До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь

– Да ясно, ясно. А в чём же разница, мне страсть как знать интересно. А то я ребятам как буду говорить, что товарником неправильно того, кто в дальние страны с товаром ходит, звать. Нужно товарищем. А они меня начнут выпытывать, почему, а я и не знаю, чаво им сказать. Надо ж за добрых людей правильно говорить, дабы не обидеть. Волеслав нахмурил брови и поднял назидательно палец вверх.

– Ну, коль так, ща расскажу. Тока сядь поровнее, а то ёрзаешь как егоза. – Загор тоже сел поровнее и, придав себе значимый вид, продолжил. – Понимаешь, Воль, товарник – это тот, кто товары носит из села в село менять. Где в селе много товара, там взял, где мало товара, туда принес. Тут на мене товаров разница и выходит, то есть прибыток. За тот прибыток товарники и живут. Сам живёт, родню свою содержит.

– Ой, дя… старшой, та что с той разницы-то для рода, слёзы одни, а не прибыток. На всех толком и не поделишь, а коли поделишь, то и не видать того прибытка.

– На всех-то да, верно говоришь, не поделить. Да вот не живут товарники для села, для рода, так вот брат.

– Как так, не живут? – Волеслав непонимающе нахмурил брови. – Род же испокон веков тёмных общим живёт. Мужи охотничают, сёла от ворога обороняют, избы, бани да сараи ставят. Бабы деток рожают и следят за ними, с хозяйством управляются, всё считают, что нужно и когда что делать надо, еду всем дают. Дети старших слушают и учатся, как жить-поживать. Волхвы да ведуньи за родичей с богами говорят, хворых лечат и в делах помогают. Так всегда было и всегда будет, на том же род стоит. Ведь всё вокруг нас в общине живёт, и мурашки малые, и птицы, и волки лесные даже. Все друг дружке всегда помогают, каждый за своего стоит. Нас так старики ж учили, верно ведь?

– Верно, малой, всё верно, волхвы мудры и род хранят, и традиции чтут.

– Ну и хвала Роду-заступнику, а то я уж забеспокоился за товарников тех. Как это без общины жить-то можно?

– Это да, но ведь и в лесу же есть звери, что по одному век коротают. Медведя, к примеру, твои любимые.

При упоминании о медведе Волеслав поморщился. Всё еще свежи были его детские страхи. Ясно помнилось, как он, мальцом будучи, оберегался от Чёрного медведя, что, по большому счёту, и привело его на эту ладью.

– Так вот, малой, товарники, как те медведи, вроде с родом живут, но какбы отдельно. Отдельно товарник себе избу ставит, там у него всё заведено, как ему удобно, общего у них нет, только евонное добро, всё, что на мену, то на мену, то, что для хозяйства, то для хозяйства. Так они, товарники, и живут.

– Не пойму я, как так жить можно…

– Ну смотри, живёт человек на селе, на общее ничего не несёт, но и с общего ничего, кады нужно, не берёт, всё к себе в избу тащит. В избе в той у него своя баба живет, и свои детки бегают. Ежеличего ему нужно, просит у села, а коли от него нужда есть, то у него просить нужно, он даёт, если есть.

– А коли вороги или друга беда какая на село придёт?

– Ну, ежели беда али вороги, тогда понятное дело. Тут он сам снарягу собирает и в строй к селянам идёт, а баба евоннаяс детками в бабью избу иль в лес с остальными хорониться. А нужда пройдёт, то они обратно в свою избу возвертаются, к свому хозяйству.

– А что, и хозяйство одинцом ведёт? Да как же так, тут же рук на всё не хватит-то одному.

– Но то его выбор, сам так жить захотел, зато товара у него богато.

– Да на кой он, тот товар, нужен, ежели целый день в труде тяжком. Тут уж ничему рад не будешь.

– Так товарники, почитай, всё время по рядкам, торжкам, да сёлам ходят с товарами. Их и дома, почитай, не бывает, только когда прибытки привозят. Всё на бабах ихних.

– На бабах… А ежели нужда, пока он за товаром ушёл, придёт?

– Сказал же тебе понятным языком, за избой баба у него следит, она у сельчан просит, те дают.

– Да где жон такую бабу-то себе найдет, чтоб одна жила, одна за всех всю работу делала, да ещё одна всё, хоть и маленькое, но всё же хозяйство, вела?

