Аня здесь и там

Не дождавшись достойной реакции от публики, инопланетянин вышел вместе с нами на конечной станции и пошел куда-то по своим делам.

А мы пошли по своим – нас уже ждали дядя Боря и тетя Лена, а нам еще нужно было арендовать фургон для перевозки мебели.

Дом дяди Бори и тети Лены был огромный, прямо как в Бабушкиных сериалах – с большим крыльцом, гостиной, столовой, несколькими спальнями и задним двориком, где бегала собака Молли, такса. Для полного сходства с Бабушкиными сериалами здесь не хватало только горничной в фартуке.

Тетя Лена и правда оказалась очень красивой. У нее были длинные светлые волосы и красное цветастое платье. Теперь мне стало понятно, почему дядя Боря потерял голову.

Дядя Боря носил очки, а его кудрявые волосы торчали в разные стороны. Если верить фотографиям, которые висели на стенах, когда-то дядя Боря был брюнетом, а сейчас он начал седеть и от этого казался еще добрее.

– Забирайте все, что вам нужно, – объявила тетя Лена. – Чем больше, тем лучше!

А нужно нам было много всего. Мы взяли коричневый диван, двуспальную кровать, половик для прихожей, обеденный стол и стулья, белые тарелки в синий цветочек, дуршлаг, столовые приборы, книжные полки, одеяла, подушки, маскарадное платье принцессы, которое когда-то давно носила дочка тети Лены и дяди Бори, и плюшевого мишку в смешном комбинезончике, который валялся в глубине шкафа в бывшей детской комнате. Я назвала его Штанишкин.

Вот чего не было у дяди Бори и тети Лены, так это детской кровати – потому что их дети уже давно выросли. Так что мою кровать мама заказала по интернету, ее должны были доставить вечером.

Пока мама с папой и тетей Леной носили оставшиеся коробки в фургон, мы с дядей Борей болтали на кухне. Он поставил на плиту кастрюльку с молоком, чтобы сварить нам какао.

– Знаешь, Анечка, было время, когда мы с твоим дедушкой Лешей были самыми веселыми ребятами во всем университете, а может даже, во всей Москве. Мы все время попадали в какие-то приключения.

– Да? – обрадовалась я. – Расскажите!

– Ну, например, однажды мы купили сгущенку и решили сварить ее. Потому что, Анечка, запомни – вареная сгущенка вдвое вкусней обычной.

– Запомнила.

– Мы налили в кастрюлю воды, положили туда банку со сгущенкой и пошли к еще одному нашему товарищу играть в преферанс. Преферанс – это такая карточная игра. Я думаю, со временем Леша научит тебя в нее играть. Так вот, мы думали, что сыграем одну быструю партию и вернемся на кухню. Но игра затянулась, вся вода в кастрюле выкипела, и наша банка взорвалась. Когда мы пришли на кухню, вареная сгущенка стекала со стен и с потолка. Мы оттирали ее весь вечер.

– Ничего себе!

– Так что запомни: когда варишь сгущенку, нужно следить, чтобы не выкипала вода.

– Запомнила.

Дядя Боря налил в две чашки горячего молока, размешал какао и подвинул одну из них мне. Потом достал из шкафа пакет, вынул из него несколько маленьких белых шариков, похожих на комочки ваты, и положил их мне в какао.

– А что это такое?

– Это маршмэллоу, что-то вроде зефира. Попробуй, очень вкусно. Его едят с какао, а еще поджаривают на костре.

Как мне нравился дядя Боря!

– А еще что-нибудь расскажите, – пробормотала я с полным маршмэллоу ртом.

– Когда твоему дедушке Леше исполнилось двадцать пять лет, он устроил такую вечеринку, о которой до сих пор, я думаю, помнит вся Москва. Сколько там было станцовано, сколько спето, сколько много еще чего! Между прочим, именно там я и познакомился с тетей Леной, – с придыханием рассказывал дядя Боря. – Правда, на этой вечеринке по моей вине произошло одно небольшое недоразумение. Вернее, если быть честным, довольно большое недоразумение. Мне потом было очень неловко перед Лешей.

– И что же вы такого сделали?

– Видишь ли, Анечка, мне очень понравилась тетя Лена, и я захотел произвести на нее впечатление. Я сказал, что смогу так лихо открыть бутылку шампанского, что пробка долетит до потолка.

