Убить Пифагора

Маркос Чикот

Убить Пифагора

© Беленькая Н.М., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Ларе и другим людям, которые на протяжении всей жизни помогали мне чувствовать себя любимым.

Спасибо.

Будешь ты знать еще то, что люди свои все несчастьяСами своею виной на себя навлекают в безумьиИ выбирают свободно каждый свои испытанья.Горе несчастным! В своем ослепленье безумном не видятЛюди, что в их глубине таится желанное счастье [1].«Золотые стихи Пифагора»[2]

Больше всего же стыдиться должен ты сам пред собою.

«Золотые стихи Пифагора»

Пролог

25 марта 510 года до н. э

«Один из них – мой преемник», – подумал Пифагор.

Он сидел на земле, скрестив ноги, склонив голову и закрыв глаза, погруженный в глубокую медитацию. Перед ним сидели шестеро. И ждали.

Философ преодолевал непостижимые границы, созерцал человеческий дух и законы космоса. Отныне его главная задача состояла в том, чтобы основанное им братство не утратило учения, когда его не станет.

Он глубоко вдохнул терпкий дымок благовоний. Было прохладно, в воздухе нежно пахло миртом, можжевельником и розмарином – очищающими травами, которые ученики воскурили в начале этой особенной встречи.

Непоколебимая твердость его духа внезапно пошатнулась. Сердце на пару секунд замерло, и он приложил титанические усилия, чтобы лицо не дрогнуло. Напротив сидели самые способные ученики, ожидая, когда он выйдет из медитации и заговорит. «Они не должны ничего замечать», – встревоженно сказал он себе. Он всегда делился с учениками предчувствиями, но только не сейчас. Предзнаменование было слишком мрачным. Оно мучило его неделями, и он упорно молчал, не раскрывая подробностей.

Пифагор медленно выдохнул. Темная власть предчувствия усилилась, когда они оказались в храме; однако не было никаких признаков того, что им угрожает опасность.

Шестеро мужчин, сидевшие полукругом и облаченные в простые льняные туники, принадлежали к высшему кругу братства – к великим учителям. За эти годы он глубоко привязался к ним и гордился ими. Самые развитые умы эпохи, каждый из них внес личный вклад в пифагорейское учение. Однако лишь тот, кого он назначит преемником, получит последнее наставление и вместе с ними поднимется на заключительную ступень, отделяющую человеческое от божественного.

С годами духовный наследник обретет невиданное в истории земное могущество. Он станет вождем пифагорейских элит, которые правят, следуя моральным принципам братства, на все более обширной территории. Братство распространилось за пределы Великой Греции [3]: оно управляло городами изначальной Эллады, общинами этрусков, внедрялось в процветающий Рим. Их ожидали Карфаген, Персия. …

И все же ученики не должны забывать, что земное могущество не цель, а всего лишь средство.

Пифагор неторопливо поднял голову и открыл глаза.

Шестеро учеников вздрогнули. Огонь в золотистых глазах учителя горел сильнее, чем когда-либо. Белоснежные волосы спадали на плечи и, казалось, сияли, как и густая борода. Ему было за семьдесят, но он сохранял почти первозданную силу юности.

– Наблюдайте за тетрактисом, ключом к вселенной. – Голос Пифагора, глубокий и мягкий, раздался в торжественной тишине полукруглого храма.

В правой руке философ держал ясеневую ветку, которая указывала на мраморный пол. Между собой и учениками он разложил небольшой пергамент с несложным рисунком. Треугольник из четырех рядов точек. В основании четыре точки, следующий ряд – три, затем две и, наконец, одна. Эти десять точек в треугольнике были одним из основных символов братства.

Пифагор продолжал, голос его звучал величественно и властно.

– В течение ближайших дней последний час наших занятий мы будем посвящать анализу числа, содержащего все и вся. Это число – десять. – Он указал ясеневой веткой на тетрактис. – Десятка содержит сумму геометрических измерений. – Он поочередно коснулся веткой каждого ряда, нарисованного на пергаменте. – Один – точка, два – линия, три – плоскость, четыре – трехмерное пространство.

Наклонился вперед и вгляделся пристальнее.

Когда он снова заговорил, голос его звучал строже.

– Десятка, как вы знаете, символизирует полное завершение цикла.

