Полная версия
Истории привокзальной площади
Истории привокзальной площади
Даже параллельные здесь пересекаются
Юлия Шмуклеревич
Иллюстратор Елена Пульнева
© Юлия Шмуклеревич, 2022
© Елена Пульнева, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-0055-9611-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Истории привокзальной площади
Предисловие
Я нежно люблю аэропорты и вокзалы. Там я дома. В моменте, когда сердце бьется чуть чаще. И кажется, что прямо сейчас жизнь может круто измениться.
Держи мои рассказы под рукой. И пусть они греют твою фантазию, возбуждают и отвлекают от грустных мыслей, если таковые имеются. Пристегнись, мы отправляемся в полет мечты.
Обернись. Вокруг тебя сотни людей, тысячи эмоций. И все они – живые. Такие же, как те, кто встретит тебя на следующих страницах. Обнимаю каждого.
Они – настоящие. Ты – тоже.
P.s. Куда же без него) Искренняя благодарность всем, кто помогал мне морально, пока я создавала эту книгу. Вдохновлял, писал теплые отзывы и говорил «соберись, тряпка!», «у тебя все получится!», «они правда классные!» и т. д. Ребята, с меня печатка с автографом – как обещала.
А еще – большую работу для этого проекта проделала талантище, невероятной глубины и чувствительности дизайнер и иллюстратор Елена Пульнева. Она прочитала каждый рассказ – и писала к ним визуал по своим ощущениям. Это тот случай, когда «хвостиками», как у Кэмерона в "Аватаре". Уверена, вам понравится сочетание.
«Живой звук»
Она была легкой. Легкой на подъем. С легкими пальцами, из-под которых лилась легкая музыка. С легкой улыбкой и легким ясным взглядом. С легкой подстройкой к обстоятельствам.
Тяжелыми были только ее локоны и характер.
Отсюда и вытекало ее густое и вяжущее, словно незрелая хурма, одиночество. Когда-то она легко называла его свободой и гордилась независимостью. Потом прозрела: это подмена понятий.
Ей хотелось отношений. Она общалась с мужчинами, легко знакомилась и… превращала их жизнь в настоящий ад. Да что там. Преисподняя покажется санаторием в сравнении с существованием под каблуком самовлюбленного гения.
Если бы она ставила зарубки на фюзеляже – ей пришлось бы поменять самолет еще лет 5 назад. Сбитых гражданских и военных на ее счету было побольше, чем у любого заслуженного летчика во второй мировой.
Все всегда начиналось красиво. Мужчины влюблялись в нее, когда она выходила на сцену. Это ее естественная среда. Она освоила клавиши в 3,5 года. И с тех пор не расставалась с нотами и звуками. Они окружали ее повсюду. Стали ее судьбой, возбуждали и успокаивали, вдохновляли и тушили внутреннее пламя страсти.
Она ощущала звуки пальцами. Знала. Вот сейчас я легко коснусь этой клавиши – и она отзовется именно так. Или тяжело надавлю другую – и она пробасит возмущенно, остро – ровно так, как ей надо.
Сольфеджио сдала сразу, с первой попытки. И совсем не понимала этой бесовщины с нотной грамотой. Зачем ей это, если она сама прекрасно знает, как ей надо сейчас играть.
Как-то в интервью пронырливая журналистка задала ей вопрос: почему, мол, у вас каждый концерт отличается от предыдущего.
Потому что это другой концерт, и играет его другая я, не задумываясь ответила она. Разве ваш каждый день идентичен предыдущему? Журналистка хлопнула веками с длинными ресницами и пожала плечами. Наверное, нет.
Ее знали во всем мире. Она перестала аккомпанировать. Выступала только соло. С оркестром она не срабатывалась. У них ноты. У нее настроение. Хотите настоящую, ЖИВУЮ музыку? Слушайте душой, а не ушами.
