Ночные тени

Александр Горский

Ночные тени

Глава 1

Среда, 12 мая

Пишут. Все вокруг что-то пишут. Вернее, один, тот, который считает себя самым умным, что-то говорит, а остальные торопливо выводят каракули в тетрадях, пытаясь сохранить милостиво отсыпанные им крупицы мудрости. Если бы они только знали, насколько они все смешны и ничтожны. И тот, кто уже почти полтора часа что-то бубнит про новые экономические реалии, и те, кто старательно конспектируют его бубнеж. Неужели они на самом деле так глупы? Неужели они действительно думают, что все эти записанные в тетрадки осколки чужого знания им чем-то помогут? Какая чушь! Все это абсолютно лишено всякого смысла. Видимость. Иллюзия. Иллюзия возможности. Иллюзия успешности. Когда-нибудь, у каждого в своем возрасте, эта иллюзия рассеется, и большинство сидящих с ним в одной аудитории поймет, что все эти записи, все эти бдения над конспектами и ночная зубрежка ничего не значат. И даже, возможно, полученный некоторыми из них красный диплом, он тоже ничего не значит. Все решается совсем не здесь и совсем другими людьми. И сегодня, если в последний момент ничего не изменится, у него будет шанс оказаться там, где принимают решения. Настоящие, а не эту всю бутафорию, которую…

– Молодой человек, я к вам обращаюсь!

Надо же, оказывается, владыка кафедры покинул свои владения и теперь нависает прямо над ним, пытаясь взглядом не то пригвоздить нерадивого студента к скамье, не то испепелить его прямо на месте. В любом случае над взглядом надо еще поработать, а то что-то ничего не воспламеняется.

Вы можете повторить мое последнее предложение?

Ох, Иван Филиппович! Это надо уметь быть таким нудным! Повторить. Почему вообще что-то за кем-то надо повторять? Но ведь если промолчать, тоже хорошего ничего не будет, так просто от этого ходящего вместилища экономической теории не отделаешься.

– Последнее предложение? Пожалуйста. Если дословно, вы сказали так: «Молодой человек, я к вам обращаюсь». Я все правильно процитировал? Думаю, если кто-то не успел законспектировать, сейчас как раз был второй шанс.

А вот сейчас в профессорском взгляде точно что-то мелькнуло. Огоньки. Огонечки. Кажется, еще немного, и Иван Филиппович и впрямь начнет метать молнии.

– У вас прекрасная память, юноша!

Ого! Похоже, наш знаток-теоретик решил все же не строить из себя громовержца.

– Думаю, с такой памятью в ближайшую сессию у вас проблем не возникнет. Хотя, я могу и ошибаться… Вскоре у нас с вами будет возможность во всем убедиться непосредственно. Так сказать, в процессе.

О, это уже можно трактовать как скрытую угрозу. Впрочем, не такую уж и скрытую. Ну, ничего, будет сессия, будет и зачетка. Сейчас, пожалуй, не стоит раздувать дискуссию.

– А всем остальным могу сказать лишь одно – на сегодня лекция закончена. Спасибо за внимание. Естественно, на вас, молодой человек, моя благодарность не распространяется.

Не распространяется благодарность его, ужас какой. Ну, ничего, это как-нибудь пережить можно. Сейчас главное просто до вечера продержаться, потому как все остальное не имеет никакого значения. А вот вечером… вечером он скажет все, что думает.

Лишь бы только они согласились выслушать. Лишь бы только они вообще согласились.

***

Вырвавшись вперед, он разогнал «Хонду» до ста километров. Конечно, можно было прибавить еще, но дорога была довольно узкой, и ему периодически приходилось возвращаться на свою полосу, уступая дорогу несущимся навстречу большегрузным машинам. Но сейчас впереди было относительно свободно, лишь вдалеке был виден одинокий внедорожник, но это не фура, с ним можно разъехаться, и не возвращаясь в поток, уныло плетущийся за медлительной бетономешалкой. Жора крутанул рукоятку, и мотоцикл послушно ускорился, на электронном табло замелькали, обозначающие скорость числа. Сто двадцать, сто сорок, сто шестьдесят…

Не включая поворотника, идущий впереди белый «Дастер» резко повернул влево, намереваясь развернуться, и перегородил дорогу. В последний момент он дернул руль мотоцикла в сторону, но уйти от столкновения было уже невозможно. На полной скорости красная «Хонда» влетела в левое крыло «Дастера», заставив автомобиль покачнуться.

