Вторник №17 (36), декабрь 2021

Как манеж и конезавод связаны с морским хавроном Кузей из сна? Про Кузьму не забыто. К нему всё и идёт…

Вместе с Сашей на лошади поездил и главный котища этого конезавода. Саша – в седле. А котище перед седлом, на холке лошади. Там, где её шея переходит в спину. Это была любимая лошадь котищи. Спокойная. Не брыкливая и не кусачая. Другие кошки бегали следом и мяучили: мы тоже хотим кататься! Вообще в конезаводе чего только нет. И кого только нет! Кроме кошек полно собак. Они тоже любят носиться вслед за лошадьми. А под крышей летают синицы, воробьи. И голуби. Бывает, что и вороны залетают. Воробьи, так те запросто садятся лошадям на макушку. Прямо между ушей. Наверное, им нравится, что лошадь от такой щекотки трясёт и всплёскивает ушами…

Удивительный, чудный мир! Замечаешь? Такой, как в том сне, где морской хаврон Кузя приснился папе и Саше. Только в том мире во сне летунские и попрыгунские существа были непонятно какие. А тут, наяву, в манеже, знакомые – какие нам всем встречаются.

Кота с любимой лошади согнала главная манежная кошка. А друзья Сашиных папы и мамы согнали кошку. На её место тут же прилошадилась ворона. Согнали и её, и она долго возмущенно каркала и гоняла воробьёв под крышей манежа. А на холку лошади, перед Сашей, был посажен морской свинтус Кузьма. Да, в этом чудном мире жили ещё и морские свинки. Как в том сне… Морской хаврон Кузя был у них главным. Самый большой из них. Потому очень важный. Как вельможа. Он не любил ездить верхом на лошади. Высоко. Неудобно. Всё под тобой движется. Грохнуться можно! И будешь лететь незнамо куда и сколько. И не знаешь, с чем столкнёшься в конце полёта. Ещё Кузя не любил собак. Когда они лаяли или совали нос в клетки-домики морских свинок, Кузьма верещал, как локомотив электрички… Кузьма вцепился в лошадиную шерсть и сжался в комок. А Саша сразу его признала: именно такой чудной зверь приснился ей во сне! Она погладила Кузю по спине. Он посмотрел на Сашу. И осторожненько, шажок за шажком, перебрался к Саше на седло. Саша почесала его за ушками. А он нежно помурлыкал в ответ. Почти как кошка. Он бы и бочок подставил. Но боялся грохнуться с лошади.

– Мы подружились! – радостно закричала Саша.

Да так громко, что воробьи слетели с лошадиной макушки. Вороны и голуби спрятались под крышей манежа. А лошадь чуть не рванула вперёд. Кузьма уже решил: лететь ему кубарем незнамо куда. Может, обратно в сон. Но папины-мамины друзья удержали лошадь за повод. А Саша удержала Кузю.

– Я с ним ещё во сне сдружилась! – радостно кричала Саша. – Он мне приснился!

В манеже в ту пору шёл ремонт. Морских свинтусов и свинок пришлось раздавать друзьям и знакомым. Но куда пристроить их главного хаврона Кузю? А девочка Саша продолжала восторженно кричать с лошади:

– Правда-правда! Спросите папу. Ему тоже снился этот зверь Кузьма!

Папины-мамины друзья сняли Кузьму и Сашу с лошади. Друзья сказали: раз так, забирай своего нового приятеля к себе, дружбу нельзя ломать. И посмотрели на Сашиных папу и маму. Папа ответил: хорошие сны непременно должны сбываться. А мама не стала спорить. Папа сказал Саше: если ты полюбила зверя – морского свинтуса во сне, а он из сна пришёл к нам сюда… то теперь надо сделать так, чтобы он наяву полюбил свой новый дом. Мама опять не стала спорить. Она взяла Кузьму у друзей и посадила Саше на руки. А Саша прижала его к себе. И опять почесала его за ухом. А он тихо помурлыкал. Друзья принесли коробочку с выдвижной решетчатой крышкой – такой переносной домик с подстилкой из сена. Чтобы в нём Кузьма с удобством доехал до своего нового жилья у Саши и её папы с мамой. А Саша беспокоилась: не помните Кузе ушки!

