Невероятная история мистера Пэрриша

Сергей Ашманов

Невероятная история мистера Пэрриша

Мир каждый видит в облике ином, и каждый прав: так много смысла в нем.

Иоганн Вольфганг Гёте

Предисловие

Порой, читая интересную книгу, читатель бессознательно переносится в жизнь, описанную автором. Так устроен наш ум, что он привык к образам: с рождения и до смерти. И когда это происходит, иногда нам кажется, что мир, описанный автором, чрезвычайно натурален – он наполнен жизнью, пропитан реальностью.

Тогда он может задуматься: неужели это выдумка? Читая произведения фантастов, и я задавался этим вопросом. Но вскоре пришел к выводу, хотя и не до конца определенному, что мир наш – это слоеный пирог. Сознание, как маленькая Вселенная, бесконечно распространяющая всеобъемлющую энергию жизни в утробе пространства и времени.

Энергия никогда не исчезает навеки. Она перевоплощается в другом месте, в другом виде. Возможно, когда-то эти истории и впрямь были, есть или будут, и каждый раз они повторяются вновь и вновь, как день и ночь.

Эта книга не о несчастье и не о страданиях, а о многогранности человеческой жизни, надежде и любви.

Мы можем жить, но не чувствовать, что живем. В этом главная проблема, проблема многих людей – жить, не замечая жизни. Мы не должны так поступать. Стоит иногда сесть и посмотреть вокруг. Не важно где: на работе, дома, на пикнике…, не важно когда: утром, днем или вечером, и понаблюдать за происходящим вокруг вас. Будь то движение или звуки, чувства, переполняющие нутро, ваше собственное дыхание или биение сердца. Вы имеете немыслимый дар – жить, чувствуя, что живете.

Часть 1

I

Приветствую вас, друзья. Меня зовут Аарон Пэрриш, и в этой книге я постараюсь изложить историю, которая произошла со мной. Возможно, она покажется кому-то скучной, кому-то – слишком серьёзной, а кому-то – чересчур надуманной, но я больше не могу молчать об этом. Моя душа требует открыться вам, рассказать, что случилось и как определённые события повлияли на мою жизнь.

Я буду рассказывать вам одну лишь правду, по крайней мере такую, какой я её видел. Прошу только об одном – не судить строго участников моего рассказа, ведь жизнь каждого из нас зависит не только от наших действий, но и от судьбы, бросающей нам вызовы, которым мы не в силах противостоять, как бы этого не хотелось.

Прежде чем рассказать вам об основных событиях, случившихся со мной уже в достаточно зрелом возрасте, начну своё повествование с истоков. О том, как судьба сделала меня крепким телом и духом, заставила пережить трудности, страхи, разочарования и в то же время привела меня к долгожданному счастью.

Я родился 22 сентября в 1877 году в одном из самых крупных городов Королевства Великобритания – Глазго. События детства хорошо отразились в моей памяти. Поэтому я помнил всё, начиная с того момента, как мне исполнилось пять лет. Мой отец, Абрахам Пэрриш, был картографом и работал в Королевском географическом обществе в комитете по экспедициям и полевой работе. Тогда я ещё был слишком мал, чтобы понять всю суть его работы, однако я помнил то, как он бережно и с любовью вешал географические карты в гостиной и рассматривал их часами, пытаясь что-то отыскать.

Абрахам Пэрриш был человеком высокого роста, с слегка вытянутым лицом. Глубоко посаженные, круглые карие глаза, седая борода и аккуратно уложенные волосы делали его похожим на доброго волшебника. Из всех черт его лица более всего выделялся римский нос, который придавал отцу выразительный, динамичный вид.

Иногда папа работал даже по ночам, и это тревожило меня. Уже тогда я понимал, что без отдыха и сна человеку приходится туго. Отец бывало впадал в истерику и хватался за голову, дергая себя за волосы, а затем закрывал ладонями лицо и плакал. Но он никогда не кричал на меня и относился ко мне с той же любовью, что и я к нему.

Я бы хотел уточнить, что мой отец не всегда был таким. Всё началось, когда мама покинула нас. Её звали Беатриса. Нет, она не умерла, не бросила нас, а отправилась в экспедицию (как сказал отец), когда мне было всего 2 года отроду, и не вернулась. Корабль, видимо, забрало море… Так думал я, но отец не готов был расстаться с мыслью о кончине матушки и потому пытался отыскать её следы всеми возможными способами. Вскоре отчаяние почти поглотило его разум, но в одну ночь – в ту самую, когда я видел его в последний раз, – он отыскал кое-что о маме. Но об этом позже.

