Убить Пифагора

С тех пор город подчинялся трем сотням пифагорейских гласных [13], и Килон был полон решимости любым способом изменить подобное положение вещей. Он не мог спокойно смотреть, как главные люди города, подобно баранам, следуют за Пифагором. Убийство Клеоменида и прибытие египтянина стали шансом, который нельзя было упускать.

Он повернулся к остальным членам Совета, не столь истово преданным Пифагору, и воздел сжатые кулаки, усиливая пламенное звучание своей речи.

Глава 11

18 апреля 510 года до н. э

– Боюсь, у тебя голова пойдет кругом, если я начну представлять тебе каждого из этих людей, – сказал Пифагор. – По крайней мере, ты уже познакомился с Ариадной, моей старшей дочерью.

«Так вот оно что: Ариадна – дочь Пифагора!» – изумился Акенон.

Он изо всех сил продолжал улыбаться. Ему казалось, пронзительный взгляд учителя читает его самые потаенные мысли. В голове крутились картинки предыдущего дня, когда он пытался соблазнить Ариадну посреди леса.

Откуда ему было знать? Она же ничего не сказала.

Красавица поздоровалась с отцом, в последний раз одарила Акенона насмешливой улыбкой и ушла в общину. Акенон провожал ее взглядом, пока Пифагор не заговорил своим глубоким голосом:

– Следуй за мной, мы приготовили тебе комнату. Там ты найдешь свежую воду. Если хочешь, принесут что-нибудь поесть, а можешь дождаться ужина, который подадут через пару часов.

– Спасибо, вода будет очень кстати. А сейчас я бы хотел отдохнуть.

Юноша лет двадцати подошел к его мулу и взял его за поводья, которые Акенон все еще держал в руках. Вспомнив о своем серебряном сокровище, он собрался было возразить, но вовремя сдержался.

– Хорошо. – Он отпустил поводья. – Благодарю.

Юноша улыбнулся, ничего не ответив.

– Он не может говорить, если его не спросят, – заметил Пифагор. – Как и те двое, которые сопровождали вас из Кротона: Браврон и Телефонт. Они тоже ученики со степенью акусматика. Имеют право лишь слушать и медитировать. Если освоят эту степень и пройдут необходимые испытания, получат степень математика. Тогда у них появится доступ к более важным тайнам, и они смогут обсуждать их со своими учителями.

Они вошли в скромный портик, ведущий в общину. Хотя он все еще находился под открытым небом, Акенону казалось, что он переступил порог храма. Поселение общины располагалось на склоне холма, и земля плавно поднималась от входа к постройкам. Акенон заметил справа статую Диониса, а слева – статую Гермеса. Чуть поодаль, с левой стороны, возвышались три храма из светлого, почти белого камня. Самый крупный из них был посвящен Аполлону. Два других оставались загадкой для Акенона, особенно один, полукруглый, подобных которому он прежде не видел.

– Храм Муз, – пояснил Пифагор, проследив за направлением его взгляда.

Акенон молча кивнул. Дорога, ведущая к храмам, была вымощена плитами. Остальные дорожки, пересекающие общину, были обычными тропинками, лишенными растительности. Они соединяли между собой различные постройки: жилые корпуса, школы, скотный двор и ухоженный сад с прудом, вокруг которого прогуливались ученики. Акенон успел заметить более двухсот учеников, почти все мужчины. Видимо, законы общины предписывали мужчинам носить льняные белые одеяния, хотя туники некоторых женщин были шафранового цвета.

– Я наблюдал за тобой на протяжении многих лет.

Слова Пифагора поразили Акенона, да и сама атмосфера в общине казалась ему загадочной и непостижимой. Он посмотрел на учителя. Тот улыбался из-под густой белой бороды. Неужели он и правда наблюдал за его жизнью? Следовало быть осторожным и не впадать в тщеславие, а также не забывать, что Пифагор призвал его к себе, чтобы провести расследование, чего сам он не хотел.

– Я очень уважал твою семью, – продолжал Пифагор; голос звучал доброжелательно и искренне. – Твой отец был выдающимся человеком, и я глубоко сожалел о его смерти.

– Его убили, – отозвался Акенон, бросив на него быстрый взгляд.

– Знаю. Это преступление вынудило тебя бросить изучение геометрии и стать стражем порядка, чтобы преступники не оставались безнаказанными.

