Слепой. Тропою белого дьявола

Андрей Воронин

Слепой. Тропою белого дьявола

© Составление. Оформление. ООО «Харвест», 2007.

Глава 1

Утро выдалось погожее, солнечное, но в чистом, как слеза, горном воздухе уже чувствовалось дыхание недалеких снежных буранов. Цеплявшаяся за крутые каменистые склоны растительность местами приобрела красно-золотую осеннюю окраску; лес, и без того негустой, сделался совсем прозрачным, на земле пестрел узор опавшей листвы, которая пахла горьковатой прелью. В узкую ложбинку между двумя большими, изъеденными непогодой камнями намело бурых листьев, и эта шуршащая подстилка создавала некое подобие комфорта. Впрочем, человек, занимавший это укрытие на крутом склоне горного ущелья, был не из тех, кто кряхтит и жалуется, отлежав бока. Суровая походная жизнь закалила его тело и дух, солнце и ветер выдубили кожу, сделали его таким же иззубренным, обветренным, твердым и нечувствительным к переменам погоды, как камни, среди которых он затаился.

Порыв холодного осеннего ветра заставил редкую рощицу у него за спиной испуганно зашелестеть и бросил на спину теплого камуфляжного бушлата новую горсть желтых листьев. Один листок, круглый и ярко-желтый, как новая золотая монета, прильнул к окуляру оптического прицела, другой запутался в лохматой, не слишком густой, заметно тронутой проседью бороде. Человек очистил оптику, смахнув листок одним движением коричневого заскорузлого пальца. Солнце еще не поднялось над вершинами Кодорского хребта, и закоченевшие от утреннего холодка пальцы двигались неохотно. Человек несколько раз сжал и разжал кулак, подышал на пальцы и спрятал их за пазуху. Он знал, что солнце доберется до его укрытия только через пару часов, когда его тут уже не будет. И это было не так уж плохо: по крайней мере, он мог не опасаться, что его выдаст предательский блеск отраженного линзой прицела солнечного луча.

Обмотанная для маскировки лохматым тряпьем дальнобойная снайперская винтовка пятидесятого калибра упиралась в каменистую землю растопыренными сошками, и ее длинный, начиненный верной смертью хобот смотрел на змеившуюся по склону дорогу. Один меткий выстрел – и машина сорвется с извилистого горного серпантина, устремляясь вниз, в пропасть – туда, где на дне ущелья едва виднеется узенькая полоска серой и тусклой, как сточенное лезвие ножа, воды – стремительная, ледяная Кодори, берущая свое начало от ледников Приэльбрусья.

Снайпер прислушался, но шум стремительно бегущей воды сюда не доносился. Зато сквозь шелест листьев над головой он расслышал другой звук – отдаленный, глухой, искаженный расстоянием, но с каждой секундой делающийся все более явственным и отчетливым прерывистый вой изнемогающего в неравной схватке с крутым подъемом автомобильного мотора. Стрелок завозился в своем узком укрытии, устраиваясь удобнее, прижался косматой щекой к тряпкам, которыми был обернут приклад, и прильнул правым глазом к окуляру.

Прошло минуты полторы, прежде чем из-за поворота показалась машина – потрепанный, защитного цвета армейский «уазик» с вылинявшим почти добела, пестрым от заплат и грязных потеков брезентовым верхом. Плоское ветровое стекло от старости пошло радужными разводами, испещренные вмятинами и небрежно заделанными пулевыми пробоинами борта были густо забрызганы грязью. Изношенный двигатель натужно завывал, жалуясь на превратности судьбы; его хотелось пристрелить, как больное животное, и снайпер подумал, что ему ничего не стоило бы оказать дряхлому механизму такую пустячную услугу: выпущенная из мощной крупнокалиберной американской винтовки пуля могла запросто продырявить блок цилиндров и навсегда прекратить страдания заезженного, давно просящегося на слом драндулета.

Рука в беспалой шерстяной перчатке легла на казенник винтовки. Прикосновение было легким, почти нежным; указательный палец скользнул под защитную скобу и дотронулся до холодного железа спускового крючка, а большой с негромким щелчком сдвинул флажок предохранителя. Длинный, толстый и лохматый от свисающих с него буро-зеленых лоскутьев ствол дрогнул и начал медленно перемещаться в горизонтальной плоскости, сопровождая движущийся по серпантину автомобиль. Перекрестие прицела ненадолго задержалось на пластине номерного знака, скользнуло по забрызганной грязью решетке радиатора и отыскало за покрытым серыми разводами ветровым стеклом бледное пятно человеческого лица. Позиция была выбрана удачно: в прицел снайпер хорошо видел, что в машине, кроме водителя, никого нет.