На тот момент прошло уже три года, как Беатриса Пэрриш пропала. Я не помню, как она выглядела, и не помню её голоса. Но со слов отца могу сказать с полной уверенностью, что это была женщина удивительной красоты, она покорила его сердце с первого взгляда. У неё были тёмно-зелёные глаза, светлые волосы, ниспадающие пышными локонами на её элегантные плечи, выделяющиеся скулы и острый подбородок говорили о её тонкой натуре. Небольшой нос с приподнятым кончиком придавал её лицу милейший вид. Она была женщиной упрямой, всегда отстаивала свою точку зрения, характер её был твердым, но отец говорил мне, что она вела себя так со всеми, кроме него. Она всегда была мягка и нежна в отношениях с ним, часто уступала ему и почти никогда не спорила, за исключением дня, когда они виделись в последний раз, и он отговаривал её плыть в экспедицию.

Моя мама работала вместе с отцом. Так же, как и он, она была картографом. Некоторые считают, что работа над общим делом ослабляет отношения между любящими людьми, но о них такого нельзя было сказать. Напротив, они любили друг друга еще крепче. Их общее дело, их цель в жизни только укрепляли связь между ними.

Когда я появился на свет, мама души во мне не чаяла. Со всей любовью и лаской она заботилась обо мне, давала мне всё самое необходимое, что может дать любящая своё дитя мать. Но дело в том, что я родился с некоторыми отклонениями: плохо спал, часто просыпался по ночам и плакал, мог долгое время смотреть в одну точку и не двигаться с места. Это в крайней степени беспокоило моих родителей, и они обратились к доктору. Поставить точный диагноз он не мог, а уж тем более установить причину моего недуга. Сказал лишь только, что за мной нужен постоянный уход и присмотр, прописал травы и массаж.

Когда мне исполнилось два года, мой недуг словно ушёл куда-то, а вместе с ним и беспокойства моих родителей. Спустя полгода мама пропала. Начались новые неурядицы. Несмотря на это, мы с отцом жили душа в душу.

Вскоре произошли события, повлекшие за собой череду других, что в итоге сделало меня тем, кто я сейчас есть, но об этом будет рассказано позже. А пока, по порядку.

Мне было пять лет, и я очень любил гулять в нашем дворе. Хотя он и не был большим, но я умудрялся испачкать или разорвать одежду об какой-нибудь гвоздь, доску или куст. Аккуратность была не самым преобладающим качеством в моём бандитском своевольном характере. Отец был в отъезде в Лондоне, и за мной присматривал его друг – Сэм, который жил по соседству. Помню, он был хорошим человеком и не спускал с меня глаз. Постоянно делал мне замечания, поднимая голову вверх, словно высматривая меня, покачивая ей из стороны в сторону, смотрел мне прямо в глаза, нахмурив брови, и строгим басистым голосом начинал свою эпопею всегда с одной и той же фразы: «Как же вам не стыдно, мистер Пэрриш!».

В один из летних дней, когда я в очередной раз гулял во дворе, а мой нянь сидел на веранде, читая газету, мне вдруг стало нехорошо. Я упал и очнулся на диване в гостиной, когда Сэм тревожно ходил вокруг меня.

– О! Вы очнулись, мистер Пэрриш! Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – отвечал я. Но мне было всего пять, и я не знал, как должен был себя чувствовать после первого в своей жизни обморока.

– Стоит вызвать доктора! – беспокоился Сэм.

– Нет. Не хочу доктора, – отвечал я, – не хочу, – повторяя снова и снова.

– Будь по-твоему. Надеюсь, твой отец вернётся завтра, и я ему сообщу о случившемся. А также о том, как ты себя не бережёшь. Тебе следовало бы вести себя по-джентельменски, – сказал он.