Акенон почувствовал, как сжалось сердце. Да, именно по этой причине он пошел в стражи порядка, но никогда ни с кем об этом не говорил. Откуда Пифагор мог знать о нем так много?

– Я так и не нашел убийц, – с горечью признался он.

– Быть может, он предпочел бы, чтобы так оно и было, – мягко сказал учитель. – И твоя мать тоже. Вероятно, для тебя это к лучшему.

Акенон посмотрел в сторону Храма Муз и молча зашагал вперед. Пифагор поднял важный вопрос. Мать умерла, когда ему было двенадцать лет, и после убийства отца он представлял, что она смотрит на него с беспокойством и тревогой. В то время ему хотелось собственными руками прикончить убийц, а не предавать их правосудию. Это шло вразрез с учением, будто бы начертанным где-то в глубинах его души. Теперь он радовался, что не сделал этого. Возможно, жизнь была бы намного сложнее и запутаннее, если бы он выследил и убил преступников.

– Как ты меня нашел? – Ему и вправду было любопытно, а заодно хотелось сменить тему.

– Я узнал, что ты работаешь на Амоса Второго. После его смерти твой след затерялся, но несколько лет назад до моих ушей дошли слухи о сыщике из Карфагена, который с блеском раскрыл какое-то сложное дело. Его звали Акенон. Я сразу понял, что это ты.

Акенон потупился. «Он снова мне льстит», – подумал он.

– С тех пор я несколько раз слышал о тебе. Последний раз две недели назад, мне рассказали, что ты в Сибарисе. А я как раз собирался отправить тебе послание в Карфаген. Удивительное совпадение.

Акенону показалось, что учитель вот-вот обмолвится, для чего собрался его нанять. Но вместо этого тот указал на постройку.

– Твоя комната здесь.

Акенон снова вспомнил, что хранится у него в поклаже. Он оглянулся. Один из учеников молча вел мула в нескольких шагах позади них.

– Пифагор, – обратился он к учителю, понизив голос, – в мешке, навьюченном на мула, я везу много серебра.

Учитель кивнул и невозмутимо ответил:

– Я приказал поставить в твоей комнате ларь, который запирается на замок. Ключ будет только у тебя. К тому же в общине никогда не было краж. – Выражение его лица внезапно омрачилось, и голос дрогнул. – Хотя убийств раньше тоже не было.

Акенон вскинул брови.

– Убийств? Так вот почему ты пожелал, чтобы я приехал!

– К сожалению, так оно и есть. Но если ты согласен, мы поговорим об этом позже, когда ты отдохнешь. Я зайду за тобой перед ужином, мы прогуляемся и все обсудим. Что касается твоего багажа, в комнате он будет в безопасности, но если тебе будет спокойнее, мы отнесем его в мой дом. – На мгновение он задумался. – А можешь передать его Эритрию, опекуну, с которым работает братство.

Акенон посмотрел на него вопросительно, и Пифагор объяснил, кто такой опекун.

– В сообществе есть посвященные, проживающие вне общины, а есть ученики-насельники. Посвященные получают лишь общую часть учения, не покидая свою обычную мирскую жизнь. Ученики, которые живут в общине, передают свое имущество опекуну Эритрию, который о нем заботится.

Несколько секунд Акенон размышлял. Общину окружала изгородь, которую можно было легко преодолеть, однако внутри находились, казалось, только ученики, несколько сотен мужчин и десятки женщин, которые подали бы сигнал тревоги, если бы пробрался злоумышленник. С другой стороны, возможно, один из них убийца…

– Вещи я пока оставлю в комнате в ларе, – заключил он наконец. – Позже, быть может, передам серебро опекуну.

Пифагор кивнул и жестом приказал ученику помочь разгрузить мула. Акенон удивился, когда увидел, что старец Пифагор также участвует в разгрузке. Он изумился еще больше, заметив, что тот невозмутимо взвалил на плечо тяжесть, которая согнула бы гораздо более молодого мужчину. Когда они закончили, ученик увел мула в конюшню.

Оставшись с ним в комнате наедине, Акенон решил поговорить откровенно.

– Пифагор, я не хотел покидать Великую Грецию, не повидавшись с тобой. Для меня большая радость снова тебя увидеть.

Учитель кивнул, но не ответил, предполагая, что Акенон хочет сказать что-то еще.

