Я, Иосиф Прекрасный

– Молитву против блуда и женщины надо читать непрерывно, едва выходишь за порог дома.

Порой он просыпался ночью весь в поту, потому что видел во сне девушек. Сердце бешено колотилось в груди. Он наказывал себя стоянием на одной ноге и долгим чтением молитв, но это почему-то не помогало. Он стал нервным. У него появилась бессонница. Даже держа в руках Святое Писание, Иосиф мысленно видел девушек. Он сильно прижимал Писание к глазам. Всё равно видел…

Идя рядом с Поппеей, Иосиф чувствовал, что Бог смотрел на него. Иосиф смутился и мысленно сказал: «Боже, не следуй за мной. Сейчас Элиазар поёт угодные Тебе псалмы. У него красивый голос. Послушай его пение, Боже». Иосиф прислушался и ощутил, что Бог покинул его. Это было и плохо и хорошо.

Они вошли в баню. Рабыни тотчас раздели их. Поппея указала Иосифу на стол, а сама спустилась в бассейн с горячей водой, коротко приказав:

– Уберите с него это.

К Иосифу подступили голые улыбающиеся девушки, умастили его пах, а потом щипцами начали вырывать волосы.

– Ну, что так медленно? – тихо спросила подрагивающим голосом Поппея.

– Ему будет больно.

– Ради меня можно потерпеть, – едва слышно проговорила Поппея.

Она сидела в кресле, плотно сжав розовые ноги, и медленно тёрла колено о колено, глядя на Иосифа наполовину прикрытыми глазами и облизывая пересыхавшие губы кончиком языка. У Поппеи дрожали мышцы на бёдрах, и она недовольная тем, что её тело становилось непослушным, давила на мышцы кулачками. Они продолжали дрожать. Поппея сердилась и улыбалась Иосифу. Рабыни завели его в горячую воду и начали мыть. Для Иосифа девушки были только вещью, но они были юными, всё чувствовали, видели и многое хотели, трогая своими пальчиками тело красивого еврея. Потом девушки начали умащать Иосифа благовонными маслами, нарочно потряхивая грудками и обнажёнными бёдрами, слыша сердитый шёпот хозяйки:

– Гера, не трогай его за это место. Я вижу. Знаю, зачем ты тронула.

– Я умащаю.

– Не надо. Я соединю тебя с Гераклом.

– Нет. Я хочу Аполлона, из Африки, загорелого.

– Хорошо. Дам Аполлона.

– Он тоже мне не нравится.

Поппея чисто женским чутьём поняла, почему Гера отвергла двух завидных мускулистых рабов, потому что девушка говорила всё это для Иосифа. Возмущённая тем, что её вещи заигрывали с её любовником, Поппея топнула розовой ногой, топнула скорее для того, чтобы мышцы бедра перестали дрожать.

– Гера, между прочим, Персей мне говорил, что ты готова соединиться с ним.

– Нет, я не готова. Я терпеть не могу Персея. Косой, хромой, да ещё горбатый!

Поппея хитро улыбнулась и мягко сказала:

– Персей говорил мне, что ты назвала его Аполлоном Олимпийским.

– Но как он мог говорить тебе, если он немой!

Девушки смотрели на один предмет, возили ладошками и пальцами вокруг него и становились непослушными воле хозяйки. Поппея внимательно следила за руками рабынь, сердилась.

– Ну, что, закончили?

– Нет, – быстро ответила Гера, указывая пальчиком на предмет. – Вот здесь ещё много работы.

– Довольно. Идите, посмотрите египетские подарки.

Какая-то особая интонация в голосе патрицианки насторожила юных рабынь. Они быстро переглянулись, бросились к ногам хозяйки и заговорили:

– Поппея, дай нам свободу!

Вся розовая, как младенец, с пылавшими ярким румянцем щеками в предвкушении и в ожидании любовных мук, блистая глазами из-за целомудренно опущенных длинных ресниц, Поппея не хотела прерывать своё алчное состояние из-за хитрости рабынь. Но ответила тихим голосом:

– Хорошо. Идите. Вы свободные. Возвращайтесь… – Она вдруг озорно улыбнулась и покрутила руками перед грудью. – Возвращайтесь в леса, о которых вы так часто говорили мне, чтобы до конца своих дней крутить хвосты коровам и быкам!

Но девушки, уже не вещи, не хотели покидать Рим, свою хозяйку и жить в землянках.

– Нет, – пискнула Гера. – Сделай нас своими клиентками.