В эту же ночь мне начали сниться странные сны, смысл которых тогда я ещё не понимал. Они были наполнены событиями, которых я никогда не видел, и людьми, которых никогда не знал. Женщины, мужчины, дети, какие-то бродяги, неизвестные мне улицы, переулки. Мне снилось море и горячий песок. Зеленеющие холмы на горизонте. Снился отец, он сидел на земле в каком-то очень тёмном месте и был очень расстроен. Он увидел меня и умоляюще протянул мне руку. «Сын!» – хрипло сказал он, и я проснулся весь мокрый от пота. Страха не было, но чувство тревоги и какой-то непонятной мне суеты переполняли моё сердце. Что это был за сон? Почему он был таким ярким, словно наяву? Я задавал себе эти вопросы, не зная, что эти видения будут преследовать меня всю мою жизнь.

На следующее утро вернулся отец. Я рассказал ему о моих снах, а Сэм – о случае со мной и не забыл упомянуть о том, как я плохо себя вёл. Папа нахмурил брови и внимательно слушал своего друга. Затем они распрощались. Отец подошёл ко мне, погладил меня по голове и спросил: «Как ты, сынок?», «-Хорошо» – ответил я и пошёл в другую комнату играть. Тогда я должен был с ним поговорить, ведь он этого хотел, а я был не в настроении.

Шло время, мы жили хорошо. О снах я больше не рассказывал, потому что считал это несерьёзным суеверием, о котором мне не хотелось задумываться. У отца появилось больше времени, так как он взял отпуск на неопределённый срок. Полученная прибыль с продажи некоторых вещей позволяла нам жить в центре города и ни в чем не нуждаться, чего нельзя было сказать о населении Глазго.

Сам по себе этот шотландский город напоминал муравейник, где каждый человек трудился в поте лица, добывая таким образом себе деньги на пропитание. Только одна восьмая от всего населения нашей страны могла себе позволить жить так же как мы. Остальная часть людей были простыми рабочими, большинство их которых составляли ирландские эмигранты и переселенцы с севера страны. Они жили, в основном, в пригороде и сельской местности. Были и те, которые жили в трущобах, где процветали преступность и болезни. Всего каких-то пятнадцать лет назад так называемые «трущобы» представляли из себя раковую опухоль города, от которой не могли избавиться заевшиеся местные чиновники, без зазрения совести отнявшие у народа всё их имущество и деньги с помощью реформ и налоговых сборов. Такое было время, и говорить так только о Соединенном Королевстве было бы неверно. Хоть мы и жили хорошо, мой отец никогда не отказывал в помощи нищим на улице, подавал им монету, помогал устроиться на работу тем, кто хотел.

Немного отойду от повествования о жителях города и расскажу случай, который весьма кстати подчеркивает положение людей в то время и отношение моего отца к этой проблеме. Однажды мы с отцом шли в парк через центральную площадь. Людей было много, как пчёл в улье. Все куда-то спешили, суета переполняла улицы, переулки, площади… Неожиданно мимо нас пробежал паренек, лет десяти, схватил портфель отца и растворился в толпе. Я был ошарашен и понимал, что нас только что обокрали. Я посмотрел на отца, его лицо выражало смирение, и мне даже показалось, что он почти улыбнулся. Его взгляд был направлен сквозь толпу, словно он видел того мальчика через неё. Затем он повернулся ко мне и, широко улыбнувшись, сказал: «Видимо этому мальчику сейчас очень нужны деньги. Возможно, он голодает. Возможно, голодает его мать или старик-отец, брат, сестра, а может он хочет кому-то помочь. Он не смог заработать, потому украл. Я не имею права обвинять его в том, что он хочет есть, я не могу судить человека по его поступку. Всё, что от меня требуется, – это понять его, потому что мы живём в трудное время. Ты понимаешь меня, сынок? – он опустился на колено и, взглянув на меня своими пронзительными добрыми глазами, продолжил монолог, – Я хочу, чтобы ты был честным человеком, как бы жизнь не испытывала тебя. Никогда не бери того, что тебе не принадлежит. Не потому что это плохо, ведь по сути, все мы можем быть на месте того мальчика, а потому, что не все думают так же, как я. Тебя могут поймать и высечь, а может еще хуже. Что бы не случилось, честность в твоей жизни должна всегда стоять выше твоих желаний и потребностей. Ты – умный мальчик и когда-нибудь поймешь, о чём я говорю. А теперь пойдём в парк и покормим птиц.

Прошло уже очень много времени, но лишь недавно я осознал то, что мой папа видел тогда через толпу не мальчика, а его душу, как он видел её во всех нас. До сих пор я помню его слова, более того, я взял их за принцип жизни. Из всего списка, честность стоит в нём на первом месте.

