Я видел город на заре

Тетрадь, собственно говоря, была пуста. Около ста пожелтевших девственно чистых страниц, и только на самой первой был рисунок пером. Черной тушью нарисован был уголок двора. Старая парадная, густое дерево – то ли липа, то ли ольха, чугунные ворота, и внизу, аккуратным чертежным почерком написано: «Я видел город на заре…»

Кондратьевна вспоминает

– Ох! – вдруг застонала больная старушка, – ох, мамочки!

– Ты чего? – повернулась к ней, забыв столь интересовавшую всех тетрадь Марья Михайловна. – Колет где?

Кондратьевна молча приложила ладонь к сердцу.

Мадам Петухова немедленно достала телефон и принялась споро набирать номер.

– Сейчас, сейчас – говорила она, – сейчас до «Скорой» дозвонюсь.

– Не надо «Скорой», – неожиданно бодрым голосом заявила болящая. – Просто я вспомнила. Столько лет прошло, а вот, поди ж ты, все больно!

– Что, что вспомнила?

– Парня этого, что мне тетрадь оставил, – на лице Кондратьевны появилась странная улыбка. – Такой сначала хороший показался мне парень. Простой, добрый! Мы на танцах познакомились, в ДК железнодорожников. Я туда часто бегала, недалеко ведь. Пригласил меня, поговорили немного. Вижу – хороший, стоящий парень. Он меня в кино позвал, сходила. Потом в парке погуляли. Потом снова на танцы. Тогда ведь как? Тогда медленно все было, не торопились мы никуда. Ну, и полюбился мне этот парень, слов нет, как полюбился! И я вроде ему понравилась. И вот как-то зашел он ко мне в общагу и принес в подарок тетрадку. «Давай, – говорит, – каждый раз, как я к тебе приду, буду в тетрадке оставлять что-нибудь на память». Взял ручку мою, чернильницу и нарисовал быстро-быстро так картинку эту.

– Хорошо нарисовал. – Вставил слово Хэм, который так до сих пор и не научился владеть не то, чтобы кистью и пером, а даже и простым карандашом. Ну, вот не давалась ему живопись, и все тут!

– А что ж ему не рисовать хорошо, – подхватила Кондратьевна, – он ведь на архитектора учился. Я думала, заживем семьей дружно. А тут и все

– Как все? – встрепенулись гости.

– А вот так. Не приходил он больше ко мне. Друзей я его не знала, где живет, не спросила. Да даже имя его запамятовала. Не то Алексей, не то Андрей, а фамилию и вовсе не помню. Точно морок на меня какой накатил. Да и зла я на него была крепко. Пропал, ни слова не сказавши. Видно, никудышный он был человек, только казался хорошим и правильным. Первое время все смотрела на рисунок вот этот и плакала. А потом плакать надоело, наложила я заклятье крепкое, нерушимое, тетрадку засунула подальше, да и принялась жить дальше. Чего, в самом деле, горевать? На всех слез не напасешься.

– Странно все это, – сказала Даша. – И тетрадка странная, словно из 19 века, и рисунок этот странный, и стих.

– Какой стих?

– Да вот этот «Я видел город на заре». Это ж, небось, какой-нибудь Бальмонт или Андрей Белый.

Марья Михайловна, считавшаяся (не без основания) знатоком русской поэзии, хмыкнула:

– Что-то не припомню такого стихотворения. Может, что-нибудь английское? Какой-нибудь редкий перевод Блейка? Но вообще звучит именно, как строчка из стихотворения, ты права, Даша, странно все это.

– А может, – воскликнула любящая романтическую фантастику мадам Петухова, – может, он был пришелец из прошлого? Какой-нибудь изобретатель машины времени? Встретил тебя, – кивнула она Кондратьевне, – полюбил, но остаться не мог. Потому что заряда в машине хватало только на 15 дней. А потом все – надо или возвращаться, или оставаться навсегда. Остаться он побоялся, потому что этот, как его, временной парадокс мог случиться. А может, он вообще узнал, что ты, Кондратьевна, его внучка!

