Встречные машины можно было по пальцам пересчитать. Зато по обочинам, а подчас и по проезжей части медлительно разгуливали коровы. Иная бурёнка, остановившись посреди дороги, укоризненно смотрела на наш автомобиль: «Ишь, понаехали», – читалось в её глазах. Приходилось объезжать парнокопытную аборигенку по встречной полосе.

Мимо проплывали дома и зелёные палисадники. Среди домов встречалось немало заброшенных; некоторые – со следами разрушений.

– После войны осталось много бесхозных дворов, – пояснил Андрей. – Вокруг Сухума долго шли бои, грузины бежали, побросав свои жилища, да и абхазов немало погибло. Сейчас-то уже ничего: у домов появляются новые хозяева, и постепенно всё налаживается. А лет десять-пятнадцать назад здесь картина была намного печальнее.

Чем дальше от Сухума, тем больше попадалось на глаза «заброшек»… Мне довелось увидеть и многоэтажки, зияющие чёрными глазницами выбитых окон, и одичавшие сады, и даже строения явно промышленно-хозяйственного назначения, на коих лежала печать запустения. Но это – позже, в другие дни. А пока мы мчались по Военно-Сухумской дороге, ведущей свою историю от древнего, существовавшего не менее тысячелетия, караванного пути через Клухорский перевал. Несколько последних веков до прихода сюда Российской империи этот путь называли Турецкой тропой. При императоре Николае Втором здесь проложили более основательную дорогу, пригодную для автотранспорта; вот по ней-то мы теперь и катили с ветерком, а за окнами автомобиля нашим взорам открывались то кукурузные поля, то виноградники, то сады, то снова придорожные кукурузные делянки. Один раз остановились, пропуская стадо белых коз, наискосок переходивших дорогу в сопровождении погружённого в самосозерцание флегматичного пастуха. Имелись в этом стаде и козлы с огромными плоскими рогами, загнутыми колесом до самой холки – я никогда прежде таких не видывал… По ходу движения Амра принялась выговаривать нам с Андреем:

– Утром я вышла в сад, чтобы нарвать кумкватов, а спелых-то и не отыскала. Только зелёные остались. Вы что ж это ночью так разошлись? Как будто закусывать больше нечем! Хоть бы несколько штук оставили!

Мы с Андреем виновато осклабились:

– Да ладно тебе, эка невидаль – кумкваты.

– В конце концов, это возобновляемый ресурс: скоро новые поспеют. А пока ешь апельсины, фейхоа, хурму.

Амра не унималась:

– Не хочу хурму, она у меня у самой дома растёт. Я хотела кумкватов, а вы, бессовестные, ни одной штучки не оставили. И как только в темноте умудрились все деревья обчистить? Как будто не всё равно, чем чачу закусывать! Еды полный холодильник, а вы!

Мы отшучивались, посмеиваясь… Вскоре слева по курсу показалось небольшое село, утопавшее в зелени садов.

– Мерхеул, – сообщил Андрей. – Здесь родился Лаврентий Берия.

– А где электростанция? – вспомнил я.

– Она будет дальше, в Черниговке. Туда пригнали красноармейцев, они продолбили в скале русло, этакое рукотворное ущелье, в которое отвели часть воды из реки Мачары, и поставили турбину. Правда, сейчас уже никакой электростанции нет, турбину демонтировали, но место очень живописное. Его выкупили армяне и построили там апацху4. Скоро сами увидите – ущелье оборудовали для туристов, туда возят людей автобусами со всей Абхазии. Да и местные приезжают: играют свадьбы, отмечают разные торжества.

Несколько минут потребовалось нам, чтобы миновать село; да и весь путь сюда от Сухума занял не более получаса… Интересно, сколько времени затрачивал Бида Чхамалия, чтобы добраться той же самой дорогой до Мерхеула, в котором у него имелся земельный надел? Если верхом, то, пожалуй, у него уходило на это не меньше двух часов, а если на арбе, так и полдня мог потратить.