– Но мне нужен отдых. Много лет подряд я работал без устали, потому что вокруг больше преступлений, страданий и несправедливости, чем хотелось бы. – Акенон в отчаянии покачал головой. – Я очень устал, и у меня нет ни сил, ни желания и дальше расследовать преступления. Мне жаль, но это так.

По выражению лица Акенона Пифагору было очевидно, что его решимость тверда, хотя его и воодушевили последние события. Как великий знаток человеческой природы, он знал, что обычно приток свежих впечатлений быстро сходит на нет.

– Если позволишь, – он положил руку на плечо Акенона, – мы обсудим эту тему позже. Я изложу то, о чем я хотел бы тебя попросить, и тогда ты сам решишь, будешь ли заниматься этим расследованием. А пока считай, что ты просто гостишь у нас в общине и ничего нам не должен. Не стоит говорить об этом сейчас, а на прогулке просто поболтаем.

Акенон молча кивнул, прежде чем ответить.

– Согласен. – Ему не оставалось ничего другого, как выслушать добрые слова учителя, догадываясь при этом, что это уловка и в конечном итоге философ все же попытается его заполучить.

Оставшись один, Акенон устроился на ложе, расслабился и машинально уставился на потолочные балки. У него не было ощущения, что он в гостях. Он вытянул руку и положил ее на тяжелый деревянный ларь, где хранилось сокровище. Когда он уснул, в его сны проникла Ариадна из Кротона, дочь Пифагора.

Глава 12

18 апреля 510 года до н. э

Ариадна была буквально в двух шагах от спящего Акенона: она сидела у себя на кровати, прислонившись спиной к стене. На коленях у нее лежала деревянная дощечка со слоем воска. Используя стилос [14], она нарисовала геометрические фигуры и мечтательно их созерцала. Она часто рисовала одно и то же. Эти фигуры приносили ей приятные воспоминания.

Десять лет назад, когда ей было двадцать, она проводила за учебой дни напролет. Ее единственным учителем был отец, который все чаще давал один и тот же разочаровывающий ответ:

– Я не могу больше тебя учить. Следующая ступень доступна лишь для великих учителей братства.

Ариадна опускала глаза и послушно умолкала, но с каждым днем ей все труднее было смириться с этой мыслью.

– Отец, – ответила она однажды, – что я должна сделать, чтобы ты позволил мне двигаться дальше?

– Ариадна, дочь моя, – голос отца, по-прежнему суровый и звучный, смягчался, стоило ему заговорить с дочерью, – чтобы я научил тебя тому, о чем ты просишь, ты должна выполнить условия, предъявляемые каждому великому учителю. Необходимо долго жить в братстве…

– Я твоя дочь, и мне двадцать лет, – перебила его Ариадна, – я тут всю свою жизнь.

Глядя на любимую дочь, Пифагор улыбнулся. Он решил не напоминать, что великий учитель должен продемонстрировать соблюдение строжайших моральных правил. Ариадна стала бы уверять, что все выполняет, так что лучше пустить в ход безотказный аргумент.

– Кроме того, ты должна получить познания во всех областях нашего учения, а ты в основном интересуешься геометрией. Надо изучать астрономию, музыку…

Он замолчал, Ариадна сложила руки на груди и вздохнула, выражая свое разочарование.

– Может, на сегодня хватит?

– Нет, – ответила она. – Я хочу… – Она замолчала. Какая-то мысль пришла ей в голову. – Хорошо, я понимаю, что не заслуживаю степени великого учителя, но можешь ли ты хотя бы устроить мне экзамен по геометрии, который нужно пройти, чтобы стать им?

Пифагор вздохнул. Ловкий ход. Дело в том, что подобное испытание раскрыло бы Ариадне одно из знаний, которых она так жаждала.

Тем не менее ему пришлось вновь возразить дочери.

– На это я тоже пойти не могу. Ты должна продвигаться шаг за шагом. Когда придет время, устрою тебе экзамен на степень великого учителя. Если с течением многих лет тебе помимо прочего удастся внести свой собственный вклад в учение, ты удостоишься испытаний.

Ариадна склонила голову.

Она не стремилась в великие учителя, просто хотела изучать геометрию… и доказать, что в этой науке может быть так же хороша, как и лучшие учителя. Она не смирилась с подходом отца, но продолжать спор не имело смысла.