По лицу доброй старушки было видно, что такая версия ей в голову не приходила.

– Может быть, все наоборот, – встрял Хэм. – Может, он из будущего. Какой-нибудь специалист по 20 веку, прибыл провести исследования. А Вы вовсе не внучка, а прабабушка оказались. И стих этот странный мы никто не знаем, потому что он из будущего. Еще не написан. Вот, теперь все сходится!

По лицу Кондратьевны было видно, что версия ее не устраивает, но и своей она предложить не может. Поэтому, махнув рукой на все, она сурово потребовала прекратить глупые разговоры, потому что ей спокой нужен.

Так и разошлись в тот день, ничего не решив. Ни кто тот странный незнакомец, ни где искать прекрасную незнакомку.

Она? Она!

Хэм же не просто так целый день носился по городу. Хэм поменялся сменами с товарищем по работе. И теперь надо было отдавать должок. Надо было выходить трудиться в выходной. Ну, да Хэму труд только в радость! На свежем воздухе, в хорошую погоду, руки заняты, постепенно и в голове все проясняется, словно ветром, который всегда есть на высоте, выдувает все тяжелые мысли и навевает мысли приятные. Вот Хэм и возвращается сейчас домой пешком, чтобы продлить то ощущение легкости, которым зарядился, пока висел на здании бизнес-центра и крепил световую рекламу очередного банка.

Но, видно, крепко продуло беспечному оборотню голову, потому что оказался он вдруг в какой-то незнакомой части города. Где-то свернул в рассеянности не туда. Вроде бы и знакомый ему Невский район, а улица какая-то неизвестная. Вот один сквер, другой, вот и вывеска. Какой-то переулок Матюшенко. И тут Хэм почувствовал что-то такое, неуловимое. Как-будто свежий ветер от реки. Река, впрочем, рядом, может, действительно поддувает? Сперва ветерок, потом стук каблучков, а потом Хэма обогнала женщина. И хотя оборотень видел только джинсовый сарафан с сероватым отливом (откуда Хэму знать, что это не простая джинса, а хитрая ткань из лиоцелла самого высшего качества, и стоит такой сарафан немалых денег), белые босоножки со множеством ремешков, маленькую сумочку на цепочке и темно-русые волосы, убранные в свободный узел на шее, он вдруг понял, что это – она. Ну, то есть, Она! Ну, Прекрасная Незнакомка, вы ведь поняли! И поспешил за девушкой.

А та идет вроде не быстро, но обогнать ее нет никакой мочи. Раз, – и вдруг исчезла. А, наверно, свернула в ту подворотню! Хэм бросился вдогонку, влетел во двор, а тот проходной! Неужели она исчезла, испарилась, как то свойственно истинным прекрасным незнакомкам. Хэм повернулся вокруг, оглядел все внимательно и вдруг застыл. Вот же, вот оно! То самое место с тетрадки, что столько лет хранила Кондратьевна! Старая парадная, обшарпанная дверь, густое дерево – то ли липа, то ли ольха, чугунные ворота, на них, правда, теперь электронный замок, а рядом с воротами в тени стоит она… Красивая, прямо сердце сжимается. Ну, что тут скажешь? Только дурацкое:

– Простите, а вы – Прекрасная Незнакомка?

