Неестественные причины. Тайна Найтингейла

Дэлглиш пробурчал что-то в знак согласия и жестом отправил Джастина обратно, хотя слишком хорошо его знал, чтобы понадеяться, что тот угомонится. После завтрака, набравшись сил для дневных проделок, он непременно позвонит Селии Колтроп, и они вместе станут гадать, что затеял Адам Дэлглиш на сей раз. К полудню весь Монксмир, включая Оливера Лэтэма, будет знать, что он покатил в Лондон, забрав с собой фотографию.

Дорога оказалась нетрудной. Адам поехал кратчайшим путем и к половине двенадцатого прибыл в город. Он не ожидал, что так скоро вернется сюда. У него возникло ощущение преждевременного прерывания испорченного отпуска. Утешая себя надеждой, что это не совсем так, Адам поборол искушение заехать домой, в квартиру, расположенную высоко над Темзой, близ Куинхита, и направился в Уэст-Энд. Перед полуднем он поставил «купер-бристоль» на Лексингтон-стрит и зашагал в Блумсбери, в клуб «Кадавр».

Это было типичное английское заведение, его основал в 1892 году некий барристер как место встречи людей с интересом к убийствам и перед смертью завещал клубу свой приятный дом на Тейвисток-сквер. Клуб был сугубо мужским, женщин не зачисляли в его члены и даже не пускали внутрь. Крепкий членский костяк составляли авторы детективных романов, избиравшиеся по принципу престижности их издателей, а не величины продаж, пара отставных офицеров полиции, дюжина практикующих барристеров, трое судей в отставке и большинство известных криминалистов-любителей и уголовных репортеров. От остальных членов клуба требовалось вовремя платить взносы, с умным видом обсуждая вероятную вину Уильяма Уоллеса[3] и достоинства защиты Мадлен Смит[4]. Исключение женщин означало неучастие в дебатах ряда лучших писательниц криминального жанра, но это никого не волновало: с точки зрения комитета их допуск вряд ли компенсировал бы расходы на установку женских туалетов. Сантехника в «Кадавре» и впрямь не менялась с 1900 года, когда клуб водворился по своему нынешнему адресу, хотя ходили слухи, будто ванны приобретал сам Джордж Джозеф Смит[5]. Старомодными были в клубе не только водопровод и канализация. Оправданием эксклюзивности выступало также утверждение, что неприлично обсуждать убийства в присутствии женщин. Само убийство становилось в «Кадавре» цивилизованной архаикой, отгороженной от реальности временем и доспехами закона и не имевшей ни малейшей связи с теми мрачными и жалкими преступлениями, которыми занимался почти всю свою профессиональную жизнь Дэлглиш. Само слово «убийство» здесь ассоциировалось с викторианской служанкой в крахмальном чепце с лентами, наблюдающей через дверь спальни, как Аделаида Бартлетт готовит мужу снадобье; с изящной рукой жительницы Эдинбурга, подающей чашку какао – возможно, с мышьяком; с доктором Лемсоном, подсунувшим шурину за чаем отравленный кусок пирога; с Лиззи Борден, крадущейся с топором по безмолвному дому в Фолл-Ривер в разгаре лета…

У каждого клуба есть своя изюминка. В клубе «Кадавр» их было целых две, и звались они Плантами. У членов клуба была присказка: «Что мы будем делать, если лишимся Плантов?», звучавшая как: «Что мы будем делать, если на Англию сбросят бомбу?» Оба вопроса имели зачатки смысла, но усматривали его только лица, склонные к болезненной меланхолии. Мистер Плант подарил жизнь – верность клубу заставляла в это верить – пяти полногрудым и умелым дочерям. Три старшие, Роз, Мэриголд и Вайолет, вышли замуж, но иногда заглядывали в клуб, чтобы помочь родне. Обе младшие, Хизер и Примроуз, работали там официантками. Сам Плант являлся бессменным дворецким и мастером на все руки, а его жена пользовалась славой лучшего во всем Лондоне кулинара. Плантам клуб был обязан атмосферой загородного особняка, где преданные, умелые и деликатные слуги обеспечивают воистину домашний комфорт. Члены клуба, хоть раз его вкусившие, пребывали в приятной иллюзии, будто вернулись во времена своей молодости, а те, кто внимал их восторгам, начинали сознавать, чего лишаются. Даже причуды Плантов придавали им интерес, не делая менее профессиональными, что можно сказать о слугах немногих клубов.

