Слепой. Большой куш

Скинув китель, Курносый остался в черной майке без рукавов. Все, кроме Шумахера и Гоги, быстро разобрали оружие. У этих двоих имелись дела поважней.

Шумахер уже поменял удобное водительское кресло «Вольво» на неудобную подставку под задницу, завел упрощенную копию броневичка – топливо успели в достаточном количестве перекачать из бака грузовой машины. Из стендов, как из подручного материала, в один миг соорудили наклонный помост для съезда. Транспорт одноразового пользования выкатился из чрева фургона наружу.

Гога, не теряя времени, разбирался с очередным замком. Соседние боксы для удобства соединялись между собой проемами в боковых стенках. Проемы эти оставили достаточно большими, чтобы при надобности переносить какое-нибудь оборудование, но все же они были узковаты для любого четырехколесного транспортного средства.

Шестаковские часы беззвучно отщелкали очередную секунду. Экран ноутбука показывал, как ничего не подозревающие работники «Carrier» бережно достают из броневичка первый плоский короб с гербом фирмы на крышке. На другом экране, в глубине выставочного комплекса кому-то вот-вот должна была показаться подозрительной застылость всех фигур на картинке из первого бокса.

Шестаков не хотел, чтобы именно первый бокс вызвал там беспокойство. Он подал с клавиатуры новую команду, затормаживая все пять «картинок» из пяти расположенных друг за другом помещений для досмотра и разгрузки.

Этого уже невозможно не заметить, даже если дежурные перекидываются в картишки. Теперь точно начнется переполох, скоро весь огромный комплекс загудит, как растревоженный улей.

Почти одновременно с Шестаковым сработал Гога – открыл металлическую дверь к соседям. Фирма, которая разгружалась во втором боксе, оказалась не такой привередливой по части влажности в главном зале – из черной, похожей на катафалк, машины уже вынесли и подняли наверх все тщательно упакованные ювелирные изделия.

Водитель «катафалка» так и не понял, надо ли ему выезжать отсюда или машину можно оставить в боксе, как в гараже. На свое счастье он отправился выяснять этот вопрос – в помещении остался только один охранник комплекса, которому, по сути, нечего было охранять.

До сих пор охранник держался на почтительном расстоянии от «катафалка», но теперь мог позволить себе подойти вплотную и с любопытством осмотреть салон. Через кирпичную стенку он не расслышал ни одного слишком резкого и необычного звука – гул заработавшего движка, конечно, не мог его встревожить.

Он поднял голову только тогда, когда распахнулась металлическая дверь. В проем заскочили сразу двое. Щуплый человечек с прилипшими ко лбу завитками волос прямиком кинулся вперед, к следующей двери. Второй, покрепче, в черной майке без рукавов выбросил вперед руку и выстрелил с негромким хлопком.

Охранник получил пулю в переносицу. Кровь брызнула на толстое стекло «катафалка» и струйками потекла вниз по гладкой черной дверце.

Каждый из банды понимал – вот-вот должен прозвучать сигнал тревоги. Он многократно дублируется и бесполезно пытаться блокировать его через главный охранный компьютер или перерезать где-то жилу кабеля. В эту секунду все зависело от Гайворонского, Гога должен был открыть дверь без задержки, как открывают незапертую дверь поворотом ручки. Он будто взвалил ее вес на себя – от напряжения вздулись вены на висках, вытаращились глаза. Еще одно движение «эксклюзивной» отмычкой, и язычок замка благополучно убрался внутрь.

Тут по зданию заверещала сигнализация. Все могло сорваться в последний момент. Достаточно было захлопнуть дверь броневичка, и тут же срабатывал сложнейший кодовый замок. Даже если под дулом пистолета оба хранителя секрета, ответственные сотрудники «Carrier», стали бы снова открывать замок, они не смогли бы сделать это мгновенно. Процедура специально была задумана конструкторами как достаточно долгая. Поднятая по тревоге охрана успела бы перекрыть все пути.

Но в дверях как раз стоял человек со вторым по счету плоским коробом в руках. Первый короб с бриллиантами в бархатных гнездах он уже передал сотруднику, который должен был нести его в зал.