Про себя подивился самонадеянной глупости человека, который в данный момент находился у него на мушке. На что он рассчитывал, этот неверный, когда явился сюда один? Или у него, как у кошки, девять жизней?

Боковое окно со стороны водителя было снято. Снайпер вырос в горах, воевал и привык относиться к армейскому «уазику» с должным уважением, которого тот, несомненно, заслуживал, однако тупость людей, за десятилетия не сообразивших оборудовать столь популярную машину такой мелочью, как стеклоподъемники, его неизменно забавляла. Великая нация не разменивается по пустякам; если ей нужен глоток свежего воздуха, она выламывает окно вместе с рамой, а если надо выйти из дома, просто проламывает стену. А если великой нации нужно кого-то в чем-то убедить, в запасе у нее всегда имеется веский аргумент в виде танков, штурмовой авиации и огромного количества пушечного мяса…

Волоча за собой жидкий хвост пыли, «уазик» выехал из сектора обстрела и скрылся за очередным поворотом. Снайпер цокнул задвижкой предохранителя, оторвался от окуляра и, повернувшись на бок, нащупал за пазухой теплый от соседства с телом корпус коротковолновой рации. Прижав большим пальцем рычажок тангенты, он пробормотал в микрофон несколько слов, выслушал короткий ответ и отключил рацию.

Он выждал в засаде еще четверть часа, но на дороге больше никто не появился. Тогда снайпер встал, с усилием оторвал от земли тяжелую винтовку, зачехлил прицел, сложил сошки и, взвалив винтовку на плечо, двинулся вверх по склону к тому месту, где оставил лошадь. Не пройдя и десятка метров, он окончательно и бесследно растворился в полуоблетевшей рыже-багряно-зеленой роще. Спустя две минуты послышалось короткое лошадиное ржание, за которым последовал глухой, осторожный перестук копыт по каменистой горной тропе.

* * *

Тарахтя перегретым, готовым вот-вот закипеть движком, потрепанный «уазик» с брезентовым верхом вкатился на утоптанную, уже успевшую порасти жесткой горной травой площадку перед развалинами чьей-то усадьбы. Облезлые беленые стены почти до половины утопали в почерневшем мертвом бурьяне. Бурьян был точь-в-точь такой же, какой растет на любом заброшенном людьми огороде, будь то в Рязанской губернии или в Средней Азии. Голые стропила с остатками рыжей черепицы местами обрушились внутрь; поверх груды битого, обгоревшего кирпича валялось полуистлевшее армейское обмундирование. Чуть поодаль, у черного дверного проема разрушенного почти до основания сарая, в бурьяне ржавел изрешеченный пулями остов красного «запорожца». Это место выглядело бы совершенно покинутым и безлюдным, если бы не стоявший у самого дома мощный фордовский пикап – наполовину грузовик, наполовину джип. Несмотря на покрывавшую борта грязь, машине этой на вид было от силы лет пять, и, тормозя посреди того, что когда-то было двором, водитель армейского «уазика» невольно подумал, что где-то в Москве кто-то по сей день надеется разыскать вот этот самый пикап, угнанный из гаража или со стоянки перед супермаркетом.

Перегретый двигатель в последний раз устало чихнул и заглох. Заменявшая брелок надраенная до блеска пуля от крупнокалиберного пулемета напоследок лязгнула об исцарапанный металл приборной доски и закачалась на цепочке, которой была прикреплена к ключу зажигания. Пуля была без начинки, так что беспорядочные удары, которыми это сомнительное украшение сопровождало каждый прыжок машины по ухабистой дороге, травмировали только нервную систему.

