Замки на их костях

– И оно в камне? – спрашивает Беатрис с долей скепсиса.

– Именно так, – отвечает их мать, все еще улыбаясь. – И немного алхимии, которую придумал Найджелус. Таких в мире всего три. Все, что вам нужно сделать, это разбить камень и загадать желание. Это сильная магия, достаточно сильная, чтобы спасти жизнь. Но учтите, их следует использовать только в том случае, когда у вас нет других вариантов.

Беатрис помогает Софронии застегнуть браслет на запястье, и Софрония возвращает ей услугу. После этого императрица смотрит на каждую из них и в последний раз кивает.

– Пойдемте, голубки мои, – говорит она, распахивая дверцу кареты и впуская яркий утренний солнечный свет. – Пора летать.

Беатрис

Когда Беатрис выходит из кареты, ей приходится щуриться, потому что солнечный свет ослепляет ее и заставляет глаза зудеть еще больше. Аптекарь, который сделал ей глазные капли, сказал, что она привыкнет к этим ощущениям, но она уже несколько раз практиковалась в их использовании и не уверена, что когда-нибудь это действительно случится. Но, как бы ей ни хотелось это признавать, мама права – это необходимое неудобство.

Когда ее глаза привыкают, она видит три одинаковых экипажа с открытым верхом, которые, должно быть, выехали из дворца раньше них. Все они выкрашены в синий и золотой – цвета Бессемии, – и каждый запряжен парой безукоризненно белых лошадей с лентами в гривах и хвостах. Возле каждого экипажа стоит по небольшой шелковой палатке. Одна зеленая – цвета Фрива, вторая – золотая темаринская, и еще одна – алая селларианская. И у каждой по бокам стоит пара одетых в тон стражников.

Сопровождающая их бессемианская делегация окружает карету, и Беатрис замечает несколько знакомых лиц, в том числе Найджелуса с его холодными серебряными глазами и длинной черной мантией. Даже под жарким полуденным солнцем на его алебастровом лбу не видно и капельки пота. Он должен быть, по крайней мере, ровесником ее матери, но по возрасту больше похож на Беатрис и ее сестер.

Каждую палатку окружает группа хорошо одетых мужчин и женщин, но их лица сливаются воедино – делегации знати, присланные из каждой страны для сопровождения. Делегация из Селларии, безусловно, самая заметная, одетая в яркие цвета, некоторым из которых Беатрис даже не может придумать названия. Они выглядят достаточно дружелюбно, у всех на лицах широкие сияющие улыбки, но Беатрис лучше всех знает, что внешность может вводить в заблуждение.

Неважно, сколько раз она слышала, как ее мать обсуждает официальную передачу принцесс, внутри все еще не чувствует себя подготовленной, но старается не показывать свои переживания и вместо этого выпрямляет спину и высоко поднимает голову.

Мать в последний раз целует каждую из дочерей в щеку. Когда приходит очередь Беатрис, девушка ощущает на коже лишь прикосновение тонких холодных губ, и на этом все. Ни сентиментальности, ни напутствий, ни признаний в любви. Беатрис знает, что иного не стоило и ожидать. Она говорит себе, что ей ничего такого и не нужно, но обнаруживает, что это до сих пор проносит боль. Мать удаляется от них, оставляя трех сестер в центре поляны, в прямом и в переносном смысле пойманных между мирами.

Дафна делает первый шаг – как и всегда, сколько Беатрис себя помнит, – и с расправленными плечами и взглядом, устремленным вперед, идет к палатке Фрива. Она изо всех сил пытается повторять холодность их матери, но не может удержаться от взгляда в сторону сестер, и в этот момент Беатрис видит в ее глазах неуверенность. В эту секунду она задается вопросом, что произойдет, если Дафна скажет «нет», если откажется войти в палатку, если ослушается их матери. Но конечно нет. Дафна скорее поймает падающую звезду голыми руками, чем пойдет против воли императрицы. Подарив последнюю легкую улыбку Беатрис и Софронии, Дафна заходит в палатку и исчезает из поля зрения.

Беатрис смотрит на Софронию, которая, в отличие от Дафны, никогда не могла скрыть свой страх.

– Давай, – говорит ей Беатрис, – пойдем вместе.