Руки, тщетно пытавшиеся удержаться за руль, разжались, и влекомое силой инерции тело понеслось куда-то вперед, полетело, пронзая воздух. Сколько длился его полет, он не знал, но отчего-то казалось, что долго. Очень долго. Быть может даже, всю жизнь. Да, наверное, так оно и было. Всю оставшуюся жизнь, ибо после того как он с силой ударился об асфальт и покатился навстречу стремительно приближающемуся внедорожнику, никакой жизни у него уже не было…

Коротко вскрикнув, Жора с шумом втянул в себя пропахший выхлопными газами холодный декабрьский воздух и схватился обеими руками за расколовшийся надвое мотоциклетный шлем.

Выдох. Воздух, словно нехотя, обдирая горло, выходит из организма. Теперь вдох. Сердце начинает биться медленнее, а стук в висках постепенно затихает. Ничего нет. Нет расколотого шлема, нет залитой кровью полосы асфальта, нет декабря. Его, Жоры, тоже уже нет, ибо то, что от него осталось, трудно назвать Жорой.

– Полужорик, подъем! – сам себе приказал Мясоедов, откидывая одеяло в сторону.

Упираясь в кровать руками, он приподнял туловище, стянул на пол сперва одну ногу, за ней вторую и потянулся за костылями. По квартире он предпочитал перемещаться именно так, на костылях, оставляя коляску для ежедневных прогулок на свежем воздухе. Впрочем, слово «предпочитал» в данном случае было не очень уместно. Габариты небольшой двухкомнатной квартиры не оставляли ему особого выбора. Это обстоятельство Жору нисколько не смущало. В какой-то степени пользоваться костылями ему нравилось больше, чем пусть и прекрасно оснащенной электрической, но все же инвалидной коляской. Ведь с помощью костылей он мог стоять, мог даже ходить. Ну да, ходить. Если ваше тело расположено в пространстве относительно вертикально и при этом в этом самом пространстве самостоятельно перемещается параллельно горизонтальной поверхности, то это принято называть ходьбой, а то, что при этой самой ходьбе его ноги безжизненно волочатся по полу, это уже мелкие, никого не интересующие подробности. Никого, кроме него самого. Ну и Вики.

– Вика, ты дома? – на всякий случай крикнул он и спустя мгновение удовлетворенно кивнул, не получив ответа.

Еще бы, с чего ей быть дома. На часах уже почти десять. Приличные люди обычно в это время работают. Особенно по средам. Сегодня же среда, если он ничего не путает. Хотя, может, и путает. Впрочем, какая ему теперь разница? Среда, пятница, воскресенье… А ведь неплохо было бы, если ноги слушались бы его хотя бы по воскресеньям. Тогда все остальные дни недели пролетали бы незаметно, наполненные томительным ожиданием. Тогда можно было бы жить…

***

Звонок Карнаухова застал Викторию в то самое время, когда до расположенного в одном из арбатских переулков здания городского следственного управления ей оставалось чуть более двух километров пути, на которые, по мнению навигатора, предстояло затратить целых восемнадцать минут драгоценного утреннего времени. Времени, которое не живущие в Москве люди могут потратить на сон, на неторопливое потягивание чашечки кофе под бодрую и не несущую смысловой нагрузки болтовню ведущих центральных телеканалов. В крайнем случае, на работу. Бывает и так, что даже у жителей провинции появляются неотложные дела, которые неплохо сделать именно с утра пораньше, пока мозг свеж и не утомлен дневной суетой. Жители Москвы, даже следователи по особо важным делам из городского главка, такой возможности лишены. Впрочем, у них есть выбор. Те, кому не нравится стоять в пробках, могут стоять в переполненном вагоне метро, уткнувшись в чью-нибудь пахнущую потом подмышку. Хотя, возможно, в подмышку уткнутся именно вам. Все зависит от соотношения вашего собственного роста и роста окружающих. Никакие иные параметры, включая специальное служебное звание и право на ношение оружия, в толчее московской подземки роли не играют.