– Ух ты!

– И пробка действительно долетела, только не до потолка…

– Так это вы? – выпалила я. – Это вы разбили Лешину люстру?

– Откуда ты знаешь?! – От неожиданности дядя Боря поперхнулся какао.

Я не верила своим ушам!

– Дядя Боря! Я столько раз слышала эту историю от Леши и вот наконец познакомилась с ее героем. Как я рада! Для меня это большая честь!

Родители набили наш фургон доверху, так что не поместившиеся коробки с тарелками в синий цветочек и вилками дребезжали с нами в водительской кабине всю дорогу домой. За рулем сидел довольный папа – ему было очень интересно управлять таким фургоном. Мама тоже была в приподнятом настроении: она сказала, что эти тарелки похожи на гжель, которую коллекционирует Оля, и что это хороший знак. Я сидела молча и просто смотрела по сторонам.

В тот вечер наша квартира перестала быть голой. Родители расставили мебель и разложили по полкам одежду, я вынула из чемодана свои игрушки, а на холодильник мы повесили магниты и фотографии, которые раньше висели у нас в Москве. Но мне все равно было грустно.

Я лежала на своей новой кровати из интернета, укрытая одеялом дяди Бори и тети Лены. Одеяло было теплое и уютное, хоть и старое. Видно было, что под ним спали и дядя Боря с тетей Леной, и их дети. А если принюхаться, то становилось понятно, что и такса Молли, наверное, тоже иногда лежала на нем.

Как же так, думала я, весь наш дом, моя кровать, все наши вещи, вид за окном, все-все осталось там, в Москве, – а мы теперь здесь. Почему? Зачем?

Но я закутывалась поуютнее в одеяло, и мне становилось немного легче от мысли, что и это одеяло, и вся мебель в нашей нью-йоркской квартире достались нам от Олиных и Лешиных друзей – как будто, проводив нас тогда на перроне, Оля с Лешей передали нас в другие заботливые руки.

Глава 5. Самый длинный день

Я стояла перед четырехэтажным зданием школы и что есть силы сжимала папину руку. Папа тянул меня вперед, но я не поддавалась.

Вокруг нас роилась пестрая, шумная толпа. Здесь были дети, родители, няни, коляски с орущими младшими братьями и сестрами. Перед глазами мелькали разноцветные рюкзаки, футболки с супергероями, кроссовки, сумки для ланча, заколки в волосах, мягкие игрушки и бутылки с водой.

У меня кружилась голова.

Первый день школы проходил в Нью-Йорке как-то странно. Никаких вам праздничных линеек, белых бантов, никаких песен и речей. Цветов тоже ни у кого не было. Родители просто подводили детей к входу в школу, обнимали, и те уходили внутрь через двойную дверь.

Только мы не двигались с места.

– Пап, как я там буду? Я ничего не понимаю по-английски.

Папа присел на корточки и обнял меня.

– Ты такая смелая, такая умная и талантливая, что не успеешь оглянуться, как будешь лучшей ученицей в этой школе, честное слово!

– Пап, я не хочу…

Уже прозвенел звонок, мимо нас прошмыгнуло еще несколько опоздавших детей, и возле входа в школу мы с папой остались одни. Через некоторое время к нам вышла молодая симпатичная женщина с длинными темными волосами и колечком в носу. Она улыбнулась и сказала папе что-то по-английски. Потом протянула руку в нашу сторону.

Нет, папа, пожалуйста, не надо… не отдавай меня ей…

Но папа передал женщине мою руку, и она потянула меня за собой.

Я уже приготовилась заплакать, но папа прокричал мне вслед:

– Не раскисать!

…Да, не раскисать. Эта драматическая история произошла прошлым летом на нашей подмосковной даче. В тот день Леша и Оля принимали на веранде гостей и, как водится, вели с ними скучные взрослые разговоры, а я от нечего делать забрела в наш знаменитый малинник. На самом деле он давно уже превратился в крапивник, но я все-таки надеялась отыскать там хоть пару ягодок.

Я долго плутала по крапивным джунглям, лавируя между жгучих зеленых кустов, и в конце концов все-таки нашла пару ягод. Именно так: две несчастные малинки. Я была так горда собой и так спешила похвастаться своей находкой, что не заметила могучий корень писательской сосны, который полз по земле. Я споткнулась об него и полетела – прямо в самую крапивную гущу.