Сначала агент рвал на себе остатки волос. Потом поймал ее вектор и поставил программу, которая собирала максимальную кассу.
Она купалась в деньгах, аплодисментах и любви своих поклонников. Но приезжала домой, снимала тяжелые каблуки с легких ног и бросала на пол букеты. Зачем они? Зачем эти мертвые цветы? Что они значат для нее?
Она распутывала свои тяжелые локоны легкими, чуть уставшими пальцами, ловко вытаскивала шпильки и заколки. Смывала тяжелый макияж легкой пенкой. Сцена требовала стиля.
Однажды в Вене она плюнула на все. Надоело. Черт, как же ей все надоело!!!
Она запретила подпускать к себе гримера и парикмахера. Отпустила водителя перед концертом. Сказала – я сама. Буду вовремя. Агент вышел на балкон после разговора с ней… И впервые за 23 года закурил. Она точно загонит его в гроб. Прям точно.
А она напялила джинсы, кроссовки, мятую футболку с надписью I’m fun. Вышла из дома и решила: направо. Ближайшая парикмахерская оказалась очень демократичной. Восточная женщина тяжело поднялась со стула, когда она появилась в дверях. Газету на всякий случай не откладывала. Такая фифа вряд ли согласится здесь что-то делать.
Фифа осмотрелась, кивнула здрасьте и уселась в единственное кресло.
Филиппинка (так она окрестила медалистку многоборья – ибо она была одна в салоне, и, судя по всему, оказывала полный спектр услуг) неуверенно поместила прессу на столик. Подошла, взяла тяжелыми толстыми пальцами ее тяжелые густые локоны.
Спросила на ломаном английском. Что желаете, мадам?
Мадам желала налысо.
Филиппинка схватилась за сердце так искренне, что она поняла. Все верно. Давай!
На концерт она пришла в том же виде.
Агент пил коньяк и выл в ладонь. Что ты творишь? И где? Где, твою мать??? Ты хоть понимаешь, что это старая Европа! Это не место для экспериментов!!! Ты губишь свое имя. Ты губишь всех, кто рядом. Что ты за дьявол такой???
Она улыбнулась легкой улыбкой и пожала плечами. Ну, такой она дьявол. Незлой точно. Просто сейчас так надо.
Вышла на сцену прямо так. Лысая, в майке и штанах. Без поклона и приветствия.
Села за рояль. Зал молчал в полном оцепенении.
Первыми очнулись репортеры. Засветились глазки камер. Она повернула голову вправо и строго посмотрела на публику. Будто каждому в глаза.
Ей хотелось тишины. Абсолютной.
Тысячи людей ее услышали. И замолчали. Она заиграла.
В тот вечер она сорвала все аплодисменты, какие могла. Она впервые так легко отыграла программу. Вскочила со стула и от души поклонилась зрителям. По-русски крикнула спасибо вам!
В гримерке лежал только рюкзачок с документами. Зашла забрать его. Сказала охранникам – раздайте все цветы выходящим из зала.
В комнатке нашла агента, который рассасывал валидол.
– Твою ж мать, Тася! Блядь! Ну как так? – Он уже подсчитал барыши, но его еврейская натура бунтовала. – У нас везде афиши висят, где ты с волосами. Мы не успеем переклеить!
– Моисей, угомонись. Все норм. – Она подхватила рюкзак и рванула к выходу. потом остановилась. – Где тут шавермы поесть можно, не знаешь?
– Какая на хуй шаверма, Тася! Яду мне, яду!
Она выскочила из гримерки, как пятиклассник, которого выгнали с урока в мае.
Нашла черный ход, просочилась по узким лестницам и оказалась на улице. Теплый июньский вечер окутывал ее, обнимал плечи, ласкал лысину.
Она повертела головой. Надо незаметно проскользнуть, пока нет репортеров.