Ушки у Кузи, вправду, большущие. Как лопухи. Или как уши у слона. Только очень маленького. Но о Кузе речь ещё впереди. А пока проводим Сашу с Кузей и Сашиных папу и маму домой. И помашем на прощанье манежу: до свиданья! Наверное, больше уже не увидимся с тобою, замечательный мир! А вот с удивительным миром в снах Саши и даже Кузи ещё не раз, наверное, встретимся. Он не даст забыть про себя…

И Саша с мамой и папой отправились домой. Саша несла клетку-домик с новым другом Кузей, который приснился ей во сне. А Кузьма наяву ехал в переносном домике.

На кого похож Кузьма?

Кузьма – свинёнок. Но не настоящий, а морской. Это не значит, что он в море живёт. Вовсе нет! На самом деле он похож на большую мышь с толстой округлой мордочкой и мохнатым носом или на маленькую крысу. Или на совсем огромного хомячка. Потому что Кузьма – большой морской хаврон. Если вытянется, то от задочка до носа как раз помещается на тетрадном листе. Но запросто умещается в ладонях у взрослых людей. А девочка Саша усаживала его к себе на колени. Или на подушку. Словом, большой грызун. Грызёт зёрна и фрукты, овощи и травку. И сено. И даже деревянные палочки. По всему миру у Кузьмы тьма родственников. Близких и отдалённых. И какие же огромные! Вот есть морские свинки, порода которых называется мара. Они видом похожи на белёсых козочек. Только без рогов. Длиной они в полметра. А за океаном живут вообще огромные морские свинки: капибары. Вот эти в длину полтора метра! Два шага взрослого человека! Во какая животина. Очень любят капибары купаться в горячих природных источниках. А вот Кузя купаться не любил. Ну, об этом я ещё расскажу.

Из природных морских свинок люди вывели вот таких грызунов, которых приятно и весело держать дома. Вообще-то их вывели для того, чтобы проверять на них лекарства, которыми потом будут лечить людей. Но зверьки так всем понравились, что люди стали разводить их просто для радости и удовольствия. Ну, а раз предков их привезли из-за моря, то их и назвали: заморские свинки. Но потом где один слог – «за» – потерялся, и появилось нынешнее название: морские свинки. Есть с длинной шерстью, лохматые, пушистые, их назвали ангорские, как пушистых ангорских кошек. А морской свин Кузьма был из породы гладкошёрстных. Очень приятно его гладить. Особенно, если разволнуешься и понервничаешь. Гладишь гладкошёрстного Кузю – и постепенно успокаиваешься. Девочка Саша сразу это заметила. Гладишь Кузю, и так хорошо, нервы затихают, и успокаиваешься. И Кузе хорошо. Сидит у тебя на коленях или на подушке и спокойненько так, с удовольствием, грызёт твой рукав или край подушки.

И вот однажды маленькой девочке Саше приснился какой-то удивительный зверь, добрый, мягкий и пушистый. Она потом никак не могла описать его – не запомнила или не рассмотрела. Но во сне она сразу поняла, что с этим зверьком она могла бы дружить. И когда в лошадином манеже Саше повстречался морской свин Кузьма, она сразу его узнала: именно такой… нет, именно этот, который катался на лошади вместе с Сашей!.. он и приснился-повстречался ей во сне. И как она увидела его во сне, так сразу и полюбила. Саша не помнила, было ли ей во сне приятно гладить Кузьму. Но когда ещё на лошади Саша погладила Кузю, то поняла, как это приятно. И полюбила Кузю наяву ещё сильнее. А как сделать, чтобы и Кузьма полюбил своё новое жильё и своих новых хозяев?

