У. Рассказы и повести

Большая сонная муха безуспешно пыталась выбраться из ловушки окна. Застряв между оконными рамами, она упрямо ползла вверх по расплавленному, дождливому серебру. Дерягин раздвинул скрипучие рамы и зажал муху в руке. Муха стала щекотать ладонь. «Я ничем от нее не отличаюсь» – грустно прошумело, пробарабанило в голове и застряло комком в горле. Евгений выпустил муху в дождь, – и она черным камешком сорвалась вниз, исчезла в серой пелене. Дерягин вдруг вспомнил о давнем, летнем увлечении, о кухонных казнях, о мохнатом короле мух и подумал о Светлане. Возможно, его опять подвело слишком услужливое воображение. А на самом деле ничего такого не было, и быть не могло. Светлана расколошматила вазу и теперь станет тем, кем была долгое время раньше…

3

Семнадцатилетний призрак в белом халатике оживленно щебетал у окна и звенел скальпелями, зажимами, ножницами. Солнечные зайчики от инструментов, перекладываемые неприметной, но говорливой медсестрой, прыгали по бледно-зеленым стенам, по небритой физиономии хирурга, по коричневой, залитой йодом женской ноге, в которой, весело посвистывая, ковырялся Сап.

Призрак материализовался в розовом коридоре. Там солнце, полоснув по глазам, пряталось за темный полог, что висел над соседним корпусом больницы. Взбудораженный Дерягин, взмахивая руками, безуспешно пытался рассказать о прошедшей операции Пирогу, на голове которого белела шапочка, лихо сдвинутая на ухо, как берет десантника.

Во время своего сумбурного рассказа Евгений внезапно вспомнил кошмар, который привиделся ему накануне ночью… Паук длинными мохнатыми лапами перебирал нити блеклого узора на обоях. С придушенным криком проснувшись посредине ночи, Дерягин бросился к столу и на белом листе черной пастелью нарисовал мохнатого ткача… Это был лучший рисунок Дерягина. На уровне Леонардо и Буонарроти. Паук получился пугающе живым. Дерягин решил подарить рисунок Сереге Пирогову, который устроил себе и заодно Евгению трудовую практику в местной больнице. Уж лучше, чем весь день вытачивать болванки на заводе… Оставив рисунок на столе, Дерягин вернулся в кровать… А утром, проснувшись, он обнаружил на столе лишь белый лист бумаги. Выходит, это был сон во сне… Вспомнив в больничном коридоре ночной слоеный кошмар, Дерягину стало не по себе…

– Там было столько крови, столько крови! – захлебывался Дерягин, пытаясь не думать о пауке.

Пирог, глядя на свои модные кожаные сандалеты, покачивался, вставая то на носки, то на пятки, и давил зевки кулаком. Но вот он оживился, стал бросать странные взгляды через плечо Евгения и с хитрым прищуром ухмыляться.

– Столько кро… – Дерягин запнулся оттого, что кто-то легонько ткнул его под ребра. Евгений вздрогнул, представив мохнатые паучьи лапы, и вскрикнув, отскочил в сторону.

Пирог, хлопнув себя по ляжкам, захохотал, коридор ответил ему лающим эхом. Обернувшись, Дерягин увидел сияющего призрака в белом… Солнце спряталось, и стены потемнели до цвета крови, что капала в тазик на кафельном полу операционной.

– Это не смешно! – почти выкрикнул Евгений с перекошенным лицом.

– Извини… – тень побледнела и, опустив плечи, поплелась прочь.

– Что за чикса? – спросил Пирог, пристально глядя ей вслед.

– Да так… – Дерягин махнул рукой.

– А она ничего, – заметил Пирог.– Даже очень…

– Ты думаешь? – Евгений недоверчиво посмотрел на удалявшийся призрак в белом.

И вдруг из небытия проступили виолончельные изгибы, темно-рыжие локоны, вспыхнула золотая змейка на запястье…

Как же ее зовут? Что-то сияющее, солнечно-светлое… Имя ускользало…

А тут еще испуганно задребезжал голос.

– Давайте лучше завтра – под нож, а? Или – на следующей неделе, ну же…

Мимо, обдавая Дерягина холодком, проскрипела каталка. На ней лежал мускулистый парень лет восемнадцати. Белые халаты, облепив каталку, жалостливо жужжали над парнем, пытались успокоить его.

– Ненавижу! – парень отмахивался от белых пчел.– Ненавижу!