Представительный мужчина с седой шевелюрой судорожно толкнул дверь. Она ударилась о локоть человека с коробом, не успевшего ни нырнуть внутрь броневичка, ни отскочить в сторону. В следующее мгновение обоих свалили на пол несовместимые с жизнью ранения в голову. Застрелены были еще два охранника, один из которых успел выхватить пистолет. Раненого полицейского быстро оглушили.

Ворота на выезд успели уже заблокировать, но Вождь заранее это учел. Закинув два короба с продукцией «Carrier» обратно в броневичок, шесть членов банды, включая главаря, быстро забрались туда, упаковались, как сардины в консервную банку.

Последним протиснулся Шмайсер, перед тем, как захлопнуть дверцу, он бросил разом все три гранаты – боевую и газовые. На запирание замок сработал быстро, гидравлическое устройство моментально задраило дверцу.

Взрыв у ворот все почувствовали по тому, как тряхнуло броневичок, но выброс слезоточивого газа заметил только Деготь, взявший в свои руки руль. Узкая щель замутилась белым, трудно было разглядеть насколько ворота повреждены.

Шумахер все еще оставался в третьем боксе. По коридору уже топали ботинки, но сюда пока никто не ломился. Все знали, что груз у «Carrier» самый ценный, никто не сомневался, что цель грабителей находится в боксе номер один.

До сих пор Шумахер ждал, пока откроется сквозной просвет. Теперь настал его черед проявить свой водительский талант. На крохотной свободной площадке он вывернул руль, резко накреняя набок облегченную версию броневика. Только таким образом машина вписалась в проем между соседними боксами, проскочила из первого во второй, из второго в третий.

Еще один вираж в сторону подорванных ворот. На этот раз вслепую, в белом плотном дыму слезоточивого газа. Шумахер рассчитывал прорваться сквозь дыру с первого раза, но это ему не удалось – машина зацепила рваный край металлических роллет.

Будь она потяжелей – смяла бы этот край и прорвалась на оперативный простор. Но силы удара не хватило. Копию, где все держалось на соплях, отбросило назад.

Глава 8

Миша Шестаков… Глебу не нужна была фотография, чтобы вспомнить бывшего сослуживца. Они только дважды сталкивались по работе – младшими офицерами в восьмидесятые годы, когда Слепому еще не сменили биографию и внешность, и был он штатным сотрудником. Тогда его использовали на разных заданиях, не всегда опасных для жизни.

Первый «стык» случился в Берлине, куда в правление «кремлевского старца» Черненко привезли на обмен диссидента-правозащитника. Кроме знаменитого обмена Луиса Корвалана, были и другие обмены, менее известные публике. Тогда в Берлине случился последний по счету.

Очкастого кандидата наук по фамилии Айхенвальд меняли на толстогубого негра – лидера одной из компартий на Юге Африки. По этому случаю в Берлин вылетело больше десятка сотрудников КГБ и почти столько же цэрэушников. Сиверову показалось, что сам обмен был всего лишь предлогом неплохо провести время в загранкомандировке.

Для него и Шестакова это были совсем другие часы и дни. Их нельзя было назвать особо напряженными – провокаций не предвиделось ни со стороны американцев, ни, тем более, со стороны бледного, мучимого язвой желудка Айхенвальда. Но оставлять диссидента в одиночестве нельзя было ни на минуту. Глеб и Михаил сидели в самолете справа и слева от кандидата наук, в том же расположении перемещались по улицам Берлина на заднем сиденье автомобиля. Жили втроем в двухместном номере гостиницы.

Ответственные лица с той и другой стороны не спешили с обменом. И тех и других ждала в родном ведомстве выматывающая работа с бумагами, нервотрепка с вызовами к начальству. Здесь они чувствовали себя почти на каникулах, проводили встречи и согласования в гостиничных ресторанах.

Если бы Глеб охранял кандидата наук в одиночку, возможно, все четыре дня большей частью прошли бы в молчании. Но Миша заполнил их доверху: рассказывал истории, обменивался впечатлениями от немецких телепрограмм, даже фокусы показывал без всякого реквизита.