Она попытается достичь своей цели другим способом.

На следующий день девушка сама вызвалась убираться в школе после занятий. Одна из задач заключалась в том, чтобы выровнять исписанные восковые дощечки, которые скопились в конце учебного дня. К своему огорчению, она обнаружила, что ученики более высоких уровней исправно делали это сами. Не зря они давали клятву, которая оберегала высшие знания. Несмотря на это, время от времени Ариадна видела, что на некоторых дощечках даже после этой процедуры можно было кое-что различить. Она жадно изучала значки и переписывала их на пергамент, спрятанный под туникой. Однажды обнаружила, что, если смотреть на дощечки при солнечном свете, можно различить и более глубокие отметки. Если дощечку обрабатывали недостаточно тщательно, разравнивался только внешний слой воска. То, что она различала на этих табличках при свете солнца, она так же спешно переносила на пергамент, который всегда был при ней.

Несколько недель спустя весь ее пергамент был покрыт убористыми письменами. Целыми днями она разгадывала их значение, пытаясь найти общий смысл в этих обрывках знаний. Большинство из них казались ей бессмысленными, но кое-что она разгадала. Объединив новые открытия с собственными знаниями, она поняла, что с помощью этих значков может вывести способ построения тетраэдра [15]. Она переписала их на другой пергамент. Отныне она могла говорить отцу, что вывела эти законы без посторонней помощи, что это и есть вклад, делающий ее достойной того, чтобы научиться большему. Она могла бы так поступить, но это было бы ложью. Вот почему она корпела над пергаментом недели напролет. И однажды ее будто бы осенило: она задумала кое-что совершенно новое.

Это не было великим открытием, она даже не была уверена, что это нечто неизвестное, но для нее стало большим достижением. Она побежала к отцу и робко протянула пергамент, на котором был изложен ее вклад.

Не меняя выражения лица, Пифагор пробежал глазами пергамент. С того момента, как Ариадна устроилась добровольцем в школу, он догадывался о том, что она задумала. Однажды он увидел, как она рассматривает восковые дощечки под солнцем. Он боялся, что дочь предъявит ему то, что скопировала с этих табличек. Через несколько секунд он удивленно поднял бровь. Это был способ построения тетраэдра, но было на пергаменте и кое-что неожиданное. Он внимательно просмотрел еще раз. Небольшое изменение последовательности, иной подход, в самом деле оказавшийся новым. Как его применить, было пока неясно, но раньше он ничего подобного не встречал.

Пифагор посмотрел на дочь. На лице Ариадны он видел то же выжидательное выражение, знакомое ему с тех пор, как ей было десять лет, однако теперь перед ним была взрослая женщина, блестящая ученица, чьи способности наполняли его гордостью.

– Приходи ко мне на закате. Я устрою тебе экзамен.

Ариадна взвизгнула от радости.

* * *

Через несколько часов, когда солнце садилось, Пифагор повторил предупреждение, сделанное уже не раз.

– Помни, никто не должен знать, чем ты занимаешься. Я должен быть первым, кто про это узнает, я и так нарушил ради тебя несколько правил. – Его лицо стал серьезнее. – А теперь собираюсь нарушить еще одно, очень важное.

Ариадна кивнула, ее лицо также было очень серьезно. Пифагор непреклонно соблюдал все правила, на которых зиждилось братство, но ради Ариадны готов был сделать исключение. Ее ум больше, чем чей-либо, нуждался в учении.

– Я предлагаю тебе те же условия, что и всем остальным, кто проходит испытание. За двадцать четыре часа ты должна решить задачу, записанную на этом пергаменте. Ты не имеешь права ни с кем разговаривать, и никто не должен видеть, над чем ты работаешь. Время пошло. – Он передал ей сложенный пергамент. – Оно истекает завтра с заходом солнца.

Ариадна развернула свиток, обеспокоенно пробежала его глазами и помчалась к себе, не сказав ни слова.

В ту ночь она не спала. При свете двух масляных ламп изучала содержание пергамента, пока не выучила его наизусть. Ей предстояло решить геометрическую задачу: вписать додекаэдр [16] в сферу. Когда фигуры заплясали перед ее глазами, она сомкнула веки и продолжала работать мысленно. Это была очень сложная задача, куда сложнее, чем все те, которые ей приходилось решать до сих пор. Она пыталась использовать свои знания о тетраэдре, но безрезультатно. Додекаэдр был гораздо более сложной фигурой.