Чтобы пояснить читателю моё досужее любопытство, сделаю небольшой экскурс в историю русской живописи. Да-да, именно живописи, ибо Бида Чхамалия оказался первым человеком, с коим подружился в Сухуме Илья Репин. Художник вышел из гостиницы «Ялта» и, прогуливаясь, наблюдал, как лодочники перевозили на берег пассажиров со стоявшего на рейде корабля. Зазевавшись, он едва не столкнулся с Бидой – и только после этого обратил внимание на рослого горца в чёрной черкеске, при боевых знаках отличия. Илья Ефимович извинился; слово за слово – разговорились. Чхамалия пригласил живописца в гости – там, за щедро накрытым столом в кругу домочадцев он рассказывал Репину о войне с турками, за отличия в которой ему был пожалован земельный надел в Мерхеуле, и о том, что мечтает спокойно встретить старость, выращивая виноград.

– Это дело мне по душе, я ведь человек простого происхождения, – признался он. – Мой отец был кузнецом, дед и прадед – тоже. Какие клинки они ковали! А мне бог не дал их умения: могу только пользоваться оружием.

– Да уж по вашим наградам видно, что хорошо умеете пользоваться, – заметил художник. – Знаете, я хотел бы написать ваш портрет. Не откажетесь мне попозировать?

– О чём разговор. Просьба дорогого гостя – закон!

В итоге Илья Репин написал два портрета под названием «Красавец абхаз», один из которых подарил новому другу, а второй забрал с собой. Первый портрет более полувека хранился у потомков Биды Чхамалия, но затем следы его затерялись; а второй был куплен в частную коллекцию и ныне находится в Финляндии.

В 1889 году Репин писал своему приятелю, художественному критику Владимиру Васильевичу Стасову: «Сухум мне так понравился, что я даже хотел купить там кусочек земли, но дальность расстояния не позволила мне осуществить этого».

Подобное желание возникло и у знаменитого художника-баталиста Василия Верещагина, который успел приобрести дачу в селе Нижняя Эшера. Правда, встретить старость в Абхазии, как он мечтал, Василию Васильевичу не довелось: он погиб на русско-японской войне – вместе с адмиралом Макаровым пошёл ко дну на крейсере «Петропавловск»…

***

Миновав мост через реку Мачара, мы проехали ещё несколько километров по вполне приличной грунтовой дороге, пока не упёрлись в апацху «Ассир».

– Выгружайтесь, – сказал Андрей.

– Это Черниговка? – спросил я.

– Черниговка осталась немного в стороне, а нам – сюда, – ответил он. – Здесь была та самая электростанция, о которой я тебе рассказывал.

Поскольку вход в ущелье перегораживала упомянутая апацха, пришлось отстегнуть по сто пятьдесят рублей с носа привратнику, взимавшему плату с посетителей. Сего расставания с мнимыми денежными сущностями я не ощутил, ибо за прогулку на круг расплатился некто непоименованный из нашей компании, и мне стало известно об этой скромной мзде постфактум (как, впрочем, и обо многих прочих расплачиваниях за удовольствия по ходу нашего трипа).

Далее мы шагали по территории, живописно обустроенной притулившимися к скале разноярусными беседками, небольшими изумрудными озерцами, мостиками, фонтанчиками, бассейном с плававшей в нём обречённой форелью, водяным колесом, степенно крутившимся под напором ниспадавшей с камней воды, и прочими красотами. За столиками в беседках негусто сидели посетители, а из кухни потягивало шашлыком. Однако мы явились сюда не чревоугодничать, потому проследовали выше вдоль русла рукотворного рукава Мачары.

По камням изгибисто болботал местами подбетонированный водный поток, достаточно успешно мимикрировавший под широкоформатный горный ручей; ему добавляли музыкальности искристо-непререкаемые пороги, перекаты и водопады со вполне аутентичным горным контенансом. Мы шагали по замшелым бетонным дорожкам, деревянным настилам и мостикам с железными поручнями. Иногда под ногами скользило. Камни над нашими головами местами были голые, но большей частью их бока поросли мхом, а наверху тянулись к небу деревья и буйствовала субтропическая зелень.

Скоро деревянные беседки с пиршественными столами закончились. Однако повсюду вдоль водного потока были установлены скамейки для «простых» посетителей, возле которых стояли мусорные корзины, доверху набитые водочными бутылками и банками из-под пива и прочего-разного.

– Народ сечёт фишку, – заметил я. – Сюда можно прийти со своим алкоголем и какими-нибудь бутербардами: сиди себе в холодке и медитируй сколько угодно.

– Это да, – согласилась Амра. Но тотчас не преминула по-женски противовесить своё мнение:

– С другой стороны, в этом вряд ли есть необходимость. Я посмотрела меню в «Ассире»: здесь всё настолько дёшево, что я бы предпочла не заморачиваться. Проще заказать всё на месте и наслаждаться моментом по полной программе. Ущелье обалденное.