Небритый Сап зычным голосом вбивал в парня ободряющие слова:

– Мы еще на твоей свадьбе кутнем. Вот увидишь, – и гладил парня по косынке на голове. Косынка сливалась с мраморно-белым лицом. Дерягину казалось, что на каталке везут одного из богов-олимпийцев. Их изображения Евгений в последнее время частенько копировал себе в альбом, – набивал руку для рисования комиксов, которыми он заболел, насмотревшись японских мультфильмов.

Дома Дерягин по памяти углем набросал молодого бога. А ночью тот, мертвенно-бледный, явился к Дерягину во сне. Он сел на стул у окна и, как собачку, поглаживая на коленях паука, шевелившего мохнатыми лапами, парень тихо-тихо, так, что невозможно было расслышать, продребезжал имя медсестры…

Следующим вечером Дерягин вновь увидел ладно скроенного парня. Перетаскав медицинский хлам в подвал, уставший Евгений украдкой курил, рассеянно глядя в окно на пурпурные всполохи вечерней зари над черной коробкой больницы… Вдруг в операционной вскрикнули. Евгений метнулся к двери, толкнул ее и обмер. В углу на высокой кушетке, навсегда прикрыв длинные ресницы, вытянув руки вдоль мраморного голого тела, покоился тот самый парень. Бритую, похожую на бильярдный шар голову полировал полумрак. Теперь, сочась зеленовато-матовым светом, с отстраненным, заиндевелым лицом, обращенным вверх, парень еще сильнее напоминал древнюю статую.

А на соседней кушетке между брыкающихся женских ног раскорячился полуголый, растрепанный Сап с висящим на плече чулком в мелкую клетку. Сдернутой с мертвеца простыней Сап накрывал какую-то особу, метавшуюся то ли в истерике, то ли от наслаждения.

Заметив Дерягина, Сап смешался, побагровел и вдруг жестко рявкнул:

– Курить в операционной?! Вон!

Евгений вздрогнув, тут же выплюнул сигарету и кинулся прочь. Он несся по сумрачному коридору, слыша за спиной чьи-то гулкие, стылые шаги…

Утром Сап поспешно отвел Евгения к окну. На подоконнике лежал коробок спичек… Владимир Романович, оглядываясь и подергивая верхнюю пуговицу на халате растерянного Дерягина, заговорил глухим баском:

– Дело-то житейское… Ты ничего вчера не видел. Ведь так?.. Поздравляю с успешным окончанием трудовой практики, – и оторвал пуговицу.

Дерягину показалось, что хамоватый Сап вбил его в пол по самую макушку.

– Ртутный ты какой-то, без стержня, – напоследок вынес диагноз Сап, отдавая Дерягину пуговицу…

***

– Колись, давай… Как от практики отделался? – чуть позже насел Пирог.

– Бывает… – пробормотал Дерягин, напряженно улыбаясь и поглаживая влажной ладонью макушку.

– Ну и тихоня, – усмехнулся Пирог, покачивая головой.– Ох, тихушник…

4

Невнятно прошелестели шесть лет.

– Светлана! – выкрикнул Пирог июльским вечером; на темно-синий бархат был наклеен оранжевый фонарь в ореоле белых мотыльков, роившихся снежинками. Опаленные мотыльки блеклыми искрами осыпались на небо, размытое светом витрин, окон, автомобильных фар и цепких, как репейник, женских глаз.

Пирог проходил мимо остановки с бутылкой пива и Евгением, у которого от переулочных кружений гудели ноги. А Светлана и ее бледная, восторженная, с большими лихорадочными глазами подруга, похожая на глянцевую диву тридцатых, одетая в белое винтажное платьице гимназистки с отложным кружевным воротничком, после танцпола ждали автобус. В двух шагах от остановки, на крыльце кафе «Карамболь» пьяные парни каркали и налетали друг на друга.

– Бросили нас на произвол судьбы… Вот торчим тут… – обиженно нарезая вечерний бархат звонким голосом, пожаловалась блондинка подкатившему Пирогу. Он хмыкнул и отпил из бутылки. – А ведь мог бы, и подвезти твой старинный знакомый…

– Цейтнот у него, – процедила Светлана, отмахиваясь от комаров чайной розой.

– Какой там еще цейтнот! – Марлен Дитрих скривилась.

Светлана, отвернувшись от нее, спросила ухмылявшегося Пирога, тусил ли он в «Бардаке» на прошлой неделе:

– Кажется, я тебя видела там с лысой незнакомкой.