– А кто меня будет умащивать? Кто будет мыть?

– Мы сейчас же пойдём с Персеем на рынок, купим замену, подготовим.

– Хорошо, – милостиво сказала патрицианка. – Вы мои клиентки. Идите на рынок.

Бывшие рабыни, а теперь вольноотпущенницы, клиентки любовницы императора, вихрем выскочили из бани, что и хотела Поппея. Она вновь погрузилась в сладостное ожидание.

– Не разочаруй меня своим разговором, – слабым голосом прошептала Поппея.

Она боялась разочароваться в Иосифе, в которого влюбилась, боялась увидеть его неуклюжесть, неумение обращаться с её сладким телом.

Он осторожно, мягким шагом подошёл к Поппее и начал делать пасы руками над её трепещущим телом, чуть прикасаясь к нему кончиками пальцев. Она желала задержать их на себе, но они ускользали. Её это злило. Она тянулась, подставляла себя под его руки. Дыхание Поппеи было прерывистое. Её целомудренно сжатые колени, помимо желания хозяйки, начали раздвигаться в стороны. Хотя она отдавала приказ им соединиться. И они короткими толчками возвращались в прежнее своё положение. Но тут же останавливались и вновь медленно открывали Иосифу то, что было спрятано ими. У Иосифа кружилась голова от бурного тока крови. А тот предмет, что понравился девушкам, сейчас был неприлично вздыблен. Иосиф понимал, что он выглядел не только греховно, но и безобразно. Ему было стыдно. Однако стыд ничуть не уменьшал его чувства, его страсть к Поппее. Он был влюблён в неё. И показывал ей всё то, чему научила его Акта.

Было ли движение руки Поппеи, которую все называли развратной, проявлением скромности или желанием показать себя с выгодной стороны – трудно сказать. Она закрыла ладошкой то, что открыли её ноги.

– Руки – смирно, – жестко и тихо приказал Иосиф.

– Не смей так говорить со мной, – ответила Поппея, но ей очень понравился приказ Иосифа.

Она отдёрнула свою ладошку. К сердцу патрицианки подступала сладость, хотя ещё ничего не было сделано из того, что она ждала.

– Не мучай меня. Я могу сойти с ума.

– От этого женщины не сходят с ума, – голосом опытного мужчины ответил Иосиф, продолжая делать руками ещё более утончённые пасы и слегка прикасаясь губами к особливым местам розового тела.

– Твой разговор меня поражает. Ты, наверное, изучал философию? – трепетным голосом спросила Поппея.

– Да, я изучал философию у сведущих риторов.

Она изнывала от желания. Её рука сама собой поднялась и указала на то, что она старательно показывала Иосифу.

– Что говорит твоя философия, при виде сего предмета? Или ты его не видишь?

– Я приступлю к его созерцанию в своё время.

– Но, по-моему, оно наступило.

Поппея чутко прислушивалась к его прикосновениям и немедленно выполняла приказы его рук, торопливо перемещалась на ложе. Её сердце трепетало в груди. Она уже не осознавала саму себя. Как вдруг патрицианка вскрикнула от неестественного состояния своей души, как если бы она летела с огромной высоты вниз. Она забилась в объятиях Иосифа.

– Я разобьюсь! – Испуганно вскрикнула Поппея.

– Чтобы этого не произошло, схватись за меня.

Патрицианка сильно обхватила его тело руками и ногами.

– Поппея, я удержал тебя?

– Не надо. Мне нравится этот полёт. Я никогда не летала, – ответила она с такой нежностью в голосе, как если бы он лишил её невинности.

Чтобы продолжить хитрую игру, он делал движения, словно хотел прекратить свои действия, и Поппея, смеясь, быстро говорила:

– Нет – нет. Не смей. Не прерывай мой полёт. Я приказываю.

И он греховным голосом шептал на ухо красивой женщине, шептал тихо-тихо:

– А разве не я тебе приказываю?

– Да, ты мой повелитель.

Иосиф говорил с Поппеей двусмысленно, и этот разговор, учёный, ей очень нравился. Она озорно смеялась, по-прежнему находясь в полёте, удивляясь тому, что разговор усиливал чувство полёта. Её тело трепетало в руках Иосифа. Он поворачивал Поппею мягко и осторожно, чтобы видеть, как его предмет входил в роскошное тело женщины, входил то медленно, то стремительно. Поппея сладко стонала, говорила глупости невероятные, подавалась к нему, быстро переступая коленами, боясь, что он мог лишить её полёта, когда он отодвигался от неё. Но он это делал для того, чтобы смотреть на сокровенное место женщины, которое имело огромную власть над мужчиной, которое всегда превращало мужчину в слабого человека, низвергало его вниз, в ничтожество. Однако сейчас Иосиф любовался им.