А теперь вернемся к Глазго. До конца XIX века условия жизни в трущобах были признаны худшими в Европе. После 1860 года из-за разгоревшейся в США гражданской войны поставки хлопка резко сократились, что привело к потери рабочих мест среди населения. Количество бедных не только в Глазго, но и во всей Великобритании было крайне велико. Однако монополизация промышленности в последующем породила множество свободных рабочих мест, что благоприятно отразилось на положении бедных. Теперь они могли заработать себе на хлеб. Основными источниками такого дохода была работа на текстильных фабриках, угольных шахтах и металлургических предприятиях. Хотя эти предприятия были разбросаны по всему острову (в Йоркшире, Ланкшире и Южном Уэльсе), конкретно в Глазго имелись помимо них еще и фабрика по производству кофе, небольшая обувная фабрика, табачный завод и судостроительный, производящий в начале XX века лучшие суда во всем Королевстве. Угольные шахты также имели место быть. Там трудились даже дети, что часто занимало умы многих чиновников, но они ничего не делали, ведь это приносило немалую прибыль.

Наш город Глазго расположен на западе центральной части Шотландии, всего лишь в двадцати милях от устья реки Клайд, протекающей через город. Поэтому торговля и судостроение здесь развивались быстрыми темпами.

В центре Глазго, в южной и северной его частях был распространён венецианский стиль архитектуры, примером которого можно по праву считать недавно возведённые Городские палаты. Этим архитектурным сооружением я начал воодушевляться совсем недавно. До этого времени мне, как и почти всему местному населению, было глубоко плевать на это здание как по его назначению, так и в архитектурном плане. Возможно в плане назначения местные скорее проявляли недовольство к этому зданию и презирали тех, кто работал там. Местную власть почти никто не уважал. Особенно рабочий класс, коих было большинство. «Это не их вина, – говорил мне отец. – Любой труд должен оплачиваться. А труд, который распространен в нашей стране – это каторга. И как любая каторга – не оплачивается». Здесь отец не имел в виду то, что труд вовсе не оплачивается, а то, что оплачивается он совершенно не по-людски. «В каких условиях работают люди?! Это скотство и свинство! Лишь настоящие мерзавцы и подлецы способны так издеваться над людьми. Заставляют их работать по восемнадцать часов в сутки за гроши в условиях, приближённых к адским. Мне с трудом вериться, что власти молчат и закрывают на это глаза. Неужели деньги способны так развратить людей?» – как-то говорил отец Сэму.

В моем малом возрасте Глазго казался мне унылым городишкой, который ничем не мог меня впечатлить. Однако было одно место, где мне всегда было комфортно и уютно, как дома – публичная библиотека Митчелла, куда мы часто ходили с отцом. Там мы проводили много времени: отец исследовал карты и записи мореплавателей прошлых столетий, а я рассматривал картинки в разных книгах. Особенно я любил книги по ботанике и сотню раз просматривал гравюры таких учёных как Ричард Тейлор, Роберт Форчун и Конрад Лоддиджз.

Помимо всего прочего отец учил меня картографии, хотя я тогда мало что понимал, и очень жалею об этом, ведь в последующих моих приключениях мне бы пригодились эти незаменимые навыки. Мне стоило слушать внимательнее своего старика. Впоследствии мне всё же повезло вспомнить некоторые отрывки из его учений, которые можно сказать спасли меня от гибели. Всё благодаря моей памяти, но вопреки моему вниманию.

Пусть я и не помнил картографические правила и принципы, но зато помнил почти наизусть карту Тихого и Атлантического океанов, только потому, что обе эти карты висели на стене в моей комнате, и только потому, что в нашем доме закончились стены, и отцу некуда было повесить их, кроме как в моей комнате.

Наши отношения с отцом не всегда были гладкими. По крайней мере с моей стороны. Хотя я жил с ним всего 6 лет и помнил о нём лишь последние два года. Бывало, что я не слушал его и обижался на то, что не мог понять его слов. А он в свою очередь смеялся, говоря мне: «Сынок, не переживай, ты еще слишком молод, чтобы понять это». Я же спрашивал его в ответ: «Но тогда зачем ты мне рассказываешь?», «Потому что наш ум так устроен. Пусть ты еще молод, но мозг твой уже силён и нуждается в информации. Он как очаг, в который нужно подкидывать дрова, чтобы не замёрзнуть», – говорил он мне.