Оружия у Крыловой не было. Действительно, зачем оружие следователю? Чтобы сделать и без того тяжелую дамскую сумку окончательно неподъемной? Ну а метро Вика всегда недолюбливала, возможно, по причине своего не очень высокого роста, а быть может, просто потому, что когда-то, уже давно, еще в студенческие годы, она уснула в вагоне, из-за чего пропустила свою остановку и в итоге приехала в институт на полчаса позже, чем следовало. Все было бы не так страшно, если бы именно в этот день первой парой не стоял семинар по уголовному праву, преподаватель которого славился на факультете крайне нетерпимым отношением к нарушителям дисциплины, а кроме того, несмотря на преклонный возраст, отменной памятью. Совокупность двух этих факторов приводила к тому, что во время сессии убеленный сединами и добродушно улыбающийся педагог нещадно срезал баллы всем успевшим в той или иной степени провиниться перед ним за последний семестр.

С тех пор прошло уже почти десять лет, а неприязнь к убаюкивающе покачивающимся из стороны в сторону вагонам никуда не делась. Конечно, заснуть можно и в машине. Но это если ты где-нибудь на трассе, да еще после бессонной ночи, а если едешь по городу и каждые пару минут навигатор норовит предупредить об установленных на твоем пути камерах наблюдения или напомнить о том, что через четыреста метров надо повернуть направо, ну какой уж тут сон.

– Виктория Сергеевна, дорогая моя, простите, что побеспокоил, – добродушно проворковал Карнаухов. – Надеюсь, вы еще не совсем забыли старика.

Илья Валерьевич так умел. Умел иногда создать иллюзию, что с тобой разговаривает твой старый дядюшка, а то уже и дедуля, смотря какова была разница в возрасте с собеседником. Умел заставить забыть, что перед тобой генерал-лейтенант, руководитель управления по расследованию особо важных дел, правая рука, в крайнем случае, одна из правых рук самого бессменного и, как некоторые полагают, бессмертного, главы следственного комитета. Конечно же, верить в эту иллюзию, как, впрочем, и в любую другую, было не только неразумно, но иногда и довольно опасно, и все же устоять перед очаровывающим добродушием и ласковой улыбкой Ильи Валерьевича мало кому удавалось.

– Виктория, радость моя, – перешел к делу Карнаухов, – не могла бы ты уделить мне малую толику своего драгоценного времени. Ну, скажем, минут десять. От силы пятнадцать.

– Конечно, Илья Валерьевич, с радостью, – настороженно отозвалась Крылова, – у меня как раз еще запас по времени…

– Это не считая дороги, – уточнил генерал-лейтенант. – Приезжай ко мне прямо сейчас. Посидим, кофейку попьем. Да, руководство твое уже в курсе, что тебя с утра не будет, так что можешь не беспокоиться. Ну что, за полчаса доберешься?

На то, чтобы добраться до расположенного в Техническом переулке здания главного следственного управления, Виктории потребовался почти час. К ее удивлению, за это время Карнаухов совершенно не растерял своего благодушия, более того, генерал сиял столь ослепительной улыбкой, что можно было подумать, что Илья Валерьевич представлен к внеочередному специальному званию, причем не ниже чем маршальскому.

– Вот и солнышко наше пожаловало, – Илья Валерьевич явно задался целью поделиться с Крыловой всем запасом имеющихся у него ласковых слов, – а я уж думал, придется мне весь день без кофе куковать, в сухомятку печеньки трескать. Ну ты проходи, располагайся, где тебе больше нравится. Хочешь слева, хочешь справа, как там у вас по приметам, с какой стороны лучше?

Виктория, проработавшая четыре года в главном следственном управлении, прекрасно знала, что из шести стульев, стоящих возле приставного стола для совещаний, несчастливым считался дальний, расположенный по левую руку от генерала. По слухам, именно на него Илья Валерьевич усаживал провинившихся, прежде чем приступить к разбору полетов, сперва неторопливому, но затем переходящему в почти неконтролируемую вспышку ярости. Как рассказывал предыдущий руководитель Крыловой, полковник Реваев, сам генерал объяснял подмеченную подчиненными закономерность очень просто:

– Я их, балбесов, специально от себя подальше располагаю. Потому как, если они ближе сидеть будут, я ведь могу не вытерпеть, через стол перегнуться да надавать оплеух как следует. Оно, может, и стоило б. Некоторым так точно полезно было бы. Но ты представь, если у нас по коридорам следователи с разбитыми рожами ходить будут. А у нас как-никак, главное управление, должна какая-то эстетика в лицах присутствовать.