Они оттаивали и притирались друг к другу после холода размолвки. Пирог поглаживал Светлану широкой, душевной улыбкой, от которой она щурилась и торопливо говорила, как будто мурлыкала.

– Кстати, это Женя. Добрейший человек, – гнусавым, распевным голосом проговорил Пирог и опять отхлебнул.

– Кстати, мы уже знакомы, – Светлана тепло улыбнулась Дерягину.

– Серьезно? – пробормотал Евгений и стал растерянно вглядываться в живое, озаренное мягкой улыбкой лицо с мелкими морщинками-лучиками в уголках темно-карих пушистых глаз.

– Какая досада, – буркнул Пирог, облив пивом Светланину блузку, которая черной паутиной расползлась по телу девушки.

Пирога ненароком толкнул бугай с вытянутой, словно наспех вырубленной топором, физиономией-трапецией, которого вышвырнуло из штормящей, бурливой толпы…

Драка девятым валом накрыла остановку. Пирог молча, с пол-оборота разбил бутылку о голову бугая и рванул за ворот ветровки. Тот ударился лбом о фонарный столб, обхватил его руками и, булькая, сполз на тротуар. Со столба на драку таращился долговязый городской дурачок в военном мундире, в галошах на босу ногу; он бойко что-то напевал, потряхивая головой и помахивая авоськой, словно дирижируя.

Поскрипывая, остановился «Икарус» и распахнул створки. Светлана и ее подруга заскочили в автобус. «Икарус» тяжело вздохнул, выпустив черный клуб дыма, и тронулся с места. Дерягин замер на краю панели, провожая взглядом желтый автобус под цифрой восемь. В этот момент Дерягина сшибли с ног, и он, погружаясь в зыбучий асфальт, наконец-то вспомнил, где он видел Светлану и улыбнулся.

5

Секретаршу Сапа тоже звали Светой. Она была высокой, поджарой, с мелкими чертами хорошенького веснушчатого лица. Короткие темно-рыжие пряди топорщились перьями взъерошенного воробья. Светик скучала у окна за овальным столом, подперев голову рукой, рассеянно постукивала пальцем с узорчатым длинным коготком по клавиатуре. Когда в зеленоватых очерченных черным контуром глазах-миндалинах отразился осторожно вошедший Дерягин, Светик встрепенулась, наморщила лоб и, цокая шпильками, впорхнула в кабинет начальника, оправляя на лету короткую серую юбку.

– Проходи, – тихо чирикнула она, выпорхнув из кабинета, села за стол и, вздохнув, нажала на всю ту же клавишу enter.

Узкий с голыми, белыми стенами кабинет смахивал на операционную. За черным столом, заваленным бумагами, сидел Сап в светлой рубашке в тонкую полоску и, закатав рукава по локоть, торопливо писал шариковой ручкой. За сгорбленной спиной Сапа у стены притулился стеллаж, где стояли только телефонный справочник и уголовный кодекс… Дерягин негромко кашлянул. Сап поднял голову с вросшей в темя матовой шапочкой плеши, сверкнул на Евгения острыми черными глазами навыкате, отрывисто и резко пророкотал:

– Принес?

Дерягин поспешно протянул пухлую желтую папку. Жилистая, волосатая рука схватила папку, разъяла ее. Указательный палец с черными волосками на фаланге червем заелозил по строкам договора. Зашевелилась жидкая рыжеватая щетка усов, нависавшая над поджатыми губами, стало подергиваться нижнее левое веко…

Однажды в середине мая Дерягин задумчиво брел по тротуару вдоль дороги, шелестевшей за пропыленными липами. Вяло колыхалась матовая листва. Сотканная из тонких теней ажурная кисея опутывала прохожих. Дерягин гадал, может ли всемогущий и бессмертный бог наложить на себя руки… Заметив Сапа, который твердым, размашистым шагом проходил мимо, Евгений робко окликнул его. Владимир Романович остановился… Прищурив левый глаз, прихлебывая лимонную газировку из жестяной баночки, Сап выслушал Дерягина. Евгений с горькой усмешкой рассказал, что взял очередной академический отпуск в институте, где кое-как домучивался на архитектора, и теперь безуспешно пытается пристроиться хоть куда-нибудь.

– Мне нужен координатор проекта, – густым обволакивающим голосом произнес Сап.– Кажется, ты умеешь держать язык за зубами…

– Вроде того… – смущенно пробормотал Дерягин.– А что за проект?