Однажды мы сидели на лавочке в парке у нашего любимого пруда, где кормили уток. Сначала мне стало плохо, как в тот день, когда я потерял сознание во дворе нашего дома. Но в этот раз мне стало хуже и вместо того, чтобы лишиться чувств, я почувствовал сильнейшую боль в голове, словно кто-то скреб мне череп изнутри тупым предметом. Но я не мог ничего сказать, не мог закричать от боли, меня просто сильно трясло в течение нескольких секунд, казавшимися мне вечностью, а затем я падал навзничь. Эти припадки происходили со мной редко, если два-три раза в год можно назвать редкостью.

В тот день отец очень сильно испугался за меня и, не теряя ни секунды, привез к доктору, который лечил меня во младенчестве. Если мне не изменяет память, то его звали мистер Уайт. На этот раз он тщательнейшим образом осмотрел меня. Затем он начал расспрашивать. Тогда мне было почти шесть лет, и я мог формулировать свои мысли четко и ясно, однако я часто просто слушал людей, включая отца, но почти никогда не поддерживал диалога. Мне было лень говорить и особого желания поделиться своими мыслями и переживаниями у меня не возникало. Поэтому на вопросы доктора Уайта я отвечал абстрактно, а на какие-то вопросы вовсе не отвечал.

В дальнейшие визиты, разумеется, я привык к его вопросам и охотно отвечал на них, если мне хотелось, или молчал, если у меня не было настроения. Раз в неделю, по расписанию, мы с отцом приходили к доктору, и он разговаривал со мной. Тогда я еще не знал, что он обеспокоен моим молчанием и нежеланием общаться с людьми больше, чем моими припадками. Он объяснял моё поведение тем, что я в слишком раннем возрасте потерял мать и что с моей меланхолией нужно бороться. Возможно он связал её с приступами и заключил, что мне нужно общение с кем-то помимо отца. Не потому, что в моём недуге виноват он, а потому, что у меня совершенно нет друзей, кроме него. Я замкнут и помешан на тишине и одиночестве.

Спустя несколько месяцев я нашел себе друзей. Была зима, и я решил выйти поиграть в снегу. Но на этот раз я вышел не во двор, а на главную улицу. Там играли несколько ребят. У меня возникло желание познакомиться с ними и поиграть вместе. Тогда мои мысли о дружбе были скудны, но это не помешало мне выдвинуть дружбу на высокую ступень, как добродетель единственно необходимую мне в данный период жизни.

Меня переполняли эмоции, когда я подошёл к ним, я совсем потерял дар речи и просто стоял и молчал. Когда ребята заметили меня, один из них подошёл ко мне и сказал:

– Здравствуй, я Том, а это Джон и Генри.

– Я Аарон, – ответил я смущенно.

– Ты что болен? – неожиданно спросил Том.

– Кто я? Да. Я болен, – мальчишки засмеялись, но Том их угомонил.

– Что с тобой не так?

– Я не знаю. Доктор говорит, что это из-за того, что у меня нет друзей, – мальчишки переглянулись, а Том взял меня за руку и сказал:

– Теперь у тебя есть друзья.

– Правда? Кто?

– Я, Джон и Генри, – усмехнулся парень. Все они были старше меня на несколько лет, но это не помешало мне подружиться с ними. По их виду можно было сказать, что эти дети нуждались. Нуждались в еде, одежде и в родительской любви. Но ничего из этого, видимо, они не могил себе позволить.

– Приятно познакомиться, друзья, – сказал я.

– Откуда ты, Аарон? – спросил Генри.

– Я отсюда.

– Что из Глазго?

– Да, я здесь родился.

– А мы все из Пейсли. С запада. Знаешь, где это?

– Знаю, – ответил я и показал пальцем в сторону запада.

– Ого! Малой! Откуда знаешь, что запад в той стороне? – удивился Том.

– Меня научил отец.

– А кто твой отец? – спросил Джон.

– Он картограф Королевского географического общества в Лондоне, – сказал эту фразу быстро, словно заучил её.

– Стало быть ты из богатеньких? – брезгливо и надменно спросил Генри и, обойдя меня вокруг, дёрнул за рукав тулупа, словно проверяя его на прочность и представляя его цену. Я же стоял и молчал, потому что не хотел отвечать на этот вопрос. Мне почему-то стало стыдно. Стыдно за то, что я хоть и не богач, но живу в десять раз лучше, чем эти мальчишки.