Сиверов решил, что сослуживцу дали дополнительное задание: войти в контакт с диссидентом, вызвать его напоследок на откровенность. Особенно он в этом уверился, когда Шестаков начал рассказывать политические анекдоты, в том числе про покойного Брежнева. Так вот зачем под тумбочку подсунут включенный диктофон…

И все-таки он решил предостеречь товарища. Дождавшись, когда Айхенвальд попросился в туалет, он молча показал Шестакову «чудо техники». Тот искренне удивился:

– Серьезно не в курсе? – отключив запись, в свою очередь удивился Глеб. – Может, ты и анекдоты просто так, от нечего делать травишь?

– Да ну, пустяки, – добродушно улыбнулся Шестаков. – Кто их сейчас не травит? Даже в самом Политбюро наверняка хохочут в перерывах между заседаниями.

Сиверову еще не приходилось встречать такого пренебрежения к условностям у сотрудника госбезопасности.

– Тогда отмотаю назад, – решил он, все еще не веря до конца в поразительную беспечность Шестакова. – А то еще влепят тебе строгача.

– Наверное, в самом деле лучше стереть, – согласился тот.

Глебу пришло в голову, что диктофон вполне может дублироваться «жучком» в номере. Тогда его провинность окажется посерьезнее шестаковской – фальсификация оперативного материала. За такую, как минимум, выгоняют из органов вон.

И все же он не хотел неприятностей для сослуживца, которого впервые в жизни видел. Быстро отмотал пленку настолько, чтобы гарантированно стереть «криминальные» анекдоты и не оборвать диалог на полуслове.

Когда диссидент вернулся в комнату, Шестаков сменил тему, стал художественно рассказывать про Абрама и Сару. Тут Айхенвальд оборвал его:

– Прошу прощения, но я вас не желаю слушать. Именно из-за антисемитизма я не в последнюю очередь и добивался права на эмиграцию.

– Причем здесь еврейский вопрос? – снова наивно изумился Шестаков. – Это ж только анекдот. Немцам из «штази» я про Штирлица рассказываю, там же Мюллер и Борман полные козлы. Ребята нормально воспринимают, ржут.

– Ничего другого им не остается, – заметил кандидат наук. – А я вот не хочу делать вид, что умираю со смеху. И раньше не хотел.

– Напрасно, – пожал плечами Шестаков. – Не заработали бы себе язву желудка.

История с политическими анекдотами так и не вышла на свет благодаря стараниям Глеба. Но «строгача» Шестаков все же схлопотал. Случилось это под занавес, когда миновал самый ответственный момент обмена. Большой и болезненно толстый негритянский коммунист на слоновьих ногах кое-как втиснулся в машину с советским водителем. Щуплый диссидент в очках достался американцам.

В отличие от фильмов, изображающих подобные обмены, этот, реальный, закончился дружескими рукопожатиями всех участников из спецслужб. Время уже было другое, внутреннее напряжение «холодной» войны спало. Но Шестаков вытворил нечто, не укладывающееся даже в эти широкие рамки. Увидев значок на лацкане ближайшего американца, он достал заранее припасенную сувенирную медальку с серпом и молотом и без всякого стеснения произвел обмен на память.

Всю обратную дорогу руководитель группы не уставал его отчитывать.

– Я ж вручил ему нашу символику, – оправдывался Шестаков. – А себе взял ковбоя на лошади.

– Прекратите детский лепет. Это точно такой же символ американского образа жизни. Кого мне навязали, что за самодеятельность?

По приезде Сиверов узнал, что напарник получил строгача. С самим Мишей Шестаковым свидеться не удалось. Их пути разошлись, чтобы пересечься второй и последний раз через три с лишним года.

* * *

Во всякой даже самой продуманной операции есть критический момент, когда все повисает на тонкой ниточке. Иногда таких моментов бывает несколько. В Праге первый из них случился тогда, когда сотрудники «Carrier» могли успеть захлопнуть дверь в броневичок. Пронесло… Обладатель ухоженной седой шевелюры остался стыть и твердеть на перепачканном кровью полу.

Через несколько секунд все повисло опять. Как всякий мастер экстра-класса, Шумахер давно уверовал в свою непогрешимость. Больше того – он уверовал в свой вечный фарт. Он готов был поспорить, что с закрытыми глазами впишется даже в обычный дверной проем.

Короткий рывок из первого бокса в третий был более или менее зрячим – щель обзора у копии броневичка сделали пошире, чем у оригинала. Газовые гранаты специально были брошены в дальний угол бокса, но белый туман заполнил небольшое помещение почти мгновенно и выскочить наружу Шумахеру не удалось.