Дэлглиш не был членом клуба, но иногда тут обедал, и Планты его запомнили. Благодаря причудливой алхимии, царящей в подобных сферах, его здесь скорее привечали. Теперь Плант охотно водил его по заведению и отвечал на вопросы, не вынуждая Адама уточнять, что в данном случае он выступает как любитель. Оба по большей части молчали, однако отлично понимали друг друга. Плант отвел гостя в маленькую спальню на втором этаже, которую всегда предоставляли Сетону, и ждал в дверях, пока Дэлглиш осматривал комнату. Адам привык работать под надзором, иначе такое пристальное наблюдение сбило бы его с толку.

Плант был редкостным персонажем. В нем было шесть футов три дюйма росту, плечи имели богатырский размах, бледное лицо было пластичным, как воск, на левой скуле красовался длинный узкий шрам. Этот результат малопочтенного инцидента – падения с велосипеда при наезде на железную ограду – так сильно смахивал на дуэльный шрам, что Плант поддался соблазну усугубить эффект ношением пенсне и стрижкой «ежик», чтобы еще больше походить на зловещего немецкого офицера из антинацистского фильма. Его рабочая форма была под стать месту: темно-синий саржевый костюм с маленькими черепами на лацканах. Эта вульгарность, придуманная еще основателем клуба в 1896 году, с тех пор стала, как потом и сам Плант, освященной временем традицией. Члены клуба даже недоумевали, когда их гости удивлялись необычной внешности Планта.

В спальне оказалось мало интересного. Териленовые шторы, несмотря на тонкость, плохо пропускали серый октябрьский свет. Ящики шкафа и полки были пусты. На светлом дубовом столике у окна лежали чистый блокнот и пачки писчей бумаги с эмблемой клуба. Свежезастеленная односпальная кровать ждала следующего клиента.

– Пишущую машинку и одежду забрали сотрудники полиции Суффолка, сэр, – напомнил Плант. – Они искали бумаги, но практически ничего не нашли, только пачку коричневых конвертов, полсотни чистых листов большого формата и пару неиспользованных копирок. Мистер Сетон был очень аккуратным джентльменом.

– Он ведь регулярно останавливался здесь в октябре?

– В последние две недели месяца, сэр. И так каждый год. Всегда в этой комнате. У нас на этом этаже всего одна спальня, а выше он подняться не мог из-за слабого сердца. Можно было бы на лифте, но мистер Сетон говорил, что не доверяет лифтам. Поэтому комната была единственным вариантом.

– Он здесь работал?

– Да, сэр. Утром, с девяти до половины первого. Потом ленч. И снова работа, с половины третьего до половины пятого. Это если мистер Сетон печатал. А если читал или делал заметки, то в библиотеке. Там печатать нельзя, чтобы не тревожить других.

– То есть во вторник он тоже здесь печатал?

– Мы с женой слышали стук машинки и, естественно, предположили, что это мистер Сетон. На двери висела табличка «не беспокоить», хотя мы и без нее не стали бы входить. Когда член клуба работает, его не беспокоят. У инспектора, кажется, возникло подозрение, будто тут находился кто-то другой.

– Неужели? А вы как думаете?

– Могло быть и так. Жена услышала стук пишущей машинки в одиннадцать часов утра, потом и я – часа в четыре. Но мы не могли знать точно, мистер Сетон это или нет. Стучали быстро и умело, но что с того? Инспектор спрашивал, мог ли сюда войти кто-либо еще. Мы чужих не видели, но в обеденное время оба были очень заняты и вообще весь день провели внизу. Как вам известно, сэр, люди свободно входят сюда и выходят отсюда. Вот дама обратила бы на себя внимание. Кто-нибудь из членов клуба непременно заявил бы о женщине. Но в целом – что ж, я не могу утверждать, что заведение тщательно охраняется… Я видел, что инспектор невысокого мнения о нашей охране. Но я сказал ему, что это клуб, а не полицейский участок.

– Вы прождали два дня, прежде чем заявить об исчезновении клиента?

– И очень об этом сожалею, сэр! Причем я и тогда не вызвал полицию, а позвонил мистеру Сетону домой и предупредил его секретаря, мисс Кедж. Она попросила ничего пока не предпринимать, потому что попробует найти сводного брата мистера Сетона. Сам я никогда не встречал этого джентльмена, но однажды мистер Сетон упоминал о нем. Не припомню, чтобы он бывал в клубе. Инспектор очень настойчиво спрашивал меня об этом.