Взрослая сестра непутевого брата

– Ну, этого следовало ожидать, – мягким переливчатым голосом заметила женщина после того, как Хэм рассказал ей историю потери лица и попросил его (лицо это) вернуть (если, конечно, вы как-то в этом замешаны). Хэм вообще старался вести себя повежливей, потому что не знал, чего можно ожидать от Прекрасной Незнакомки. Кощей предупредил его, что, честно говоря, ожидать можно чего угодно. Даже того, что красавица выхватит из-за корсажа узкий остро наточенный стилет и попытается вонзить его прямо в сердце оборотня. «Но это, конечно, – Кощей взглянул на Хэма многозначительно, – только в самом крайнем случае. Которого, я надеюсь, – вы не допустите». И Хэм изо всех сил старался не допустить. Поэтому, когда женщина замолчала после своей таинственной фразы, он некоторое время ждал, когда она заговорит снова. Но Прекрасная Незнакомка не торопилась. Смотрела куда-то вовне двора-колодца, в котором они стояли, и улыбалась.

– Простите, – наконец решился Хэм, – Чего следовало ожидать? Что у Санкт-Петербурга украдут лицо?

– Ах, причем тут это! – взмахнула она рукой, – Следовало ожидать, что все опять свалят на меня, как обычно! Тут ведь, что ни случись, во всем виновата я! Дождливо здесь – я виновата! Наводнение – я виновата! Революция случилась – опять кто? Опять я и мои революционные матросы! Даже если, как в этом июле, вдруг установится жара, то и тут тоже – совершенно против всякой логики – виновата я! И так с самого детства!

– С чьего детства? – очень вежливо спросил Хэм.

– С его, конечно, – воскликнула женщина, – не с моего же! Я уж, честно говоря, свое детство, да и юность позабыла давным-давно! Навязали мне младшего братца, прости господи, словно у меня других забот нет. – Тут она так посмотрела на оборотня, что тот сразу понял: заботы у нее есть, серьезные, важные заботы, не чета проблемам какого-то Питера.

– Ну, он-то вас не обвиняет, – робко пояснил Хэм, не желая быть причиной раздора в почтенном семействе. – Это, скорее Кот-Баюн намекнул. Ну, как в детективах – ищите, кому выгодно.

Прекрасная Незнакомка вздохнула.

– Эх, закурила бы я, да бросила давно, – печально сказала она. – Ну, какая мне выгода, сам посуди, если город потеряет лицо? Я старая уставшая женщина, выросшая и похоронившая множество братьев. И сейчас их у меня тоже не один десяток. И, уж поверь мне, я совсем не рада их потерять. Тем более, потерять такого славного и прекрасного брата, как Санкт-Петербург. Нет, совсем я ни при чем тут. А – вот поверь моему слову – это Питер сам что-нибудь накуролесил. Он ведь совсем еще мальчишка. Ну, пойдем что ли. А то тебя дома заждались, небось. Вас, таких симпатичных, всегда дома ждет какая-нибудь девушка с нежными глазами.

– Ждет, – спохватился Хэм. – А вы где живете? Я бы вас проводил, а потом быстренько домой.

– Да тут я живу, – неопределенно махнула рукой Прекрасная Незнакомка, – тут, поблизости.

– Поблизости от чего?

– Поблизости от всего. Так что, давай, я тебя сама провожу. Поверь мне, так быстрее получится.

И, действительно, как-то так получилось, что не успел он опомниться, как уже стоял возле своего дома, а женщины, имени которой он так и не узнал, рядом уже не было.

Вроде, все проясняется. Но как-то смутно

– Ну, так и знал, что нельзя тебя одного на такое дело пускать! – укоризненно сказал Кощей, сидя на кухне в маленькой квартирке Хэма и Даши и в задумчивости отправляя в рот очередную черносливину. – Обвела вокруг пальца! А я-то, я-то о чем думал, ста… – тут Кощей осекся. Слово это он по отношению к себе предпочитал не употреблять, считая себя просто пожившим и набравшимся ума-разума магом средних лет. – Стало быть, отперлась ото всего и даже не рассказала, как ее найти, в случае чего.

Хэм виновато кивнул головой: он знал, что не оправдал доверия Кощея. Но Даша так не думала. Даша для смелости прихлебнула чая и сказала неестественно звонким голосом:

– Ну, я так не считаю. Вы попросили Хэма найти Прекрасную Незнакомку и поговорить с ней. Ну, так он нашел и поговорил. Какие претензии?