– Да уж тут вопрос не простой, для баб лясы точить первое дело. Но товарник, он на то и товарник, он же по разным землям ходит. Может, бабу себе от Чухонцев или Мокшани взять, ну или, скажем, с Мурому привести. Те по-нашенски с трудом балакают, да и не знают обычаев сельских. Баба сидит в избе и молчит, и за хозяйством ходит, пока тот товарами мены делает.

– Ну чудны дела на свете белом. Это ж надо так жить, как изгой, защити Чур, да по доброй воле. Это ж так умом пойти можно. Видимоли, одному жильё вести, тока на себя в надёже быть, каждый вечер с одной и той же бабой сидеть, говорить. Да то не жизнь вообще, а мученье одно, уж лучше к Кикиморам на мёды, чем так. – Волеслав аж подпрыгнул от переполнявших его чувств. – И что, они так, а детки? А как же детки товарничьи, они что ж, без ватаги? Чему их бабы-то сами выучат, кашу жрать, да на соломе спать?

– Да ну нет, детишки у товарников с остальными детками в ватагах бегают, и учат их на селе или торжках (торжок, в отличие от рядка, постоянное поселение, где проходят мены товаров), но спать те в свою избу бегут, а не в общую.

– Ну хоть так, хвала Роду. Всё одно, что может быть лучше, чем бабьи сказки для детворы, а тут одна баба только рассказывает, нет, не видят радости детки товарников.

– Зато в избе их богато, разные штуки дивные, которых ни у кого нет, богов они, конечно, почитают, ну, в основном, Переплуту (спутник Мокоши) идолов ставят, от него в товарных делах удачи ждут.

– Не, Загор, не позавидуешь жизни товарников, точно не позавидуешь, хоть в избе всегда богато.

– Так вот и я, Волеслав, по то толкую, понимаешь, почему не рады мы, когда нас товарниками кличут, мы же не себя ради, мы же ради родичей головой рискуем, нехорошее это прозвище, обидное.

– Ну теперь ясно, другое непонятно, чем же товарник от товарища отличается. Вроде, то на то и выходит.

Волька заёрзал на своем месте, отмахиваясь от проснувшейся мошкары, и хитро улыбнулся. Но его хитрая улыбка не возымела никакого действия на Загора, который, видимо, уже не раз пояснял несведущим важное отличие товарника от товарища. И Загор тоном командира, обучающего новобранца ратному делу, начал повествование, прохаживаясь взад-вперёд по корме, под утвердительные кивки сидевшего рядом с кормовым очагом Цапеля.

– Товарищ, – начал своё обращение к малому старшина, – это не какое-то глупое прозвище, которое люди тебе дают. Это то, как ты сам себя зовёшь и как своих другов близких величаешь. Товарищ – это тот, с кем ты в путь далёкий ради родичей товары везёшь, с кем вместе головой рискуешь и с кем последнюю краюху хлеба преломляешь. Товарищ – тот, кто с тобой до конца будет, и тот, ради кого ты свою жизнь не пожалеешь. Так как вы одно дело делаете, он погибать будет, и ты сгинешь. Ты и товарищ – это одно целое, пока вы пути, и после этого. Связи эти такие сильные, что иной раз товарищ, чтобы товарища выручить из беды, моря переплывает, один против армии за товарища выходит. Вот Цапель может это подтвердить. Цапель уверенно кивнул головой. А говоришь, чем отличаются. Товарищ горой за товарища, товарищ ради общины живёт, а товарник сам по себе, как сурок, всё к себе в норку тащит. Вот у князя дружина почему дружиной зовётся, да потому, что они дружно одно дело делают. Покуда дело есть, дружны, а как нет делов, то тут уж каждый кто во что горазд. Товарищи, они, есть дело, нету делов, всё одно, всегда друг за дружку держатся, все как один.

Тут Волеслав, неуверенно принявший горделивую позу на раскачивающейся на волнах ладье, заявил:

– А что, у нас в ватаге тоже все всегда друг за дружку!

– То верно, но это пока вы с общинным товаром не ходили, пока щи да кашу в бабьей избе едите и покуда спиной к спине с копьями наперевес против ворогов али лиходеев не стояли. Хотя вы парни что нужно, товарищи вы и есть товарищи в своей ватаге, только не знаете ещё про то. А так товарищи.