Только потом, когда они забрались в бассейн, Поппея вспомнила, кто она, и холодным голосом спросила, надменно глядя на Иосифа:

– Какая у тебя просьба к Луцию Агенобарбу? – Она внимательно выслушала его и властно сказала: – Сейчас поедем в Бавлы. Но не на повозке, а верхом. Он что-то придумал, а я хочу знать. Беги за мной.

Спустя десять минут, ворота дома быстро открылись, и на улицу галопом выскочила группа всадников. Впереди скакали телохранители Поппеи и трубач, который непрерывным сигналом трубы предупреждал праздно гулявший народ об опасности быть раздавленным конями. Но люди спохватывались поздно и получали по головам удары плетью. Они с проклятиями отскакивали в сторону и кричали, поднимая вверх руки:

– О, Юпитер, не допусти, чтобы она стала императрицей!

Патрицианка слышала эти крики. Её надменное лицо чуть кривилось презрительной улыбкой. Конечно, Поппея надела на себя короткую тунику для верховой езды, её бёдра были обнажены. Она была великолепной наездницей, любила стремительную скачку. О, если бы Поппея родилась в то столетие, когда хищные галлы терзали Италию, убивали несчётно мирных людей и ежегодно уводили в рабство десятки тысяч, а римские мужчины, оставляя после себя нехорошие следы в воздухе и на земле, убегали в леса, то Поппея смогла бы остановить позорный бег трусливых римлян.

Тот неторопливый разговор, который вели пролетарии, о том, где, что показывали в цирках и театрах, сменился, когда мимо них промчалась патрицианка. Люди заговорили о ней, как если бы она уже была императрицей. В толпу вперёд прошёл знающий человек и, остановив движением руки оратора, громко сказал:

– В ночь на день травли Юпитер пришёл к Поппее, держа в левой руке три молнии, вот так, – знающий показал. – Потом он сказал ей: «Обнажись». Она обнажилась. Тогда Юпитер сказал: «Прими немыслимую позу». Она приняла. Юпитер нахмурился. Повернулся к ней спиной и сказал: «Сия женщина развратная». И удалился на Олимп.

– Так она развратная? – спросили в толпе.

– Да, – ответил знающий, – так сказал Юпитер. Или вы не верите Юпитеру?

Люди верили, однако кто-то спросил знающего:

– А что такое «немыслимая» поза?

– А вот ты о ней мыслишь?

– Нет, ничего.

– Вот она и есть.

– А – а – а, – понимающе протянул ничего не понимающий пролетарий, кивая понимающе головой. – Я сразу понял, да проверял тебя.

Люди плотнее придвинулись к знающему человеку и попросили его рассказать что-либо о соединении мужчины и женщины.

– Я всё знаю о сём предмете. – Он подумал и охотно заговорил: – Три дня назад после того случая, когда на Форуме статуя божественного Августа сама собой заговорила, я возлежал за столом в харчевне у Гектора. Вошла Венера Олимпийская. Приблизилась ко мне. Сказала: «Обнажись». Я обнажился. Вы можете спросить у Гектора. Он подтвердит мои слова, тем более что он стукал кулаком мне в бок и нехорошо шептал: «Опомнись, Максим, что ты творишь. Люди вокруг».

– А ради чего она так сказала? – спросил нетерпеливо понимающий.

– А ради того, чтобы показать мне три божественные позы.

– А Венера тебе позволила принять себя?

– Нет! – жестко ответил Максим и принял героическую позу. – Она заставила меня взять её. Я не решился идти против воли Венеры.

Толпа так и ахнула, потрясённая рассказом Максима, внимая ему с открытыми ртами.

– С богами знается, – сказал кто-то завистливо, трудно сглотнув слюну.

Лица мужчин стали задумчивыми, толпа потянулась в одном направлении. Вместе с толпой пошли Максим и понимающий. Пролетарии один за другим подходили к окошечку банка, называли свои имена, получали по списку деньги и спешили через дорогу в лупанар, в логово волчиц. Конечно, в лупанаре были комнаты, где жили проститутки, но они принимали посетителей в центре здания, в зале. Он освещался тем светом, что проникал вниз через квадратный проём на крыше. В зале на стенах в четыре этажа, один над другим тянулись ряды тёмных, узких дыр, в которые можно было войти только на четвереньках.