– А претензий никаких. Знал, к кому посылаю, верно подмечено. А теперь ищи ее – свищи, утекла сквозь пальцы и посмеивается надо мной сейчас где-нибудь.

– Посмеивается, – прожурчал по кухне чей-то голос, и всем показалось, что потолок поднялся до самого неба, а стены раздвинулись до самого горизонта, – только не где-нибудь, а прямо здесь. – Прекрасная Незнакомка материализовалась прямо у раковины все в том же серо-голубом сарафанчике, в тех же белых босоножках, только волосы были не скреплены резинкой в хвостик, а рассыпались свободными волнами по плечам и спине.

– Ты что же думаешь, Кощеюшка, что мне до брата совсем дела нет? Что я ни капли о нем не беспокоюсь? Что я слез о нем, молодом идиоте, не проливаю?

Кощей недоверчиво покачал головой.

– Может, и проливаешь, – буркнул он. – Много их у тебя, слез-то…

– Вполне достаточно. Только не там копаете. И вряд ли докопаетесь, потому что брат мой, по сути, подросток, вечно изучающий свое отражение в зеркале в поисках новых прыщей. Вот и кажется ему, что он лицо потерял.

– Кажется? Но я сам видел! – вскипел древний (честно говоря, не стоит в присутствии Прекрасной Незнакомки называть кого-либо древним, ох, не стоит!) маг.

– Некоторые из философов, с которыми я часто беседовала долгими вечерами, назвали бы этот феномен «самовнушением». Впрочем, не буду я вам морочить головы долго. Я ведь точно знаю, в чем дело…

Все насторожили уши. Знает, все-таки!

– Был период несколько лет назад, когда он сам себе очень нравился. Тогда он вдруг стряхнул с себя обычную меланхолию и этот вот, как его называют писатели, особый психологизм, зажил вдруг легко и просто: по ночам гулял с девушками, песни пел, даже в кино ходил и в походы. И так он себе понравился, что решил законсервировать эту свою часть и схоронил ее у надежного человека. Только вот у кого именно, я не заметила.

– Почему? – вырвалось у Хэма.

– Да потому, милый друг, – прожурчало в ответ, – что, хоть я и старшая сестра, я вечно следить за ним не подряжалась, и у меня своих дел по горло. По самые мои уста сахарные, – тут Прекрасная Незнакомка подмигнула Кощею. – Вы поспрашивайте его сторожей верных, это их дело – за всем тут следить и все примечать. Уж если они не видели, то и никто не видел. Ну, а затем прощайте, – улыбнулась она на прощанье и рассеялась синим туманом.

А кухня снова стала прежней тесной кухонькой.

Мастер номер раз

К первому сторожу Кощей послал Дашу, объяснив это тем, что женщинам с ним общаться сподручнее. Вообще, маг вне категорий неожиданно рьяно взялся за дело. «Надоела мне эта канитель! – энергично воскликнул он. – Меня в тридесятом много дел ждет! Возьмемся-ка, други, все вместе!». И пояснил, что Питер поставил следить за всем, что происходит три гильдии: гильдию кошек, гильдию птиц и гильдию сказочных существ. И у каждой из гильдий есть мастер, живой, воплощенный в неживом. Проще сказать, статуя. «И вот мы, други, – продолжал Кощей, – разделимся, и каждый из нас пойдет беседовать к одному из мастеров. Ты, Даша, пойдешь к мастеру кошек. Хэм поговорит с мастером птиц. А я уж к самому старому пойду, к мастеру сказочных существ, мне с ним сподручнее разговаривать будет».

И, несмотря на подступающую ночь, все трое бодро вышли из квартиры и разошлись каждый в свою сторону.