Пинком распахнув заедающую дверцу, водитель выбрался из провонявшей бензином кабины и пару раз подпрыгнул на месте, разминая затекшие ноги. Он был одет в военный камуфляж без знаков различия и высокие натовские ботинки. На голове у него вместо пятнистого кепи сидела низко надвинутая вязаная шапочка, глаза прятались за темными стеклами солнцезащитных очков. Открытая кобура, из которой торчала вороненая рукоять «стечкина», была надежно пристегнута к правому бедру кожаными ремешками; на левом бедре был точно таким же манером укреплен стандартный спецназовский нож в исцарапанных и потертых кожаных ножнах. Новенький, будто только что со склада, бушлат с цигейковым воротником контрастировал с линялой, поблекшей тканью куртки и брюк, из-под армейского обмундирования выглядывал глухой ворот черного свитера. Скуластое лицо было гладко выбрито, и даже сквозь пропитавший одежду удушливый запах семьдесят шестого бензина можно было уловить исходящий от водителя тонкий аромат дорогого одеколона.

Темные линзы очков, как два монитора, отразили панораму заброшенной усадьбы, когда водитель «уазика» медленно повернул голову, осматриваясь. Вокруг не было ни шевеления, ни звука, только под капотом машины размеренно, как старинные часы, тикал остывающий двигатель да журчала, стекая в радиатор, чуть было не закипевшая вода.

– Люди, ау! – негромко позвал водитель.

Ему никто не ответил, да он на это и не рассчитывал.

– Ну, как хотите, – сказал он. – Пора не пора – иду со двора! Кто не спрятался, я не виноват!

Он хотел, чтобы это прозвучало весело. Судя по тону, можно было подумать, что он действительно принимает участие в какой-то забавной игре со старыми друзьями. Тех, к кому он обращался, его веселье обмануть не могло: они, несомненно, догадывались, что ему не до смеха, а уж он-то знал это наверняка.

Продолжая дружелюбно улыбаться и держа слегка разведенные в стороны руки так, чтобы даже издалека были видны пустые ладони, человек в темных очках переступил порог и вошел в дом. Сквозь проломленный потолок сюда проникало достаточно света, чтобы сосчитать дула направленных на вошедшего автоматов. Их было три; медленно повернув голову, он обнаружил у себя за спиной, у двери, еще одного бородача в полевом камуфляже и с «Калашниковым» наперевес.

– Общий привет, – сказал гость.

Он будто и не видел направленных на него автоматов.

Несмотря на царивший внутри разрушенного дома полумрак и свои темные очки, неверный быстро сориентировался, перестал обращать внимание на автоматчиков и повернулся лицом к тем двоим, ради встречи с которыми он сюда явился. Они тоже были вооружены, но их автоматы висели за спинами, а кобуры с пистолетами были застегнуты и сдвинуты назад. Тот из них, что выглядел постарше, был, можно сказать, знаменитостью: его широкое, коричневое, как пережженная глина, обросшее короткой седоватой бородой лицо, более или менее искаженное при многократном копировании и тиражировании фотографий, фигурировало во множестве ориентировок и оперативных сводок. Это был Мамед Аскеров – старый волк, один из немногих, кто не выпускал оружие из рук с самого начала, со дня провозглашения независимости. Он имел огромный боевой опыт, неизменно пользовался полным доверием руководства, от Дудаева до Басаева и Хаттаба, показал себя отменным тактиком, но со стратегическим мышлением у него было туго, и потому Мамед Аскеров так и не сумел подняться выше поста полевого командира, что в российской армии соответствовало бы, наверное, должности командира полка.

Второй был намного моложе и, несмотря на привычный армейский камуфляж и боевую экипировку, выглядел изящным, почти изнеженным. Красивое и выразительное, с тонкими чертами, смуглое лицо в обрамлении волнистых иссиня-черных кудрей и аккуратно подстриженной бородки дышало холодной надменностью, горделивая осанка и скупые, продуманные жесты выдавали человека, привыкшего смотреть на окружающих сверху вниз и ничего не повторять дважды. Насколько было известно гостю, он имел на это полное право: выпускник Гарварда и Вест-Пойнта, ученик и правая рука самого бен Ладена (вернее, одна из многочисленных правых рук, которых у одноглазого подонка было больше, чем у любого спрута), он занимал видный пост в «Аль-Каиде». Его появление здесь, в Кодорском ущелье, служило очень тревожным предзнаменованием, а личную встречу с ним можно было считать небывалой, фантастической удачей – разумеется, если ее доведется пережить. Вазир бен Галаби как раз таки был стратег, и притом очень неплохой; он распоряжался громадными суммами денег и обладал правом самостоятельно, ни с кем не советуясь, принимать очень ответственные решения.

– С чем ты пришел? – не ответив на приветствие, холодно осведомился Вазир бен Галаби.