«Вместе до конца», – думает она, но не произносит эту часть вслух. Они следуют примеру Дафны, и, прежде чем исчезнуть в своих палатках, Беатрис в последний раз улыбается Софронии, но дрожащие губы сестры не могут ответить ей тем же.

Она надеется, что Софрония не заплачет перед темаринцами, ведь их первое впечатление о ней не должно быть таким, а их мать всегда подчеркивала важность хорошего первого впечатления.

Как только Беатрис входит в освещенную свечами палатку, ее окружает армия женщин, быстро говорящих на селларианском языке. Хотя Беатрис свободно на нем говорит, их речь такая быстрая и наполнена такими разными акцентами, что ей приходится внимательно слушать, чтобы понять, что они говорят.

– Бессемианская мода, – насмешливо говорит одна женщина, одергивая пышную кружевную бледно-желтую юбку платья Беатрис. – Тьфу, прямо ромашка какая-то.

Прежде чем Беатрис успевает возразить, вмешивается другая женщина, щипая ее за щеки:

– Здесь тоже нет цвета. Она как фарфоровая кукла без краски, плоская и невзрачная.

Невзрачная. Это больно жалит. В конце концов, кто она, если не красавица? Это единственное ее достоинство. Дафна – очаровательная, Софрония – умная, а Беатрис – красивая. Какая у нее ценность без этого? Но у селларианцев другие стандарты: громкая, драматичная и чрезмерная красота. Так что Беатрис прикусывает язык и позволяет тыкать, подталкивать и обсуждать ее, не говоря ни слова. Она позволяет им стянуть ее платье через голову и бросить его на пол, как старую тряпку, позволяет им расстегнуть корсет и снять сорочку, оставляя ее обнаженной и дрожащей на холодном осеннем воздухе.

Но, по крайней мере, сейчас ехидные замечания утихают. Она чувствует на себе их оценивающие взгляды.

– Что ж, – произносит первая женщина, поджав губы, – по крайней мере, мы знаем, что она ест. У некоторых из этих бессемианок совсем нет мягкости, ни груди, ни бедер, вообще ничего. Тут мне хотя бы не придется шить одежду на скелет.

Она натягивает через голову Беатрис новую рубашку и зашнуровывает поверх новый корсет. В то время как ее бессемианский корсет был затянут так туго, что она едва могла в нем дышать, этот более свободный. Кажется, он создан для того, чтобы подчеркнуть ее грудь и бедра, а не сделать их меньше.

Затем следует нижняя юбка, более объемная, чем любая из тех, что Беатрис носила раньше, даже на официальном балу. Она настолько широкая, что в ней будет сложно пройти через двери, не говоря уже о карете, но, по крайней мере, материал легкий. Даже сквозь все эти слои Беатрис кожей чувствует прохладу и шелест ветра, дующего через палатку.

Наконец, само платье. Оно из рубиново-красного с золотом шелкового дамаста[2], с низким вырезом и широкими плечами, и обнажает больше кожи, чем кто-либо в Бессемии осмелился бы до захода солнца. Без зеркала трудно сказать, как оно выглядит, но женщина, отвечающая за ее одежду, одобрительно кивает, а затем уступает свое место другой женщине, которая, кажется, отвечает за косметику.

После этого идет поток кистей и красок, волосы, стянутые, завитые и собранные в пучок, металлические гребни, скребущие кожу головы и оставляющие царапины. Ее глаза, щеки и губы покрывают краской и пудрой. Это утомительно, но Беатрис знает, что лучше не жаловаться и даже не вздрагивать. Она научилась оставаться совершенно неподвижной – живая, дышащая кукла.

Наконец, швея и парикмахер помогают ей надеть туфли на каблуке, сделанные из того же материала, что и платье.

– Она довольно мила, не так ли? – говорит женщина, отвечающая за косметику, глядя на Беатрис, слегка наклонив голову.

Швея кивает:

– Принц Паскаль должен быть очень счастлив со своей невестой.

– Не то чтобы он был очень доволен, – фыркает парикмахер.

Беатрис улыбается и делает легкий реверанс.

– Большое спасибо за всю вашу тяжелую работу, – произносит она, к удивлению прислуги, на безупречном селларианском без акцента. – Мне не терпится увидеть Селларию.

Первой, взволнованная и покрасневшая, заговаривает парикмахер.