Что теперь? Машина одноразового пользования не рассчитана на удар. Вроде не рассыпалась на детали, но ходовая часть могла пострадать. Это выяснится очень скоро, когда придется уходить в отрыв.

О герметичности в салоне даже говорить не стоило, слезоточивый газ уже просочился сюда и прихватил спазмом горло. В глаза будто швырнули песком, их невозможно было открыть. Влага обильно заструилась по щекам, потекло из носа.

Шумахер не выполнил одного важного указания Вождя. Тот потребовал перед стартом надеть на голову большой прозрачный полиэтиленовый пакет, прихватив его края липкой лентой к шее. Запаса воздуха для дыхания вполне должно было хватить на полминуты – за это время Шумахер в любом случае успел бы прорваться сквозь облако отравы.

В последний момент водитель-ас пренебрег разумной предосторожностью. Зачем напяливать на себя эту смехотворную хренотень, если он проскочит в мгновение ока? Теперь поздно было исправлять ошибку. Пакет только усугубил бы его состояние.

Зажмурившись, сжав губы, чтобы не захлебнуться в собственных слезах и соплях, Шумахер подал чуть назад для разгона и снова рванул в сторону ворот. Руки на рулевом ободе и все его тело от пяток до корней волос запомнили удар, который отбросил машину назад, развернув градусов на девяносто. Каждой мышцей, каждым сухожилием Шумахер чувствовал, куда надо смещаться, как изменить радиус виража.

Охрана уже взломала дверь, ведущую из коридора в бокс. Газ повалил на них плотными клубами. Отпрянув назад, они открыли наугад беспорядочную стрельбу в проем. Несколько пуль легко продырявили тонкий корпус машины, всего лишь имитирующий броню.

Но Шумахер уже вырвался на волю. В ближайшие минут десять ему предстояло вызывать огонь на себя, отвлекая все силы противника погоней за ложной целью.

* * *

Его сообщники в машине выжидали. Здесь с герметичностью все было в полном порядке. На случай длительной поездки в задней части броневичка даже имелись два баллона с дыхательной смесью. Экипаж мог время от времени стравливать воздух с чрезмерным содержанием углекислого газа и добавлять нового, обогащенного кислородом.

Пока в этом необходимости не было – тем более, что Вождь передал всем просьбу Глюка позаботиться о чистоте носков. Но «плотность населения» намного превышала норму, и через час-другой воздух, возможно, потребовалось бы освежить.

Впрочем, Шестаков все равно остался недоволен. Это давно можно было заметить по выражению его лица, но грабители слишком тесно упаковались в чрево броневичка и слишком были возбуждены.

Все тяжело дышали и молчали. Никто не знал, что задумал Вождь. Может, упрощенная копия броневичка вырвется на улицу и уведет в погоню за собой всех и вся. Может, она займет место настоящей машины, чтобы быть окруженной в боксе плотным тройным кольцом.

Вдобавок к дыханию соседей каждый слышал стук собственного сердца. Никаких комментариев не последовало даже за звуком удара, который мог означать только неудачную попытку Шумахера прорваться через подорванные ворота.

Молчание Вождя устраивало – он не любил болтовню на работе. Он набирал незнакомых друг с другом людей в первую очередь для того, чтобы никто, попав за решетку, не смог заложить остальных. Во вторую – ради этой напряженной тишины.

В следующую секунду она нарушилась.

– Какого черта стольких завалили? – спросил Глюк. – Мы с тобой так не договаривались.

Шестаков один пока занимался делом. Подключив свой ноутбук к шине данных бортового компьютера, он выдавал на клавиатуре пассажи один быстрее другого, напоминая пианиста-виртуоза, чей инструмент по какой-то причине онемел. Но это не помешало ему задать вопрос.

– Не отвлекайся, – посоветовал Вождь. – Потом обсудим.

Словно отвечая Глюку, раздались автоматные очереди охраны, пули глухо ударяли в стенки бокса и звонко – по броне.

– Вслепую палят, – прокомментировал Вождь. – Сейчас газа накушаются и перестанут.

Герметично задраенный салон гасил треск очередей, поэтому Вождю даже не пришлось повышать голоса, чтобы его расслышали. Как он и предсказывал, стрельба быстро умолкла. Без противогаза никто не смог устоять в проеме, из которого прорывались в коридор клубы слезоточивого газа.