Вообще-то обжечься крапивой – не такая уж и трагедия, с кем не бывало. Но на мне были только шорты и маечка, очередной подарок от Оли из «Детского мира», и поэтому на моем теле не осталось ни одного неужаленного места. Я заорала так, что если в малиннике еще и было несколько не обнаруженных мною ягод, то теперь они уж точно слетели от ужаса на землю.

Первым на место происшествия прибежал Леша, как водится, в своих красных штанах. Он поднял рыдающую меня на руки и вынес из крапивы. А потом поставил на землю и строго сказал:

– Не раскисать!

– Как это не раскисать? – От удивления я даже перестала плакать.

– А вот так – взять и не раскисать.

Тем временем к нам уже сбежались все: мама, папа, Оля, гости и Ляля.

– Бедная моя девочка, – застонала мама и бросилась обнимать меня и рассматривать ожоги.

– Ну зачем же ты туда пошла? – сокрушался папа.

– Несчастный ребенок, – запричитала Оля.

Ляля тоже хотела поучаствовать в этой семейной идиллии и поэтому принялась делать сразу все, что умеет: виляла хвостом, лаяла в голос, а потом легла на землю и раскинула в разные стороны все четыре лапы, требуя, чтобы ей почесали живот.

– Стоп, стоп, стоп. – Леша выставил перед собой ладонь, и все послушно замолчали. Даже Ляля прекратила елозить на земле. – Не мешайте нам, мы с Аней учимся не раскисать.

– Смотри на меня. – Леша набрал в легкие воздуха, задержал дыхание на несколько секунд, а потом выдохнул так сильно, что красные штаны вздулись у него на животе. – Ну давай! Теперь ты.

Я шмыгнула носом и тоже сделала глубокий вдох, затем выдох.

И вы представляете, у меня получилось! Я взяла и не раскисла!

…И вот теперь, когда незнакомая женщина в незнакомом городе и незнакомой стране уводила меня в незнакомую школу к незнакомым детям, чтобы учиться на незнакомом языке, я изо всех сил пыталась не раскисать. И, скажу я вам, хотя ни ноги, ни руки у меня не были обожжены крапивой, не раскиснуть было не очень-то легко.

Из школы меня забрала мама, и мне кажется, я никогда так не ждала ее, как в тот день. Так, наверное, устроены все люди: когда человеку грустно или страшно, он хочет к маме. Моя мама, например, уже совсем взрослая, но, когда идет к зубному врачу, всегда хочет к Оле. Так что уж говорить обо мне.

Мама спросила, как прошел мой первый день в школе, но я толком даже не смогла ничего ей рассказать. Я помню, что сначала повсюду стоял шум и гам, а потом я вдруг оглохла, перестала что-либо слышать, как будто в уши мне набили ваты. Или как будто я смотрела по телевизору фильм, в котором учительница и дети постоянно шевелили губами, что-то рассказывали и о чем-то расспрашивали меня, но я не понимала ни одного слова, потому что кто-то отключил у телевизора звук.

Мама обняла меня крепко-прекрепко и объявила, что сегодня намерена избаловать меня так, как нам с Олей и не снилось. Мы сели на метро и поехали в Центральный парк, тот самый, о котором мне столько рассказывали.

Вблизи он и правда оказался гигантским, с Дедушкиной грядкой я, конечно, погорячилась. И в нем действительно было столько детских площадок, что мы с мамой даже запутались считать. На одной из них бил фонтан, в котором плескались дети.

Фонтан то замирал, и тогда вода исчезала, то оживал и выпускал высокую, сильную струю, которая сначала била вверх, а потом распадалась на множество мелких струек и поливала детей с ног до головы, как из душа, – под их оглушительный визг.

– Смотри, как здорово! – сказала мама. – Хочешь тоже?

Я замотала головой. Мне не очень хотелось лезть в воду. Купальника у меня не было, а мочить одежду я не хотела, да и настроение, честно говоря, у меня было не ахти.

– А давай вместе? – подмигнула мне мама и принялась расстегивать свои босоножки. Такой хитрый вид у нее был всегда, когда она затевала что-то хулиганское, что наверняка не понравится Бабушке.

– Но у тебя же платье…

– Один раз живем! – Мама взмахнула рукой.