Произнеся последние слова, он посмотрел на Клеоменида, ученика, сидящего справа от него. Тот сглотнул слюну, сдерживая прилив гордости. Было очевидно, что Пифагор говорил о своем уходе и о том, кто его сменит. Пятидесятишестилетний Клеоменид знал, что он один из главных кандидатов в преемники. Замечательный математик, хотя, возможно, и не самый блестящий, выделялся прежде всего неукоснительным соблюдением строгих моральных правил братства. А также и своим политическим весом, поскольку происходил из известного аристократического семейства Кротона и умело вмешивался в дела правительства.

Лицо Пифагора смягчилось, казалось, он вот-вот улыбнется. Клеоменид был главным кандидатом, однако с принятием окончательного решения Пифагор не спешил. Прежде следовало проанализировать поведение всех учеников, когда они узнают, что решается вопрос о преемственности. Выбор кандидата мог затянуться на несколько месяцев, однако сейчас ему хотелось увидеть их первую реакцию, самую показательную.

Он перевел взгляд на Эвандра, чье лицо выражало искренность и простодушие. Один из самых молодых членов его внутреннего круга в свои сорок пять. Отец его был купцом из Тарента и регулярно наведывался в Кротон. Эвандр, второй сын, много помогал отцу, чтобы научиться управлять делом; но однажды, двадцать пять лет назад, он услышал речи Пифагора и сразу же решил присоединиться к братству. Отец отправился к философу, чтобы выразить свое возмущение. Через полчаса он покинул общину, счастливый тем, что оставил с этими людьми своего сына, а впоследствии тоже принял посвящение и, пока жизнь его не угасла, регулярно посещал общину.

Крепкий и энергичный Эвандр оставался таким же преданным, как и в тот первый день. Сохранял он и природную импульсивность, изрядно смягченную постигнутой мудростью.

«Для достижения полного самообладания ему потребуется еще несколько лет практики», – размышлял Пифагор.

Десять точек содержал в себе тетрактис, десять мраморных статуй созерцали учителя и учеников. У ног богини Гестии [4], стоявшей позади Пифагора, горел священный огонь, который никогда не угасал. Гестия образовала идеальный круг вместе с девятью другими статуями, изображавшими девять муз, которым было посвящено святилище – Храм Муз.

Напротив Пифагора, заслоняя музу Каллиопу и глядя на своего учителя со сдержанным почтением, сидел Гиппокреонт. Возраст в шестьдесят два года делал его самым старшим учеником высшей степени посвящения. Уроженец Кротона, он с ранней юности отошел от главных занятий своей семьи, политики и торговли, чтобы посвятить себя философии. Отшельник по призванию, он почти не покидал общину, в редкие же случаи, когда ему приходилось выходить за ее пределы, использовал свою особую харизму для достижения выгодных преобразований. Связи его семьи были очень важны для братства. Трое братьев Гиппокреонта входили в Совет Трехсот – высший руководящий орган Кротона – и также были посвящены в пифагорейство. Время от времени они наведывались в общину и соблюдали многие ее заповеди, а также управляли городом вместе с другими пифагорейскими представителями.

«Гиппокреонт, если бы твоя натура не чуралась политики, как кошка воды, ты мог бы стать главным кандидатом», – подумал Пифагор.

С годами пифагорейское движение могло превратиться в империю. И это была бы первая философско-этическая империя за всю историю. Вождем ее должен был стать человек, обладающий большими политическими способностями.

Собираясь перейти к следующему кандидату, Пифагор вынужден был остановиться. Он склонился к тетрактису и закрыл глаза. Странное ощущение прокатилось по спине и рукам, вздыбив волоски на коже. Он задержал поток мыслей, чтобы предзнаменование обрело более четкую форму. Но перед ним явилась все та же густая тьма, что и в прошлый раз. Некоторое время он всматривался в нее, пытаясь различить что-то еще, но в конце концов отказался от своих усилий. Полностью пришел в себя и поднял глаза.

Сидевший спиной к великолепным статуям муз Полигимнии и Мельпомены, Орест смущенно потупился, встретив пронзительный взгляд учителя.

«Ты все никак не простишь себе то, что давно искупил», – печально подумал Пифагор.