– Типа: место силы, да?

– Что-то наподобие того.

– Ну да, бухнуть в местах силы – это круто… А потом можно приплюснуться к скамейке, закрыть глаза и представить, что ты находишься в настоящих джунглях хрен его знает до чего волшебной страны. Пока не закончится горючка и не захочется догнаться… Кстати, а где моя фляжка с агуарденте?

– Она в машине осталась. Кому что, а Химке – хлопец. Иди, наслаждайся природой на трезвую голову.

– Так ведь одно другому не помеха.

– Иди, говорю!

И мы пошли дальше.

Там и сям вода струилась по камням. Отовсюду капало, журчало и освежающе побрызгивало. Прохлада и отдохновение были разлиты в воздухе и трепетали на каждом листочке склонявшихся над нашими головами кривоколенных деревьев. Некоторые стволы выпирали почти горизонтально из отвесных каменистых склонов, невесть откуда высасывая биогены для своего живописного существования. Впору было поверить в их иллюзорность. Если на то пошло, весь мир – это не более чем материал для создания ветвящихся образов; обыкновенно я стараюсь не забывать об этом. Вероятно, Черниговское ущелье (не потрясающее своими размерами, скорее минималистическое, нежели блистающее природной несоразмерностью) тем и притягивает туристическую массу, что от него нетрудно оттолкнуться воображением для путешествия в собственный микрокосм, помноженный на умеренную дозу реликтового излучения, без опасения провалиться в зазор между геологией и ноосферой.

Пешеходная тропа стала грунтовой. По ней мы добрались до водопада примерно четырёхметровой высоты. Перед ним был перекинут последний мостик на другой берег пенистого водного потока. Толик и Вера перешли через него и направились дальше в совершенно неокультуренные дебри, где покрытые мхом самшиты со сложнопереплетёнными ветвями образовывали причудливые арабески на фоне безоблачной небесной лазури. А я счёл за благо не переоценивать своих возможностей и пустился в обратный путь. Андрей и Амра последовали моему примеру.

Впрочем, Вера и Толик в скором времени нагнали нас, отчитавшись дружной двухголосицей:

– Нет, это не по мне!

– Да там обычный лес, ничего больше…

***

Андрей и Толик, покинув водно-каменно-растительное царство, направились к автомобилю. Вера и Амра пошли искать дамскую комнату. А я после короткой заминки подле водяного колеса внезапно вспомнил о вмёрзших в лёд бойцах дивизии «Эдельвейс».

До них, ясное дело, отсюда было далеко. Однако отчего бы не поинтересоваться. Как говорится, спрос не ударит в нос. Пусть не каждый встречный-поперечный, но кто-нибудь из местных вполне может быть в курсе.

Как раз в этот момент мимо меня скорым темпом следовал черноволосый парень с пустым подносом в руке – по всей видимости, официант. Я шагнул к нему:

– Извини, можно спросить?

– Конечно!

– Ты о немцах – там, – я указал пальцем в сторону гор, – ничего не слышал?

– Зачем не слышал? – удивился он. – Почему «там»? Я их слышал и видел как тебя сейчас.

После этих слов он, оглянувшись, слегка подался вперёд и признался заговорщическим тоном:

– Если честно, брат, я их мама в гробу видел, такие люди жадные: каждую копейку пересчитывают.

– Нет, я не о тех немцах, – понял я, что он меня не понял. – Я о других, которые в горах…

– Какая разница, все они одинаковые, говорю же! – перебив меня, он в экспансивном жесте воздел свободную от подноса руку над головой. – Три или четыре раза здесь были немцы, и каждый раз одно и то же: смотрят на цифры в счёте и губами шевелят – пересчитывают! Лишний копейка боятся заплатить, жадные такие люди!

Расстроенный неприятными воспоминаниями, он метнулся в сторону кухни. Не имело смысла далее препятствовать профессиональной деятельности парня: было ясно, что о фашистских засланцах на леднике он – ни сном, ни духом.

Я направился к выходу из апацхи и присоединился к Андрею, Толику, Вере и Амре, усаживавшимся в автомобиль.

Спустя несколько минут мы уже в умеренном темпе катили по грунтовке, направляясь к Военно-Сухумской дороге.