Бежала парком или сквером. Потом свернула куда-то. Оказалась на пятачке, где гастарбайтеры шумели на своих азиатских языках и вкусно ели лепешки с мясом. Она принюхалась. Ммммм, то самое, надо брать!
В кошельке была какая-то мелочь из евро и долларов. Карточки ларек не принимал. Что делать?
– Тебе с каким соусом? – внезапно по-русски спросил мужчина за спиной.
– В смысле? – Она аж подскочила от неожиданности.
– Ну, тут есть острый и обычный, томатный. Горчица еще. Тебе с каким? – Мужчина был высок, небрит, немолод. С тяжелыми веками над умными глазами.
– Обычный, – пискнула она неуверенно. В горле пересохло.
– Подвинься, я возьму, – угрюмо ответил он. – Чай будешь?
– Да..
Через 5 минут они сидели рядом на парапете и молча жевали шаверму. Не очень-то и вкусно. Но не суть. Есть хотелось.
Она поглядывала на него искоса. Журналюга? Отследил и решил воспользоваться, чтобы сдать огненный материал? Не похож вообще. Поклонник? Да ладно… У нее есть такие маргиналы?
Плащ мятый. Подвязан поясом, потому что лень искать дырку и застегивать нормально. Щетина пиздец. Неделя? Взгляд… Да им убивать можно.
– Тася. – Он неожиданно повернулся к ней всем телом. – Послушай меня, пожалуйста. И прежде, чем ответить, подумай хотя бы секунду.
– М? – Она ее жевала и замерла от такого посыла.
– Тася, ты гений… – О боже, ну только не это! Маньяк?
– Кто вы? Вы меня преследовали?
– Тася!!! Послушай меня спокойно. Я Герман, режиссер. Между прочим, известный, хотя… – Он усмехнулся и выбросил в мусорку бумажку от шавермы. – Тебе, конечно, некогда смотреть киношки, да?
Она молча кивнула, дожевывая шаверму. Потом выхлебала полчашки чая. Господи, что происходит?
– Тася, я хочу снять фильм о тебе. – Почему он все время обращается к ней по имени?
– Какой еще фильм? – Она окончательно оторопела. Есть перехотелось.
– Биографию гения.
– Герман… – Она немного отодвинулась подальше от него. – Вы это как определили?
– Я езжу за тобой уже полтора года по всем концертам. И ты всегда разная. Сегодня… – Он повернулся к ней снова, и она увидела… Взгляд, совсем другой взгляд! Ясный, теплый и полный восхищения. – Сегодня я понял, вот она! Она готова!
Тася придвинулась обратно. Бред, конечно. Какой-то взрослый дядька. Ну, то есть это она так всех седеющих висками квалифицировала – взрослые. Самой-то за 30. А вдруг, псих?
Он закурил. Молчал. Она ждала продолжения разговора. Решила осторожно начать первой.
– Так и?
– Подожди. Имей уважение к творчеству других. Я же не спрашиваю тебя в антрактах – ну и? – Он откровенно язвил. Пиздец, подарочек.
В этот момент где-то слева щелкнула камера и промелькнула вспышка. Он резко схватил ее за руку и потащил куда-то.
– Бежим, давай, быстрее! – Командовал, как шеф в «Солдат Джейн». Да он охренел что ли? Хотя, признаться, ей тоже хотелось бы слинять от СМИ.
– Куда?
– Я покажу, просто бежим.
Он вел ее дворами и подворотнями. Она просто волоклась за ним и задыхалась. Он держал ее за запястье, будто насильно тянул.
В какой-то момент они оказались в темной парадной. Проскочили два пролета, и он достал ключи из кармана. Открыл какую-то обшарпанную дверь и втолкнул ее туда. Она была в шоке. Темно, чужой город, у нее нет с собой ни денег, ни телефона (это выяснилось, когда она считала мелочь на шаурму). Она с этим психом не пойми, где вообще!
Псих тем временем включил свет в прихожей. И она увидела вполне приличную квартирку.