– Обычный бизнес-проект. Детали обсудим позже, – уклончиво ответил Сап.

С тех прошло три года, но Дерягин так и не понял, чем конкретно занимался Сап и что нужно было координировать. Странные деньги неизвестно откуда и непонятно за что внезапно сваливались на расчетный счет и через несколько дней куда-то уходили, оставляя Дерягину сны, где шныряли люди в черных масках и хищно лязгали тюремные засовы. Пора. Пора завязывать. Думал Дерягин, просыпаясь в холодном ознобе. Еще одна транзакция, еще один договор – и все. Он уходит… Но шло время, а Дерягин все так же барахтался в мутном потоке, который уносил Евгения черт знает куда. Все так же, подобно мотыльку, он жил одним днем и летел навстречу оранжевой, слепящей смерти. Он все сильнее запутывался, увязал в паутине, оправдываясь, в том числе, тем, что таких шальных денег больше нигде и никогда не поднимет и поэтому можно еще чуть-чуть потерпеть. Постоять на краю…

– Скоро придут деньги, – сказал Сап и бросил папку в сейф.

– Когда? – в груди Дерягина тоскливо заныло, заворочался холод; Евгений вдруг почувствовал, что больше не может… Острее не придумаешь, подступил тот самый момент, чтобы уйти…

– Я же сказал: скоро, – с глухим раздражением ответил Сап.– Можешь идти… – и сгорбился над бумагами, продолжив писать.

Бледный Дерягин постоял, постоял, потом отошел к двери, схватился за дверную ручку и опять застыл в нерешительности. Бухало сердце, отдаваясь в висках. Ну же, скажи ему…

– Что еще? – недовольно сказал Сап, оторвавшись от бумаг и исподлобья уставившись на Дерягина.

– Нет, нет, ничего… – покраснев, торопливо пробормотал Дерягин и выскочил из кабинета.

6

Дерягин лежал навзничь на жесткой, дедовских времен кровати в комнате, которая была ненамного больше сейфа в кабинете Сапа. Шторы, лампа, знаком вопроса склонившееся над исцарапанным столом, книжные полки, шкаф, тумбочка с телевизором, паутина обоев на потолке… – все вылиняло и затуманилось. Предрассветный полумрак затопил комнату, вытоптал ее до призрачного состояния и утрамбовал Дерягина, раскатал его по матрацу. Было так тихо, что казалось, что в квартире никого нет, ни младшей сестры, ни бабушки, которые спали в дальней комнате, что напротив кухни, ни мамы, которая спала в гостиной.

Дерягин замер, еще надеясь забыться и забыть о надвигающихся деньгах, о прочих передрягах. Холодело, покалывало правое запястье – отлежал. Что лучше: прожить счастливую, но короткую жизнь, или длинную, но несчастную? Или – упростив: умереть молодым, но богатым, или нищим, но очень старым?

Внезапно полумрак на потолке сгустился и серым шевелящимся комком стал опускаться на Дерягина. Как будто двигаясь короткими перебежками, комок то замирал, то опять срывался вниз, подбираясь все ближе и становясь все крупнее и оживленнее…

Около девяти утра, нашампуривая и поджаривая мозг, скручивая взбунтовавшийся кишечник, в начале тихонько захныкал, а потом все громче и громче стал голосить телефон. Выскочив из сна, Дерягин схватил телефон.

– Срочно приезжай, – глухо прогудел Сап.

7

С каждым днем росло и крепло ощущение приближающейся катастрофы. Но подобно преступнику, которого приговорили к смерти, Дерягин старался не думать, что его ждет не сегодня-завтра. Ведь все равно ничего уже изменить. У него просто не хватит духа разорвать невидимую паутину и уйти от Сапа. Так же как в свое время не хватило решимости раздобыть пистолет и застрелиться…

Ко всему прочему, если он уволится, то Пирог больше его никуда не позовет и Дерягин больше никогда не увидит Пташкину. Без денег он до смерти никому не упал.

Дерягин отмахивался от нехороших мыслей, старался не грузиться ими. Но эти пугающие мысли сами собой, назойливо лезли в голову, застревали там, ворочались и разрастались, словно раковая опухоль, пожирая Дерягина изнутри.