***

На обратном пути было всё то же: кукурузные делянки, сады, виноградники. Один раз пришлось остановиться, чтобы пропустить переходившую через дорогу свинью с выводком поросят.

– Странно, – удивился я. – Свиньи гуляют сами по себе.

– Так они дикие, – сказал Андрей.

– Натурально?

– Ну, если точнее, полудикие. Домашние свиньи здесь бродят по полям и лесам – и сами возвращаются к хозяевам, когда считают нужным. Многие скрещиваются с дикими кабанами. В результате вывелась новая порода по всей Абхазии. Зато хозяева не очень заморачиваются кормёжкой хрюшек: те сами находят в лесу жёлуди, корешки всякие…

Далее мне довелось ещё не раз видеть «вольноопределяющихся» свиней, бестревожно разгуливавших по обочинам и лужайкам. Они были сравнительно некрупные, волосатые, и как правило светло-серой масти, иногда с тёмными подпалинами. Впрочем, порой попадались и рыжие, и даже чёрные.

– А вот эту – с треугольником – видишь? – указал мне чуть позже Андрей на очередную встречную хавронью с неким подобием ошейника, сколоченного из трёх досок.

– Вижу.

– Такие конструкции хозяева сооружают на шеях своих свиней, чтобы те не могли пролезать сквозь заборы на соседские огороды. А то сожрут весь урожай – потом скандала не оберёшься…

Близилось обеденное время. В связи с этим я предложил купить пива местного производства и какого-нибудь фаст-фуда из национальной кухни.

– Национальная кухня – это понятно, имеется много хороших блюд, а вот насчёт фаст-фуда я даже не знаю, – засомневался Андрей. – Разве что хачапур да чебуреки.

– Ну, это же везде готовят. А кроме чебуреков? Так-таки ничего сугубо абхазского? Именно чтобы – конкретный местный фаст-фуд?

– Нет, не могу припомнить. Зато знаю, где готовят хорошие чебуреки: у гречанки Марины. Я всегда у неё беру.

– Ладно, поехали к Марине. Всё равно надо взять пива. И чачи – не домашней, а заводского розлива. Её же здесь производят?

– О, её тут столько производят! И чачу, и водку, и коньяк – наверное, добрую сотню сортов.

– Вот и хорошо. Я должен попробовать – для кругозора.

И мы взяли курс на центр Сухума.

***

Заведение гречанки Марины располагалось на проспекте Аиааира (проспект Победы в переводе на русский). Кроме чебуреков, заказали пять лавашей к ужину. Пока на сковороде жарилось и шкворчало, Вера разговорилась с хозяйкой. В ответ на вопрос, как идёт торговля, Марина вытащила из-под стойки пухлую общую тетрадь и показала страницы со столбиками фамилий:

– Вот, мои должники. Соберутся мужики выпивать, а закуска нужна – забегают ко мне: мол, дай пирожков в долг, а то денег нет… Так что еле концы с концами свожу, того и гляди стану торговать себе в убыток.

– Что, не отдают долгов?

– Иногда отдают, а иногда – нет.

– Зачем же вы отпускаете им под честное слово, если не отдают? Это же бизнес, так нельзя.

– А куда денешься. Это ведь всё наши, местные: не дашь – обидятся. У людей сейчас денег мало.

– А как же туристы?

– Туристы, конечно, платят. Но их у нас совсем мало…

Да уж, давно миновали времена, располагавшие служителей муз беззатейливо рифмовать нечто в духе строк сухумчанина Иосифа Новодворского:

Сверкает море, как бриллианты,И нежит слух прибоя шум.И едут, едут экскурсантыНа отдых в солнечный Сухум…

Ныне экскурсантов здесь не видать. Народа на улице вообще было негусто. Да и автомобилей в центре города не то чтобы мало, однако мест для парковки имелось достаточно. У нас подобное даже в самом заштатном райцентре в последнее время встретишь нечасто.

А погода стояла солнечная, ласковая. Вполне ещё курортная, невзирая на середину октября. «Экий бархатный сезон, – подумалось мне. – Вечером надо обязательно сходить на море».

Оставив Веру и Амру дожидаться чебуреков и лавашей, мы с Андреем отправились в расположенный поблизости продовольственный магазин. Набрали бутылочного пива: «Assir» и «Сухумское» – вот и вся местная номенклатура, которая имелась в наличии. Зато когда приблизились к витрине с чачей, глаза мои разбежались в разные стороны, столь богатым оказался ассортимент. Воленс-ноленс пришлось прибегнуть к помощи моего спутника:

– Посоветуй, какая будет достойна нашей компании.