Вот Кузькин портрет: наполовину он чёрный. Наполовину – рыжий. Вокруг пуза и спины между чёрной и рыжей шерсткой – белый поясок. На носу хохолок из трёх рыжих пучков. Ушки большие – как у маленького слоника. И сам немного на слоника похож. Только Кузя не кожаный, а шерстяной. А если присядет на задние лапки – прямо-таки медвежонок. Если сожмётся в комок, помещается в ладонях даже у Саши. А если вытянется… ну, вот когда пытается что-то достать, так делается такой длиннющий! Длиннее, чем две ладони. На задних лапках по три чёрных пальца. От колен до того места, где должен быть хвост – пушистые штанишки. На передних лапках – по четыре розовых пальчика с коготками, а между пальчиками пушок. Как будто надеты перчатки без пальцев.

Вот такой он, морской свин Кузьма. Кузя! Кузя! На морковку. Иди сюда… Вот молодец! Очень Кузьма понравился Саше. Она ему капусту – а он в ответ Сашу лизнёт маленьким розовым язычком.

Одно её огорчало – очень он был молчаливый. Так, попищит иногда или поурчит. Иной раз, когда в очень хорошем настроении, – помурлычет. Ну, если услышит, как за окном лают собаки во дворе возмущённо верещит, как локомотив у электрички. А вот чтоб петь и свистеть просто так, как умеют морские свинки, просто от хорошего настроения, этого – никогда.

Стоят иной раз папа, мама и Саша возле Кузькиного домика, смотрят на него и рассуждают: почему это он такой молчаливый? А Кузьма смотрит на них и думает в ответ: «Вам хорошо. Вас вон сколько! А я тут один сижу. Я тоже хочу подружку. Пока подружку мне не добудете, не буду петь…» Ну, о Кузькиной подружке речь впереди. Как-нибудь расскажу и об этом.

2001—2021

Михаил ГРИШИН

Рассказы

Лауреаты премии имени С. Н. Сергеева-Ценского 2021 года

Жизнь удалась

У старика Лычагина от рака умерла жена. Умирала тяжело, в бреду металась на постели, роняя на пол остро пропитавшуюся лекарствами простыню, безумно катала потную голову по подушке, страшно хрипела, будто невидимая петля стягивала истончённую шею. А когда приходила в себя, брала руку мужа в свою и скорбно глядела на него из ввалившихся глазниц воспалёнными глазами, что Лычагину становилось не по себе. Ему казалось, что жена смотрит с немым укором, мол, она вот умирает, а он здоровый мужик остаётся жить дальше. В такие минуты ему становилось невыносимо совестно, он отводил напитавшиеся влагой глаза в сторону.

Три года назад Лычагину настоятельно советовали определить жену в хоспис, чтобы не мучиться с её домашним уходом. Только Лычагин по жизни никогда не был предателем, отказался расставаться с неизлечимо больной женой, с которой прожил долгую жизнь.

– Дома родные стены помогают, – буркнул он хмуро, и дальнейшие вопросы отпали сами собой.

Смотреть на высохшее в былинку жёлтое восковое тело было мучительно, и Лычагин крепился, насильно улыбаясь, чтобы не сделать жене ещё больнее, не нанести душевную рану. И жена напоследок оценила его жертвенную деликатность, почти беззвучно прошептав перед самою смертью одно единственное слово, на которое хватило сил: «Спасибо». По впалой щеке сиротливо прокатилась одинокая слезинка, и глаза жены безвольно закрылись уже навечно. Лычагин медленно опустился на колени, прижался губами к холодной руке и безутешно заплакал.

На похороны приезжали дочь с зятем. Похоронили старуху хорошо, с отпеванием в церкви при кладбище, с богатыми поминками в кафе. Вышло не хуже, чем у людей, обижаться покойнице не на что.

Вечером дочь с зятем уговаривали Лычагина перебраться к ним в областной центр. Только кому он там нужен в областном центре? А здесь в рабочем посёлке прошла вся его жизнь. На местном заводе Лычагин числился на хорошем счету: в своё время завод поставлял для Севера большегрузные трейлеры.

– Да и мать одну не бросишь, – привёл он последний аргумент против спешного переезда, – не освоилась она ещё на новом месте. Поживу пока здесь, а там видно будет.