На Адмиралтейской набережной издавна стоят грозные львы с шарами. Сделаны они из листовой меди, утверждены на чугунных постаментах, и вид имеют весьма серьезный. Точно я вам не скажу, а то повадитесь бегать и дразниться, но как раз один из тех львов и был мастером кошек Санкт-Петербурга.

К нему-то и подошла, робея, Даша, и очень вежливо изложила ему свою просьбу. Со стороны прохожим, наверное, это казалось очень странным: девушка стоит и беседует со скульптурой. Впрочем, нет, не казалось это странным: ну, говорит кто-то по телефонной гарнитуре, ну встал он возле статуи. Ничего особенного.

Так успокаивала себя Даша, но спокойно ей не было. Лев совсем не реагировал на ее слова. Он стоял неподвижно, скаля огромные клыки. Мощная его лапа, лежащая на шаре, была напряжена, когти выпущены, словно зверь намеревался разорвать свой мяч в клочья, если что пойдет не так.

«Какими глупостями я тут занимаюсь!» – подумала было Даша, но вдруг мир вокруг нее заколебался, поплыл и изменился. Фонари обратились в золотые шары, парящие над землей, звезды проступили яснее на небе, река расширилась и противоположный берег удалился, а окна в зданиях напротив вспыхнули ярким теплым светом… И лев, лениво перекатив мяч из одной лапы в другую и обратно, вдруг улыбнулся милостиво и ответил:

– Раньше мы, кошки, видели все, что происходило на чердаках и в подвалах, и в квартирах, и в музеях, и в парках. Мы знали каждую трещинку в зданиях и каждую трещинку в семьях. Мы держали под контролем свой мир, приближенный к земле, и отвечали за порядок в этом нижнем мире. Но теперь все изменилось. Люди запирают подвалы, а на чердаках устраивают квартиры, возможно, поэтому мы и не видели, чтобы наш Город отдавал что-нибудь кому-нибудь на хранение. Может быть, птицы, которые отвечают за верхний мир, заметили что-то. Хоть мы и враждуем издревле, я признаю, что полет их быстр, а взгляд остер. А теперь, будь добра, почеши мне гриву, и щеки, и подбородок, и особенно за ушами. – с этими словами лев спрыгнул с пьедестала и уткнулся мордой в живот Даше. И еще добрых полчаса девушка ласкала мастера кошек, а тот урчал и терся всем телом о землю, и бил в воздухе лапами, в общем, вел себя совсем, как его более мелкие подчиненные!

Впрочем, после занял свое место и вновь застыл, и город вокруг тоже застыл, и наступила самая обыкновенная полночь.

Мастер номер два

Мастером гильдии птиц был не орел, не коршун и не беркут. И даже не журавль или петух, для тех, кто предпочитает более мирных птиц. Мастером птиц был грифон. Конкретнее, один из четырех грифонов, что украшают Банковский мостик. Еще точнее (на чем настаивал сам мастер птиц) – один из четырех золотокрылых грифонов. Ох, и спесив же был мастер птиц! Сперва он долго разглядывал Хэма и втягивал воздух ноздрями своей хитрой кошачьей морды, так не похожей на честную и суровую морду мастера гильдии кошек (хотя и считается, что у грифона тело и морда льва, но все-таки грифон ближе к птицам, ибо способность летать сильно влияет на разум).

После обнюхивания, грифон неожиданно взмахнул крыльями, сказал:

– Прощай! – и взлетел.

Напрасно он снизошел до вежливости и попрощался с Хэмом. Этого короткого времени хватило, чтобы оборотень собрался, напружинился, в прыжке оседлал отрывающуюся от земли тварь и крепко обхватил его шею руками, а бока ногами. Ох, и помотал грифон Хэма по ночному небу! Он и переворачивался в воздухе, и кувыркался в долгом прыжке и даже поворачивал морду, пытаясь укусить надоедливого оборотня. Но тот каждый раз хитро уворачивался и продолжал цепляться за туловище с удвоенной силой.