– П-прошу прощения, В-ваше Высочество, – заикается она. – Я не хотела выказать неуважения ни к вам, ни к принцу…

Беатрис отмахивается от этих слов. Ее мать всегда подчеркивала, как важна любовь прислуги. В конце концов, они те, кто знает больше всего. И в комментарии о Паскале нет ничего, что бы она еще не слышала от шпионов своей матери, которые описали его как угрюмого, замкнутого мальчика.

– Так, куда теперь?

Швея спешит приоткрыть полог палатки, чтобы Беатрис снова вышла на яркий солнечный свет. Она видит, что выходит последней: ее сестры уже сидят в своих экипажах, и каждая окружена делегацией заискивающих придворных.

Обе выглядят чужими.

Софрония напоминает искусно изготовленную выпечку, утопающую в море украшенных драгоценностями шифоновых оборок в оттенках лимонно-желтого, ее светлые волосы завиты и собраны в высокую прическу, украшенную всевозможными бантами и драгоценностями. Дафна же одета в зеленое бархатное платье, которое можно было бы назвать простым только по сравнению с платьями сестер: с длинными узкими рукавами, открытыми плечами и нежными цветами, вышитыми на лифе мерцающими черными нитками; ее черные волосы, заплетенные за спиной в косу, подчеркивают точеную фигуру.

Они обе выглядят красиво, но при этом уже совершенно по-разному. Через год они могут стать совсем чужими. От этой мысли Беатрис тошнит, но она старается не показывать этого. Вместо этого она осторожно идет к своей карете, следя за тем, чтобы каблуки ее туфель не врезались в землю и она не споткнулась. Стражник помогает ей сесть в экипаж, и она усаживается в пустое пространство между двумя женщинами селларианками с одинаковыми красными напомаженными ртами.

Женщины тут же наперебой начинают произносить ей комплименты в высокомерном бессемианском стиле.

– Спасибо, – к их облегчению отвечает Беатрис на селларианском, но не слушает их последующую болтовню.

Вместо этого она наблюдает за своими сестрами. Ее кучер приводит лошадей в движение, и экипаж дергается вперед, направляясь на юг, но Беатрис не спускает с сестер глаз, пока обе не исчезают из поля зрения.

Дафна

Дафна думала, что сможет увидеть тот момент, когда она покинет страну своего рождения. Она представляла себе место, где плодородная почва, покрытая зеленой травой и цветами, заканчивается и уступает место твердой коричневой земле и снегу – типичному ландшафту Фрива. Ей казалось, что она почувствует это в воздухе, выдохнет ароматный свежий воздух Бессемии и вдохнет холодный мертвый воздух Фрива.

Вместо этого изменение происходит постепенно в течение всего трехдневного путешествия на север. Плоская земля превращается в холмы, которые постепенно лысеют, деревья вокруг становятся высокими и голыми, а их ветви тянутся к небу, которое кажется немного более серым каждый раз, когда она моргает. В каждой гостинице, в которой они останавливаются, акцент трактирщика и других посетителей становится все резче и резче, хотя они по-прежнему говорят по-бессемиански.

Сегодня они доберутся до границы, и пути назад действительно не будет.

«Это ошибка», – думает Дафна, наблюдая, как мир вокруг меняется и превращается во что-то неузнаваемое и темное. Она хочет вернуться домой, во дворец, где сделала свои первые шаги. Хочет вернуться к матери и чувствовать себя в ее тени в безопасности и комфорте. Она хочет обнять своих сестер и почувствовать, как их сердца бьются, словно единое целое, как и должно было быть всегда.

Тоска настолько сильна, что ее горло сжимается под кружевами ее нового платья с высоким воротником, и кажется, что она задыхается. На секунду Дафна позволяет себе представить, каково было бы разорвать этот жесткий бархат под ее пальцами: материал приятно треснет, и она сможет свободно дышать, а кожа ее горла больше не будет зудеть и гореть. Она уже скучает по своим бесформенным светлым детским платьям, по тому, как она всегда могла увидеть себя в Софронии и Беатрис, смотреть на те же черты, словно отраженные от граней бриллианта.

Она старается не думать о своих сестрах таких, какими видела их в последний раз: незнакомки со странными лицами, разукрашенные и затянутые в корсеты, которых со всех сторон щипали и тыкали. Ей даже пришлось прищуриться, чтобы разглядеть их.

– С вами все в порядке? – спрашивает ее сидящая рядом спутница. Леди Клиона, дочь лорда Панлингтона.