– Верно батя говорит! – завершил неприятный для Лычагина разговор зять. – Не дело сразу после похорон срываться с насиженного места, – и наказал: – Ты, бать, если надумаешь переезжать, так сразу дай знать, я приеду за тобой. Да и вообще звони если что.

На том и решили.

Похоронил Лычагин свою старуху и остался как бы ни у дел: ещё вчера был на хозяйстве, а сегодня не знал, чем себя занять. Не стало больше бессонных ночей, необходимых ежедневных процедур, постоянных походов за лекарствами, вылазок по магазинам, где можно было удачно приобрести памперсы со скидками. Ощущать внутри пустоту было непривычно, и Лычагин целыми днями неприкаянно бродил по посёлку, равнодушно скользя глазами по знакомым местам.

Третьего дня он забрёл в парк и отстранённо присел на скамейку под берёзой. Над головой в густой кроне звонкоголосо затренькала крошечная птичка. Лычагин, который ещё со школьного кружка юннатов научился различать птичьи голоса, безошибочно определил: «Овсянка». Он поднял голову: сквозь резные просветы в листве лился яркий золотистый свет. В груди у Лычагина вдруг необъяснимо сладостно защемило и нестерпимо потянуло на малую родину. Старика прямо охватил неожиданный зуд, он суетливо поднялся со скамейки и рысью припустил к дому. «Первым делом навещу родителей на кладбище, – на бегу думал он. – А уж потом пройдусь по селу». Дома запыхавшийся Лычагин спешно собрал рюкзак – подарок внука, – завернул с собой кое-что из провизии, чтобы не тратиться в дороге, и опять бегом на остановку, где можно было перехватить рейсовый автобус, маршрут которого проходил мимо родного села.

Через три часа Лычагин сошёл в безлюдном месте, откуда до отчего дома оставалось пройти какие-то незначительные полтора километра. Старик издали поглядел в сторону села. В детстве с этого места открывался величественный вид на церковь Михаила Архангела, а сейчас виднелись лишь макушки высоких старых тополей. Но сегодня это обстоятельство ничуть не омрачило приподнятого настроения Лычагина. Он проводил отъезжавший автобус глазами, закинул за спину рюкзак и ходко направился в село по едва приметной тропинке, извилисто тянувшейся среди молодого сосняка. Скоро Лычагин вышел к первому дому, в котором раньше жили Савельевы. Теперь осиротевшая хата выглядела убого, завалилась фасадом вперёд настолько, что любой мог войти внутрь через окно. Чуть далее, где на кирпичных развалинах буйно цвела глухая крапива и выше человеческого роста стоял бурьян, когда-то располагался отчий дом самого Лычагина.

От переполнивших чувств у Лычагина запершило в горле, защипало в глазах. Он, было, собрался пустить старческую слезу, как неожиданно увидел выходящим из-за угла дома Касьяныча. Ванька Лычагин и Петька Савельев по прозвищу Касьяныч дружили с малолетства. Уж кого-кого, но Касьяныча Лычагин никак не ожидал здесь увидеть. Он оторопел настолько, что по-бабьи глупо взмахнул перед собой ладонью, будто встретил привидение. Касьяныч тоже оторопел, увидев перед собой давнего дружка. Так они стояли где-то с минуту, ревностно рассматривая друг друга. Первым опомнился Касьяныч: заметно прихрамывая на правую ногу и опираясь на самодельный костыль, подошёл и протянул натёртую сухими мозолями узкую ладонь.

– Ну, здравствуй, коль увиделись, – хрипло сказал он, буравя Лычагина колючим взглядом. – В родные места потянуло?

– Приехал родительские могилки проведать, – миролюбиво ответил Лычагин.

– Это правильно, – кивнул Касьяныч, и внезапно заволновался, даже голос стал осекаться, когда спросил: – Выпить с собой прихватил? – и сам ответил себе: – По глазам вижу, что забыл. Нехорошо на сухую поминать! – попенял он растерянному Лычагину. – Но ничего, мы это дело быстро поправим!