Его изящная ладонь привычным жестом огладила ухоженную бородку, проницательные карие глаза скользнули по улыбающемуся лицу гостя и ушли в сторону, наткнувшись на темные стекла очков. Пытаться прочесть мысли, глядя в эти черные окуляры, было все равно что ориентироваться по звездам в ненастную, дождливую ночь.

– Я пришел с миром, – ответил гость стандартной фразой и снова расплылся в дурацкой улыбке.

– Так ли? – усомнился бен Галаби.

По-русски он говорил совсем чисто, как будто осваивал воинскую премудрость не в американском Вест-Пойнте, а где-нибудь в Рязанском училище ВДВ или в Львовском военно-политическом.

Темные брови гостя на миг удивленно поднялись над оправой очков, как два маленьких любопытных зверька, выглянувших из-за ограды, радостная улыбка погасла было, но тут же расцвела снова.

– Ну да, ну да, – подхватил он, сообразив, по всей видимости, к чему клонит собеседник. – Ты прав, уважаемый. В нашей священной книге сказано: «Не мир принес я вам, но меч».

– Я читал Библию, – надменно сообщил араб.

– Не сомневаюсь, – быстро ответил гость. – Противника надо хорошо знать, верно? Это известно даже такой мелкой сошке, как я. Что уж говорить о тебе!..

– Ты знаешь, кто я? – холодно удивился бен Галаби.

Улыбка гостя превратилась в циничную ухмылку.

– По-твоему, я баран, который не ведает, что творит? Мне доводилось видеть твой портрет, уважаемый. В определенных кругах ты известен не хуже голливудской кинозвезды.

По обветренным, пересеченным полоской старого шрама губам Мамеда Аскерова скользнула тень неприязненной улыбки. Эта едва заметная гримаса не ускользнула от внимания гостя, и он отметил про себя, что старый воин не очень-то жалует ближневосточного эмиссара, полагая, по всей видимости, что сумел бы распорядиться деньгами «Аль-Каиды» сам, без посторонней помощи.

– Мне известно, кто ты, – продолжал гость, – и я очень обрадовался, узнав, что ты здесь.

– За что же ты меня так полюбил? – с нескрываемой иронией поинтересовался араб.

– В основном за твои финансовые полномочия, – опять расплываясь в улыбке, ответил гость. – Вот, к примеру, уважаемый Мамед, – он вежливо наклонил голову в сторону Аскерова, – тоже наверняка заинтересовался бы моим предложением. Но у него, как у нас говорят, кишка тонка. Ему все равно пришлось бы обращаться к тебе или к кому-то, кто равен тебе, а у меня кончается командировка, я не могу ждать.

– То есть ты хочешь денег?

– А ты думал, я хочу отдать за тебя замуж свою сестру?

С презрением глядя прямо в темные линзы очков, Вазир бен Галаби по-арабски сообщил неверному, что думает по поводу этого предположения и в каком качестве согласился бы употребить его сестру. Русский ответил на оскорбление очередной циничной ухмылкой и потянулся к накладному карману своих пятнистых брюк. Автоматчики насторожились, кто-то нервно лязгнул затвором.

– Спокойнее, – сказал русский, вынимая из кармана плоскую, изогнутую по форме бедра фляжку из нержавеющей стали и неторопливо свинчивая колпачок. – Я не обижаюсь на тебя, Вазир, по двум причинам. Во-первых, сестры у меня нет, а во-вторых, если бы ты действительно хотел меня оскорбить, ты сказал бы это по-русски. Откуда тебе знать, что я понимаю арабский, верно? Глотнуть не хочешь?

Глаза бен Галаби превратились в две узкие свирепые щелочки, а Аскеров открыто ухмыльнулся. Неверный фактически обвинил араба в трусости, и обвинение, на взгляд чеченца, не было беспочвенным: в самом деле, что, если не трусость, помешало уважаемому Вазиру оскорбить русского на его родном языке? Никакой симпатии к русскому головорезу Мамед Аскеров не испытывал, но отдавал должное его храбрости и той быстроте, с которой он сравнял счет.

Араб с заметным усилием опустил руку, которая словно прикипела к клапану кобуры, и отрицательно покачал головой.

– Пророк не велел правоверным пить вино, – сообщил он.

– Ты читал Библию, уважаемый Вазир, – сказал русский, – но и я читал Коран. Читал и, представь, не нашел там ни одного упоминания о коньяке. Впрочем, как хочешь, я не настаиваю.

