Предпоследний Декамерон

Первый день Декамерона,

в который рассказываются истории с хорошим концом.

Но до ужина оставалось еще много времени, а днем в трудный путь отправилась еще одна экспедиция, вдохновленная на этот раз хозяйственным стариком Соломонычем, который со временем перестал напоминать жалкий узел мягкой рухляди, погруженный неделю назад в «спасательную» машину на лету, благодаря минутному приступу человеколюбия Максима. Его приодели в чьи-то запасные брюки и свитер, выделили ему лишнюю куртку, нашли даже зубную щетку и одноразовую бритву. Взамен он старательно колдовал в единственном более или менее светлом помещении – спартанской кухне, где командовала деликатная, но твердая Оля Большая. Поначалу она доверяла ему, в основном, вскрывать консервы, чистить овощи и накрывать на стол (посуду каждый мыл за собой сам), ревниво оберегая от посторонних рук творческий процесс приготовления трапезы, – но потом, исподтишка наблюдая за стариком, с удивлением обнаружила, что он очень ровными, необычными и исключительно красивыми ломтиками режет картошку, – и это тоже стало его добровольной обязанностью. Он же подсказал «Олечке», что, жаря сей прозаический продукт, солить его нужно только в самом конце, чтобы картошечка вышла хрустящая. Виртуозом Соломоныч оказался и в деле приготовления грибов: с помощью соли, сахара, уксуса и нехитрых специй, прихваченных Татьяной, он обеспечивал подземную колонию такими необычными деликатесами, что удовлетворенно крякал и одобрительно качал головой даже вернувшийся к старому доброму антисемитизму Максим.

– Ваша жена, наверно, хорошо готовила, Марк Соломонович? – глядя, как артистично он выкладывает на огромную сковороду идеальную соломку из картофеля, спросила между делом Оля из обычной вежливости, не рассчитывая ни на какие подробные объяснения.

– Которая? Первая или вторая? – высоким надтреснутым голосом ответил старец. – Первая моя жена, Жанночка, не умела готовить совсем, да и вообще на все в этой жизни плевала, в том числе и на меня. Вторую звали Ася, она была красавица, и готовила просто божественно. Она меня любила и родила мне двоих детей. Только вот однажды я понял, что не люблю ее. Вот так вот, просто, знаете ли, в один день. Я застрял в командировке, она соскучилась по мне и приехала с детьми. Они тогда были еще маленькие, шести и семи лет. Это сейчас им сорок восемь и сорок девять. А тогда было шесть и семь. Так вот, я все перепутал, и встречал их на станции не у того вагона – и они увидели меня первыми. Дети кричат: «Папа!», Асенька кричит: «Марик!» – и все бегут ко мне. Стояла, знаете, зима, очень белый снег и очень синее небо, и поезд тоже очень яркий, оранжевый. Я раскрываю объятья им навстречу – и вдруг понимаю, что все это – ненастоящее, а как нарисованное… Такая, знаете, картинка с обложки журнала для семейного чтения. Счастливый муж и отец встречает счастливую жену и счастливых детей на вокзале. В этот момент я понял, что не люблю и не любил ни Асю, ни детей, и что семья у нас не настоящая, а идеально на нее похожая… Вот как эти изумруды у вас в ушах, Олечка. Они не натуральные, а гидротермальные. Я это вижу, я в этом разбираюсь. Это значит, что они по строению и внешнему виду точно такие же, как те, которые раньше находили только в копях. Индийских, например. Но эти не из копей, а из специальной печи. Нет, они не поддельные. Они точно такие же внутри и внешне, как настоящие, – только их делают тысячами и тысячами. А настоящий изумруд вы теперь не найдете. Или найдете, но за огромные деньги. И я понял, что таким изумрудом для меня была Жанночка. Глупая, вздорная женщина, которая мне изменяла и вытравливала моих детей. И не моих тоже. Это она настоящая «моя женщина», а не прекрасная Ася, которая меня обожала и была чудной матерью. Потому что тем натуральным изумрудом была для меня не Жанночка, а моя любовь к ней. А любовь, что ни говорите, а все-таки бывает в жизни одна. А все, что до и после, – это, так сказать, гидротермальные камни… Очень похоже… Очень… Но не то. Я не знаю, поймете ли вы меня… Ну вот, теперь я ее хорошенько помешаю – и заметьте, только сейчас убавляю огонь. Так делала, конечно, Ася, а я смотрел. Смотрел и думал: я ее не люблю, но картошка у нее вкусная.