– Ну, все. Здесь ты в безопасности, – Он выдохнул и тяжело опустился на стул у стенки. – Располагайся. Завтра я тебя накормлю и отвезу в гостиницу. Сегодня тебе туда нельзя. Они разорвут тебя. Ты понимаешь?
– Кто они? – Она искренне ничего не понимала. Вот так просто подошел этот странный человек, угостил шавермой, утащил куда-то на окраину чужого города. Боже, да что ж такое-то?
– Тася! – Он вскочил и встряхнул ее за плечи. – Ты, блядь, чо творишь-то??? Ты взорвала зал! Ты играла так, как никто и никогда не играл! И ты сейчас не понимаешь, что тебя ждет?
– У тебя яблоки есть? – Тася внезапно расслабилась и как-то вдруг все поняла. Он реально спас ее. – Я яблоко хочу. Зеленое… – Она смотрела на него своим ясным взглядом. Только он видел легкую девочку, которую все еще держал своими большими руками за хрупкие плечи.
– Есть красное. Не хочешь – не ешь. – Он отпустил ее и пошел вглубь квартиры, не разуваясь. Откуда-то издалека ворчливо прохрипел, – Спать в этой комнате будешь. Я постелю тебе.
Она прошла вслед за ним. Спальня. Приличная. До нее медленно доходило, что он реально ее спас в этот вечер. От навязчивых поклонников, репортеров и прочих личностей, которых ей сегодня вообще не хотелось видеть.
Он неловко топтался вокруг кровати, а она в каком-то порыве взялась помогать ему. Он не смотрел на нее.
– Ты устала, наверное. Давай, я сам.
– Зачем ты все это делаешь, Герман? – Она отпустила уголок простыни и плюхнулась по центру не застеленной кровати. Она вновь почувствовала себя легко. Странный мужчина перестал ее пугать. он заботился.
– Тася! Ты мне сейчас не помогаешь вообще, – Но она заметила, что он усмехнулся. – Я это делаю, потому что я тебя люблю. – Он сказал это так буднично, словно предложил ей куриный бульон с яйцом на обед.
– И что ты хочешь? – Она запнулась. – Взамен?
– Разве я предлагал тебе сделку? Я всего лишь хотел уберечь любимую женщину от придурков с камерами. – Он сопел и сосредоточенно пихал подушку в наволочку. Получалось не очень. Она вырвала у него эту конструкцию и прямо с позиции лежа ловко поместила одно в другое.
– Ты серьезно? – Она валялась звездой на незастеленной кровати и легко улыбалась. Господи, как хорошо!
Он строго посмотрел на нее и вышел из комнаты. Она вдруг ощутила всем телом дикую, невероятно тяжелую усталость. Мышцы налились свинцом. Ее буквально придавило к кровати. и она забылась сном, как шахтер после смены в бригаде Стаханова.
Утром проснулась и улыбнулась. Сама не поняла, почему. Как будто не выветрившиеся пары сна еще влияли на ее восприятие мира.
Она сверилась с реальностью. Вещи, что были вчера – перекочевали в сегодня на ней. Изменилось одно – настроение.
Оно стало легким, каким-то воздушным. Вчера, играя почти обнаженной – она отпустила себя всю. Она отдалась музыке до самого донышка. Она растворилась в звуках из-под пальцев. И ей было удивительно прекрасно сегодня. Как прекрасно через боль ощущают себя женщины после естественных родов.
Она принюхалась. Яичница с беконом. Классическое местное блюдо. Но не отельное. Домашнее, теплое, с любовье. Так ей дед жарил, когда она маленькая была и жила у него. Только тогда это называлось – со шкварками. А теперь вон чо – бекон. Европа, епт.
Она упруго встала, потянулась, как кошка – об стенку. И пошла на запах. Кухонька оказалась совсем крошечной. И он ее занимал, он в ней царствовал. В домашних трико и майке-алкоголичке. В тапочках. Она залюбовалась.