– Полагаю, его вопросы касались также Оливера Лэтэма и Джастина Брайса?

– Именно так, сэр. Оба джентльмена – члены клуба, о чем я его уведомил. Но в последнее время я их у нас не видел. Вряд ли эти джентльмены вошли и вышли, ничего не сказав мне и моей жене. Извольте, здесь ванная и туалет второго этажа. Мистер Сетон пользовался ими. Инспектор даже заглянул в сливной бачок.

– Он нашел то, что искал?

– Да, поплавковый кран, сэр. Очень надеюсь, что он не вывел его из строя. У этого туалета бурный темперамент… Полагаю, вы желаете побывать в библиотеке? Там мистер Сетон находился, когда не печатал. Она расположена на следующем этаже.

Очевидно, посещение библиотеки входило в план экскурсии. Инспектор Реклесс был дотошен, а Плант был не такой человек, чтобы позволить своему теперешнему протеже увидеть меньше его. Когда они втиснулись вдвоем в крохотную кабинку лифта, способную вызвать приступ клаустрофобии, Дэлглиш задал последние вопросы. Плант ответил, что ни он, ни кто-либо другой из персонала ничего не отправляли по почте по поручению Сетона. В комнате не убирались, никаких его бумаг не уничтожали. Насколько было известно Планту, уничтожать там было нечего. Если не считать пишущей машинки и одежды Сетона, в комнате осталось все то же, что в ней находилось в вечер его исчезновения.

Библиотека, окна которой выходили на юг, на площадь, была, наверное, самым привлекательным помещением в доме. Первоначально здесь была гостиная, и с тех пор добавились только полки на западной стене, в остальном все осталось как в момент образования клуба. Шторы являлись копиями оригиналов, потускневшие обои были выполнены в стиле прерафаэлитов, между четырьмя высокими окнами стояли викторианские столы. Небольшая, но внушавшая уважение библиотека была посвящена преступлениям. Здесь находились тома «Британских судебных процессов» и «Знаменитых процессов», учебники по судебной медицине, токсикологии, патологоанатомии, мемуары судей, адвокатов, патологоанатомов и офицеров полиции; всевозможные сочинения криминологов-любителей о громких и противоречивых преступлениях, учебники по уголовному праву и полицейской процедуре, а также трактаты о социологических и психологических аспектах насильственных преступлений, судя по их виду, ни разу не открывавшиеся. На полках с беллетристикой стояли немногочисленные первые издания По, Ле Фаню и Конан Дойла, которыми клуб очень гордился, а также книги британских и американских представителей криминального жанра. Было очевидно, что те из них, кто являлся членом клуба, дарили ему свои произведения. Дэлглиш с интересом повертел в руках книгу Мориса Сетона в подарочном переплете, с золотой монограммой. Он заметил, что хотя членство в клубе женщин исключалось, на их книги запрет не распространялся, и библиотека давала убедительное представление обо всей криминальной литературе за последние сто пятьдесят лет.

На противоположной стороне комнаты стояли две стеклянные витрины, представлявшие собой небольшой музей убийств. Поскольку экспонаты дарились и завещались членами клуба на протяжении многих лет и принимались с одной и той же некритичной признательностью, они сильно разнились по интересу и, как определил Дэлглиш, по подлинности. Попыток хронологической классификации не предпринималось, таблички грешили по части точности, а размещение экспонатов свидетельствовало о стремлении к изяществу подачи, а не к соблюдению логики. Взять хотя бы фитильный дуэльный пистолет с дулом на серебряном ложе, с золочеными затворами, принадлежащий, если верить табличке, преподобному Джеймсу Хэкману, казненному в Тимбурне в 1779 году за убийство Маргарет Рэй, любовницы графа Сэндвича. Дэлглиш счел это сомнительным: на его взгляд, пистолет изготовили лет на пятнадцать позже. Но он поверил, что у этой красивой блестящей штуковины была зловещая судьба. Зато повода усомниться в подлинности соседнего экспоната не нашлось. Это было побуревшее, готовое рассыпаться от дряхлости письмо Мэри Блэнди к возлюбленному с благодарностью за подарок – «порошок для чистки шотландских камешков-агатов», то есть мышьяк, с помощью которого данная особа умертвила собственного отца и завершила жизнь на эшафоте. В той же витрине красовались Библия с надписью «Констанс Кент»[6] на форзаце, обрывки пижамы, якобы обматывавшие тело миссис Криппен, маленькая матерчатая перчатка, принадлежавшая, как утверждалось, Мадлен Смит, и флакон с белым порошком – «мышьяком, найденным у майора Герберта Армстронга». Если принимать последнее за чистую монету, то обедающим в столовой грозили судороги и смерть, ведь витрины не удосуживались запирать.