Это была любимая Лешина фраза и его жест. Леша говорил так, когда вел нас в какой-то дорогой ресторан или засиживался допоздна с гостями и, несмотря на косые взгляды Оли, все подливал и подливал всем наливки.

У меня сжалось сердце. Я видела, как мама старалась, как хотела поднять мне настроение, развеселить меня. Она даже не пожалела своего нового бежевого платья, которое ей подарила Оля перед самым отъездом. Маме было грустно за меня, и от этого мне было еще грустнее.

– Ну ладно, – сказала я и постаралась улыбнуться. – Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Это была еще одна Лешина фраза.

Я скинула обувь и побежала вслед за мамой под фонтанный душ.

Потом мы катались на карусели, залезали на огромные валуны, ели хот-доги, лежа на траве. Хот-доги в Нью-Йорке оказались такие же, как и в Москве, только кетчупа и горчицы здесь добавляли больше.

Напоследок мы с мамой решили покататься на лодке в знаменитом пруду в самом центре парка.

Мама гребла, ритмично разрезая веслами воду, а я сидела на корме лодки в оранжевом спасательном жилете, подставив лицо под солнце. Мимо нас проплывала семья уток: деловая мамаша с гордо вытянутой шеей, а за ней, семеня лапками и стараясь не отставать, – выводок утят.

С одной стороны пруд обрамляли густые зеленые деревья, и если очень постараться, то можно было представить, что мы находимся в Ласковом, плывем себе по озеру на дальний пляж, и скоро, за поворотом, увидим небольшой островок – все называют его пупком – и полянку из кувшинок.

Или, может, это парк Горького в Москве? Мы с Лешей крутим педали катамарана и едим мороженое в вафельном стаканчике. И Леша осторожно намекает, интересуется – не сходить ли нам после парка в Третьяковку? Она здесь как раз недалеко… А я и не возражаю, я согласна! Я даже не буду ныть!

Но стоило мне посмотреть на противоположный берег, и все это сразу исчезло. Вместо деревенских домов и луга, вместо набережной Москвы-реки я увидела сверкающие нью-йоркские небоскребы.

– Ну что, пошли домой? – спросила мама, когда мы причалили к берегу.

– Пошли, – ответила я. А потом добавила тихо: – Только это не наш дом.

Вечером мы с папой и мамой ужинали за дяди-Бориным и тети-Лениным столом. Папа пересказывал нам сегодняшнюю лекцию в университете. Ученые опасаются, говорил он, что в будущем компьютеры станут такими мощными и умными, что смогут восстать против людей. Но папа обещал этого не допустить – для этого он и пошел учиться на программиста. Мама описывала папе наше героическое купание в фонтане. А я сидела и молча наматывала макароны на вилку.

После ужина мама проверила свою электронную почту и обнаружила там письмо от моей учительницы мисс Джонсон, той женщины, которой папа передал меня утром. Мисс Джонсон хвалила меня и говорила, что я большой молодец. Она даже сфотографировала меня на перемене на школьной площадке и послала фотографию маме.

На этом снимке почти весь наш класс висит на турнике вниз головой, а я стою одна, вдали от всех, и тереблю свою юбку. На белой футболке у меня наклеен бейджик с именем Anna. (Они произносили его «Энна» – даже имя у меня теперь было другое.) А на руке у меня блестит россыпь наклеек: звездочки, цветочки и смайлики – эти наклейки учительница раздавала детям в награду за успехи. Судя по моей руке, успехов у меня хоть отбавляй, только мне от этого не легче. Я смотрю не на камеру, а куда-то сквозь нее, и в отличие от моей руки, на лице у меня грустный смайлик.

В ту ночь мне приснилось, что мы в Москве, в нашей маленькой квартире, что сейчас вечер и к нам вот-вот придут в гости Рыжие, и мы с Андрюшей, как всегда, будем строить из лего самую высокую башню в мире. Мы с папой накрывали на стол, а мама взбивала тесто для яблочного пирога, когда в дверь позвонили.

Я ринулась открывать – и проснулась.

Это был вовсе не звонок в дверь, а сирена проезжавшей где-то рядом пожарной машины. Я сразу поняла, что ни в какой я не в Москве, а в Нью-Йорке, потому что даже звук пожарной сирены здесь был другой.