Один раз грифон совершил головокружительный кульбит и чуть не насадил моего героя на шпиль Петропавловской крепости, но Хэм вовремя оттолкнулся ногой, да так, что хитрый его соперник сбился с курса и едва не шлепнулся на широкий пляж Петропавловки.

Наконец, грифон сдался. Шумно ворча, он вернулся к Банковскому мостику, опустился на постамент и, как ни в чем не бывало, рявкнул на Хэма:

– Ну, выкладывай, чего надо!

Хэм, путаясь и сбиваясь, рассказал.

Грифон повел крыльями:

– Конечно, были времена, когда мои вольные птицы без препятствий кружили над городом. Тогда, бывало, таракан не пробежит из-под печки в кладовую без нашего ведома. Но теперь небо над городом затянула сеть проводов, повсюду колышутся рекламные баннеры и громоздятся дорожные знаки. Видимо, поэтому мы и не видели, чтобы Петербург отдавал что-то кому-то на хранение. Впрочем, есть еще гильдия сказочных существ. Конечно, они не так удачливы, как кошки, и не так остроглазы, как птицы. Но зато они вездесущи. Город наполнен призрачными сущностями, домовыми и русалками, зачарованными деревьями и населенными (как ты понимаешь, не только людьми) домами. Спроси у мастера сказочных существ и, возможно, он поможет тебе. А теперь ступай, ибо твой песий дух оскорбляет мои благородные ноздри!

Хэм, конечно, очень обиделся на песий дух. Но одновременно и очень порадовался, что общаться с третьим мастером вызвался сам Кощей. По правде сказать, Хэм недолюбливал мистику, возможно, с тех самых пор, как нечисть едва не съела его возлюбленную, которая тогда еще не была его женой.

Мастер номер три

Конечно же, Кощею не пришлось тащиться к изваянию, а потом дожидаться пока мастер сказочных существ соизволит обратить на него внимание. Великий колдун просто-напросто сразу шагнул в магическую реальность и теперь бесцеремонно разглядывал лежащее перед ним создание. И ты уже догадался, пытливый читатель, что это был сфинкс. Точнее сказать, спящий сфинкс. Он не сидел, вытянув передние лапы и вперив неподвижный взгляд в будущее, как обычно сидят каменные сфинксы. Он валялся на боку, вольно раскинувшись, но улыбка – его знаменитая улыбка! – все так же озаряла морду, придавая ей обманчивую мягкость.

«В конце концов, – думал Кощей, – все три мастера-сторожа – кошки. Даже более того, львы. Ну, кого надуют эти золотые крылья, привинченные к грифону! В какой-то степени это забавно и в высшей степени странно». Бессмертный старик еще долго мог предаваться подобным размышлениям, отыскивая неуловимую связь между потерянным лицом Питера и его необыкновенной страстью к кошачьим, как вдруг заметил, что один из глаз сфинкса приоткрыт. Тварь наблюдала за ним исподтишка и, конечно же, едва Кощей заметил это, тут же поняла, что разоблачена, вскочила на лапы, приняла свою знаменитую позу и сказала неожиданное:

– Ну, давай торговаться!

Кощей опешил.

– Торговаться давай, говорю, – повторил сфинкс, наслаждаясь полученным эффектом. – Допустим, я знаю, кому город оставил на хранение свою частицу. Но рассказывать тебе это за просто так я не намерен. Предложи мне что-нибудь, о дерзкий юноша!

«Какой я тебе юноша!» – хотел было возмутится Кощей, но вовремя прикусил язык: он вспомнил гигантский возраст сфинкса, который существовал еще до тех пор, как Египет покрыли пески, и вынужден был согласиться, что рядом с такой величиной он действительно юноша. Кощей откашлялся и решил действовать напрямик:

– А чего волынку тянуть, – простодушно сказал он, – раз у тебя есть то, что нужно мне, то и у меня есть то, что нужно тебе. Назови свою цену и, может, мы сойдемся.