– Они обе… умерли? – спросила потрясенная Оля. – А дети что же?

На языке у нее так и прыгал вопрос насчет второй семьи: а как они сами – подозревали, что они – того… гидротермальные? Или, может, считали себя обычными людьми? Жена думала, что у нее есть любящий муж, а дети любили самого настоящего папу? Соломоныч кивнул:

– Да. Обе не дожили до пятидесяти и имели один и тот же рак. Дачу эту мы с Асей купили. Квартиру в Москве нам подарили ее родители. У моих были еще дети, они не могли нам ничего подарить. Мой сын Додик живет в Кане и держит магазин с вином для паломников. Это золотое дно, а не бизнес. Там покупают любое вино за любые деньги. А Ося работает в проктологической клинике в Яффе. Нет, они приезжают. По очереди. А в этом году не приехали, потому что ни в Кане, ни в Яффе чумы нет. И им совсем не хочется ее туда привезти. Они оба мне сказали: сиди на даче и не высовывайся. Когда все кончится, мы за тобой приедем и отвезем тебя в Москву. Или куда хочешь. Деньги они мне переводили. Да и как я высунусь, в моем-то возрасте: мне уж и за руль садиться страшно. Ну, положим, приезжала лавка, я покупал еду. А потом лавка перестала приезжать. И электричество отключили. А у меня в холодильнике было много продуктов… И вот, пожалуйста, мы имеем то, что имеем… Вот теперь обратите внимание – я ее солю. Это можно делать только сейчас. Иначе вместо жареной картошки вы получите картофельное пюре, а это не одно и тоже. Это две большие разницы…

В этот момент в кухню сунулся привлеченный наркотическим запахом жареной картошки Станислав и был огорошен странным вопросом:

– А как вы, молодой человек, относитесь к экспроприации?

– Раньше относился отрицательно, а теперь не знаю, – заинтересованно отозвался тот. – А что?

– А то, что я предлагаю вам и Максиму совершить экспроприацию. А если точнее – то мародерство… – невозмутимо ответил старый еврей. – Только не знаю, как вы к этому отнесетесь.

Суть предложения заключалась в том, что у соседей Соломоныча, как он знал, имелся под домом огромный зацементированный подвал, где все было идеально обустроено для хранения немаленького урожая и других запасов: соседи не только круглосуточно убивались над грядками и кустами, но и даже откармливали за лето десяток красавцев-индюков, убиенных как раз перед отъездом. Соседи успели отбыть с дачи до того, как в садоводстве была обнаружена чума, и, конечно, собирались не раз еще вернуться за припасами – только вот вернуться им было не суждено. Но первый-то этаж у дома был кирпичный, так что сгорела, предположительно, только верхняя деревянная часть – а подвал, по идее, мог уцелеть, и проникнуть в него через пепелище ничего не стоило, а значит, запасы не пропали, как у большинства владельцев обычных дачек без настоящего подпола, – и могут сослужить теперь добрую службу подземным изгнанникам…

Идею бурно поддержали и, не откладывая дела в долгий ящик и оставив хозяйство и детей на женщин и фотографа, остальные мужчины выдвинулись втроем сразу после обеда. Соломоныч неожиданно так бойко взобрался по железным скобам вслед за вечным первопроходцем Максом, что готовившиеся, в случае чего, буквально поймать старика внизу Станислав и Борис изумленно переглянулись в свете единственного живого фонарика, к которому хранились у Макса в качестве драгоценного энзе две запасные батарейки.

По лесу шли неторопливо, примериваясь к мелкому шагу старейшины, и за это время солнце успело надежно укрыться в плотном табунке высоких сероватых облаков, и, когда, наконец, выбрались на просеку к замаскированному джипу, одна половина неба была уже сплошь словно покрыта грязной пеной, зато другая, высокая и ледниково-голубая, оставалась прозрачной и свободной. Пока Макс и Стас шустро сбрасывали лапник с машины, Соломоныч, стоя к ним спиной, довольно щурился на теплый свет неба, вдыхал изо всех сил густой хвойный запах парного сентябрьского леса. И вдруг напрягся, стал вглядываться во что-то вдали – и тревожно прозвучал его резкий птичий голос:

– Смотрите, что это? Там, там!