Волеслав гордо надул щёки и выпятил грудь вперёд, представляя, как он будет пересказывать своим братцам из ватаги слова Загора, и как после того рассказа они будут величать себя товарищами. Но потом немного сник и спросил:

– А что, Загор, ты вот это про ворогов и лиходеев-то как есть говорил, аль испужать меня задумал? Так я что, не из пужливых я.

– А что, малой, думаешь, мы так, для форса с собой по два копья и щиты, и прочую оснастку войскую тягаем, на тех местах, где она есть, ещё сколько тюков со шкурами и кадей с мёдом встало бы. Есть и вороги, и лихие люди, куды ж без них. Тут пужаться не нужно, тут нужно готовым быть и в оба смотреть. И тогда всё добре будет. Тут тебе не изба бабья, сказки слушать, иди-ка, вон, одеяла поразбери, что пораскидал давеча. А то скоро на малом рядке будем спать, пора собираться, а одеяла в куче лежат.

– Да моргнуть не успеешь, дядь, разберу…

– Скока говорить можно, дядек в селе оставил, старшой я тебе и всем остальным!

– То привычка, отучусь быстро. – Волеслав вскочил с места и собирался уже бежать на нос, к одеялам.

– Погодь, на-ка вот, в порядок себя приведи, а то смотреть на тебя без слёз не могу.

Загор протянул Волеславу небольшой заплечный баул, сделанный из крепкой кожи, в котором лежали чёботы на прямой мягкой подошве из нескольких слоев грубой кожи, такие, какие носили все ладейники, потому что по мокрым доскам ладьи в лаптях бегать ну никак невозможно было, скользили они. Еще там былонастоящее сокровище, по представлению Волеслава о ценностях мира сего. Там, аккуратно свёрнутый, лежал добротный кояр (род кожаного доспеха, который можно было подбивать ватой), который был почти впору Волеславу. На кояре в нескольких местах были прилажены широкие кожаные гайтаны (шнурки), которыми можно было и рогатину, или, как вои называют, копьё, подвязать, а, может, ещё на что употребить. Гайтаны были добротные и длинные. Ещё Волеславу выдали шерстяное одеяло и дали взрослый родовой платок из грубой, но прочной поскони (толстая льняная ткань), на котором, как и на его подростковом платке, были вышиты охранные руны рода. Быстро переодевшись, Волеслав стал походить на остальных своих товарищей, чем был очень горд. Соблюдая чувство собственного достоинства, преодолевая жгучее желание запрыгать от радости, он продефилировал выполнять указание старшого: одеяла разбирать.

– Спать на носу сегодня будешь, – крикнул ему вслед Загор, который опять взялся за кормовое весло.

Глава седьмая. О бытии ладейном

Уже было практически темно, они подходили к условленному месту встречи Чёрной реки и реки Окольной, где располагался малый рядок, куда по весне сходились Кривичи, Древляне, Вятичи и Муромы с окрестных мест. Успели они как раз вовремя, до темноты, и ладью засветло по месту поставили. И не последними прибыли. Прибыть последним у ладейных считалось чем-то сродни дурному тону. Короче, всё верно Загор рассчитал, но вот того, кто бы Вольку до родного села взял, не нашёл. Рядок стоял наполовину пустым, не время ещё было для мены, рановато. Товарники только караваны собирали, чтобы к Муромам за скурой (шкурами) идти. По сёлам с этого рядка никто из товарников не собирался, менять нечего. Вот через пару недель будет дело, но их ладья в то время уже на Вольной реке будет, а Волеслава тут оставлять даже на неделю вообще не вариант. Ну да не беда, скоро дойдём до малого торжка, что на окольной реке стоит. Там, покуда ладьи ждать будем с тех сёл, что не на Чёрной реке расположены, найдём Волеславу попутчиков, а тут ну вообще никого пока нет, только ладейные одни. Ничего, поживёт несколько дней с товарищами, не убудет от малого.

