россию Крымский вернулся весьма популярным человеком, Рунет, как обычно, не смог устоять перед авторитетом Запада, что принесло Мише уважение коллег и нескончаемый поток предложений от продюсеров и рекламодателей.

На первых порах Крымскому показалось, что новая жизнь пообещала ему редкий дар – возможность ярко отражаться в текущем моменте. Однако вскоре стало ясно, что в отражении не он, а его модель, совершенно ему неприятная, но интересная зрителю.

Отражение модели чётко ложилось недостающим фрагментом пазла на общую картину текущего момента, и у Миши не было ни единого шанса изменить контуры отведённого ему фрагмента. О том, чтобы вписать в текущий момент себя реального, речи, конечно, даже не шло.

Получалось так, что сам Миша, расходуя в ноль жизненные силы на создание модели, не отражался нигде. Несуществование вызывало в Мише мистический страх, в его глазах картина выглядела примерно так: он, связанный и немой, постепенно растворяется, становится прозрачным, но в то же время есть что-то, принимающее его форму и выдающее себя за него, что нагло разрастается и смеётся ему в лицо.

Он решился рассказать о своих переживаниях Профессору. Тот обыкновенно говорил с ним поощрительными фразами и в целом был добр и внимателен. Старик настоятельно требовал, чтобы недавний аспирант не тушевался и без опаски общался с ним и прочими новыми для него людьми, как с равными, то есть учился держать себя среди сильных. Таким образом Профессор, похоже, старался уверить Крымского, что является ему другом, хотя иногда льстил слишком топорно, чем изрядно его смущал.

Выслушав Мишу, Профессор заметил, что существование самого Миши по элементарным философским понятиям в принципе под большим вопросом. Соответственно, его желание выбирать, чем именно отражаться в текущем моменте, весьма наивно, поскольку текущий момент – явление стихийное, и быть ему полезным можно, только приняв форму недостающего фрагмента пазла, если не он, то кто-то другой это сделает, самостоятельно же придуманные формы бесполезны и в пазл не подойдут. Вдобавок Профессор пристыдил Мишу рабочим классом, включая его родителей, чьи отражающиеся модели, в отличие от доставшейся ему, были куда менее гибкими и приятными.

В конце этого доверительного разговора Миша получил совет провести ревизию мысленного капитала, в первую очередь, забыть о гипотетическом Я и полностью отождествиться с отражением.

Совет был принят, однако даже у отражения остались свои переживания, да и полностью подавить свою природу Крымскому не удалось.

Внешне жизнь Миши, подобно жизням большинства успешных людей, утратила свою дискретность. Он перестал считать дни до отпуска, праздника, выходных; да и разница между днём и ночью стала менее принципиальной. Любое из мгновений новой жизни несло в себе всё то, чего раньше приходилось ждать от дней «особенных», лишь потому «особенных», что так извещал календарь.

Мише нравилось, что успешные люди общались с ним на равных, многие из них даже хотели стать его друзьями. Но в самих этих людях, как ранее в себе самом, Миша разочаровался; ничего, кроме хронической усталости и, как следствие, поверхностности, в них не было.

В отсутствие задач, которые образовательная система ставит перед аспирантом, Миша даже почувствовал ослабление умственных способностей. Но этот нюанс его не огорчил, поскольку в нём он не без оснований распознал признак своего рода эволюции из человека исполнительного, покладистого в персону великосветскую, правящую.

И всё же различия между старой и новой жизнью ощущались им не столь явно и не в тех местах, где он сам ожидал их почувствовать. Случившиеся перемены настигли Мишу нахрапом и не стоили ему вовсе никакого труда, вследствие чего он не имел возможности оценить их по достоинству. Ценность всех приобретений показалась ему надуманной.

Перемалывая остатки припанкованного романтизма, он нередко вспоминал Маришку – свою первую и единственную девушку из общежития, вечно смеющуюся, с милой, но слегка почерневшей от кариеса, щербинкой между двух передних зубов. Он давно уже не держал на неё зла, хоть она и бросила его ради раздутого метаном2 старосты этажа. Тот принимал стероиды, но до спортзала не доходил, поэтому просто толстел и покрывался прыщами на спине. Первое ему, безусловно, нравилось, потому что весь студсовет состоял из больших ребят. Набрав массу, он легитимизировал свою власть на этаже и сумел покорить Маришку.