– Да вот, бери «Дурипш». Хорошая чача.

– Сто восемьдесят рублей за бутылку. Нормально, таких цен у нас даже на палёнку давно не увидишь.

– Это же Абхазия.

– Апсны, как есть Апсны!

– Вот именно.

***

Через полчаса мы были уже дома: сидели за столом на балконе, ели большие сочные чебуреки и запивали их пивом. Андрей нахваливал «Assir».

– А «Сухумское» – так себе пиво, мне не очень, – говорил он. – Вот «Assir» – это да, это вещь!

Я поддерживал тему:

– Ну, мы же должны все местные напитки попробовать. К слову, мне и «Сухумское» неплохо заходит. Вполне ординарное пиво, но плохим его никак нельзя назвать.

Толик придерживался аналогичного мнения:

– Действительно, нормальное пиво.

Амра настороженно ворчала:

– Начинаете с пива, а вечером продолжите чачей.

Вера предупреждала:

– Смотрите только не сидите сегодня всю ночь, как вчера. А то из-за вас снова никто не выспится. Мало вам дня – переливаете из пустого в порожнее, когда порядочные люди должны видеть уже десятый сон.

– Какое из пустого в порожнее?! – возмущался Андрей. – Да ты знаешь, как мы содержательно поговорили? Да мы за ночь такие пласты успели поднять!

Все принялись дружно реготать, хлопая себя по бокам и указывая пальцами на нас с Андреем:

– Ха-ха-ха, пласты они поднимали!

– Вглубь бурили, ха-ха-ха!

– Докопались до протерозоя, гы-гы-гы!

– До архея добурились, ха-ха-ха-ха-ха!

Так с шутками-прибаутками мы завершили трапезу. Затем Андрей отлучился по каким-то хозяйственным делам. А я, Толик, Вера и Амра решили прогуляться по окрестностям.

Сказано – сделано. Мы вышли за калитку; миновали переулок и направились вверх по улице Услара…

Глава третья.

На пути к закату

и дальше

– Улица Услара… – сказал я. – Это ведь, наверное, в честь какого-то местного деятеля улицу назвали.

– Наверное, – согласился Толик.

– Надо будет посмотреть в Интернете…

Позже, не забыв о своём намерении, я действительно посмотрел. К своему удивлению выяснил, что генерал Пётр Карлович Услар, российский лингвист и этнограф, является создателем абхазского алфавита на основе кириллической графики. Вот как! А я-то прежде полагал, что пальма первенства на этом поприще принадлежит Дмитрию Гулиа. Ан нет: оказывается, основоположник и – разумеется – классик абхазской литературы имел предшественника; просто, идя по стопам Услара, Дмитрий Иосифович разработал свой, более аутентичный алфавит, коим ныне и пользуются в Абхазии.

…Вскоре наш подъём наверх завершился; заодно закончился и асфальт под ногами. Теперь мы шагали по этакому плотно утоптанному городскому просёлку (да простят меня филологи за сие подобие оксюморона), извивавшемуся то вправо, то влево. Чем дальше, тем более приземистыми и неказистыми становились дома; тем обширнее и запущеннее выглядели подворья и сады. Во многих местах к обочинам подступали густые заросли мимозы.

– Однажды мы приехали сюда, когда мимоза стояла вся в цвету, – поделился воспоминанием Толик. – Неповторимое зрелище.

– Красота неописуемая, – подтвердила Вера. – Но чтобы это увидеть, надо оказаться здесь в феврале. Правда, зимой погода в Абхазии противная: сыро и ветрено.

– Ничего, нам погода не помеха, – бодро заметил я.

– Но лучше всё-таки когда тепло, – сказала Амра.

Затем нам стали попадаться сады и вовсе одичавшие, а дома – нежилые, оставленные хозяевами. Иногда на пути встречался пребывающий в запустении недострой. Свернув на бетонное перекрытие вросшего в грунт цоколя одного из таких недостроенных зданий, мы неожиданно вышли на край нависавшей над кварталом кручи, с который открывался вид на весь Сухум. Проще представить, нежели передать словами это чертовски красивое зрелище: город с высоты птичьего полёта! Здесь было трудно удержаться от искушения пофотографировать и пофотографироваться на фоне величественного экотопа в лучах склонявшегося к закату южного солнца. Мы и не удержались, естественно.