За четыре года службы Крыловой ни разу не довелось испытать на себе гнев начальника управления, и дело было не столько в том, что она не совершала в работе грубых ошибок, хотя на самом деле таковых почти и не было. Причина, как понимала сама Виктория, крылась в том, что за все время работы в главном следственном управлении ей так и не довелось поработать самостоятельно. Все эти годы она входила в следственную бригаду, возглавляемую опытнейшим полковником Реваевым, который не только умел направить усилия своих подчиненных в наиболее оптимальное для достижения результата русло, но и ответить за их действия в том случае, если ожидаемый результат так и не был достигнут.

Лишь несколько месяцев назад по предложению самого Реваева ее, капитана юстиции Викторию Крылову, перевели на самостоятельную работу в московское городское управление следственного комитета. Первое время принимать решения самой было не то что трудно, это казалось несколько необычным. Затем, через несколько недель новый характер работы начал доставлять удовольствие. Сейчас, спустя полгода казалось удивительным, что когда-то было иначе. И вот теперь, сидя в кабинете могущественного начальника управления по расследованию особо важных дел, Вика пыталась понять, чего можно ждать от этого добродушно улыбающегося уже совсем немолодого человека с генеральскими погонами на плечах.

– А вот и наш кофе, – дожидаясь, когда расставившая на столе чашки секретарша выйдет из кабинета, Карнаухов задумчиво теребил себя за мочку левого уха. – А скажи-ка мне, милая, давно ли ты с нашим ненаглядным Юрием Дмитриевичем общалась?

– С Юрием Дмитриевичем? – растерянно повторила Вика. – Реваевым?

– С ним самым, – на мгновение улыбка исчезла с лица хозяина кабинета. – У нас ведь других общих знакомых Юрий Дмитричей с тобой нет.

– Недели три, – окончательно смутилась Крылова, тщетно пытаясь вспомнить точную дату последнего разговора с Реваевым, – даже, наверное, больше, около месяца.

– Вон оно как, – протянул генерал, и на лице его вновь появилась улыбка, явно не сулящая собеседнице ничего радостного, – говорят, первое время ты ему чуть ли не каждый день названивала. А теперь, значит, месяц. Повзрослела! Правильно все же мы тогда решение приняли, даже подзатянули малость. Можно было и раньше тебя на самостоятельную работу перевести.

На всякий случай кивнув, Вика изо всех сил сцепила под столом пальцы рук. Должно быть ее напряженность не ускользнула от внимания Карнаухова.

– Ну что ты такая зажатая? Плохой кофе? Без сахара? Так я у Юрия Дмитрича уточнял, он сказал, ты без сахара потребляешь. Блюдешь фигуру.

– Нет, что вы, все хорошо, – торопливо протянув руку к чашке, Вика сделала маленький глоток, совершенно не почувствовав вкуса проскользнувшего по пищеводу напитка.

– Более, того, все настолько хорошо, – одобрительно качнул головой Карнаухов, – что принято решение вернуть тебя в родные стены.

Генерал придвинул ближе к себе вазочку с крекерами и вдруг замер. Высокий лоб стремительно рассекла глубокая складка, уходящая вверх прямо от переносицы.

– Ты же считаешь эти стены родными? – уточнил Илья Валерьевич тем тоном, который совершенно не предполагает возможность отрицательного ответа.

Вика вновь торопливо кивнула, пытаясь скрыть обрушившуюся на нее лавину эмоций. Вернуться? В родные стены? Вновь работать под руководством Реваева? Нет, Юрий Дмитриевич – это лучший руководитель из всех, кого она только видела. Даже нет, он просто лучший и точка. Но…

– Не вижу радости, – ехидно прокомментировал Карнаухов и тут же отправил в рот целую пригоршню миниатюрных крекеров. – Неужто московские преступники тебе милей всех на свете заделались? Так ты не бойся, мы москвичей вниманием не обделяем. Мы что поинтереснее у них сразу из рук выдергиваем и к себе в норку тащим. Или не в преступниках дело?

Генерал хитро прищурился. Тонкие лучики разбежались во все стороны от уголков его глаз по загорелой коже. «И когда только он загорать успевает, ведь целыми днями в кабинете сидит, – ни с того ни с сего вдруг подумала Крылова, – и вообще, май еще только. Может, в солярий ходит?»

– Молчишь? Ты попробуй печеньки. Солененькие, – хозяин кабинета шумно вздохнул и подтолкнул вазочку в сторону. – Я так понимаю, под крыло к Реваеву ты возвращаться желанием не горишь. Понравилось тебе быть фигурой процессуально самостоятельной.