– Доброе утро, – почему она при нем всегда пищит, как раненый воробей? – Я голодная и хочу курить. Можно?
– Можно. – Он даже не обернулся. Ну, и тииип. – Форточку открой. Завтрак щас будет. Натощак-то не кури…
Он колдовал над сковородкой, она проглотила слюну и решила, что курить, правда, лучше после еды. Этот угрюмый небритый мужик все больше нравился ей. Как-то нутром. Без розовых соплей.
– Скажи мне про кино. Что от меня надо? – Она не знала, как установить контакт. Впервые. При том, что всегда брала мужчин сама. А тут – непонятно все. Он делает ей добро – и одновременно делает вид, что ему на нее плевать.
Он выключил плиту, подошел к окну и закурил сам. Помолчал с минуту. Она злилась: тоже мне, МХАТ играет! Фу, позерство!
– Тася. Я хочу, чтобы ты пожила немного под камерой. Именно пожила. – Он вкусно затягивался тонкой сигаретой и смотрел ей прямо в глаза.
– Я не актер, Герман! Я пианистка! – Она вмиг вскипела. Что? Ее – под камеры???
– Я знаю, Тася. Я тебя знаю, как не знает никто в этом мире. – Он отвернулся. Волновался. – Мне нужна настоящая ты. Вот как вчера. Всем нужна такая!
– Что я должна делать? – Она подошла и встала рядом с ним. – У меня же график гастролей расписан и утвержден на полтора года. Как я могу играть под камерами? Когда?
– Я буду ездить с тобой! – Он так резко развернулся, что нечаянно задел ее локтем. Она потерла предплечье.
– И? Ну, вот, приехали мы… Ну, допустим, в Варшаву. Или в Стамбул. И что? Дальше-то как? Ты же не будешь в моем номере жить, чтоб реалити шоу снимать?
– Буду. – Он сказал это так буднично, как люди отвечают на вопрос: чай будешь?
– Я против! – В ней бунтовало все. Она готова была драться от досады. Да что он, черт побери, себе позволяет?
– Это мы исправим. – Она уставилась на него глазами размером с пятак. А он выбросил окурок в пепельницу. – Идем есть. Остывает.
Яичница действительно была гораздо вкуснее гостиничной. Откровенно говоря, она давно так вкусно не завтракала. Все эти разъезды стали огромным плюсом – в быту она была довольно беспомощной. А домработниц не особо любила. В те редкие дни, когда она приезжала домой между гастролями – ей хотелось побыть совсем одной. И снующие повсюду помощницы по хозяйству только раздражали. Мамы и деда не стало несколько лет назад. Как-то почти одновременно. И больше не к кому было приезжать на фирменную яичницу и пирожки с яйцом и зеленым луком.
– У меня самолет через 7 часов, – зачем-то сказала вслух она.
– Я отвезу тебя в гостиницу, соберем твои вещи, потом провожу в аэропорт. – Он говорил уверенно, словно они уже достигли каких-то соглашений.
– Мне надо позвонить агенту, а то он сойдет с ума.
– Я уже написал Моисею, он в курсе, что ты со мной и в порядке.
– Как? Ты… знаешь Моисея? Вы сговорились что ли? – Она негодовала! Вот так номер! Верный старикан слил про нее инфу. Небось, хотел заработать.
– Так, тихо. – Он заметил, как она побагровела всей лысиной. – С Моисеем я познакомился давно. Еще даже тебя не было. Мы с ним вместе учились. Только я вот снимаю фильмы, а он талантливо продвигает гениев. Года 2 назад пили вместе. И он сказал мне, что у него сейчас проект, ради которого он бросил все. Это ты. А у него чуйка, я знаю. Он с первых трех аккордов угадает талант. Я сначала плечами пожал. А потом он мне дал билеты. Мы тогда еще с женой вместе пришли. – На этой фразе она почему-то замерла. Жена? – Полгода я не мог понять, что происходит. Все не то, все не так. Сценарии говно, снимать не хочу. Потом дошло. – Он убрал пустую тарелку в раковину и присел на подоконник, собираясь закурить.