Мужчины обернулись – и остолбенели: из-за деревьев с противоположной стороны широкой просеки стремительно наползала, двигаясь наискосок, огромная плотная серо-коричневая туча, плывшая настолько низко и отдельно от других облаков, что можно было видеть небо не только вокруг – но и над нею, словно было это не облако, а мягкая, слоистая летающая тарелка идеально круглой формы. Оно слегка колебалось, будто живое и осмысленное, и, по мере приближения, становилось как бы видимым насквозь – а внутри него угадывалось то быстрое и хаотичное, то словно упорядоченное мелькание разнородных теней. Все замерли.

– Гроза идет? – мгновенно пересохшим ртом шепнул Станислав.

Все инстинктивно ждали потрясающего громового раската, но вместо него прямо из облака донесся отчетливый, гулкий и протяжный звук – будто стадо слонов подняло изящные хоботы и принялось призывно трубить над саванной. Трубный звук повторился в другой тональности. И еще. И еще. И каждый раз – по-разному. Было совершенно очевидно, что идет он именно из чудесного облака, словно там притаились загадочные небесные трубачи, крылатые и грозные. Облако неторопливо проплывало над просекой, где три изумленных человека окаменели на месте, задрав оглушенные головы, – и направлялось на восток, в сторону многострадальной Москвы. Оно уже скрылось за черными верхушками елей, но небесные трубы звучали еще долго – и долго в смятении стояли потрясенные люди, не решаясь заговорить…

Когда все стихло, Макс первый перевел дух:

– Это ангелы трубили, – просто сказал он. – Больше некому. Похоже, действительно… песец пришел.

– Э… Э… Сейчас… вот: Пятый Ангел вострубил, и звезда, падшая с неба на землю, отворила кладезь бездны; и вышла саранча; и дано ей мучить пять месяцев только одних людей, которые не имеют печати Божией на челах своих… Или что-то подобное… Чумная палочка – как колбаска с ножками… А переносят ее блохи… Чем не саранча… Однако… Пять месяцев – а прошло только два… Это ж сколько еще народу…

Но Соломоныч вдруг обернулся к ним с торжественным и даже просветленным лицом. Очки его сияли, дрожали губы:

– Какая саранча?! Какой песец?! Какие блохи?! Это шофары! Да, да, я узнал их – это были шофары! В России в них не трубят – но в Израиле я слышал – на Йом-Кипур! Мы с сыном стояли и слушали, и хотели умереть – от восторга! И теперь я их узнал, ничего другого и быть не может… И это значит… Это может значить… только одно… Одно… Это означает, что он уже здесь…

– Мессия, что ли, ваш? – строго спросил Максим. – Знаем, наслышаны.

– Он не наш, он для всех! – горячо ответствовал Марк Соломонович. – Он только родится… родился… в еврейском народе! Это вам внушили, что он всех вас поубивает, – а его не надо бояться! Он принесет на исстрадавшуюся землю добро и справедливость… И эти шофары возвестили о его приходе!

– Мессия уже приходил. Две тысячи лет назад. Он умер и воскрес. Я верю только в Того Мессию. От остальных меня, пожалуйста, увольте, – сказал вдруг историк таким непреклонным тоном, что богословский спор еврея и антисемита заглох, не успев начаться.

– Знаете, давайте в садоводство лучше завтра пойдем, – малодушно прошептал вдруг Максим. – Не по себе мне после этого… облака. Или не облака… И вот еще что. Я вас обоих по-человечески прошу: ни слова об этом – там. Ну, в бункере… Катя может… Да и вообще… Начнутся разговоры… Лишние… А так – скажем, гроза собиралась, – нас поймут, ведь не голодаем еще.

– Ну да, и кошачьего корма завались. В случае чего грызть его будем… – неуклюже попробовал пошутить Станислав, но никто не поддержал остроту.

* * *

К вечеру перемерли все до единого гаджеты, и люди инстинктивно потянулись к последнему источнику слабого света – на просторную кухню, где почти всегда царил полумрак, казавшийся теперь непозволительной роскошью, хотя топливо для лампы и плитки пока имелось в достаточном количестве… Но кто мог теперь сказать, какое количество потребуется им – и на какой срок? Кто знал, на сколько дней, недель или месяцев рассчитан неведомый резервуар для канализации и водопровода? Кто мог предвидеть, наконец, на сколько рассчитан каждый из них самих?