– Вы все правильно понимаете, Илья Валерьевич, – тихо, почти шепотом пробормотала Крылова.

– Конечно, правильно, – усмехнулся Карнаухов, – потому я на эту должность и поставлен, что все правильно понимаю. Только вот какое дело, девочка, С Реваевым тебе уже не судьба поработать. Нет больше с нами Юрий Дмитрича.

– Как? – Виктория взвилась вверх, едва не опрокинув, стоящую на края стола чашку. – Как нет?

– Сколько экспрессии, – Карнаухов восхищенно цокнул языком. – Интересно, когда меня на пенсию выпроводят, кто-нибудь так переживать будет?

– Так Юрий Дмитриевич…

– Так Юрий Дмитриевич ушел на заслуженный отдых, – подхватил генерал. – Ты же помнишь, какие у него проблемы с сердечком были. Сама понимаешь, они никуда не делись. Месяц назад был очередной приступ, слава богу, не такой сильный, как в том году. Но врачи дали настоятельные рекомендации, какие, думаю, можно не объяснять. На прошлой неделе мы с ним посидели, чайку попили зеленого и пришли к выводу, что нужно с этими рекомендациями согласиться. Так что вчера вечером у нас в управлении появился один свободный кабинет. И есть мнение, мое мнение, – Карнаухов одарил собеседницу тяжелым, испытывающим взглядом, – что завтра утром ты сделаешь так, чтобы кабинет этот не пустовал.

– Я? Вместо Юрия Дмитриевича? – оторопев от очередного неожиданного поворота, Вика залпом допила остатки кофе и со звоном поставила чашку на блюдце.

– Ты посуду мне не колоти, – хозяин кабинета укоризненно погрозил ей пальцем, – китайский фарфор, между прочим. Коллеги из Пекина подарили. Вместо Юрия Дмитриевича ни ты, ни кто-либо еще быть не может. А то, что тебе, рыбка, такую честь оказывают, считай это знаком моего дружеского расположения. Ну и Реваева, само собой. Его, я бы даже сказал, в первую очередь. Потому как были еще претенденты, – Карнаухов на мгновение нахмурился, Вике показалось, что генерал не уверен в правильности принятого им решения, – но этой ерундой тебе голову забивать нет смысла. Если с твоей стороны возражений нет, а я уверен, что их быть не может, сейчас выдвигаешься в московский главк, передаешь дела. Там уже в курсе, так что к пятнице управишься. Если нет, то еще на выходных куча времени. Ну а с понедельника приступаешь к работе у нас. В девять ровно быть у меня. Все ясно?

– Ясно, – коротко отозвалась Крылова.

– Ну и отлично. Можешь идти. Погоди, – щелчком пальцев Карнаухов заставил замереть уже вскочившую на ноги Викторию. – Ты у нас в каком звании будешь?

– Капитан, – обрадовалась легкому вопросу Крылова и тут же увидела, как на лице генерала появилась недовольная гримаса.

– Ты? Капитан? – Карнаухов смотрел на Викторию так, словно видел ее впервые в жизни.

– Капитан, – Крылова окончательно растерялась, не понимая, чем вызвала такую реакцию хозяина кабинета.

– Плохо, очень плохо, – вынес вердикт Илья Валерьевич. – У нас ведь не пароходство. Здесь за тобой мичманы по свистку бегать не будут. А тебе, зая, дела серьезные вести, людей организовывать, работу их направлять. Ладно, – он небрежно махнул рукой, – накидаем тебе звездочек на погоны. Через месяц, думаю, майора получишь, а там решим, как тебе побыстрее внеочередное присвоить. Иди, сдавай дела, а на выходных не забудь навестить нашего отставника. А то ему, поди, скучно целыми днями дома сидеть.

– Обязательно, – пообещала Крылова, – непременно съезжу.

– Да, еще хотел спросить, – Карнаухов задал вопрос в тот момент, когда Виктория уже выходила из кабинета. – Как там Жора?

– Плохо, – последовал короткий ответ, – очень плохо.