– Что? – Ей не терпелось. Она уже наелась половиной порции и хотела знать подробности. Все же любят послушать историю о себе.
– Что я влюбился в тебя. И хочу поставить фильм о тебе.
Он спокойно курил, смотрел ей прямо в глаза и говорил так просто, будто рассказывал ей рецепт той самой яичницы. Она онемела. Так ей в любви еще никто не признавался.
– Моисея ты вчера, конечно, уделала! – Он вдруг расхохотался в голос, и в уголках глаз морщинки сложились гармошкой. Почему-то ей это показалось милым. – Как он страдал во время концерта. Это Вена, здесь так нельзя, они не поймут, – передразнил он своего старого приятеля.
У него так натурально получилось, что она прыснула. Он тоже рассмеялся.
– Да, ему от меня достается. – Она погладила свою голову без волос. – Как тебе моя новая прическа?
– Огонь! Тебе идет! – Он был абсолютно честен. Это она умела считывать.
– Сколько будут длиться съемки?
– Я думаю, мы уложимся в 5—6 месяцев.
– Полгода ты собираешься жить со мной? – Она распахнула глаза еще шире. И в этот момент вдруг вспомнила. – Послушай, Герман. Ни один мужчина не прожил со мной дольше месяца. Ломались, спивались, сбегали к мамам, другим бабам, психотерапевтам. Просили политическое убежище в Таиланде с условием смены пола. Куда ты собрался? И… Жена же!
– Я не эти дурные слабаки. – Он подошел к ней сзади и положил свои тяжелые руки на ее хрупкие плечи. Поцеловал по-отечески в макушку. – Я ж развелся. Какая жена, если я тебя люблю.
Она замерла. Ей нравилось. Нравилось вообще все. И яичница утром. И его запах – какая-то странная смесь табака и древесного парфюма. И его близость физическая очень нравилась.
– Мне пора… – Она попыталась встать, но его руки на плечах все еще удерживали ее.
– Я звонил утром Моисею. Тебе некуда торопиться. Твои выступления в Тбилиси начинаются через 3 дня. Я взял нам билеты. Репортерам мы пустили вчера утку, что ты улетела частным самолетом на корпоратив в Дубаи. Вечеринка закрытая…
– Но! – Она от возмущения аж задохнулась. – Я не езжу по корпоративам!
– Плевать, сейчас большинство журналистов уже разлетелись по своим редакциям. Так что у нас есть 3 дня в прекрасном городе, где тебя никто не узнает, если мы наденем тебе парик. А я тут родился, между прочим. Могу тебе много чего показать.
– Родился? – Она как будто прослушала все предыдущее и глухо отозвалась на последнее предложение.
– Ага, отец был атташе. – Он все так же стоял за ее спиной и ласково массировал ей плечи.
– То есть Моисей согласился с тем, чтобы я тут задержалась? – До нее дошел смысл сказанного.
– Я умею убеждать. Он заинтересован в твоей безопасности. Я обрисовал ему схему, он счел ее идеальной. Твой телефон у меня, если что. – Она резко развернулась. Это уже была наглость. Они все подстроили за ее спиной!
– Ты!… Вы… – Она пыталась подобрать слова, но выходили только матерные. – Блядь, я вам игрушка что ли???
Он вдруг развернул ее стул и встал на колени перед ней. Обхватил ладонями ее бедра и уютно улегся щекой на ее колени.