До малого торжка ходу было дня три, если подналечь, то и за два дойти можно, но торопиться команде Загора было некуда. Погода стояла отменная, днём ярко светило солнышко, дул тёплый ветерок. Правда, дул он против хода ладьи, так что парус толком не наладишь. Но зато при встречном тёплом ветре в лицо грести куда веселее, и братцы, чей черёд был сидеть на вёслах, лихо загребали ими чистую весеннюю воду и пели песни, одна другой краше. Волька довольно легко смирился с тем, что не ушёл сразу. Нужно признаться, ему в глубине души было даже интересно немного пройти на ладье с товарищами. Он принял судьбу, как подобает взрослому мужу его рода, то есть, рассудив, что могло быть и хуже, а так, хвала богам, что произошло, то и ладно, он теперь деловито бегал по ладье, помогал готовить еду, мыл плошки и глиняные чаны, где готовили еду, поддерживал, подвязывал, путался под ногами у старшины, короче говоря, делал ровно всё то, что делал бы любой парняга, окажись он малым на товарной ладье. Загор, видя его усердие, выдал ему даже вторую рубаху, так как подозревал, что, бегая по ладье, малой вспотеет под кояром. Снимать войскуюснарягу (одежда) во время похода даже в своих водах было строго-настрого возбранено. Много добрых воев жизнью поплатились за подобную беспечность.

Волеслав, который обустроил себе на носу уютный лежак, уже аккуратно сложил там всё своё имущество: лапоточки, охотничью жилетку, вторую рубаху и платок он сложил в заплечную суму и положил в самый нос, под голову, чтобы не мешали никому. На них положил тяжёлый ладейный лук в собранном положении (луки тоже разбирали при больших стоянках) и колчан добрых длинных стрел. Рогатину он положил вдоль борта, а тяжёлый круглый щит повесил на бадью с водой. Получилось очень даже мужественное логово храброго ладейного воя. Эх, жаль, никто из братцев с ватаги не видит. Довершали бравый вид лежанки вырезанные из дерева плошка, ложка и чашка, которые стояли около его баула с прежней одёжей, о которой он вообще не сожалел.

Волеслав был крайне доволен обновками. Сапоги, которые он поменял на лапти, к коим привык с детства, казались ему и прям чудом из чудес. Они совсем не скользили по мокрым доскам палубы, ноги, обутые в них, как будто обретали дополнительные силы. В них было очень удобно и ходить, и бегать, а главное, нога себя чувствовала защищённой и более устойчивой. Хотя, нужно отдать должное лаптям, в лесу в них тоже очень удобно ходить. Новая рубаха была с высоким воротом и куда плотнее чем старая. На рукавах и воротнике были деревянные застёжки и петельки. А канты этой рубахи были расшиты родовыми рунами, которые были вышиты любящими, заботливыми руками девок и баб рода. Очень стильная вещь. Но, несомненно, главной любимицей нового гардероба молодого воя была куртка, кояр. Волеслав не сразу и понял всю нужность и практичность кояра, он, разумеется, не был рассчитан на массу тяжёлых ударов, как, например, бархатец (доспех, в котором одна пластина нашивается на другую, делался из меди), что любили носить дружинники, ну и, конечно, не княжий куяк (доспех из небольших медных чешуек, покрывающих тело ниже пояса, плечи и руки) поверх которого на князе красуется алого цвета корзно, (плащ, символ князя, вручался князю советом старшин племён на вече, когда его призывали; когда князь уходил с должности, корзно сдавал совету старшин племён, который передавалкорзно преемнику). Но, тем не менее, доспех, который сейчас был на Волеславе, идеально подходил для боя на ладье, и потому товарищи все как один были одеты в подобного рода доспехи. Кояры отлично держали колющие и режущие удары, были легки, и в них было гораздо удобнее маневрировать в узком пространстве ладьи, а, главное, коли с ладьи упадёшь, на дно тянуть не будет. А ещё в кояре было полно потайных мест, куда можно было спрятать нужные в деле предметы. Летом в нём было не жарко, а зимой не холодно. В нём можно было лазать по деревьям и кувыркаться, не боясь потерять запрятанные вещи. И ещё он всем девкам нравился. Короче говоря, приодевшись, паренёк из сельской ватаги Волька в один миг сделался ладейным Волеславом, хоть и малым по должности, но равным средь товарищей, и начал вести себя соответственно. Вот что простая одёжка с человеком делает. На то у Загора, что таких юнцов на ладье уж не мало повидал, расчёт и был.

Глава восьмая. О товарищах и их нравах.