– Я еще там, в тюряге, говорил, что мне не нравятся трупы, – продолжал гнуть свое Шестаков. – Надо было предупреждать.

– А чего ты хотел? – спокойно ответил Вождь.

– Чем лучше дело организовано, тем меньше приходится убивать. Вспомни, как ты сам вышел на свободу.

– Может, все-таки потом поговорим?

Из всех членов команды больше всего Вождь уважал именно Глюка. Но теперь в его голосе зазвучали металлические нотки – давно уже никто не вызывал у него такого неудовольствия.

– В натуре многовато кровищи, – подал голос Гога.

– Откуда такие чистюли? – возмутился Шмайсер, – Может, на «вы» надо было разговаривать с тем сивым мерином, что броневик пытался захлопнуть? «Подождите, любезный, мы хотели бы сесть».

– Кончайте базар, – сухо потребовал краснолицый человек с фальшивой бородой и настоящими усами.

– Свое дело я сделал, – сообщил Шестаков. – Компьютер работает, координат не выдает.

– Спасибо, – мрачно поблагодарил Вождь.

В тускловатом освещении салона его прямые темные волосы до воротника казались совсем черными, а красноватая кожа лица еще красней. Часы на приборной доске продолжали отсчитывать минуты и секунды. Снаружи, с улицы, слабо доносились крики и автомобильные гудки – первая волна погони уже ушла за Шумахером, теперь настал черед второй.

Прошла еще минута. Вождь продолжал прислушиваться к звукам с улицы, как врач прислушивается через стетоскоп к дыханию больного воспалением легких. Наконец, он положил руку на плечо Дегтя, и броневик тихо выкатился из бокса в густом белом тумане.

Глава 9

Вторая встреча с Мишей Шестаковым тоже была необычной. Мобильных телефонов тогда еще не изобрели, и сигнал о срочной необходимости прибыть в гостиницу «Космос» Глеб получил по малогабаритной рации.

Тогда он еще числился в штате, но по специфике работы очень редко показывал кому-то свое служебное удостоверение. Сунув швейцару трешку, он проследовал к лифту и поднялся на нужный этаж. Дежурная по этажу пока еще не знала ничего о происшествии в номере. Она увлеченно читала «Огонек» и даже не повернулась, услышав шаги по коридору.

Другой сотрудник открыл Сиверову дверь номера. Они поздоровались, но знакомиться не стали. Глеб сразу прошел в спальню, где висел на крюке от люстры труп смуглого мужчины с аккуратной бородкой. Покойный был в европейском костюме и галстуке, но на голове у него красовалась аккуратная чалма из бледно-зеленой ткани.

– Военный атташе Пакистана, – мрачно сообщил коллега Сиверова. – Работали с ним на предмет вербовки.

– Надавили слишком резко?

– Наоборот, – было видно, что сотрудник Комитета боится именно этого обвинения. – Я только намекнул. Сказал, что никто его не торопит.

– Когда?

– Три часа назад.

Сиверов терпеть не мог дел, связанных с внутренним расследованием, с установлением вины или невиновности сослуживца. Неужели его решили использовать на этом фронте? Не нашлось никого более подходящего в ближнем радиусе от ВДНХ?

Оказалось, пакистанцу тривиально подсунули девицу и многократно сфотографировали их времяпрепровождение скрытой камерой. Наибольшим компроматом оказался даже не секс, а возлияния: коктейль «бурый медведь» из водки и коньяка. Пакистан – страна строгих мусульманских нравов, а употребление спиртного по шариату гораздо более серьезное прегрешение для мужчины, чем блуд.

Конечно, пакистанца не забили бы дома камнями, но с работы точно поперли бы. Тот самый сотрудник, который теперь нервно курил в форточку, показал дипломату красочные снимки и предложил сотрудничество – информировать о новых военных программах на родине. Конечно, не бесплатно.

Пакистанец сперва гордо отказывался, потом раскачивался и причитал нараспев – «посыпал пеплом голову», как говорят на Востоке. В конце концов, вроде бы притих и смирился. Никаких письменных обязательств с него, конечно, не собирались брать. Сотрудник Комитета просто дружески попрощался и ушел, пообещав скорую встречу.