У халдейских волхвов [5] он научился считывать помыслы людей через жесты, мимику, взгляд или смех. В Оресте он с самого начала ощущал вину и сожаление. Когда-то давно, будучи молодым политиком, тот украл золото, воспользовавшись занимаемой им государственной должностью. Он вернул украденную сумму, а затем пожелал войти в общину. Пифагор устроил ему просмотр и был настроен скептически, но удивился, разгадав его помыслы. Он понял, что Орест никогда больше не совершит аморального поступка. Прежде чем пройти через таинства очищения, которым учил Пифагор, Орест подавил в себе склонность к себялюбию и жадности. Когда он пробыл три года акусматиком [6] и поднялся до степени математика, Пифагор пришел к выводу, что у него выдающиеся способности в области числовых понятий.

«Возможно, именно ты лучше других сочетаешь в себе математический дар и моральную чистоту, но если ты придешь к власти, запятнанное прошлое может стать опасным политическим оружием против тебя», – размышлял Пифагор.

Следующим в полукруге сидящих был Даарук. Он родился в царстве Кошала, одном из шестнадцати махаджанапад, великих государств в районе рек Инд и Ганг. Оттенок его кожи, более темный, чем у греков, – единственное, что выдавало в нем чужеземное происхождение. Он поселился со своим отцом в Кротоне одиннадцать лет назад и говорил на идеальном греческом без акцента. Сейчас ему было сорок три года, на два года меньше, чем Эвандру, что делало его самым молодым членом пифагорейской элиты. Интеллектуальные способности с самого начала выделяли его среди остальных.

Тем не менее делать его преемником Пифагор не собирался.

И не только потому, что назначение чужеземца вождем могло привести к трениям. Даарук обладал блестящим умом и был верным последователем моральных законов, но не раз проявлял тщеславие – возможно, из-за возраста. Кроме того, в последние годы он заметно обленился.

Последний ученик напряженно смотрел на Пифагора.

Аристомаху пятьдесят, и тридцать из них он провел с Пифагором.

Он необыкновенный математик, а его преданность не вызывает никаких сомнений.

Он бы без колебаний отдал жизнь за общее дело.

Прежде Пифагор ни разу не встречал человека, обуреваемого такой жаждой знания. Никого, кто так ценил бы учение. Аристомах жадно впитывал каждую идею, как умирающий от жажды – единственную каплю воды, и вскоре начал вносить заметный вклад в жизнь общины.

Будь у него сильная личность, он был бы идеальным кандидатом.

Но сильной личности ему как раз недоставало.

В свои пятьдесят он был так же неуверен в себе и беспокоен, как десятилетний мальчишка. Он старался поменьше выходить из общины, и Пифагор давно не просил его произносить публичные речи.

Философ вздохнул и окинул взглядом сидящих в обратном направлении, не задерживаясь ни на одном из великих учителей: Аристомахе, Дааруке, Оресте, Гиппокреонте, Эвандре и Клеомениде.

Потом склонил голову.

«Скорее всего, выберу Клеоменида. Окончательное решение приму через несколько месяцев», – кивнул он, обдумывая планы на будущее.

Избранник изменит мир.

Он взял обеими руками широкую чашу, стоявшую перед ним на полу. В чаше плескалось прозрачное вино, сквозь которое различалась фигура, вырезанная внутри: пентакль. Пятиконечная звезда, вписанная в пятиугольник. Еще один священный символ, скрывавший великие тайны природы. У пифагорейцев было принято, что к каждой вершине пентакля добавлялась буква, составлявшая слово υγει2α, «здравие».

Пифагор поднял глаза. Тени учеников трепетали на стенах в такт священному огню. За ними виднелись музы, подсвеченные оранжевым пламенем.

– Поднимем чаши за Гестию, богиню домашнего очага, за муз, которые нас вдохновляют, и за тетрактис, раскрывший нам тайны вселенной.

Шестеро учеников взяли свои чаши и благоговейно подняли их на уровень глаз. Несколько секунд они держали их неподвижно, затем опрокинули залпом.

Пифагор поставил свою красную глиняную чашу и провел рукой по бороде. Справа кто-то выронил посудину. Учитель повернул голову в сторону звука.

Клеоменид напряженно смотрел на него, открыв глаза так широко, что казалось, они вот-вот выскочат из орбит.