Проститутки радушно встретили пролетариев, забрали у них деньги и развели их по зловонным дырам. Многим хотелось посмотреть три божественные позы, подаренные Венерой Максиму. Но в тесной норе третьего этажа звучали только хрип, тяжёлое дыхание, да иногда мелькали стоптанные сандалии на грязных ногах. Вскоре в тёмной глубине дыры прозвучал раздражённый голос проститутки:

– Не хитри. Ты заплатил за два сношения, а хочешь получить больше. Пошёл вон!

– Меня не отвергала и Венера.

– Да какое мне дело до твоей девки! Пошёл вон!

Максим неуклюже выбрался из дыры, осыпаемый бранью проститутки, и спрыгнул вниз, в зал. Тяжело дыша, не потеряв уважение своих товарищей, утёр мокрое лицо рукавом туники и направился вместе с понимающим в бесплатные термы. Там они получили овечий жир в горшках, раба для умащения. Долго мылись, плавали в горячем и холодном бассейнах. Максим, стоя в воде, окружённый огромной толпой, подробно и охотно глаголал о соединении мужчины и женщины. Немногословно, скупо двигая губами, рассказывал о своих частых встречах с богинями. Затем они пошли в харчевню Гектора, взяв по дороге на пункте раздачи хлеб, овощи и фрукты. В харчевне раб поставил перед ними на стол запотелые кувшины с холодным вином и водой. Они пили, ели, время от времени, извергая из желудка содержимое в корыто, что держал раб, и внимательно изучали таблички со списками спектаклей в театрах. Выбрали «Кровавую тайну второго фараона» и с мешками еды направились в театр.

Спектакль шёл весь день, скучноватый, но крови было много. Одна группа актёров сменяла другую, и как ни старались актёры, не смогли закончить действие до сумерек, оставили продолжение для следующего дня. Зрители начали укладываться спать на каменных лавках, обсуждая детали зрелища.

Максим и понимающий вскоре захрапели, улыбаясь своим снам, потому что увидели Олимпийских богинь, которые предлагали им себя. Максим начал похохатывать во сне, потому что увидел то, что хотел увидеть. Венера Олимпийская, взволнованная донельзя и по этой причине забывшая накинуть на себя одежду, то есть фиговый листок, нашла Максима спящего на каменной лавке театра. Она торопливыми толчками разбудила его и сердито воскликнула:

– Юпитер порицал меня за то, что я была недостаточно чувственной с тобой, Максим! – Она рывком сбросила с шеи цветы, что прикрывали её божественную грудь, и добавила, страстно глядя на Максима: – Скорей соедини меня с собой посредством сего предмета. – Богиня указала пальцем.

Но Максим повёл себя так, что возмутил и озлобил спящего Максима. Он повернулся спиной к богине, принял героическую позу и холодно ответил:

– Нет! Слишком многие богини просятся ко мне для соединения.

– Эй! – озлоблённо прохрипел спящий Максим, так, что эхо заметалось над театром, и посыпалась щебёнка с колонн. – Возьми её. Ты что творишь?

– Не возьму, – жёстко ответил Максим, продолжая стоять спиной к Венере, которая умоляюще протягивала к нему свои руки, а потом опустилась на колени. – Тут в прошлую ночь приходила Диана. Стояла на коленях два дня. Не взял!

– Возьми! – заревел Максим, яростно сжимая кулаки.

– Не возьму! – крикнул Максим и от своего крика проснулся.

Взволнованный, тяжело дыша, весь в поту он сел на лавку, слыша громовое эхо, звук щебня, что сыпался с колонн, сонное бормотание людей: «Землетрясенье, что ли? Как бы не задавило». Максим удивленно осмотрел тёмные ряды каменных лавок, заполненные спящими пролетариями. Многие из них тоже улыбались, что-то бормотали. Скорей всего разговаривали с богами. Иные из них кушали хлеб, не просыпаясь и не отрываясь от сладких сновидений.

До поздней ночи режиссёр и сценарист театра, где выступал Нерон, бегали по улицам города, искали Пирра Грека, злились на него, восклицая:

– Пригрели! Дали славу! И вот благодарность. Сорвал все спектакли. А зрители требуют его!