После ужина никого и не пришлось просить остаться за столом: идти можно было только наощупь во тьму кромешную и только спать, потому что даже тем, кто жил в комнате не один, было страшно бодрствовать при условии, когда безразлично – закрыты или открыты твои глаза: они могут притерпеться к темноте, настроиться на нее по примеру кошачьих – но только в случае, если есть хотя бы малейший, хотя бы призрачный источник света. У них его теперь не осталось, поэтому, без азарта поев, пленники бункера не расходились, а продолжали уныло сидеть за своим длинным железным столом, выжидательно поглядывая друг на друга: каждому неудобно было признаться, что он ждет возможности продлить общение с живыми людьми, пусть даже и за глупейшим занятием, на которое все, будто бы, согласились вчера.

– А сказки? – спросила вдруг Оля Маленькая. – Сказки с хорошим концом! Вчера же договорились! Так нечестно! – ей казалось, что мама сегодня, как и всегда, немедленно после ужина поведет ее спать в страшную темную комнату, где она ни минуты не согласилась бы провести одна.

– Не сказки, а истории, – строго поправила ее Оля Большая, сегодняшняя законная королева. – Ну, что, господа? Есть желающий первым начать наш Декамерон местного значения? Напоминаю, что сегодня у нас на повестке дня, как правильно вспомнила Оленька, истории, которые, начавшись… не очень… закончились хорошо.

– Я начну! – подняла вдруг руку, как на уроке, Маша. – Я сегодня целый день вспоминала. И вспомнила.

История первая, рассказанная неудачливой любовницей и посредственным искусствоведом Машей, о том, как плохо люди знают сами себя.

Можно мнить о себе все что угодно. Можно представлять себя героем, спасающим, самое малое – ребенка из огня, а у кого фантазия побогаче – то и человечество от апокалипсиса. И ровно ничего о себе не знать, пока не придет тот самый момент. Он всегда приходит внезапно, подготовиться к нему нельзя – он покажет тебя самому себе и другим до самого донышка: все твои приоритеты, установки, способность разумно мыслить – или, наоборот, твое животное следование инстинкту самосохранения.

Мне такое выпало один раз, десять лет назад, когда, как многие помнят, жизнь вообще была не сахар – да и весьма опасная, особенно в отношении преступности: сумку у меня на улице отбирали, деньги крали – это все мелочи. Мы жили на первом этаже, поставили себе обычные пластиковые окна и считали себя в безопасности: люди еще не осознали, что относительно безопасные времена на некоторое время прервались. И однажды к нам влезли в окно…

Вечером нас было дома трое: моя мама тогда пятидесяти с лишним лет, которая всегда была и остается абсолютно беззащитным человеком, мой сын, детсадовец, и я, ни к каким спасительным единоборствам не имеющая отношения. Было темно, на улице – мороз, мы смотрели в полумраке телевизор, когда услышали звон стекла и стуки, как мне показалось, с лестницы. «К нам лезут», – почему-то спокойно сказала мама. «Это опять в парадном», – отозвалась я, потому что, действительно, в те дни сломали наш домофон, и на лестнице у нас то и дело собирались ближе к ночи пьяные компании, к счастью, не ниже третьего этажа. Но очень скоро звуки так усилились, что стало ясно: это не на лестнице! Кто-то и правда лез в окно моей спальни! Мы с мамой бросились к закрытой двери гостиной, где сидели, я осторожно приоткрыла дверь в прихожую, напротив которой – как раз дверь моей комнаты, где, по определению, никого не могло быть! У меня на глазах эта дверь начала медленно открываться, за ней проступила огромная человеческая тень…

Дальше произошло вот что. Я схватила своего ребенка и шагнула с ним в прихожую – навстречу опасности. По дороге я успела вспомнить, что на улице мороз, и схватить с вешалки его теплую куртку. Вместе с курткой я в долю секунды успела выкинуть ребенка на лестницу через входную дверь, шепнув ему: «Беги, спасайся, звони соседям, проси помощи, вызывайте полицию», – и встала спиной к двери, готовая прикрыть собой бегство своего детеныша… Ни о какой опасности для себя или матери я даже не подумала, все мысли были: только бы он успел спастись!