– Что…

Прежде чем Пифагор закончил фразу, любимый ученик подался вперед, пытаясь схватить учителя за руку. Онемевшие пальцы остановились на полпути. Он попытался заговорить, но послышалось лишь бульканье, наполнившее рот пеной. Шея покраснела, вены на ней вздулись.

Посреди священного Храма Муз Клеоменид безжизненно рухнул на пол.

Пифагор

…Он был одним из самых могущественных людей своего времени и одним из самых загадочных людей всех времен. Обладая непреодолимой харизмой и потрясающим интеллектом, он провел первую часть своей жизни, путешествуя в поисках новых знаний. Учился у лучших греческих учителей – Анаксимандра и Фалеса из Милета. Впоследствии в течение долгих лет впитывал знания египтян, лучших математиков и геометров своего времени. Позже в Месопотамии халдейские волхвы и вавилонские математики передали ему познания в арифметике, астрологии и астрономии. Его выдающийся ум объединил мудрость Востока и Запада, и на основе этого синтеза он сделал революционные открытия, изменившие судьбу всего человечества.

Наряду с научными знаниями изучал религии всех культур, священные мистерии и практики духовного возвышения. Некоторые современники утверждали, что он способен исцелять наложением рук и что свидетели не раз наблюдали, как он управляет силами природы и пользуется даром предсказания.

Во второй половине VI века до нашей эры Пифагор основал философское, математическое и политическое движение, которое быстро распространилось по всей Великой Греции – греческим колониям Италийского полуострова и Сицилии. Начав с Кротона, он сформировал политическую и интеллектуальную элиту, которая мирным путем взяла на себя контроль над правительствами Кротона, Сибариса, Тарента и многих других городов. Эти города оставались независимы друг от друга, и тем не менее их правители считали Пифагора не просто вождем, а полубогом.

…

Сокрам Офисис.

Математическая энциклопедия.

1926 [7]

Глава 1

16 апреля 510 года до н. э

Не поднимая глаз от глиняной чаши с вином, Акенон исподволь наблюдал за трактирщиком. Тот подошел к столу, остановился в паре шагов от него, вздрогнул и снова отошел. Ему не нравилось, что клиент никак не допьет даже первую чашу, но он не осмеливался потревожить чужеземца, скорее всего, египтянина, который не только запросто мог оторвать ему голову, но был вооружен изогнутой саблей и кинжалом, который не удосужился спрятать.

Акенон погрузился в себя, не обращая внимания на унылую атмосферу харчевни. Он сидел там уже битых два часа и просидел бы еще, но с заходом солнца к нему должен был присоединиться человек, который никогда не вошел бы в этот притон по своей воле.

Он рассеянно коснулся чаши, сделал небольшой глоток. Вино было на удивление пристойным. Не поднимая головы, он обвел помещение взглядом.

«Этой ночью все кончится», – подумал он.

* * *

Большинство легенд представляет собой преувеличение, зачастую мало соответствующее реальности. «Но в случае с сибаритами легенды почти всегда правы», – подумал Акенон.

Сибарис был одним из самых густонаселенных городов, которые он когда-либо встречал в своей напряженной жизни. Говорили, в нем обитает триста тысяч душ, и, возможно, это была правда. Остальные же мифы были верны лишь для той части города, которая располагалась неподалеку от порта. Там проживало большинство аристократов, владевших почти всей плодородной равниной, на которой раскинулся город, а заодно и торговым флотом, который уступал лишь финикийскому.

Сибаритские аристократы в точности соответствовали тому, что про них говорили: жили ради удовольствия, роскоши и изысканности. Они стремились к комфорту до такой степени, что не позволяли устанавливать кузницы, мастерские котельщиков или же чеканить монету в своей части города. От работы бежали, как от чумы, однако не пренебрегали властью, которую осуществляли лично, а также торговлей, которой управляли через доверенных людей. Они копили богатство в течение двух столетий, и Акенон был этим весьма доволен, потому что благодаря их состоянию ему было поручено самое высокооплачиваемое расследование в его жизни.

* * *

Уже совсем стемнело, когда у входа в харчевню обозначился силуэт. Он разыскал Акенона, сдержанно поприветствовал и снова исчез. Через минуту вошло несколько слуг, за которыми следовал некто в капюшоне. Этому человеку не имело смысла прятаться за капюшоном: одетое в роскошные атлас и бархат, тело его было в два раза жирнее обычного.