Дафна полагает, что король послал ее, рассчитывая на благодарность за то, что может спокойно путешествовать с кем-то ее возраста, а не с суровой матроной с подозрительным взглядом и поджатыми губами.

Она вспоминает все, что знает о лорде Панлингтоне, бывшем главе клана Панлингтон, существовавшего еще до того, как закончилась Война кланов и Варфоломей стал королем объединенного Фрива. Панлингтон был грозным военачальником и одним из последних глав клана, присягнувшим на верность, хотя после окончания войны стал одним из самых верных подданых Варфоломея. Некоторые шпионы даже использовали термин «друг».

О леди Клионе она знает значительно меньше. Только то, что она его единственная дочь, хотя у него есть еще пятеро сыновей. Говорят, что Клиона его любимица. Шпионы сказали, что она крайне упряма, смела и безнадежно избалована. Они прямо не говорили, что она красива, но было упомянуто о шести предложениях руки и сердца, отклоненных за последний год с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, так что Дафна сделала выводы.

Теперь, сидя напротив нее, Дафна с удивлением обнаруживает, что она не выглядит как традиционная красавица – по крайней мере, по бессемианским стандартам. На ее лице больше веснушек, чем чистой кожи, а медные буйные волосы едва сдерживаются в пучке. Черты ее лица слишком резкие, что придает ей строгость, из-за чего она выглядит старше семнадцати лет. Но за последние три дня Дафна поняла, что у нее тонкий, проницательный ум, и она видела, как та за считаные секунды брала в оборот кого угодно, от возницы до трактирщиков и стражников.

Дафна решает, что Клиона ей нравится – или, по крайней мере, девушке, которой она притворяется.

– Я в порядке, – говорит ей Дафна, заставляя себя улыбнуться. – Думаю, это просто нервы, – осторожно продолжает она. – Мы с принцем Киллианом обменялись всего несколькими письмами за эти годы, и я ничего о нем не знаю. Вы его когда-нибудь встречали?

На мгновение Клиона меняется в лице, слишком мимолетно, чтобы понять, что это было, но Дафна все замечает.

– Да, конечно, – кивает Клиона. – Мы вместе выросли при дворе. Он очень добрый и очень красивый. Я уверена, он будет тебя обожать.

Дафна пытается изобразить облегчение, но она знает, что это неправда – не вся правда. Принц Киллиан умирает, и, кажется, об этом знают все. В последнем отчете шпионов говорилось, что он не вставал с постели уже три месяца, и с каждым днем ему становится все хуже. Он просто должен прожить достаточно долго, чтобы жениться на ней, напоминает она себе, хотя тихий голос в голове упрекает ее за бессердечие, и это ужасно похоже на Софронию.

– А остальная часть Фрива? – спрашивает Дафна. – Я слышала, что это все еще… неспокойная страна. Как они относятся к иностранной принцессе, которая станет их следующей королевой?

И снова этот взгляд, мимолетный проблеск широко раскрытых глаз и поджатых губ. Дафна понимает, что этот взгляд Клионы появляется прямо перед тем, как она решает солгать.

– Я уверена, что они тоже будут обожать вас, Ваше Высочество, – говорит леди Клиона с яркой улыбкой. – Почему должно быть иначе?

Дафна откидывается на сиденье кареты и оглядывает свою новую спутницу:

– Вы не очень хорошая лгунья, леди Клиона.

Клиона замирает, а затем робко улыбается.

– Когда я была ребенком, моя мать говорила, что звезды благословили меня честным языком, но в наши дни это больше похоже на проклятие, – признается она.

Дафна смеется.

– Неужели Фрив настолько полон лжецов, что вам мешает правда? – спрашивает она, поднимая брови.

Клиона тоже смеется, качая головой:

– А кому об этом судить?

Еще несколько часов они едут в коротких разговорах и молчании, пока солнце не встает высоко над их головами и карета не останавливается у широкой стремительной реки. Ее звук настолько громкий, что Дафна слышит его еще до того, как открывается дверь кареты. На другом берегу реки собралось множество экипажей, все они выкрашены в темно-серый цвет, за исключением одного – ярко-зеленого с золотыми и черными вставками и запряженного двумя иссиня-черными лошадьми, такими большими, каких Дафна никогда не видела.