Сфинкс потянулся и выпустил когти.

– Я хочу, чтобы ты, как независимый эксперт, разрешил спор мастеров.

Кощей насторожился.

– Видишь ли, в городе появилось существо, которое желает заполучить в свою гильдию каждый из мастеров. И каждый считает, что именно его гильдии оно принадлежит по праву. Мастер кошек упирает на то, что он все-таки кот. Мастер птиц утверждает, что тот, кто способен быть птицей, носит в своем сердце особую птичность даже тогда, когда птицей не является. Ну, а я полагаю, что животное с такими способностями не может считаться ни котом, ни птицей, а относится к самым что ни на есть сказочным существам.

– Уж не о Семен Семеныче ли ты говоришь? Не о коте ли с семи жизнями? – догадался Кощей.

– О нем самом.

– Трудно мне судить об этом. Ты же знаешь, в тридесятом царстве, равно как и во всей магической реальности, коты о семи жизнях являются персонами нон грата, или, попросту говоря, контрабандой. Но у меня есть суждение на этот счет и, боюсь, оно не обрадует ни одного из мастеров.

– Говори же! – воскликнул сфинкс. – Нам нужно именно независимое мнение.

– Я считаю, – ответил Кощей, – что Семен Семеныч равно принадлежит ко всем трем мирам, а это значит, что он не принадлежит ни одному из них. Да, он рожден котом и кошкой в образе котенка, но любому ясно, что он не простой кот. Да, он может принимать облик птицы, но это скорее личина, чем лицо. Да, он по сути своей сказочное создание, но живет он в обычной реальности, а в сказку ему путь заказан. Кроме того, котов много, птиц еще больше, а сказочных существ неисчислимое множество, и все они живут одновременно. А кот о семи жизнях всегда один, и появляется он раз в семи поколениях, так что рядом с ним нет и не может быть равного существа. Посему следует считать его тварью удивительной и уникальной, – маг помолчал и добавил решительно, – и оставить в покое.

Сфинкс рассмеялся:

– Хитро ты рассудил, о многоумный юноша! Подойди поближе, я шепну тебе что-то на ухо!

И Кощей подошел, и выслушал все, что ему рассказал мастер сказочных существ, и странное выражение появилось на его лице, пока он слушал. А под конец он даже воскликнул:

– Ну, надо же!

Между тем сфинкс кончил шептать и добавил уже в полный голос, улыбнувшись:

– А в том, что мастера города все сплошь львы, ты не прав.

Кощей недоверчиво поднял бровь.

– Да, да, я подслушал твои мысли и, честно говоря, возмутился. Ведь я не лев, я львица!

Кощей весьма не вежливо уставился на два мешочка, свисавшие между задних ног сфинкса.

– А это! – усмехнулся сфинкс. – Это всего лишь камуфляж для удобства. Фараонши в давние года подвешивали себе фальшивые бороды, а я вот подвесила себе фальшивые – тут сфинкс застенчиво закашлялся. – Надо было как-то выживать в этом мужском мире, знаешь ли. Но что-то мы заговорились. До встречи, пытливый юноша!

– До встречи, – задумчиво сказал Кощей и вышел из магической реальности.

Прогулка ночью над Невой

Кощей мог бы, конечно, отправиться домой спать и решить все уже на утро, бодрым, выспавшимся и довольным. Но информация, которой с ним поделился сфинкс, будоражила воображение старого колдуна. Поэтому он решил прогуляться. Несколько часов, что пролегают между полночью и рассветом в августе, – это потрясающие часы. Только что был теплый летний вечер, ветерок был так нежен и легок, река там мила и светла, и вдруг все преображается. В порывах ветра начинает чувствоваться холодная осень, темное мерцание реки опасно влечет к себе, яркий свет фонарей и подсветка на домах словно делают еще чернее провалы переулков. И далеко-далеко вокруг раздаются голоса подгулявших прохожих.