К рассвету она выбилась из сил и утратила всякую надежду. Она не вышла из комнаты даже к завтраку, но к полудню поняла, что усталость и голод сказываются на ее способности сосредотачиваться. Побежала на кухню, взяла фрукты и вернулась к пергаменту.

Еда подкрепила ее силы, но дело не двигалось. Половина пергамента, где следовало записать решение задачи, оставалась пуста – почти никаких набросков. Ариадне пришло в голову, что, скорее всего, она ее не решит. Может ли она достичь того, чего добилась лишь горстка мужчин, самых способных из всех учителей? Эта мысль росла час от часу, она заметила, что от расстройства соображает все хуже. Поток образов в ее сознании застопорился, и она сидела одна перед свитком, полным плоских фигур, ничего ей не говорящих. Внутри у нее все застыло, ее охватила паника. Солнце стояло в зените, скоро оно начнет клониться к горизонту. У нее оставалось всего несколько часов. Она дышала все быстрее и быстрее, чувствуя, что задыхается. Наконец отложила пергамент и вышла на улицу.

Она направилась к Храму Муз. Она видела, что отец наблюдает за ней издалека, но не желала смотреть в его сторону. Укрылась в мрачном спокойствии храма и созерцала статуи муз.

«Вдохновите меня», – умоляла их Ариадна.

* * *

Она закрыла глаза и опустила голову, ожидая, когда к ней придут образы. Через некоторое время обреченно вздохнула. Не хотелось решать задачу с помощью краткого озарения. Она вдохнула, наполнив легкие безмятежной атмосферой храма. По крайней мере, теперь она чувствовала себя более расслабленной. Пора было возвращаться в комнату и биться над задачей дальше, пока не сядет солнце.

Ариадна снова уселась над пергаментом, мысленно перебирая все то, что делала до сих пор. Она решила разбить задачу на части и заняться каждой по отдельности. Через час ей показалось, что забрезжил какой-то результат, но у нее не было времени это проверить. Она пробовала так и эдак, записывая все, что приходило в голову. Свет, проникавший через окно, становился все тусклее.

В течение нескольких часов она работала в бешеном темпе, не возвращаясь к тому, что уже было сделано, пока не дошла до конца.

Теперь предстояло проверить, какие действия правильны, и подумать над теми, которые не удались.

Прежде чем вернуться к началу задачи, она бросила быстрый взгляд в окно.

Было темно.

– Нет! – воскликнула она.

Схватила пергамент и молнией выскочила из комнаты, чувствуя, что глаза наполняются слезами. Бегом пересекла поселение и в отчаянии ворвалась к отцу. Пифагор сидел за столом и ждал.

– Время истекло, – сказал он строго, как диктовали правила. – Солнце только что зашло… впрочем, полагаю, прошло не больше минуты с тех пор, как ты написала ответ.

Он протянул руку, и Ариадна вложила в нее пергамент.

– У меня нет времени проверить, – обреченно пробормотала она.

Пифагор развернул перед собой свиток и начал его просматривать.

– Я разделила задачу на действия, – сказала Ариадна. – Начало здесь. – Она ткнула пальцем в пергамент, – а затем следует…

Дочь стояла рядом с Пифагором, чтобы лучше видеть собственные каракули, и осознавала, что перед ней полный хаос. Дело не только в том, что в большинстве действий, если не в каждом, имелись ошибки, а главное, невозможно было понять, была ли эта мешанина чем-то большим, нежели бессмысленное нагромождение значков и символов.

Через две минуты Пифагор поднял глаза от пергамента и устремил на нее суровый взгляд. Затем начал длинную речь.

Услышав его слова, Ариадна заплакала.

* * *

Первое, что вызвало у нее слезы, – это осознание того, что она разгадала тайну додекаэдра. Все действия оказались правильными.

– Ты решила одну из самых сложных и важных математических задач, которые когда-либо решал человек. – Голос Пифагора звучал торжественно и почтительно. – Во всем мире на это способны не более двадцати душ. – Он сделал паузу и продолжил, подчеркивая каждое слово: – Отныне ты хранитель важнейшей тайны, одной из самых ценных наших тайн, и ты знаешь, что клятва заставит тебя хранить ее даже ценой собственной жизни.