Раб поспешно придвинул сиденье с плетением из кожаных ремешков, сверху положил толстую пуховую подушку, и человек в капюшоне неловко уселся напротив Акенона. Вокруг толпились слуги, одни в ожидании распоряжений, другие в качестве телохранителей. Трактирщик сделал было шаг навстречу, однако его не подпустили.

Акенон поднял чашу, обращаясь к прибывшему:

– Отведай вина, Главк. Оно довольно сносное.

Главк презрительно махнул рукой и снял капюшон. Он пил только лучшие вина Сидона [8].

Акенон внимательно посмотрел на своего соседа по столу. Тот сложил на груди руки, пухлые и влажные. Подбородок занимал то место, где должна была располагаться шея, по мясистым щекам сбегали капли пота. Глаза, обманчиво нежные, двигались быстро, словно он не в силах сосредоточить взгляд.

«Похоже, сегодня вечером я открою нового Главка», – подумал Акенон.

Внезапно им овладело давнее и не слишком приятное воспоминание о тех временах, когда он жил в родном Египте. Около двадцати пяти лет назад он блестяще завершил одно расследование, благодаря которому его нанял сам фараон Амос Второй. Якобы для того, чтобы сделать частью личной охраны, на самом же деле Акенону надлежало следить за придворными и чрезмерно заносчивой знатью. Несколько месяцев спустя Акенон раскрыл заговор, организованный двоюродным братом фараона. Амос Второй щедро его отблагодарил, и юный Акенон раздувался от гордости. На следующий день он присутствовал на допросе родственника фараона, обвиненного в заговоре. После угроз начались избиения. Затем появились жуткие металлические штуковины, и допрос превратился в страшную пытку. Акенону стало так плохо, что он предоставил вести допрос другим. Через полчаса вопросов уже не задавали. Акенон не уходил, уйти было бы признаком неприемлемой слабости. Он уставился в стену в нескольких метрах от допрашиваемого, стараясь, чтобы картины пыток не отпечатались в его мозгу. Но укрыться от криков было нельзя. С тех пор он часто просыпался в поту, а в голове гремело эхо пронзительных воплей.

Главк отвлек его от воспоминаний.

– Сколько надо ждать? – На лице сибарита отразилось болезненное отчаяние.

Все это они уже подробно обсудили, но Акенон терпеливо ответил:

– Чтобы вещество распалось, согретое кожей, потребуется от четырех до шести часов. Поскольку сейчас довольно прохладно, возможно, на пару часов больше.

Главк застонал и уткнулся лицом в ладони. Ждать придется не один час, и каждая минута казалась ему невыносимой мукой.

Глава 2

16 апреля 510 года до н. э

В двух часах езды от Сибариса Ариадна молча ужинала с двумя своими спутниками в трактире небольшого постоялого двора. Она сидела в углу трактира. Ей нравилось, чтобы за спиной никого не было.

Войдя, она быстро осмотрела помещение. Присутствующие выглядели безобидно, за исключением двух мужчин, которые сейчас сидели напротив нее метрах в шести-семи. Их громкие пьяные голоса выделялись над ровным гулом трактира. Время от времени они бросали вызывающие взгляды вокруг, а под одеждами у них угадывались здоровенные кинжалы. Ариадна сосредоточенно ужинала, не глядя в их сторону, однако краем глаза следила за их поведением.

Они тоже поглядывали на Ариадну. Особенно младший, Периандр, чьи глаза снова и снова устремлялись к сидевшей напротив молодой женщине. Его внимание привлекли ее светлые волосы, к тому же он заметил под белой туникой большие твердые груди. Он сделал еще один глоток вина. Они с напарником праздновали успешное завершение операции – перевозки краденого, которым обычно промышляли. В этот раз заработали достаточно, чтобы пару недель швыряться деньгами направо и налево. А может, одну неделю – все зависело от того, с какой скоростью они будут их тратить. Так, за день до этого они выложили изрядную сумму в сибаритском борделе. Периандр облизнулся, вспомнив египетскую рабыню, которую яростно взял сзади. Вот бы проделать то же самое и с этой светловолосой.