Копаясь в памяти, Миша любил возвращаться в комнату «101», с плакатом Цоя и ковром на стене, пустыми банками на подоконнике и оконной рамой, утеплённой ватой под скотчем. В сцене, проигрываемой раз за разом в его голове, он пытался делать домашнее задание, а Маришка ему мешала сосредоточиться, прыгая перед ним на кровати, одетая в его же футболку и шорты. Теперь ему было с кем её сравнивать, но Маришка оставалась в топе.

Он продолжал сравнивать и всё больше удивляться: пружинистая кровать из общежития, жёсткость которой достигалась засунутым под неё обломком шифоньера, дарила не менее качественный сон, нежели огромное ложе в загородном доме; «Жигулёвское» в парке пьянило точно так же, как Château Lafite 1865 года на набережной в Монте-Карло; стрелки китайской реплики G-Shock крутились с той же скоростью, что и у Patek Philippe, и этот ряд он мог продолжать до бесконечности. Правда, ко всему перечисленному прилагался уже другой, более приятный антураж, но и он не покрывал разницы в цене.

В личных записях Миша называл этот антураж кокаиновым. Профессор однажды заставил его употребить этот наркотик, а после долго и вдумчиво с ним беседовал. Тогда Миша отметил для себя, что кокаин провоцирует неоправданное довольство собой; дорогие вещи, по его мнению, действовали схожим образом, но гораздо слабее.

В целом с наркотиками у Миши получилась неприятная история, он не сразу понял, что Профессор заинтересован в его умеренной наркомании. Некоторые вещества поднимали выработку дофамина в восемь, а то и более раз. В естественных условиях никакое грандиозное событие не могло спровоцировать даже приблизительно равный всплеск счастья, будь то рождение ребёнка или присвоение Нобелевской премии.

В назревающей проблеме Миша винил в первую очередь себя. Сперва он принимал вещества по принуждению, но в дальнейшем делал это самостоятельно, из интереса. До физической зависимости дело не дошло, Крымский обладал незаурядной силой воли и смог завязать, но память о том, что в мире существует столь огромное злое наслаждение, которого он, вероятно, не встретит больше в обычной жизни, накладывала тяжёлый отпечаток на его существование. Мысль о возможном кайфе еще долго преследовала Крымского, но он жил и работал ей вопреки, другого выбора у него не было.

Возвращаясь к сравнению прошлого и настоящего, Миша не знал никого, кто бы мог разделить его наивные переживания. Новые друзья Крымского шли к успеху годами, не жалея ни сил, ни здоровья. И если бы он теперь решился сказать им, что достижения их безусловно непростых жизней переоценены, то совершенно точно не сыскал бы понимания. Красивая жизнь стоила им слишком большого труда, чтобы позволять себе подобные вольнодумства.

Можно было поискать единомышленников в обществе потомственных аристократов, но, во-первых, их в России осталось мало, а во-вторых, они в любом случае имели извращённые представления о жизни простого народа и так же верили в существование огромной разницы между социальными стратами.

Ну и, разумеется, представители простого народа не могли не чувствовать этой разницы, наличие которой транслировалось отовсюду, именно она подстрекала их вступать в борьбу за место под солнцем, подчиняясь не всегда справедливым для них правилам. Впрочем, никому из вышеперечисленных Миша своими идеями не надоедал.

Случалось, что Крымского охватывала тревога. Особо гнетущее чувство производило непонимание общей концепции бизнеса, в котором он участвовал. Он слышал лишь об увеличении рыночной активности посредством осквернения духовности, что, очевидно, было лишь одним из направлений стимуляции рынка.

Миша понимал, что чего-то здесь не хватает, поскольку если делать выводы, исходя из общедоступных сведений, то стимуляция рынка выглядела исключительно вредоносным направлением деятельности.

Имеющийся на сегодняшний день уровень роботизации труда позволяет сократить рабочий день до трёх-четырёх часов, оставив остальное время на творческое и духовное развитие человека.

Но вместо этого производства увеличивают мощности, требуя восьмичасовой загрузки человека лишь для того, чтобы производить больше товаров и услуг.

Далее, чтобы эти на самом деле не нужные человеку товары и услуги в итоге продались, значительная часть работников занята их рекламой. Хотя они тоже могли бы заняться саморазвитием вместо того, чтобы выдавать ненужное за необходимое, дешёвое за дорогое, ведь рекламные расходы некоторых всем известных компаний составляют до половины общего бюджета.