Она понимает, что именно здесь Бессемия встречается с Фривом – это река Тенал, отмечающая границу. Через нее проходит много и пешеходных, и широких мостов, которые являются частью торговых путей, но здесь ни одного моста не видно.

– Традиция требует, чтобы вы вошли во Фрив пешком, – говорит Клиона, видя озадаченное выражение лица Дафны.

– Пешком, – повторяет она, хмурясь. – Вы имеете в виду, через воду?

Когда Клиона кивает, Дафна не может не сопротивляться.

– Но будет очень холодно, и я не смогу удержать равновесие.

– Кое-кто позаботится, чтобы вы не упали, – говорит Клиона, снисходительно махнув рукой и пробегая взглядом по берегу реки. – Видите? Вот и Байр.

– Байр? – спрашивает Дафна, смущенная и немного встревоженная. Она выглядывает из кареты, но видит лишь толпу незнакомцев. Клиона не успевает ничего ответить, как лакей протягивает руку, и Дафна ступает на землю.

Она думает о том, что все еще стоит на бессемианской земле, но это ее не особо утешает. Клиона оказывается рядом, и, когда предлагает Дафне руку, та ее принимает. Местность незнакомая, ее новые ботинки слишком тесны, и последнее, чего она хочет, – это чтобы первым впечатлением фривийцев о ней было ее падение лицом вниз.

«Первое впечатление длится вечно, так что вы должны позаботиться, чтобы оно было хорошим», – любила говорить ее мать. Дафна повторяет эти слова про себя, надеясь, что никого не разочарует, еще даже не ступив на землю Фрива.

На берегу стоит юноша и при их приближении склоняет голову, но выражение его лица трудно разобрать. Его вьющиеся, спутанные каштановые волосы дико развеваются на ветру и закрывают глаза.

Дафна думает о том, что он красив, но той угрюмой, безумной красотой, которая требует стрижки, ванны и бокала шампанского, чтобы сделать его сосредоточенный хмурый взгляд и напряженную челюсть более мягкими. Темные круги под его глазами резко выделяются на фоне бледной кожи, и она задается вопросом, когда он в последний раз видел свою кровать или солнечный свет.

– Байр, – приветствует его Клиона.

Байр, внебрачный сын короля Варфоломея, коротко кивает Клионе, а затем его взгляд падает на Дафну, и он кланяется.

– Обычно в таких случаях сопровождает жених, но, учитывая здоровье принца Киллиана… – Клиона замолкает.

При упоминании Киллиана юноша вздрагивает – Байр вздрагивает. О Байре информации от шпионов поступало совсем не много, хотя он с детства жил при дворе. История гласит, что его нашли в корзине на ступенях дворца, когда ему было несколько недель, всего через несколько дней после окончания Войны кланов. При нем не было ничего, кроме записки с его именем, но король, не колеблясь, объявил его своим, и, несмотря на протесты королевы Дарины, воспитывал его вместе с принцем Киллианом.

– Ваше Высочество, – говорит Байр холодным, как дующий с реки ветер, голосом. Он оглядывается на реку и группу людей, ожидающих на другой стороне.

Дафна прослеживает его взгляд, замечая скудную грубость местной природы с ее серым небом и лысыми деревьями с пятнами мха. Она старается не дрогнуть при виде собравшейся знати в их тусклых бархатных платьях и горностаевых плащах, но уже скучает по мягкой красоте Бессемии, оборкам, шелку и сиянию. Глядя сейчас на женщин, она не может найти ни одного украшения или намека на румяна. Все люди вялые и бесцветные, и Дафна не может представить, что когда-нибудь почувствует себя одной из них.

«Фрив – суровая, безрадостная страна, – говорила ей мать. – Она наполнена суровыми, безрадостными людьми. Это земля, созданная войной и жаждущая крови».

Дафна вздрагивает.

– Можешь попробовать улыбнуться, – говорит Байр, и его голос вырывает ее из мыслей. – Они ведь проделали весь этот путь лишь для того, чтобы поприветствовать тебя.

Дафна заставляет себя улыбнуться, зная, что он прав. Она может ненавидеть это место – с этим ничего не поделать, – но люди не должны этого знать.

– Давай покончим с этим, – напряженно говорит Байр.