В крошечном магазинчике Лычагин купил бутылку водки, пару разовых стаканчиков и пачку сигарет для обедневшего дружка, в душе порадовавшись своей дальновидности – сэкономил на харчах. По пути на кладбище повеселевший Касьяныч торопливо рассказывал о местных новостях, не забывая время от времени проверять бутылку, которая приятно оттягивала внутренний карман потёртого пиджака.

– Всё, Лычагин, пропало село, одни дачники остались. Да и те скоро разбегутся, уж поверь мне. А раньше, помнишь, как богато жили? Колхоз – миллионер. Больница на весь район славилась. Свой роддом, амбулатория, даже операционная была. А сейчас, знаешь, что в больнице находится? Хрен догадаешься! Дом престарелых!

На кладбище Касьяныч бесцеремонно смахнул рукавом с деревянного столика лёгкий налёт плесени, и Лычагин выложил на газете свой немудрёный обед: варёные яйца, огурцы, помидоры, зелёный лук и хлеб. Касьяныч нетерпеливо разлил водку в стаканчики.

– Царствие им небесное, – буркнул он и, не чокаясь, выпил.

После второй Касьяныча потянуло на откровение:

– Лычагин, ты, видно, сильно удивлён, что увидел меня здесь? Небось, думал, что я у внучки жирую? А вот хрен ты угадал! Видишь ли, озаботилась она о моём здоровье, вот и определила в дом престарелых. Думает, я совсем из ума выжил, не понимаю, что надоел, да и тяжёлый дух от нас стариков опять же. Вот и избавилась, чтоб в квартире не воняло. А что, теперь можно изгаляться, когда один как перст остался. Анна умерла, слышал, наверное? Дети далеко живут: Маруська в Хабаровске, а Серёга во Владивостоке. Живут, чего им деется. А я вот здесь в доме престарелых обретаюсь. А сегодня такая тоска взяла за горло, хоть вешайся, – Касьяныч трясущейся рукой налил себе водки и одним махом опрокинул в рот. – Так и существую.

«Вот оказывается для чего он в старый дом приходил», – догадался Лычагин и, сочувствуя, со вздохом признался:

– А я ведь тоже свою Галю похоронил, тоже один остался.

Какое-то время Касьяныч смотрел на него безумными глазами, потом вдруг упал на колени, подполз и принялся горячо упрашивать:

– Лычагин, возьми меня к себе жить! Мы будем в шахматы с тобой играть, пенсия у меня имеется, пускай и небольшая. Пить будем только по великим праздникам. И то четвертинку на двоих. Мы же друзья, Лычагин! – он хватал руки Лычагина, слюняво целовал, просил слёзно. – Не дай пропасть, дружище!

– Поедим, – решил Лычагин, выпитая водка уже ударила ему в голову.

Когда подвыпившие старики заявились в дом престарелых за вещами, там был тихий час. Касьяныч с шумом проковылял по гулкому коридору до своей палаты, где с ним проживали ещё девять постояльцев. Здесь он принялся спешно запихивать в объёмную клетчатую сумку свои вещи.

– Друг приехал за мной, – как заклинание повторял дрожащим голосом Касьяныч. – За мной специально приехал! Забирает меня.

Уже во дворе Лычагин невольно обратил внимание на окна, за мутными стёклами которых маячили одновременно взволнованные и любопытные лица постояльцев: до сегодняшнего дня им ещё не приходилось видеть, чтобы отсюда кого-либо забирали.

Касьяныч повернулся к окнам, низко поклонился и с чувством крикнул:

– Не вспоминайте лихом, бабоньки и мужички!

Вытер рукавом глаза и, не оглядываясь, захромал со двора, сопровождаемый Лычагиным, будто верным оруженосцем, которому доверил нести тяжёлую сумку.

– Знаешь, Лычагин, как мы с тобой крепко заживём? – говорил он дорогой. – Нам сиамские близнецы позавидуют. Вот как заживём!