За окном в оранжевом свете фонарей высились многоэтажные здания с окнами, лестницами и вывесками. Небоскребы, как им и полагалось, скребли ночное небо. Все здесь было неродное. Даже луна, которая застыла на небе, вроде такая же круглая и желтая, как и дома, и та была чужой.

Я хотела обратно в тот сон, в нашу квартиру в Москве, к Рыжим. Мне было так грустно и одиноко. Ну зачем, зачем мы уехали в этот Нью-Йорк?

Родители спали в обнимку на своей кровати, будто две ложки: папа – большая, а в ней – маленькая, мама. Интересно, снился ли им, как и мне, наш дом?

Я заплакала, и мама проснулась.

– Солнышко мое… Девочка моя. – Она взяла меня на руки и отнесла к ним с папой в постель. Она положила меня между ними, буквой Ш, как тогда в гамаке. Я плакала, а мама гладила меня по голове и шептала: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш». Папа тоже пытался меня успокоить, но мне было так грустно, что я захлебывалась в слезах.

– Мне приснилось, что мы дома и что к нам сейчас придут Рыжие, и мне было так хорошо. А потом я проснулась, – плакала я. – Я хочу домой.

– Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, девочка моя, ш-ш-ш-ш.

– Я хочу домой, мам, я хочу домой.

– Давай кое-что попробуем, – сказала мама. – Закрой глаза. Хорошо?

Я закивала сквозь слезы.

– Закрыла? А теперь представь, что мы дома, в Москве, в нашей квартире.

– Представила, – всхлипнула я.

– Сейчас день или вечер?

– Вечер.

– Да, вечер – за окном уже темно. Слышишь? Звонят в дверь, это гости. Кто к нам пришел?

– Рыжие.

– Точно. Смотри, они заходят: Андрюша в своей красной шапке, за ним Дима с Мариной. Марина принесла что-то сладкое к чаю – вафельные трубочки! А тебе в подарок от Андрюши – лего, новый набор.

– И вино они тоже принесли, – добавил сонным голосом папа. – Дима всегда приносит красное чилийское.

– Взрослые сидят за столом, разговаривают, – продолжала мама. – А вы что делаете с Андрюшей?

– Мы залезли на спинку дивана и пытаемся не свалиться вниз. Ой, свалились. – Я улыбалась с закрытыми глазами. – А теперь мы скачем на диване.

– Хулиганы, – сказала мама ласково. – На диване прыгать нельзя, он и так старый, развалится. Идите лучше к нам за стол пить чай. Что ты будешь – трубочки или яблочный пирог?

– А можно и трубочки, и пирог?

– Хорошо, положу вам с Андрюшей и того и другого, только чур хорошо почистить зубы!

– Обещаю!

Я успокоилась, и меня стало клонить ко сну. Мама и папа лежали по обе стороны, теплые и родные. Я залезла поглубже под одеяло, уткнулась в маму и уже собиралась заснуть, как вдруг услышала всхлип. Я выбралась из-под одеяла и открыла глаза.

Мама гладила папу по голове. Папа зарылся лицом в подушку и плакал.

Глава 6. Американская школа

Пип-пи-и-ип. Пип-пи-и-ип. Пип-пи-и-ип.

Будильник на мамином телефоне звонил в без десяти минут семь.

– Еще три минуточки, – пищала я сквозь сон и зарывалась вместе со Штанишкиным глубже под одеяло.

– А можно пять минуточек? – сопела мама.

– Давайте уже десять, – бурчал папа.

Мы снова проваливались в сладкий утренний сон, а несчастный будильник продолжал надрываться каждые три, пять и десять минут, пока кто-то из нас троих не выпрыгивал из постели, словно укушенный в попу, с криком:

– Опоздаем!

Так начиналось у нас каждое утро.

Представьте себе, когда в одной квартире живут три студента, точнее, два студента и один ученик, и никому нельзя опаздывать на учебу! Нам нужно съесть три тарелки каши, выпить три стакана апельсинового сока, а еще две чашечки крепкого кофе, принять душ, почистить три ряда зубов, хотя нет, что я говорю, не три, а шесть! Одеться, расчесать три головы, заплести на одной из них две косички, собрать три рюкзака, три пакета с ланчем, одну бутылку воды и два термоса с чаем, вылететь из квартиры, отвести меня в школу, а родителям – убежать на лекции. Вот такая веселая у нас была жизнь.