Ариадна, не отрываясь от еды, почувствовала, как один из мужчин направил на нее взгляд, полный липкого вожделения. Она вздрогнула от отвращения и сжала челюсти. Потом закрыла глаза и через мгновение полностью расслабилась. Хотя ее молчаливые спутники были людьми мирными, они были не единственной ее защитой.

Периандр наклонился к своему спутнику, не сводя взгляда с Ариадны.

– Антиох, посмотри на эту бабу. – Он кивнул на Ариадну. – Она сводит меня с ума. Вылитая Афродита.

– Да, вполне ничего, – тихо согласился Антиох.

– А с ней, гляди-ка, всего двое слабаков. – Он посмотрел на ее спутников с агрессивным презрением. – Мы с ними справимся одной рукой, если вторую привязать к спине. Если устроить западню, даже не пискнут. Что скажешь? – В этот миг Ариадна облизнула пальцы полными губами, отчего его желание возросло. – Скажи мне, что да, потому что я все равно получу эту женщину, даже если придется драться в одиночку.

Антиох вздрогнул и схватил Периандра за тунику.

– Заткнись, идиот! – пробормотал он. – Не знаешь, что ли, кто это?

Периандр удивленно уставился на своего плечистого спутника. Антиох поморщился и прошептал ему на ухо все, что знал о соблазнительной женщине.

Лицо Периандра побледнело. Он досадливо покосился на Ариадну, понурил голову и уперся в ладони лбом, скрывая лицо.

– Идем отсюда, – шепнул он.

Прежде чем Антиох ответил, он встал, стараясь поменьше шуметь, и поспешно вышел из трактира. Ариадна продолжала ужинать, не удосужившись поднять глаза.

Глава 3

16 апреля 510 года до н. э

А началось все с того, что месяц назад Акенон встретился с Эшдеком, своим самым близким другом еще по Карфагену.

Они сидели в просторном и теплом зале главной виллы карфагенянина, в деревянных креслах, покрытых большими пуховыми подушками. Эшдек, один из трех самых богатых купцов Карфагена, загадочно улыбнулся и сверкнул глазами.

– Тебя ждет новое поручение, Акенон. Уверен, тебе оно придется по душе.

Акенон смотрел на него с любопытством, ожидая продолжения и потягивая сладкое месопотамское вино из чаши слоновой кости. Ножка, идеально соответствовавшая форме его руки, была выполнена в форме лошади, вставшей на дыбы. Изысканная работа.

– На сей раз не для меня, а для Главка, одного из моих клиентов. Это мой лучший клиент. – Последнее Эшдек подчеркнул, подняв руку с вытянутым указательным пальцем, и по его пестрой тунике пошли волны.

Акенон слегка нахмурился. Он работал сыщиком в Карфагене пятнадцать лет, но тринадцать из них выполнял лишь поручения Эшдека. Благодаря им зарабатывал достаточно и очень ценил доверие и безопасность, которые находил в этих деловых отношениях. У него не было ни малейшего желания работать на кого-то еще… но ответить отказом могущественному карфагенянину он не осмеливался.

– В этой работе есть хорошее, но есть и плохое. – Эшдек сделал риторическую паузу. – Плохо то, что заниматься ею придется в Сибарисе.

Тут Акенон не выдержал и скривился. В море его укачивало, а чтобы добраться до Сибариса, предстояло плыть из Карфагена до Сицилии, обогнуть ее, достигнуть Италийского полуострова, что уже займет около недели плавания, а оттуда по Ионическому морю в залив Тарента. В общей сложности почти две недели по морю, если погода будет достаточно хороша.

– Не делай такое лицо, положительная сторона компенсирует твою нелепую неприязнь к кораблям. На самом деле положительных стороны целых две. – Эшдек сделал глоток из своей чаши. – Во-первых, работа предстоит несложная и безопасная… – На мгновение он задумался. – Впрочем, должен предупредить тебя, что Главк человек со странностями. – Акенон выгнул брови, а Эшдек продолжал: – Иногда кажется, что внутри него сосуществуют разные люди. То он ведет почти аскетическую жизнь в обществе ученых, которым платит баснословные деньги, чтобы те передали ему знания, а потом смотришь – вовсю предается обжорству и блуду.