Как уже говорилось, до малого торжка было ходу на три дня. А это значит, две ночёвки на воде. Средь тех ладей, что собрались на рядке, пока старших не выбирали, что там, на три дня-то братчину (выборы местного значения, праздник, народный сход на селе) собирать, время тратить. Так дойдем, ходу-то две песни спеть. И ладей не дюже. А поэтому шли покуда каждый сам по себе, хотя кучно. Но почему-то старшины других ладей что-да-как у Загора спрашивали. А Загор, которому, по наблюдению Волеслава, конечно, уже не впервой это дело было, чётко отдавал знаки, что делать, длинной жердиной, на которой с одной стороны был привязан красный лоскут, а с другой белый, что называлось путиреч (прибор для подачи команд при движении на воде, изобретён, как только по воде стало ходить по несколько судов одновременно, так как кричать было неудобно и малоэффективно, особенно в чужих землях; сейчас вышел из употребления в связи с тем, что изобретено радио). Шли только в светлое время, ночью, в принципе, тоже можно было идти, но старшины предпочитали не рисковать, луды (опасные отмели) они-то знали, а вот на топляк по-тёмному можно было запросто налететь. Как темнело, ладьи становились на постой, благо места на реке, где спокон на ночь стать можно товарищам, особенно из тех, кто давно ходит, были известны как свои пять пальцев. Конечно, это касалось тех, у кого были эти пять пальцев на руке, а для менее везучих как своя ладонь, без ладоней в ладейные не брали, потому что весло держать нечем.

День для Волеслава, который бегал по ладье весь в трудах и заботах, прошёл незаметно. И, прибыв на место стоянки, где уже стояло три ладьи с других сёл, мало́й, порядком подуставший за день, хотел спать. Вои, оставив стражу на ладье, во главе со старшим пошли к разведённому костру здравствовать товарищей. Загор и остальные старши́ны обнялись согласно обычаю. А вои, обрадовавшись, увидев знакомые лица, начали ручкаться (особое рукопожатие, когда пожимали не ладонь, а локоть друг друга, ударяясь при этом внутренней частью предплечий; символизировало добрые намерения), обниматься с теми, с кем ходили в походы раньше, и знакомиться с теми, кого видели впервые. После чего, разделившись на группы по интересам, расселись у костров и стали делиться последними новостями, делами сердечными, и хвастать, какие детки у них растут. Волеславу поначалу было не по себе, что к нему все ранее не знакомые ему люди относились не как подростку, а как ко взрослому мужу: ручкались с ним и обнимались, как принято у мужей, всю руку отбили. Говорили, хоть и видели возраст, как взрослые мужи говорят, а шутки шутили такие, что непривычный Волеслав даже краснел. У них в малой мужской избе, где жили подростки, так не принято было, нет, шутковали, конечно, всяко бывало, но чтобы про баб говорить, то неловко было. Поначалу Волеслав очень робел, но потом, хлебнув медку, осмелел, и ему даже очень понравилось быть ровней взрослым мужам. Через некоторое время он вместе со всеми «ржал» над тем, как Полянские бабы подолами мышей с полей гоняют, а потом удивляются, почему кроты ещё из нор вылезают. Но, несмотря на веселье, которое Волеслав испытывал, он на всякий случай решил поспрошать Загора, мало ли чего сделает не то, а потом стыдно будет. И, улучив момент, спросил у него:

– Старшой, а что меня так все привечают-то?

– Ох, Волеслав, неужель не понял ещё, раз ты товарищем себя назвал, другие тебя всегда будут ровней считать. У нас как? Мы клятв не даём, раз сказал, что товарищ, значит, свой, тут у людей главное – слово, слову верят. Но раз нарушишь слово своё, никто больше руки не подаст. Запомни, Волеслав, мужа мужем умение слово держать делает. Хоть кто ты будешь, вой ладейный или дружинник, волхв или товарник. А судят мужа не по словам, а по делам его.

– Так я ж то и так знаю, мне за то батя не раз говаривал.

– Добрый совет, Волеслав, не дурно и несколько раз услышать, тебе, непоседе, не повредит. Мёду не пей больше, глаза в разные стороны смотрят.

– А что, ежели я что не то скажу?

– Поправят в первый раз, не поймешь, строго поправят, тогда точно поймешь.

– А что ну никак, ну вообще никак делать не можно, прям совсем?

– Сам разберёшься, не ребенок… И того, в драку не лезь, у нас не принято кулаками дело решать.

– Понятно. Загор, а вот стража на ладье всю прям ночку спать не будет?