И вот такая неувязка, такой быстрый и плохой конец. Шила в мешке не утаишь, в ближайшие часы придется сообщить в посольство. К этому времени никаких комитетчиков не должно быть поблизости – только милиция. Дежурной по этажу надо твердо запомнить свои показания. Неплохо бы еще подыскать пару свидетелей, способных подтвердить версию. Только вот какую?

Доставать покойника из петли было никак нельзя – соотечественники из посольства должны были увидеть картину в оригинале. Атташе тихо покачивался все время пока шло предварительное обсуждение ЧП. Потолки в здешних гостиничных номерах не шли ни в какое сравнение с высокими потолками гостиниц сталинских времен – черные ботинки дипломата торчали носами в разные стороны на уровне чуть выше сиверовских колен.

– Кто-нибудь из постояльцев видел вас вместе? – спросил Сиверов.

– Кажется, нет. Я перехватил его в коридоре на пути к лифту, сказал, что нужно поговорить. Дежурная по этажу разговаривала с пожилой женщиной, но та стояла к нам спиной.

– Почему в коридоре? Почему в номер не постучал?

Сиверову искренне хотелось найти для сослуживца смягчающие обстоятельства. Но для этого он должен был иметь полную картину.

– Ключ торчал в замке изнутри, я не мог открыть дубликатом. Когда он проснулся, я послал сперва горничную. Он уже давно был один, но не впустил ее, попросил прийти потом. Хотел убраться незамеченным. Тем более он не впустил бы незнакомого мужчину.

Тренированным слухом Глеб услышал в дальнем конце коридора шаги целой группы деловитых мужчин. Прибыли главные силы. Он испытал облегчение и одновременно поспешил дать виновнику ЧП несколько полезных советов. Они были сверстниками – старшего по возрасту Глеб вряд ли стал бы учить.

– Напирай, что «Восток – дело тонкое». Где тонко, там и рвется.

– Да я учился на востоковеда, ездил туда в командировки, – сотрудник обхватил руками голову.

– Не клади заранее голову на плаху. Если слишком старательно это делать, ты не оставишь начальству другого выбора. Отчитался максимально четко и жди оргвыводов.

Из группы прибывших выделялся один человек, в котором Глеб узнал напарника по «берлинской операции». Все рьяно занялись несостоявшимся куратором пакистанца, и только Шестаков с искренне огорченным видом остановился возле мерно покачивающегося мертвеца.

Заметив Сиверова, он протянул ему руку.

– Это ведь я устанавливал скрытые камеры. Надо снять их по-быстрому. Пакистанцам, конечно, не разрешат проводить собственный досмотр, но береженого Бог бережет. Наши закадычные друзья из милиции вполне могут подкинуть им улику, чтобы только нас обделать.

– Давай помогу.

– Я и фотографии отбирал. Всего было полста, не меньше. Смеялся много – бедняга ведь так и не снял чалмы. А теперь жалко его до слез.

– В самом деле жалко, – согласился Сиверов. – Не захотел работать на чужих. Это, как минимум, достойно уважения.

Их сочувствие покойнику было разным – у Сиверова буднично-спокойным, у Шестакова чересчур эмоциональным. Углы его улыбчивого рта опустились, как у куклы Пьеро, всегда веселые карие глаза поблескивали от влаги.

«Странный все-таки мужик, – подумал Глеб. – Как он держится в Комитете? И не похоже, чтоб крепкую спину имел за собой – такие смолоду тренируются курсировать между кабинетами».

Его впечатления от разговора с незадачливым сослуживцем пока никого не интересовали, он слышал через дверь, как куратору заново задают те же вопросы. Им с Шестаковым разрешили уходить – здесь в их услугах больше не нуждались.

По дороге в лифте и в фойе они успели еще немного пообщаться. Шестаков откровенно объяснил, что съемки скрытой камерой не его главная специальность, он вообще-то системный программист.

Теперь его личность немного прояснилась для Сиверова. Глеб уже успел соприкоснуться с этой породой людей, в восьмидесятые годы еще не такой многочисленной. Их отличали специфический юмор, особая манера общаться. Компьютер был для них гораздо роднее человека, поэтому реакция их иногда казалась неадекватной: временами слишком ироничной и холодной, временами чересчур чувствительной.