Только мечте Касьяныча о новой и счастливой жизни в ближайшее время сбыться было не суждено, на полпути приятелей перехватила директриса на подержанной машине скорой помощи. Мало того, что она накричала на Касьяныча, обвиняя старика в систематическом нарушении заведённых ею порядков, так ещё обвинила Лычагина в подстрекательстве к побегу, мол, споил безвольного человека, чтобы воспользоваться чужой пенсией. Пока Лычагин растерянно топтался на месте, не зная, как ответить на явную клевету, Касьяныча бесцеремонно впихнули в машину, и он поехал назад.

– Лычагин, – тянул руки из окна заплаканный Касьяныч, – не бросай меня!

Подул ветер, нагоняя облака. Уже накрапывало, когда удачно подошёл автобус. Только Лычагин вошёл в него, полил дождь, он хлестал по окнам и ручейками стекал вниз. Старик удобнее устроился в кресле, хмель выветрился.

В салоне было по-домашнему уютно, и к Лычагину в полудрёме пришли воспоминания: вот они с Касьянычем вернулись из армии, где Лычагин служил в танковых войсках, а Касьяныч шоферил в стройбате. Работать остались в колхозе: он комбайнёром, Касьяныч шофёром. В страду Касьяныч развозил в поле обеды с поварихой Анной, в которую оба были влюблены. Красивая и статная Анна предпочтение отдавала Лычагину, что не устраивало заносчивого Касьяныча. Что однажды произошло между ними в пути, можно только гадать: может, Анна дала слабину, может, Касьяныч взял насильно, только с того дня Анна стала избегать Лычагина. Окончательную точку в их отношениях поставил случай, когда Лычагин по доброте душевной помог Касьянычу с ремонтом машины в поле: тогда Касьянычу по его собственной безалаберности «мостом» придавило ногу. Только он всё выставил перед Анной в неприглядном свете: как будто Лычагин это сделал специально, чтобы отомстить за то, что Анна не стала с ним дружить. Выслушав от Анны необоснованные упрёки, Лычагин подался в рабочий посёлок на завод. Здесь и познакомился с Галей, которая работала в цехе крановщицей. Она оказалась матерью-одиночкой с полуторагодовалой дочкой на руках, но это Лычагина не остановило, и скоро они поженились. Правда, детей она иметь уже не могла. Вот так и прошла вся его жизнь без любимой женщины и родного ребёнка. И всё-таки не было у Лычагина неприязни к предавшему его другу: что раньше было, то быльём поросло.

Когда Лычагин добрался до места, дождь прекратился, ярко светило умытое солнце, пели птицы. Что ни говори, а жизнь у Лычагина положительно удалась: хорошая жена… была, любящая дочь, доброжелательный зять, прекрасный внук. Что ещё нужно для счастья?

Козерог и Шурочка

Жила у нас в деревне семейная пара, Николай и Шурочка. Был Николай личностью знаменитой: широкоплечий, под два метра ростом с грубыми чертами лица, с ручищами больше похожими на две дубовые тёмные коряги. Однажды на спор он легко разогнул подкову, скрутил её в виде пропеллера и с ухмылкой вернул мужикам. А надо сказать, что по тем временам хорошие подковы ценились особенно дорого, потому как в свободном доступе отсутствовали. Больше с подобными глупостями к нему мужики не обращались. Разве только на потеху ребятишкам он время от времени сгибал пальцами пятаки.

В деревне испокон веков принято давать всем прозвища. Не обошла древняя традиция своим вниманием и Николая, по-уличному звали его почему-то Козерог. Не думаю, что это связано с созвездием Козерога, под знаком которого он мог родиться. Астрологией ни тогда, ни сейчас в деревне особо никто не интересовался. Тогда такого и понятия-то не было. А вот колдовством и всякими приворотами, этим наши деревенские жители страдали. Даже точно знали, кто превращается в полнолуние в свинью и бродит по окрестностям, чтобы напасть на припозднившегося одинокого путника и укатать до смерти. Но как говорится, не пойман не вор. Скорее всего, от того, что Николаю как-то довелось один сезон пасти общественных коз, вот и прикипело прозвище.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.