С этими словами он основательно приложился к фляжке. Закрутив колпачок, русский не стал убирать флягу, словно подозревая, что она может ему вскорости понадобиться. Аскерова такое поведение убедило в том, что они имеют дело со штабным: настоящий воин не нуждается в алкоголе для поднятия боевого духа, поскольку спиртное не только притупляет чувство страха, но и ухудшает реакцию.

Автоматчики, все еще стоявшие по углам помещения, видимо, пришли к такому же выводу. Двое опустились на корточки и затеяли какой-то тихий разговор, один, задвинув автомат за спину, принялся чистить ногти кончиком армейского штык-ножа, а еще один, недолго думая, закурил. Курил он самокрутку, в дыме которой смешались вонь тлеющей газетной бумаги и смолистый дух конопли.

– Поговорим о деле, – сухо предложил араб.

– О, дело! Дело на миллион долларов, – с воодушевлением сообщил гость и, взболтнув содержимое фляги, прислушался к донесшемуся изнутри бульканью. – У тебя найдется миллион долларов, а, Вазир?

– Разумеется, – съязвил араб, снова заставив своего собеседника усомниться в том, что получил образование не в России, а в США, – прямо тут, в заднем кармане. Я никогда не выхожу из дома без миллиона долларов – вдруг кто-нибудь попросит?

– То есть таких денег у тебя нет, – разочарованно констатировал русский.

– Прежде чем говорить о деньгах, я хотел бы знать, что именно ты предлагаешь, – заявил бен Галаби.

– А тебе не сказали? – изумился русский. – Странно… Хорошо, тогда скажу я. Я предлагаю тебе приобрести несколько ПЗРК «Стрела».

– Несколько?

– Рыночная цена одного тубуса тебе известна. Надеюсь, в Гарварде тебя научили арифметическим действиям? Вот и считай, сколько их получится на миллион.

Мамед Аскеров считать умел. Переносной зенитно-ракетный комплекс «Стрела» – очень хорошая, полезная вещь, «Стингеру» до «Стрелы» далеко. Имея в своем распоряжении столько «Стрел», сколько предлагал русский, Мамед Аскеров со своими джигитами еще долго мог бы не бояться воздушных налетов, потому что «Стрела» эффективна не только против «вертушки», ей по зубам и реактивный штурмовик. Если бы у Мамеда был миллион долларов… Но его не было, а если б и был, то участие в переговорах араба исключало возможность присвоить себе всю предлагаемую гостем партию.

– С чего ты взял, что меня это заинтересует? – осведомился бен Галаби.

– Ну, во-первых, запас карман не тянет, – без паузы ответил гость. – Я, конечно, не собираюсь совать нос в твои дела, однако… Ну, словом, не думаю, что ты, уважаемый Вазир бен Галаби, прибыл сюда просто повидаться с друзьями и поправить здоровье. Здешний климат не слишком благоприятен для таких людей, как ты. Таких, как ты, уважаемый Вазир, здесь мочат в… Где найдут, там и мочат, в общем. Поэтому, чтобы приехать в эти места, у тебя должны быть очень веские причины. А раз так, мой товар тебе наверняка пригодится. Не думаю, что тебе и твоим людям удастся отбиться от звена фронтовых бомбардировщиков, когда те прихватят вас где-нибудь на перевале, одними поясами шахидов.

– Ты слишком много говоришь, – заметил араб. – С чего бы это?

– Понимаю, – подумав секунду, произнес гость. – Думаешь, за многословием скрывается ложь, верно?

– Ты сам это сказал, – не глядя на него, откликнулся бен Галаби.

– В данном случае это не так, – возразил русский. – Я просто пытаюсь внести полную ясность. Моя командировка заканчивается через неделю, второго шанса у меня уже не будет, а искать такие контакты в Москве… Ну, словом, для меня, офицера ГРУ, постоянно находящегося под колпаком, это равносильно самоубийству. Вот мы стоим друг напротив друга. Тебе нужны тубусы, мне нужны деньги, так в чем же проблема?

– Где груз? – помолчав, будто что-то обдумывая, спросил араб.