Они обошли десятки театров, предполагая, что Грек соблазнился деньгами и подписал контракт с другим театром. Режиссёр, потрясая над головой кулаками, ревел:

– Убью!

Постановка многодневного спектакля «Смерть Пирра» провалилась, потому что исчез актёр, который должен был играть главную роль – греческого полководца.

Глава четвёртая

Императорская вилла Бавлы находилась в Кампании на берегу чудесного озера. Своим противоположным концом оно сообщалось с морем. Вдоль восточного побережья Италии постоянно курсировал Мизенский флот, что охранял приморские города от пиратов и перехватывал корабли с германцами, которым было запрещено переходить пограничный Рейн. Схваченные на море, германцы становились рабами.

От Эсквилина начиналась прямая Тибуртинская дорога. За городом Тибур шла Валериева дорога. Она пересекала полуостров и заканчивалась на побережье. Там всегда стояла готовая для путешествий военная трирема Августины.

Император Нерон стоял, широко расставив длинные ноги, впереди свиты на каменном причале и немигающим взглядом смотрел на эскадру кораблей, что быстро скользили по тихой глади озера в сторону огромной виллы Бавлы. Над озером звучал ритмичный звук гонга, что задавал гребцам темп. Впереди шла трирема Августины. Длинный бронзовый рог на носу корабля разрезал воду. Три пары рядов вёсел своими ритмичными гребками поднимали в воздух водяную пыль. Она сверкала в лучах солнца. Мать стояла на верхней палубе и смотрела на сына. Она не видела то, что хорошо было видно с берега. Два корабля эскадры, что сопровождали Августину, в тот момент, когда её трирема начала замедлять ход, резко увеличили скорость и начали быстро сокращать расстояние до корабля матери Нерона. Они выскочили из-за высокой кормы триремы и вплотную прошли вдоль её бортов, ломая вёсла свои и триремы. Воздух наполнился тяжёлым хрустом. Длинные брёвна ломались, как лучины. Нерон закричал, закрыв глаза растопыренными пальцами, и внимательно следил за матерью. Она не растерялась во время столкновения кораблей. И её спокойствие напугало сына. Он метнулся к подошедшей к причалу триреме, прыжками поднялся по трапу на высокую палубу, к матери. Нарочито дрожащим голосом воскликнул:

– Всё ли с тобой в порядке, лучшая мать!?

– Да.

Она внимательно смотрела ему в лицо, верила и не верила словам Сенеки. Но за причалом с двух сторон от виллы стояли сотни людей, прибежавших сюда из окрестных городов, чтобы встретить мать императора. Когда трирема была повреждена кораблями, цепочка преторианцев, что удерживала горожан на месте, спустилась вниз, и народ с двух сторон бросился на причал, приветствуя Августину. Это успокоило мать.

Сын шёл сквозь толпу людей и злился, что люди приветствовали только мать, а не его, словно не видели своего императора. Но улыбался, делая наивные мальчишеские жесты руками.

Женщины выскакивали навстречу Агриппине, порывисто бросались ей на шею и торопливо целовали её лицо или прижимали её одежду к губам, к глазам. Люди просили дозволения Августины прийти к ней в её приморскую виллу, что находилась в Байях. Зацелованная людьми, она согласно кивала головой и обещала всех принять у себя. Она была красивой, мягко, чувственно улыбалась всем, отвечала на поцелуи поцелуями, и люди любовались ею, и не замечали рыжебородого, безобразного императора, который с трудом удерживал на лице простодушную улыбку.

В пиршественном зале император указал матери на ложе, что находилось выше его ложа, скромно потупясь, сказал:

– Я помню, откуда я вышел. Не смею находиться выше той, которая в муках родила меня.

Мать и сын возлегли за столы, заполненные едой и напитками. Рабы, телохранители, друзья императора стояли по сторонам от божественной семьи, внимательно слушая их разговор, внимательно следя за их лицами, потому что все знали, что это был последний день жизни божественной матери. Знали, что Нерон вызубрил все слова, написанные для него Магном и Сенекой. Знали, что он играл роль сына, как всегда, плохо, потому что был бездарным актёром.

Тот, кто владел стенографией, быстро записывал на вощёных табличках разговор матери и сына.