И всё бы ничего, вроде люди получают занятость и вместе с тем цели в жизни, но дело происходит на небольшой планете, где из-за роста потребления уже появились озоновые дыры, а количество выбросов в атмосферу и мусора продолжает расти в геометрической прогрессии.

Концепция современного, агрессивного рынка похожа на глобальное самоубийство, не заметить которое невозможно. Выходило одно из двух: или человечество подсознательно стремится к самоуничтожению, или это самоуничтожение кто-то курирует и делает неочевидным для всех.

Бывало, Миша склонялся ко второму варианту, виня себя в поддержке убийства человечества, а бывало, тешился надеждой, что его выводы столь печальны лишь потому, что неосновательны, и на самом деле планете ничто не грозит.

До определенного времени Крымский мог только рассуждать на такие темы сам с собой, возможности внести их в свою медийную повестку не было.

Чтобы хоть немного следовать своим убеждениям, отразить себя реального хотя бы где-то, Миша какое-то время в тайне от Профессора вёл анонимный блог, где публиковал небольшие посты о несовершенстве современного рынка и потребности человека в нео-духовности. В частности, речь шла о борьбе с экологическим нигилизмом, этике блогинга, этике производителя, снижении маркетинговой нагрузки на потребителя, стимуляции его осознанности.

Миша писал, что нынешние и назревающие проблемы человека никак не связаны с выбором экономической системы. Что с ростом технологий любая экономическая система, даже самая идиотская, сможет успешно работать. При этом главной опасностью для планеты является отсутствие современной этики по ряду направлений.

Ждать добровольного отказа производителей от сверхприбыли не приходится, поэтому созданием этики производителя должен заняться потребитель, постепенно освобождаясь от навязанных ему желаний.

По мнению Миши, каждый, кто осознал своё положение как потребитель, должен по возможности, хотя бы в мелочах, вести тихую борьбу. Журналист может на малую долю уменьшить пропаганду в своём материале, дизайнер – сделать приложение чуточку менее агрессивным, местами отказаться от неэтичных «тёмных» паттернов дизайна и так далее. За это никого не уволят, но, если каждый сделает такой маленький шаг, человечество в целом станет чуточку свободнее от рынка.

За два месяца на обновление блога подписались лишь восемь человек. Однажды Миша решился дать на него рекламу, после чего за ночь к нему присоединились полторы тысячи читателей, написавших несколько сотен комментариев.

Неожиданный успех блога поставил под сомнение часть профессорских убеждений: оказалось, что реальные интересы Крымского соответствуют общественному запросу. К слову, величину этого запроса определить не удалось, Миша не желал быть раскрытым и приостановил подпольную активность в Сети.

2.

Даже короткий саботаж своих нанимателей Миша занёс себе в актив. Ему, естественно, хотелось развить успех, но риск был слишком велик. Два раза в месяц Крымский надевал красный спортивный костюм и ехал «на зону», где на него ни с того ни с сего сыпалась груда брани, унижений и угроз. Чистодел не церемонился ни с кем, а с Мишей как с самым молодым членом коллектива вёл себя хуже обычного.

Для Миши эти визиты часто заканчивались утиранием слюны Чистодела со своего лица и, как следствие, крайне подавленным настроением.

Чистодел очень любил плевать на подчинённых. Лысый, который впервые подвозил Мишу на зону, рассказывал, как однажды плевок шефа попал ему прямо на губы. Будучи любителем охоты, Лысый сравнил отвратный вкус этой слюны с запахом из пасти дикого, старого и больного животного, но с лёгким оттенком чифирного аромата.

Другие формы унижения удовлетворяли Чистодела меньше. Но порой доходило до рукоприкладства. Например, однажды прямо с порога Крымскому прилетела увесистая пощёчина, жар от которой он чувствовал до конца дня. Вопрос «за что?» не имел смысла, поскольку, как правило, гнев шефа проявлялся на фоне стабильности в делах. Причины для тычков и оскорблений Чистоделу были не нужны.

Миша так и не понял власть. Пресмыкание нижестоящих не приносило ему удовольствия; зато давление стоящих выше он ощущал очень болезненно. Мысль о том, что простой трудяга мог быть куда свободнее его самого, не давала ему покоя.

Он полагал, что перед работниками открывается множество дорог, их ошибки караются выговорами, штрафами или, в крайнем случае, увольнением, но его собственная деятельность находилась в рамках строжайших алгоритмов, где исключалась любая свобода. Понимая, что рано или поздно эта история закончится для него плачевно, Миша стал задумываться о вариантах своего освобождения.