– Там же, где ты хранишь деньги, – не остался в долгу русский, – в заднем кармане. За кого ты меня принимаешь? Груз в Москве. Вернее, в Подмосковье, на складе одной расформированной воинской части. План простой: я возвращаюсь домой, ты присылаешь ко мне человека, он называет номер счета в офшорном банке, а я рассказываю, где находится груз и как его забрать. Дело сделано, все расстаются довольные друг другом…

– Так просто? – недобро усмехнулся эмиссар «Аль-Каиды». – Получается, что ты продаешь не оружие, а просто информацию о нем. К тому же непроверенную.

– А ты хотел, выглянув в окно, увидеть грузовик, перевязанный розовой ленточкой? Я одиночка. Я действую сам, на свой страх и риск. И я не могу, не имея проверенного канала доставки, протащить через пол России целый арсенал!

– Значит, проблема только в доставке?

Тон у бен Галаби был такой, что Мамеду Аскерову вдруг захотелось отойти от него подальше, а еще лучше – покинуть помещение. Похоже, на уме у араба было что-то, о чем он не посчитал нужным поставить в известность своего собрата по оружию, и Аскеров уже не в первый раз подумал, что такие вот выученики западных разведок сплошь и рядом используют своих братьев втемную, богатея на их крови.

– Разумеется, – легкомысленно откликнулся русский и снова глотнул из фляги. – И я думаю, уважаемый Вазир, что для тебя это не проблема. Соглашайся. Предложение выгодное, поверь. Ты будешь доволен.

– Да, доставка – не проблема. Настоящая проблема в том, что тебе нужны вовсе не деньги, – неожиданно для всех, в том числе и для Аскерова, ответил бен Галаби. – Я знаю, шакал, что тебе нужно на самом деле.

Глава 2

День на Черкизовском оптовом рынке начинается рано. Солнце еще только подумывает о том, чтобы встать, город спит и видит сны, а в залитом мертвенным голубовато-зеленым сиянием бессонных ртутных ламп тесном лабиринте ангаров, контейнеров, крытых торговых рядов и павильонов уже с грохотом и лязгом поднимаются пластинчатые стальные шторы, отодвигаются ржавые засовы, вскрываются бесчисленные гигантские тюки; многочисленные стоянки уже в четвертом часу утра до отказа забиты машинами и автобусами, по регистрационным номерам которых можно изучать географию бывшего СССР, – прибывшими издалека, потрепанными, мятыми, усталыми, наполненными такими же потрепанными, мятыми, усталыми людьми. Людей этих уже давно перестали называть мешочниками; даже пришедшее на смену этому обидному прозвищу меткое словечко «челноки» почти осталось в прошлом, уступив место солидному словосочетанию «индивидуальный предприниматель», однако внешние приметы этого неистребимого тараканьего племени, рожденного горбачевской перестройкой и закалившегося в экономических корчах девяностых годов, остались неизменными на протяжении десятилетий. Люди эти всегда плохо одеты, горласты, обветрены, как бродяги, и, независимо от возраста и телосложения, способны, кажется, при лобовом столкновении расплющить в блин даже большегрузный самосвал; их орудия производства – ручные тележки для багажа и вместительные клеенчатые баулы, на которых, как порой начинает казаться, зиждется нынешнее экономическое процветание Китая, – служат куда более заметным национальным признаком, чем цвет кожи или строение черепа. Смуглые чернявые украинцы, бледные, как непропеченное тесто, белорусы, горячие и горбоносые сыны Кавказа, плосколицые и раскосые дети Индокитая – все они давным-давно сплавились воедино, дав начало новой могучей нации, существующей независимо от того, что каждый из них думает по этому поводу. Ее язык – арифметика, ее бог – чистоган, а нательный крест и ладанку с мощами святых заменяет калькулятор.

В четыре часа утра жизнь на Черкизовском рынке уже бьет ключом, но начинающееся столпотворение в увешанном и заваленном пестрым копеечным барахлом лабиринте служит лишь предвестием дневного безумия. Тележечники еще только начинают выкатывать и загружать свои тяжелые и неповоротливые багажные платформы на резиновом ходу, и их пронзительные вопли «Дорогу! Дорожку! Дорож-ж-ш-шьку!!!» в это время еще не успели слиться в однообразный многоголосый хор. Количество наваливаемых на их тележки тюков с товаром вызвало бы содрогание даже у ломового битюга, а кишащий людскими толпами лабиринт, через который они безошибочно, никого не задев, с безумной скоростью провозят этот невообразимый груз, заставил бы даже Минотавра рыдать, как малое дитя.