А в это время, как в плохом спектакле, коих было большинство в сотнях театрах Рима, со стороны моря по озеру медленно без звука гонга двигалась бирема, скоростное судно с двумя рядами вёсел. Медленный темп гребцам, военным матросам, задавал негромкий голос кормчего. Рядом с ним на корме стоял адмирал Мизенского флота Никита. На нём был золочёный панцирь легата, на жилистой шее висели большими лепёшками государственные знаки наград. На поясе адмирала был меч с золотой рукояткой. Широко расставив ноги, он смотрел, прищурясь, на виллу и скалил в улыбке гнилые зубы. Тихо посмеивался, в предвкушении убийства матери Нерона.

За лень, злобность характера Никита часто был бит своей хозяйкой, и она же приставила его воспитателем к младенцу. И вот теперь наступил час, когда подлый раб мог отомстить хозяйке за побои, за своё рабство, за свой страх перед ней. Плечи Никиты подрагивали от беззвучного смеха.

Все, кто участвовал в заговоре убийства матери Нерона и сам Нерон были уверены, что море могло легко скрыть ту трагедию, что должна была разыграться на военном корабле.

Агриппина, конечно, приняла противоядие, направляясь к сыну, но, видя вокруг себя много людей в пиршественном зале, поверила, что сын пригласил её только для того, чтобы показать всем свою почтительность к матери.

Он внимательно слушал её мнение о модных театральных спектаклях, порывисто перебивал её и тут же смущённо говорил:

– Августина, соизволь, умоляю тебя, продолжить. Я не вправе останавливать тебя.

И он, не дожевав кусок, с открытым ртом, в котором лежала пища, подняв вверх указательный палец, сосредоточенно внимал Августине. Он упоённо играл, как если бы находился на сцене театра. Ведь на него смотрели сотни глаз. Он вошёл в роль и забыл, что жизнь – это не театр, хотя всегда помнил, что спектакли, книги никогда не отражали реальной жизни. Он играл. А люди зачарованно смотрели на его игру, как если бы смотрели на театральную сцену. Тем более что играл император, под рукой которого находилась вся цивилизация, вокруг которой бродили хищные дикари. Воспитанный рабом и в душе раб, Нерон упивался своей игрой.

Приближались сумерки, и Нерон пошёл провожать свою мать на подаренный ей военный корабль. На причале в окружении сотен людей он обнял Августину и долго смотрел ей в глаза, изображая мальчишеское простодушие, несвойственное ему, то грусть, а потом – весёлость и озорство. Он клятвенно и очень громко обещал матери приехать к ней на виллу, завтра. Когда Августина поднялась по трапу на палубу биремы, сын поднял вверх правую руку, долго смотрел, на корабль, что быстро удалялся в сторону моря. Тихо смеясь, император сказал Сенеке:

– Вот и всё. Конец. Идём пить.

Озеро было длинным, и когда военный корабль медленно прошёл его, наступила ночь, звёздная, тихая. За дамбой кормчий Прокул направил бирему в сторону приморской виллы Августины, в то же время удаляя корабль от берега.

Адмирала била лихорадка. Пот заливал его глаза, и он раздражённой, трясущейся рукой смахивал его с лица. Не заметил, как разбросал по телу, висевшие на шее награды. Он напряжённо осматривал море, берег, высчитывал пройденное кораблём расстояние. Хлопнул по плечу кормчего.

– Начинай.

В центре корабля была каюта, где находилась Августина с двумя вольноотпущенниками – Ацерронией и Креперием Галлом, который ранее по приказу хозяйки нацепил себе на пояс под тогу меч. Ацеррония сидела в ногах возлежавшей на ложе Августины и непрерывно говорила о том, что её сын изменился, стал очень добрым. Внезапно рухнул вниз потолок каюты. Это была свинцовая плита. Она раздавила Галла и повисла на высоких спинках ложа. Только в этот момент Агриппина поняла, как сын решил убить её.

Свинцовая плита быстро сминала своей тяжестью спинки ложа, и обе женщины бросились на пол. Они услышали крик Никиты и узнали его:

– Скорей в каюту!

Агриппина подползла к Галлу, выдернула меч из ножен. Ацеррония выскочила первой из каюты. Она не умела плавать, в ужасе завопила:

– Спасите меня! Я, Августина!

На корме прозвучал громовой голос адмирала:

– Убейте её баграми!

Корабль не распался на части. Механизм не сработал. Ночь была светлой, и Августина увидела стоявшего на корме адмирала с разбросанными по телу золотыми лепёшками наград. Борт корабля был рядом с женщиной, а матросы были заняты Ацерронией. С баграми они бросились на вольноотпущенницу и, торопясь, неловко, мешая друг другу и промахиваясь, начали убивать служанку.