В таком подвешенном, лихорадочном состоянии ничего не хотелось, – даже рисовать. Коснувшись карандашом бумаги, он вдруг замирал, неподвижным взглядом увязая в белом мареве листа. Потом вдруг вскакивал из-за стола и торопливо ходил, ходил по комнате, как заключенный по камере, гоняя, пережевывая и переживая одно и тоже, одно и тоже.

Чем больше у него было денег, тем меньше хотелось заниматься творчеством, и тем хуже он себя чувствовал. Все краски померкли. Мир усох и сжался до темно-серой воронки. От накатывающих волн страха знобило и ломало. И хотелось только одного: чтобы навязчивые, пиявчатые мысли отпустили его. Дерягин чувствовал себя жалкой мухой, которую поджаривали на медленном огне…

Позвонил беззаботный Пирог и позвал на дачу к Оле Павловне, той странноватой, худосочной блондинке, подруге Пташкиной.

– А Светлана будет? – почему-то спросил Дерягин и смутился.

– Будет и не только она, – загадочно усмехнулся Пирог.

Как обычно почти все расходы легли на Дерягина. Остальные, особенно Пирог, были не при деньгах. Купив все, что нужно в ближайшем супермаркете, на трех такси махнули за город. И во флагманском такси спереди сидел с дымящейся сигарой в руке Дерягин. Он блаженно улыбался, как человек, которого оставляет ползучая, тлеющая боль.

***

На даче развели костер. Пирог стал колдовать над шашлыком из свинины и бренчать на старой, расстроенной гитаре.

Дерягин удивленно поглядывал на оживленную Пташкину. Потягивая через тростинку коктейль и подталкивая ногою в лодочке ветки в костер, она рассказывала об авиакатастрофе так, словно это была забавная история. Она доучивалась на патологоанатома и любила поговорить о смерти, о странных болезнях и чужих деньгах. О том же невольно заводил речь и Дерягин, когда ему было не по себе… Вспомнился больничный коридор, неуклюжий рассказ об операции и ткнувший в бок призрак в белом. Дерягину вдруг загорелось нарисовать Пташкину.

Портрет не получался, – черты лица расползались. Обычно это Дерягина сильно расстраивало и заставляло сомневаться в себе. Но только не теперь. На него снизошло что-то вроде озарения и все вокруг заиграло оглушительно-радостными красками. Он вдруг понял и ощутил что-то огромное и прекрасное, чего невозможно описать словами. Его обдало теплой и сладкой волной, подобной той, что окатывала его детстве, когда он казнил на кухне мух.

Ему просто нравилось водить обугленной веточкой по белой картонке из-под обувной коробки. Нравилось рисовать Светлану. Рисование было прекрасным поводом сколь угодно долго смотреть на Пташкину и выхватывать отблеск костра в ее быстрых, порхающих глазах. Она его пьянила наравне с коктейлем, который намешал Саша Мельников, парень Оли Павловны. Он барабанил в местной группе и мечтал открыть бар под названием Бар-а-Басс, где будут продавать только самые изысканные и дорогие напитки.

Навязчивые, тревожные мысли отпускали Дерягина. И чем дольше Дерягин прикладывался глазами к Пташкиной, а губами к оранжевой смеси в стаканчике, тем легче Евгению становилось. И тем сильнее он ощущал себя воздушным шариком, который накачивали веселящим газом. Ему казалось, что еще немного Пташкиной и оранжевого коктейля, и он оторвется от бревна и взлетит высоко-высоко, в густеющую синеву.

Дополнительным ингредиентом вечера была тихая и одинокая Карина с пепельными волосами и острым подбородком, которая задумчиво поглядывала на Пирога, бренчавшего на гитаре и гнусавым голосом певшего про черепаховый лорнет. Оля Павловна суетливо позвякивала кастрюлями и тарелками на веранде, самозабвенно играя роль расторопной хозяйки. В ее ногах путалась крохотная собачонка, таращившая мультяшно-большие глаза. Саша Мельников с тонкими чертами узкого лица и нависающими веками, тряся гривастой головой и ритмично дрыгая правой ногой, стучал вилками по бревну, подыгрывая Пирогу.

– …Оказывается, этот астероид – громадный бриллиант, – торопливо проговорила сияющая Пташкина.

– Вот бы мне кусочек от него, – сказал Дерягин. Он допил свой коктейль и показал рисунок Светлане.

– Не похоже, – сказала Светлана, приподняв тонкие брови.– Совсем…

– Я знаю, – с широкой, блаженною улыбкою сказал Дерягин, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – В топку его.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.