Дафна бросает на него раздраженный взгляд и открывает рот, чтобы возразить, но затем заставляет себя прикусить язык. После трех дней путешествия, оставив позади своих сестер и свой дом, а теперь готовясь окунуться в холодную воду, она готова кому угодно откусить голову. Но оскорбление королевского бастарда ни к чему не приведет, поэтому она просто позволяет Клионе снять с нее сапоги и, связав их вместе с помощью шнурков, перекидывает их через плечо. Байр с плеском опускается в реку и протягивает Дафне руку.

Река мчится так бурно, что, кажется, Байр вот-вот упадет, но он держится. Это немного успокаивает Дафну, и она берет его за руку, позволяя помочь ей спуститься в воду. Ее сердце бьется так громко, что наверняка все на той стороне реки его слышат.

Холод выбивает дыхание из легких, и Дафна еле сдерживается, чтобы не вскрикнуть. Вода доходит ей до бедер, пропитывает бархатное платье и делает его таким тяжелым, что она с трудом удерживается в вертикальном положении, из-за чего крепко хватается за руку Байра, норовя оставить царапины.

Следом в реку заходит Клиона, берет Дафну за другую руку, и все трое вместе медленно и размеренно переходят реку.

– Ты сломаешь зубы, если будешь так ими стучать, – говорит Байр Дафне ровным голосом. Его явно не беспокоит холод, хотя, похоже, беспокоит она.

Дафна искоса смотрит на него, нахмурив брови.

– Я ничего не могу с собой поделать, – говорит она дрожащим голосом. – Холодно.

Байр фыркает, качая головой:

– Вообще-то сейчас еще лето.

– Холодно, а я мокрая, – сама того не желая, она произносит это плаксивым тоном.

Будь ее мать здесь, сделала бы ей выговор, резко дернув за ухо, но хотя бы Дафна не плачет. Она знает, что если начнет, то уже не сможет остановиться, поэтому вместо этого стискивает челюсти и смотрит прямо перед собой. Она ставит одну ногу за другой и думает о теплом огне в очаге и чашке горячего чая в руках.

Когда они достигают другого берега реки, один из мужчин тянется вниз, чтобы помочь Дафне выбраться из воды. И, только когда она благополучно оказывается на фривийской земле и ей на плечи накидывают изумрудно-зеленое фланелевое одеяло, Дафна видит сияющую золотую корону у него на голове и понимает, что ей нужно сделать реверанс.

– Ваше Величество, – говорит она королю Варфоломею, и заготовленные ранее слова теряются где-то у нее в голове. Дафна должна была произнести какую-то формальность, обещание верности, но все ее мысли крутились вокруг того, насколько ей холодно.

Однако улыбка короля Варфоломея такая добрая, словно луч тепла, что Дафна цепляется за нее.

– Добро пожаловать во Фрив, принцесса Дафна, – говорит он на бессемианском языке, прежде чем повернуться туда, где Байр помогает Клионе выбраться из реки. – Как прошел переход? – спрашивает он Байра по-фривски.

Байр смотрит на короля, не удосужившись кланяться даже тогда, когда Клионе удается сделать неуверенный реверанс. Вместо этого он хмуро пожимает плечами.

– Я не понимаю, какая теперь в этом необходимость, – бормочет он, переводя взгляд на Дафну.

Король Варфоломей вздрагивает и качает головой.

– Многое поставлено на карту, Байр.

Байр смеется холодным и резким смехом.

– Многое? – спрашивает он. – Что, торговые пути и принцесса каннадрах важнее, чем…

Король заставляет его замолчать и смотрит на Дафну, а та, завернувшись в теплое одеяло, пытается понять, что она только что услышала.

– Ваша мать заверила меня, что вы внимательно относитесь к учебе, в том числе к фривскому, – говорит он, улыбаясь, хотя улыбка кажется натянутой. – Прошу прощения за манеры Байра. У нас есть палатка, где вы можете переодеться в сухую одежду. Леди Клиона, не могла бы вы провести ее туда, пожалуйста, и тоже переодеться во что-нибудь сухое? Пусть я и король, но ваш отец оторвет мне голову, если вы простудитесь.

Клиона делает реверанс.

– Конечно, Ваше Величество. – Она хватает Дафну за руку и уводит ее в сторону палатки из мешковины, установленной между двумя высокими соснами.

– О чем они говорили? – спрашивает Дафна.

– Я не совсем уверена, – признается Клиона, закусывая нижнюю губу.

– И это слово? – давит Дафна. – Каннадрах?