Школа в Нью-Йорке была нисколько не похожа на мою школу в Москве. Собственно говоря, она вообще не была похожа на школу, – иногда мне даже казалось, что мама с папой ошиблись зданием, когда привели меня сюда в первый раз. Для школы здесь было слишком ярко, слишком шумно и слишком мало правил.

В Москве в нашем классе было всего три цвета. Белый: стены, тюлевые шторы, банты у девочек по праздникам. Коричневый: пол, парты, пиджак Елены Геннадьевны. Зеленый: доска на всю стену, карта России и комнатные растения, которыми Елена Геннадьевна заставила учительский стол и подоконник.

А здесь у меня рябило в глазах.

Посреди класса лежал ковер, разлинованный на квадраты по цветам радуги: каждый – охотник – желает – знать – где – сидит – фазан. Интересно, в английском есть похожая запоминалка? Ярко-желтые стены были обклеены разноцветными плакатами. На оранжевом – названия месяцев и дней недели. На голубом – слова со сложным правописанием. На красном – детские лица: веселое, грустное, сердитое, озадаченное, – чтобы мы учились по этим картинкам понимать свои эмоции. На розовом плакате было нарисовано четыре мусорных бака: для стекла, пластика, металла и бумаги – так нас учили сортировать мусор и беречь планету. И все остальное, все, что было в классе – парты, шкафчики для одежды, стаканы для карандашей, папки с бумагой, – все было как в калейдоскопе.

Смотря на наш класс, я поражалась, какой большой и интересный, оказывается, мир, как много в нем людей, стран и культур. Здесь были дети с разным цветом кожи и волос, с разной формой глаз и разными прическами. Волосы у девочек рассыпались по плечам, лежали в тончайших косичках, прятались под черным платком. Бантов не было ни у кого. А вот мальчики были пострижены так, как это всегда бывает у мальчишек: ежиком или шапочкой.

Ну и одевались здесь все кому как вздумается: мелькали шорты, лосины, джинсы – с дырками и без, платья принцесс, летние сандалии и сапоги на меху.

Наша учительница мисс Джонсон тоже выглядела необычно. Ее длинные волосы были наспех собраны в пучок и закреплены простым карандашом с ластиком на конце. Несколько прядей в челке отливали фиолетовым, а на запястье красовалась татуировка: выпрыгивающий из воды дельфин.

Кроме дельфина в нашем классе было еще одно животное – маленькая сухопутная черепаха, мальчик. Его звали Джордж Вашингтон – в честь первого американского президента. Коротко – Джордж.

Он обитал в стеклянном террариуме на подоконнике около стола мисс Джонсон. Мы кормили его листьями салата, подливали ему воды и меняли опилки. Джордж жил в школе с понедельника по пятницу, а на выходные его забирала к себе домой мисс Джонсон или кто-то из учеников.

Учебный день начинался на полу. Мы рассаживались в круг на радужном ковре, скрестив ноги, как индийские йоги. Мисс Джонсон тоже сидела среди нас, и ее коленка весело просвечивала сквозь дырку на джинсах.

– Доброе утро, кометы! – говорила она.

Кометы – это символ нашей школы.

– Доброе утро, мисс Джонсон, – отвечали мы.

А потом вскидывали руки вверх и кричали хором:

– Up! Up! Up! Вверх, вверх, вверх!

Это был боевой клич комет, его придумали сами дети.

Вообще-то вверх летят ракеты, а кометы двигаются по орбите вокруг солнца, думала я. Но как им это втолковать…

Затем мы все приветствовали друг друга, двигаясь по часовой стрелке от одной кометы к другой. На зеленом плакате было нарисовано, как это можно сделать: столкнуться с соседом кулачком, fist bump, или ладошками, high five, пожать руку, hand shake, помахать, wave, или обнять того, кто сидит рядом, give a hug. А потом обязательно пожелать соседу хорошего дня.

– Good morning, Anna. Доброе утро, Энна, – говорила мне Райли, чернокожая девочка с копной тонких косичек, на которые были нанизаны разноцветные бусинки. Она хлопала своей ладошкой об мою, и ее косички весело стукались друг о друга: клик-клик-клак. – Have a good day. Хорошего тебе дня.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.