– Не будет.

– Так что ж, мы в своей земле опасаться кого будем? Тут вон ладей сколько, наро́ду, кто на нас кинуться-то может?

– Да спасу с тебя нет! – вопросы Волеслава уже порядком замучили Загора, которого жестами звали подойти к костру, где собрались ладейные старшины. – Ящерглавы (викинги), слыхал за них? Спать будешь, подкрадутся ночью по-тихому и всех спящими перебьют. Нужно, чтобы тревогу кто-то поднял, тогда верно отобъёмся.

– О как! Не, не слыхал, а что за Ящерглавы такие? Не знавал таких зверей отродясь.

– Да то не звери! Иди вон к Цапелю на корму, его поспрошай, он с товарами ходил, когда я ещё под столом ползал. Он всех повидал, и Ящерглавов, и баб-воев, что полянам сёла жгут, и Китеж-Град с мохнозверями ручными, и ещёне меряно всяких чудес. На ладью иди! И мёда с Цапелем не пей, а то утром в реку брошу! – засмеялся Загор.

– Пойду я, старшой.

Зевнул Волеслав и пошёл на ладью, по дороге удивляясь, почему это его ноги не слушают, цепляют одна за другую. Верно, от того, что весь день по ладье бегал, решил Волеслав. Добравшись до ладьи, он зашёл в свой закуток и, взяв одеяло, подошёл к Цапелю, который сидел на своём завсегдатайском месте, опёршись на любимую рогатину. Но только сейчас он не дремал, а задумчиво всматривался в ночною реку.

– Не спишь Цапель, на стороже, чтоль?

– Не, Воль, не на стороже, я реку слушаю. Река, ведь она такая, может много чего сказать, когда её слушать.

– Ну прям как лес. Батька тоже так про лес говорит, слышать нужно.

Волеславу страсть как хотелось поспрошать у Цапеля про Ящерглавов и позадавать всякие интересующие его вопросы. Но он, заметив, что старик сидит с задумчивым видом, должно быть, о чём-то важном для себя размышляет, стеснялся у него что-то спрашивать. Он сел рядом и уставился в тёмную текущую воду, пытаясь научиться слушать реку. Реку слушать было не так интересно, как слушать лес. Все звуки реки сводились к одному лишь тягучему и мощному звуку течения. Всё, что плескалось, летало и жужжало вокруг реки, делало это в такт звуку течения, даже свободный ветер вторил ему. Это очень отличалось от леса, где каждый звук жил своей жизнью, не подчинённой некой одной могучей силе. Но через некоторое время Волеслав начал понимать то, что ему говорил Цапель. Мощное течение, которое перекрывало все остальные звуки, со своей монотонностью стало отходить на второй план, и сквозь него стали отчетливо различаться остальные звуки. Река была просто наполнена звуками, но звуки эти были вязкие и тягучие, не такие резкие, похожие на хлопки, как звуки леса. Нет, лес слушать было, безусловно, интереснее, но и в реке, нужно отметить, есть что послушать. От этого занятия Волеслава отвлёк Цапель.

– Ты чего хотел-то, Волеслав?

За то время, что Волеслав потратил на наблюдение за рекой, народ уже лёг спать у потухших костров, закутавшись в шерстяные одеяла. Только ладейная стража, тихо переговариваясь, нарушала ночную тишину. Волька, который не сразу отошёл от еле слышных новых для него звуков, поведанных ему рекою, ответил не сразу.

– Да я тово, разузнать хотел, кто есть такие Ящерглавы, чем они страшны, и почему они по ночам тихо крадутся и лиходейничают. Что, так нельзя попросить у добрых людей, что красться-то? Ну про страны дальние выведать. А ты реку слушал. И я стал.

– Ну и как?

– Что, как?

– Как что, река, которую слушал.

– Не хочу лукавить, лес лучше! Река тяжёлая, тягучая, а лес быстрый, звонкий.

– Точно, тягучая…

– Цапель, я вот про что… Ящерглавы.

– Ну да, Ящерглавы… Есть такое дело, слушай. – и Цапель, почесав длинную как у волхва бороду, продолжил со знанием дела.