История закончилась хорошо: преступник, видно, перепутал окна и не ожидал застать в квартире людей. Он бросился обратно в комнату, выпрыгнул в выдавленное им же окно и убежал, жестоко поранившись о стекло, о чем свидетельствовали ручейки крови на раме… Вывод один: женщине, имеющей ребенка, как ни парадоксально, – а проще: материнский инстинкт, присущий не только человеку, но и почти всем животным, подсказывает нужные действия, помогает не обезуметь от страха. Но как все происходило бы, не окажись ребенка дома, если бы он, например, гостил у второй бабушки? Стала бы я спасать мать? Или она – меня? Не знаю. И не дай Бог узнать…

Машин голос дрогнул, она замолчала.

– А у тебя сын есть? Я и забыл, – громко сказал вдруг Борис.

Маша вспыхнула, будто он при всех сорвал с нее одежду: теперь и дурак бы догадался, что она не то что не законная жена, или хотя бы более или менее постоянная подруга, – а попросту никто, женщина одноразового использования.

Но королева, как и подобает царственной особе, немедленно бросилась водворять мир среди подданных:

– Прекрасный рассказ, Маша! Прекрасный! И поучительный. Вот бы всем нам не просто травить байки, а рассказывать что-то полезное…

– Пожалуйста, я могу. И тоже поучительную историю, – подала голос Татьяна. – Даже чем-то похожую на Машину, но в другом роде. Дело было давно…

История вторая, рассказанная фрилансером и домохозяйкой Татьяной, о том, как наша жизнь может неожиданно оборваться, если на помощь не придут добрые люди.

Многих из нас уже не было бы, если бы в какой-то момент кто-то не вмешался и не спас. Буднично, просто. Тотчас же забыв об этом мелком эпизоде своей жизни. Это, конечно, мог быть, например, врач, «случайно» поставивший правильный диагноз, когда очевидным казался – другой… Я не говорю о пожарных, выносящих детей из огня, других профессиональных спасателях. Работа у них такая. Нет, я имею в виду простых людей, которые ежедневно ходят рядом с нами, сидят в метро напротив, ждут автобус на остановке.

Вот именно о такой остановке пойдет речь.

Февраль 2016 года, Москва, часа три пополудни. Я качу коляску с трехмесячным сыном через улицу Маршала Василевского, направляясь на прогулку в знаменитый парк Покровское-Стрешнево, рядом бежит мой веселый пудель. Улица не очень оживленная, да и перехожу я по «зебре», дорога мне знакома, каждый день хожу-езжу – напротив автобусная остановка с двумя-тремя ожидающими. Не холодно, но скользко. Я уже заканчиваю переход, уже приподнимаю передние колеса коляски, намереваясь втолкнуть ее на тротуар рядом с остановкой, когда из-за поворота, с площади Курчатова, буквально вылетает на нас продуктовый грузовик – с такой скоростью, что ясно: его занесло и он потерял управление. Машина буквально летит по льду боком – на меня и на коляску – и в тот же миг выясняется, что бордюр тротуара обледенел и превратился в маленькую горку, по которой коляска откатывается на меня, и мои ноги тоже едут назад… До смерти – моей и ребенка (но не благополучно запрыгнувшего наверх пуделя) – остаются не секунды, а их ничтожные доли…

И именно в эту последнюю долю секунды мужчина, стоявший на остановке, успел подскочить к нам и буквально вдернуть – и меня, и коляску! – на тротуар. Я даже не знаю, за что и как он сумел ухватиться… Грузовик с грохотом пронесся мимо, я оглушенно пробормотала: «Сп-пас-сибо…» – и сразу же к остановке подъехал автобус, в который наш спаситель и впрыгнул, даже не обернувшись…

Я не то что имени его не знаю, но даже не помню лица – только мелькнула темная куртка с капюшоном, из тех, которые и тогда, и сейчас видишь на каждом третьем российском гражданине…

Уверена, что он давно забыл тот незначительный инцидент, если вообще придал ему какое-то значение… К чему я это рассказала? Просто думаю, что каждому из нас нужно мысленно оглянуться в прошедшие годы и поискать там… Почти уверена, что у каждого найдется свой личный спаситель…

– Вот это да, – сказал Татьянин потрясенный сын. – Так выходит, меня сейчас здесь могло не быть?