***

Вот оно! Время. То самое время, когда все должно, наконец, случиться. Правда, пока непонятно, что именно это «все», но разве детали имеют значение? Если он правильно понял, сегодня ему еще не дадут выйти на новый уровень. Он только коснется его, быть может, постоит немного одной ногой. Но этого должно быть достаточно. Не так важно, на какой трибуне ты стоишь, главное, что ты с нее вещаешь. Хотя, если у тебя вовсе нет никакой трибуны, то и вещать нет смысла. Время! Уже прошло семь минут от назначенного. Они что, опаздывают? Или выжидают? Смотрят, оставаясь невидимыми, пытаются понять, стоит ли ему давать шанс…

– Тебе в Печатники?

Лицо водителя желтой «Камри» наполовину скрыто густой черной бородой. Где они только набирают этих таксистов? Такое ощущение, что где-то посреди песков центральной Азии стоит пляжный зонтик, украшенный картонной табличкой «вербовочный пункт», и устроиться на работу в московское такси можно только там.

– Шоссейная, девятнадцать.

Это ж надо было такой пароль придумать! Печатники… Где это вообще находится?

– Назад, – машет рукой водитель, – просили, чтоб ты назад сел.

Назад так назад. О, да тут просторно. Специально, что ли, переднее кресло так отодвинули? Неужто заботятся?

– Тебе просили передать, – смуглая руку протягивает запечатанный конверт, – там инструкции. Я сам не читал, но мне в общих чертах объяснили. Так что можешь не стесняться, я смотреть не буду.

– Не переживай, я не особо стеснительный.

Что тут у нас? Письмецо в конверте. Что пишут? Разденьтесь догола, сложите всю одежду и вещи в пакет.

– Пакет, – таксист передает ему шуршащий комок.

Интересно. Незапланированный стриптиз в компании бородатого мужика неопределённой национальности. А если отказаться?

– А если я откажусь?

– Шоссейная, девятнадцать, – тут же отозвался водитель. Очевидно, его собственные инструкции предполагали такой вариант развития событий, – оплата по тарифу.

Вон оно как. Вариантов всего два, выходит. Либо с голым задом неизвестно куда, либо в Печатники. Что там в этих Печатниках может быть интересного?

– Да понял, я понял… Трусы тоже снимать?

– Слушай, брат, всю одежду снять надо. Трусы, что, не одежда?

Во как день интересно складывается. Без трусов, зато с новым родственником. Брат нашелся.

– Держи, брат. Не потеряй только.

Смуглая рука быстро забирает свою добычу.

– Ты точно все снял, на тебе ничего больше нет? А то они ведь смотрят. Надо, чтобы им все понравилось.

Не оборачиваясь, водитель тычет пальцем в потолок.

Ах, вот оно что! Тут еще и камеру присобачили. Интересно, сколько там зрителей? Знал бы раньше, двигался как-то посексуальнее, а теперь что остается? Разве что ручкой им помахать.

– Вот, держи.

Пакет перелетает обратно на сиденье. Упс… это не тот пакет, во всяком случае, вещи в нем точно другие. Хотя размерчик… размерчик, вроде, подходящий. Конечно, не писк моды, но, вроде, не секонд хэнд. Скромненько, серенько. В принципе, так и должно быть, дебютант должен выглядеть скромно.

«Камри» затормозила, несколько резче, чем этого хотелось бы не пристёгнутому пассажиру заднего сиденья.

– Все, брат, приехали. Выходи.

Не успел пассажир покинуть салон автомобиля, как «Камри» заморгала левым поворотником, отъезжая от тротуара.

– Стой! Погоди! – пассажир бросился обратно к машине. – А вещи? Вещи мои где будут?

– Шоссейная, девятнадцать, – рассмеялся водитель и до упора вдавил в пол педаль газа, вклиниваясь в проносящийся мимо железный поток.

Юморист. Попался б ты мне в руки в другой обстановке, я бороденку твою выщипал бы. Не спеша, по волосиночке. Чтоб у тебя время было прочувствовать. Но бороденки этой, как и вещей, я так понимаю, не видать мне больше. Черт с ними, телефон только жалко, опять придется два часа сидеть, все пароли восстанавливать.

– Спустишься в переход, выйдешь на другой стороне и сядешь в такси с наклейкой.

Невысокая фигура проскользнула мимо и тут же растворилась в толпе, только что вывалившихся из автобуса пассажиров.

Переход. Можно и в переход. Надеюсь, хотя бы в переходе раздеваться не надо будет. Интересно, а зачем они этот стриптиз в такси организовали? Смотрели, нет ли на мне микрофонов? Скорее всего… Так, где тут у нас такси? Да еще с наклейкой. Мать моя! Они же все с наклейками.