Глава девятая. Сказ Цапеля о Ящерглавах

Енто люди такие, не звери вовсе, а Ящерглавами их бабы на сёлах зовут, правильно звать варяги, потому как на северном море живут. Говорят, про них много, и истории разные сочиняют. Особенно те, кто их не видел ни разу. Вои они дюже храбрые, скажу тебе, брат. Своих не бросают, от труда ратного никогда не бегут, всегда до драки охочие. Даже если их числом совсем мало, люто на ворогов своих бросаться и биться будут, покуда на ногах и топор из руки не выпал. До последнего стоять будут. Когда бьются, кричат громко и страшно, пужают тех, кто с ними раньше не видался. Ящерглавами их кличут за то, что на носах ладей своих Ящерову голову цепляют. Принято так у них в родах. Говорят, они Чернобогу поганому дары несут и почитают его вместо добрых богов, тут я врать не буду, сам точно не знаю. А он, Чернобог проклятый, им и велел Ящерову башку на нос ладейный цеплять, дабы людей предупреждать, дескать, не с добром они идут, лиходейничать задумали. Так они и цепляют. Когда с добром идут, без башки, а как нацепят, тут уж берись за рогатину, али что есть под рукой, и стой насмерть, они ворогов не щадят и сами пощады не ждут. Злые люди, это потому, что на холодных морях живут, не доедают, видимо, вот и злые. Но здоровы как медведи и такие же вонючие, по запаху можно понять, что в лесу схоронились. Бани не знают, бороды в косы заплетают, много скуры (шкур) надевают на себя, даже летом. Так что и прям на снегу могут спать, без одеял. Хлеба не сеют, живут зажитием (военным грабежом) и охотой. Медов не очень жалуют, зато варят квас, иль как там они его зовут, запамятовал, из пережаренного ячменя. Я пробовал, крепче доброго мёда, но горький. Порядка не знают, дикие люди. Князя не выбирают и дружины у них нет. Но им и не надо, у них в родах только вои одни, что на ладьях зажитничают (добывают военные трофеи). В поле биться с ними смех один, сами на копья бросаются, храбростью друг перед другом кичатся. Но вот на ладьях один вой ихний двоих нашенских стоит. С луков стреляют добро, но не особо их в войском деле жалуют, зато топор кидают точно на двадцать шагов. Ладьи у них больше наших, длинные, вёсел много, таккак и по морям зараз ходят, быстрые, для войского дела больше приспособлены, чем с товаром ходить. Да и сёла свои не на реках ставят, а прям на море студёном. Баб ихних не видал, но люди говорят, как мужи, с топорами ходят. Говор у них, как ворона каркает. Слыхал, что некоторые из них зверем могут обернуться. Что ещё? А да, собаки у них есть здоровенные, медведя вдвоем берут, серые морды злющие, клыки в палец. Они им ладьи сторожат. А так варяги ничего ребята, и весёлые, и компанейские, и песни у них ладные. Короче, нормальный народ, если не злить. А то, что они зажитем живут, ты судить не поспешай. Ну сам представь, земли у них скудные, камни одни, доброй землицы, почитай, нет, хлеб не растёт, а кушать детки просят. Вот и зажитничают. Когда детки кушать просят, и не на такое пойдёшь. А могли бы до наших земель пойти, чтоб вместе жить, да не хотят капищ своих бросать и курганов, где предки лежат. Ты бы бросил? – Волеслав отрицательно покачал головой. – Вот и они не бросают. А вот по мне, зря это они. Ведь все рода раньше на других землях жили. Давно, правда, но жили. Так и они бы к нам в земли пришли. Ну или к Полянам, или Древлянам, у них тоже земли без края. Поклонились бы добрым богам. Чур бы показал, где хлеб сеять. Род от горестей уберег бы. Мокошь в избы радость бы понесла и детей оберегла бы, глядь, и бабы как бабы ходили бы без топоров. Перун бы научил храбрых воев строй ставить, и пеший, и конный, и иным войским премудростям, а то стыдобища, мужи здоровенные, храбрые, а строя не знают. Только и могут, что на ладьях силушкой похваляться. А Ярило праздники, да любви бы принёс. А Дажбог тепла бы в сердце дал, мира и согласия. Зажили бы как люди, в бани ходили бы. Так нет же, уперлись они в своего Чернобога и свиту евонную, как бараны, и с места их не свернуть. Только и знают, что Ящерову голову на ладью цеплять и лиходейничать. Ничего им больше и нетребовано. Вот тебе, брат, Ящерглавы, варяги по-правильному.