А ещё вспомнился Мандельштам, который в апреле 1930 года отдыхал с женой на даче Совнаркома Абхазии. Прогуливаясь по Сухуму, Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна любили – вот так же, как мы теперь – взобраться на верхотуру и любоваться городом, расстилавшимся у них под ногами. Позже поэт вспоминал:

«Сухум легко обозрим с так называемой горы Чернявского5 или с площадки Орджоникидзе. Он весь линейный, плоский и всасывает в себя под траурный марш Шопена большую луговину моря, раздышавшись своей курортно-колониальной грудью.

Он расположен внизу, как готовальня с вложенным в бархат циркулем, который только что описал бухту, нарисовал надбровные дуги холмов и сомкнулся».

Что до траурного марша Шопена, то нас это определённо не касалось. Просто на рубеже тридцатых годов сюда в межсезонье приезжало много туберкулёзных больных, оттого в упомянутую пору похоронная музыка звучала здесь довольно часто – вот и замкнулся гештальт в сознании поэта накоротко, в одному ему свойственной творческой манере (пожалуй, даже пророческой). Лично я позывов ни к чему подобному не ощущал, и образ Сухума поныне сохраняет в моей памяти куда более оптимистические черты. К тому же ни «линейным», ни «плоским» я его не нашёл – скорее наоборот. Впрочем, сколько людей, столько и мнений; да и город за миновавшие девять с лишним десятилетий после приезда сюда Мандельштама наверняка изрядно расползся по горным склонам и кардинально изменил свою стереометрию…

Покинув негаданную обзорную площадку, мы снова направились куда глаза глядят. Некоторое время двигались мимо русла не то пересохшей речушки, не то ручья – там, в низинке, между кустов и деревьев тянулись к небу стебли бамбука, прямоустремлённые и оттого резко контрастировавшие с прочими буйными дикоросами. Кроме того, среди зелени было заметно немало мусора: кусок шифера, ворох тряпья, кучка смятых газет, разноцветные целлофановые пакеты, ржавая рама от панцирной кровати… разная хрень, которой человек сумеет загадить даже кущи небесные, дай ему только волю.

А затем мы вышли на пыльную площадь, посреди которой возвышалось здание Абхазского государственного университета (типичный образчик позднесоветской архитектурной мысли: фасад достаточно презентабельный, все остальные стороны – торжество безликих плоскостей и прямых углов). Подле этого гнезда наук царила безлюдная пустыня; оазисом в ней выглядел расположенный поодаль навес, под которым несколько студентов в степенном молчании пили пиво. Впрочем, с чего я взял, что эти абхазские хлопцы и девчата непременно должны были оказаться студентами? Совсем не факт.

Здесь мы решили, что пора прекращать бесцельные блуждания и отправиться наконец к морю.

***

Спустившись к Кодорскому шоссе, мы немного прошли вдоль него и выбрались к заброшенной железнодорожной станции «Келасурская». Некогда вид станционного здания был величествен: колонны с портиком и балюстрадой, арочные двери и окна, лепнина под высокими потолками… Палладио, без сомнений, одобрил бы плоды трудов советских зодчих. Мы тоже одобрили. Во времена оны этот сталинский ампир наверняка внушал людям уважение и гордость за свою страну. Впрочем, ныне станция являла весьма печальное зрелище: стены были покрыты плесенью и следами от пуль, паркетные полы разобраны, лепнина с потолков местами осыпалась, обнажив разбухшую от влаги дранку…

Я несколько раз обошёл вокруг этого обломка великой империи, представляя и себя утлой частичкой истончившегося времени – чем-то сродни остывающей капле магмы, коротко сверкнувшей в полёте или – пусть метафора будет скромнее – в жарком струении по крутому склону эпохи: сверкнувшей, но быстро и неумолимо остывающей, обречённой превратиться в камень, смешавшись с осколками вулканических извержений других эпох… Сколько цивилизаций уже поглотил этот благодатный южный край, обласканный морскими волнами? Сколько войн здесь отгремело и затихло эхом над окрестными горами? Сколько дворцов с портиками и колоннами источил черноморский бриз, превратив творения рук человеческих в безликие каменные обмылки, погребённые под земным спудом?

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4