Ариадна кивнула, сжав мокрые от слез губы. Затем Пифагор сказал, что клясться придется еще не раз: чем важнее тайны, которые она постигнет, тем строже будет клятва. Обычно клятву давали на специальной церемонии в присутствии нескольких членов братства, но поскольку никто не должен быть в курсе того, что Ариадна овладела этими знаниями, свидетелями церемонии будут только они двое.

Отец признался, что гордится Ариадной, однако напомнил о том, что она должна неукоснительно слушаться и равномерно изучать различные предметы, входящие в его учение.

– Думаю, через два-три года ты сможешь пройти испытания и стать учителем. Разумеется, проблем с геометрией у тебя не будет, но нельзя забывать, что дисциплин много.

Слушая отца, Ариадна кивала.

Со следующего дня она занялась остальными предметами и изучала их с тем же усердием, которое вложила в геометрию. А через два года, когда ей исполнилось двадцать два, стала самым молодым учителем братства. До поры до времени никто ничего не знал: они объявили об этом лишь несколько лет спустя, когда Ариадна достигла положенного возраста.

Отец хотел, чтобы Ариадна поднялась на следующую и последнюю ступень посвящения и стала великим учителем. Он разработал для нее специальную семилетнюю программу и продолжал лично руководить ее подготовкой. Однако через три года после получения степени учителя Ариадна внезапно взбунтовалась.

– Отец, вот уже десять лет я заперта в братстве и не общаюсь практически ни с кем, кроме тебя. Думаю, мне пора вернуться к людям. Сейчас мне хотелось бы заняться именно этим, а учеба пока подождет.

Пифагор смотрел на нее задумчиво. Когда Ариадне было пятнадцать, он стал ее личным опекуном. В то время учеба не была ее главным делом, однако продвигалась она с удивительной скоростью, и он втайне мечтал, что она пойдет по его стопам. Несмотря на это, он не собирался позволять этим мечтам помешать его главной задаче – защищать Ариадну и пытаться сделать все возможное, чтобы девочка была счастлива.

– Так тому и быть. – Им овладела печаль: он чувствовал, что Ариадна не вернется к учебе, но в то же время он радовался за нее. – А может, тебе поработать учителем в школе?

Ариадна согласилась и на следующий же день приступила к работе. Она начала отлучаться из общины, сначала ездила по делам в Кротон, а затем и в другие города, куда Пифагор посылал ее в качестве представительницы.

В последующие годы она объездила почти всю Великую Грецию. Тем не менее поиски Акенона были первым заданием, заставившим ее отправиться в Сибарис.

Очнувшись от воспоминаний, она поудобнее уселась на кровати, положила ногу на ногу и прислонилась спиной к стене. Затем еще раз взглянула на восковую дощечку, где изображался метод построения додекаэдра. Улыбнулась и стерла чертеж, тщательно разгладив воск.

До ужина оставался час. Она положила дощечку на кровать, глубоко вдохнула и закрыла глаза. Ей предстояло применить на практике другой навык, в котором, наряду с геометрией, она изрядно поднаторела благодаря отцу.

Она остановила поток мыслей и сосредоточилась на собственном сознании. Постепенно ей открывалось духовное пространство, пока она не овладела им полностью. Затем, черта за чертой, она вызвала в нем сияющий додекаэдр. Когда он был готов, она заставила его вращаться, пристально всматриваясь в каждый угол, в каждую грань. Через некоторое время освободила часть своего внимания и соединила его со своим телом. Максимально расслабила напряжение мышц, дыхание, сердцебиение… Снизив активность всего тела, она сосредоточила сознание на ментальном пространстве. Затем устремила все внимание к точке, пока не почувствовала, что там собралось все ее существо, скользящее в пространстве, порожденном ее собственным разумом. Она плавно перемещалась по этому пространству, приближаясь к огромному додекаэдру, который по-прежнему медленно вращался. И наконец проникла в его полость.

Окруженная додекаэдром со всех сторон, пребывая в центре его идеальных пропорций, Ариадна была полностью отрезана от внешнего мира. Собрала всю свою умственную энергию, чтобы проникнуть еще глубже. Прилагая огромные усилия, она проникала туда, куда не был способен попасть почти никто из великих учителей.