– Похоже, что не только здесь и сейчас, – ответил ему вздрогнувший Станислав. – Интересно, где теперь тот парень, что спас вас тогда…

– Я тоже об этом часто думаю, – призналась Татьяна. – Но я почему-то уверена, что он жив и здоров и, более того, переживет эту эпиде… этот каран…

– Этот мор, – оборвал ее вдруг кроткий Соломоныч. – Давайте будем называть все вещи своими именами. Хорошо. Следующим буду рассказывать я. Этот рассказ вы все очень, очень хорошо поймете… Но, поскольку, как мы уговорились, все закончится хорошо, то следует надеяться, что и в нашем случае… Ну, в общем…

История третья, рассказанная пенсионером и отцом двоих взрослых сыновей Марком Соломоновичем, о том, что такое химически чистый ужас.

Не дай Бог никому его пережить. Такой химически чистый ужас. Потому что приходит он внезапно, охватывает тебя целиком и парализует. Да, именно парализует. Он смертельно опасен, потому что можно умереть. Да, именно умереть. Даже если это длится несколько секунд, забыть их не в нашей власти. Даже если произошло недоразумение. Даже если это наша вина или просто дурость…

Было это почти в прошлом веке, то есть, ровно в двухтысячном году. У нас с женой – это была вторая моя жена, и звали ее Ася – выдалась свободная неделя после нескольких долгих месяцев работы – так получилось. И мы решили вырваться на дачу – да, да, вот на эту самую, которой больше нет, но, по крайней мере, власти обещали возместить убытки… Просто глотнуть свежего воздуха, чуть-чуть расслабиться и, как сейчас говорят, «слить воду».

Короче, приехали под ночь – и слили. Э-э… внутрь. И не воду. Открыли бутылку водки, распили, но так устали, что не взяло. Бывает. Тогда оприходовали бутылку мадеры – и, подействовало, к счастью, а пока лечились – так и печка протопилась. Повалились на кровать (заслонку закрыть забыли, и все тепло в прямом смысле ушло в трубу – но эта мелочь выяснилась потом) – как убиенные воробьи. Через несколько часов я проснулся оттого, что очень хотелось пить, открыл глаза – а темнота совершенно непроглядная. Ну, то есть, ни лучика ниоткуда, ни просвета… А о том, что мы на даче, я спросонья – и с бодуна – полностью забыл. В кромешном мраке подскочил на кровати, ужаленный страшной мыслью: ослеп! Потому что невозможно же не видеть вообще ничего: хоть какой-то свет в нашей московской спальне сквозь плотные шторы всегда пробивается! А тут ничего, хотя глаза широко раскрыты. Даже из орбит лезут. Меня выбросило из постели, я метнулся с кровати – и натолкнулся на неожиданный стол, упал на него и угодил локтями в открытую коробку конфет. Это сразу вернуло память: все в порядке, мы же на даче! Приехали поздно, поэтому ставни не стали открывать, отложили до утра! Понятно, почему темно! Я испытал облегчение, смешанное все же с некоторым недоверием, и по стеночке двинулся наощупь к выключателю, которым еще перед сном прекрасно зажигал бра. Я его нашел, и он щелкнул – но свет не зажегся. Перед глазами по-прежнему стояла чернота. Такая, знаете, ничем не разбавленная…

Тут я вспомнил – эта проклятая начитанность! – «Камеру обскура» Набокова, где описана примерно такая же сцена, когда герой пытается включить лампу, не зная, что полностью ослеп. В груди как кипятком плеснуло – не пожелаю и врагу такого ощущения! Кипяток превращался в какой-то гейзер и заливал мне внутренности. Ужас тех минут не передать. Я лихорадочно щелкал выключателем без всякого результата, потом вдруг что-то щелкнуло внутри меня: может, лампочка перегорела? Не помню, как добрался до другого выключателя – того, что включал всю люстру. Ударил по нему. Эффекта ноль. Еще раз – то же самое. Так пришла одна из самых страшных минут моей жизни. Были и другие, связанные с потерей или страхом потери близких – только они были страшнее. Прошла минута – но сколько она в себя вместила! Я успел прожить всю оставшуюся жизнь – с поправкой на полную слепоту… Вынести это было нельзя – и я, вероятно, закричал…

В ответ защелкала настенная лампа около постели жены – так же бесплодно – но я ничего другого уже не ждал. «Свет, что ли, отключили?» – спокойно пробормотала она – и сразу же вспыхнул экран ее телефона, которым она силилась осветить пространство и понять, что со мной стряслось… Тогда были такие неуклюжие телефоны с кнопками, антеннами и ма-аленькими желтыми окошечками…