– Таська! – Ее бросило в жар. Так ее звала мама. – Ты самое дорогое, что у меня есть. Я живу только тобой. Я тобой дышу. Как ты думаешь, я могу причинить тебе вред, боль, что-то нехорошее, а? – Она оторопела окончательно. Если он учился по Станиславскому, то она готова аплодировать и кричать ВЕРЮ.
– Ты…. – Она не знала, что говорить. Растерялась. Обычно она решала, кто будет ее любить ближайшие пару месяцев. А тут совершенно очевидно, что взрослые дядьки подумали за нее. – Ты сумасшедший? – Кажется, она догадалась.
– Да! Я сходил по тебе с ума. А потом понял, что только я тебе подхожу, как мужчина. Я сделаю тебя самой счастливой. – Он еще сильнее прижал ее к себе.
– Твою ж мать… – Она попыталась встать. – Да выпусти ты меня. Господи! Вы с Моисеем два идиота! Я вам игрушка? Кукла? – Она была в бешенстве. Самонадеянные старикашки! Это она! Она вправе брать любого мужчину! А не ее вот так, как вещь – мы решили, я решил. Охренеть!
– Тася… – Он с сожалением выпустил ее. Она рванула в коридор, схватила рюкзак и выскочила, хлопнув дверью. – Да куда ж ты… Телефон хоть возьми!
Она даже не обернулась. Просто бежала, как испуганная лань. Поймала такси и попросила отвезти в банк. Карточки при ней, там куча денег. Сняла наличку. Попросила салон связи. Таксист молча отвез и туда тоже. Купила новый телефон. Новая симкарта, новая жизнь. Хотя… это всего лишь на несколько часов, для выхода в сеть. Надо купить новый билет. но… Куда? Лететь домой небезопасно. Адрес в Питере знают все. Там сейчас наверняка стоит толпа у двери.
В Тбилиси как бы рано. Не больно-то она любила этот город, чтобы просидеть там неделю со всеми концертами. Впрочем… Есть Батуми. Там море. Там тепло. В гостинице вещи, надо бы забрать. Но ехать туда опасно. Наверняка, 2 этих психа уже все собрали. Вот и пусть. А она полетит прям так. И все купит на месте.
2 дня на теплом море. Первым делом спрятала лысину от палящего солнца. Плавала легко, словно дельфин. Ела хинкали. Пила много вина. Накануне концерта долго думала. Написать ли Моисею? Она уже выдохнула и перестала злиться на эту парочку.
Но в целях воспитания решила: пусть поволнуется. А она приедет на концерт к означенному времени.
Ее аж подкидывало от предвкушения. Моисей, небось, уже с инфарктом. Так тебе и надо, засранец. Она думала об этом и улыбалась. Беззлобно. Спокойно. Тепло.
Она явилась в панамке, широком легком сарафане и сандалиях. Тощие плечи загорели. Темные очки на поллица скрывали глаза и обнажали веснушки на носу и щеках. Влетела в гримерку за 7 минут до выступления. Моисей сидел на диване, обхватив руками большую умную голову с редкими волосенками. Она весело чмокнула его прямо в темя. Он подпрыгнул от неожиданности, выругался на смеси русского мата и иврита. Закурил еще раз. Теперь он курил постоянно.
Она бросила сумку и очки на столик.
– Я готова, – и пошла к кулисам.
– Тася, блядь! – Моисей даже не встал. Он просто перекрестил эту сумасшедшую в спину. Как всегда, впрочем.
Она легко играла тяжелую музыку. Она была пропитана солнцем и морем. Она отдыхала сейчас над клавишами. Это ее стихия. Это ее воздух. Вышла на поклон и увидела ЕГО в зале. Он смотрел на нее с любовью и восхищением. Но он был без пошлых роз. просто сидел и любил ее.
И вдруг она остановила аплодисменты рукой. Вернулась к роялю, села и исполнила нечто совершенно фантастическое. Зал замер. Она играла свое. Сокровенное. Впервые на широкую аудиторию. По памяти. Просто пела душой и пальцами.