– Ну, чего молчишь? – спросил Джон.

– Тише! – успокоил своих друзей Том. – Он же теперь наш друг! Вы что, забыли? – он посмотрел на своих товарищей и как бы подмигнул им.

– Верно! Теперь ты наш друг, а у друзей принято делиться и помогать друг другу, – заявил Генри.

– А как помогать? – спросил я.

– Ты должен принести нам еду и питьё, лучше что-то крепкое, вроде виски или рома, – сказал Джон.

– Но мой отец не пьёт ни виски, ни рома.

– Не может этого быть. Все пьют. А он не пьет?

– Да.

– Мой отец родом из Ирландии… Был, – начал с грустной ноты Том. – Он изрядно любил выпить. Наверное, по этой причине он прикончил мать, а затем и сам повесился. Так что хорошо, что твой отец не пьёт. Иначе ты был бы на нашем месте.

– Так что насчет еды? – торопливо спросил Джон. Лицо его было худое, да и сам он был тощий, как щепка. Грязный подбородок выдавал в нём неряху, а хитрый взгляд – плута.

– Да, я сейчас принесу, – кратко произнёс я и отправился домой. В это время отец приболел и спал в комнате возле камина.

Бесшумно пройдя через большую гостиную, я очутился на кухне, где с легкостью отыскал несколько сухарей и печенье из кукурузной муки. Затем я обнаружил в шкафу ящик с овощами и достал из него несколько луковиц и свеклу. Пошарив ещё по ящикам, я нашёл засохший кусок хлеба. Тогда я подумал, что скажут мои новые друзья, если я принесу им засохший хлеб? Но тут же эти мысли перебили другие: им ведь всё-равно что есть, главное, что эти продукты не испорчены. Ничего, что хлеб сухой, важно, что он съедобен.

Набрав полные карманы и руки этими припасами, я вынес их на улицу и принёс ребятам.

– Вот, друзья, это всё, что я смог найти на кухне.

Первым ко мне подошёл Том и сразу же выхватил сухари и печенье, которое он хитро спрятал в карман от своих дружков.

– Да уж, не густо, – пробубнил Генри.

– Что это? Фу! Свекла! – раздражительно сказал Джон и выбросил свеклу в снег.

– Посмотри, Джон, он принес нам зачерствевший хлеб! Как это некультурно! Ты что же, нас не уважаешь? – грубо спросил Генри. Я не знал, что ответить на его вопрос, потому как мне ещё пока не за что было уважать моих новых друзей, да и вообще я стал сомневаться в том, что дружба наша настоящая. Мне было шесть, но я всё же понимал, что скорее всего меня нагло используют и нужно как-то выкручиваться из этой ситуации.

– Это совсем никуда не годится, – ответил Джон.

– Будет вам, ребята, хватит с него, – приказал им Том.

– Тебе то хорошо, у тебя сухари, а у нас что? Лук? – Джон выхватил из моих рук луковицу, взглянул на нее разъярённо и выкинул туда же, куда и свёклу.

– Мне кажется, что Аарон не хочет дружить с нами? – ехидно сказал Генри.

– Да! Верно. Он не желает общаться с какими-то беспризорниками, верно, малой? – спросил меня Джон.

– Нет. Мне нужны друзья, – «Но уж точно не такие как вы» – подумал я тогда.

– Тогда тебе следует доказать нам свою дружбу, – предложил Генри.

– Как я должен доказать её?

– Ты должен пойти к своему отцу и взять у него несколько монет, чтобы мы смогли купить себе еды.

– Но я не могу воровать у своего отца.

– Так разве это воровство? – спросил Джон. – Ты ведь просто берешь у него пожертвование во благо нищим и бездомным людям.

Он поднял руки вверх и потряс ими, как бы вымаливая помощь с неба.

В тот момент я думал о том, что говорил мне отец, когда мы были на площади. Я вспомнил о честности, но в то же время мою душу терзала мысль о том, что отец также говорил о том, что нужно помогать нуждающимся. Эти две противоположные друг другу мысли не давали мне покоя, и я смотрел в одну точку, не шевелился, пока Генри не щелкнул пальцами прямо возле моего носа.