Плант, улыбаясь, объяснил:

– Это не мышьяк, сэр. Сэр Чарльз Уинкуорт сказал девять месяцев назад то же, что и вы: «Плант, если это мышьяк, то надо от него избавиться или по крайней мере все тут запереть». Мы взяли образец и потихоньку отправили на анализ. Оказалось, что это всего лишь бикарбонат натрия. Я не говорю, что майор Армстронг не имеет к этому отношения, и не отрицаю, что его жену убила не сода. Но данный порошок безвреден. Мы оставили его тут и ничего никому не сказали. Раз порошок в последние тридцать лет фигурировал как мышьяк, то пусть мышьяком и остается. Как сказал сэр Чарльз, если слишком тщательно приглядываться к музейным экспонатам, то у нас не останется музеев. А теперь, сэр, прошу меня извинить, мне пора в столовую. Если, конечно, вы не попросите показать вам что-нибудь еще.

Дэлглиш поблагодарил его и отпустил, но сам провел в библиотеке несколько минут. Его не отпускало иррациональное ощущение, будто совсем недавно ему где-то уже попался на глаза ключ к разгадке смерти Сетона, легкий намек, который уловило его подсознание, но упорно отверг рассудок. Такое происходило с ним не первый раз в жизни. Как любой хороший сыщик, Адам давно познакомился с этим чувством. Бывало, именно оно приводило к тому внешне интуитивному успеху, на каком отчасти зиждилась его репутация. Но чаще мимолетное впечатление не выдерживало анализа и отвергалось. Однако подсознание есть подсознание: силе оно не подвластно. Если ключ существовал, пока что он ему не давался. Тем временем бой часов над камином напомнил, что Адама ждет друг.

Камин в столовой клуба, казалось, почти погас – такой эффект вызвал косой луч осеннего солнца на столах и на ковре. Помещение было простое и удобное, предназначенное для серьезного занятия – еды. Прочные столы расставлены не тесно, цветов на них не было, льняные скатерти слепили глаза белизной. Стены были увешаны оригиналами иллюстраций Физа[7] к «Мартину Чезлвиту» – видимо, это был недавний дар кого-то из членов клуба. Дэлглиш решил, что лучше эти картинки, чем сцены старого Тайберна[8], висевшие на этих стенах раньше, хотя комитет, приверженный былому, наверняка испытывал сожаление, меняя оформление.

На обед и на ужин в клубе «Кадавр» всегда подавалось какое-то одно блюдо: миссис Плант исходила из того, что при ограниченном персонале совершенство несовместимо с разнообразием. Желающие могли довольствоваться салатом и холодным мясом, тем же, кто отвергал и их, и главное блюдо, оставалось попытать счастья в другом месте. Сегодня, согласно меню на доске объявлений клуба, голодным предлагались дыня, пудинг с говядиной и почками и лимонное суфле. В столовую уже вносили первые порции пудинга.

Макс Герни ждал Дэлглиша за угловым столиком, обсуждая с Плантом выбор вина. При виде Адама он приподнял пухлую руку в епископальном приветствии, будто одновременно с приветствием своего гостя благословлял еду. При виде его Дэлглиш обрадовался. Макс Герни неизменно вызывал у него именно это чувство, будучи человеком, чье общество очень редко оказывалось некстати. Учтивый, культурный и великодушный, он источал довольство жизнью и людьми – заразительное свойство натуры. Крупный человек, Макс Герни производил впечатление легкости, передвигался вприпрыжку, руки у него порхали, черные глаза под очками в толстой роговой оправе сияли.

– Я так рад, Адам! – воскликнул он. – Мы с Плантом пришли к выводу, что Johannisberger Auslese 1959 года будет в самый раз, если вы не предпочтете что-нибудь полегче. Терпеть не могу обсуждать вино дольше, чем это необходимо. Иначе мне начинает казаться, будто я уподобляюсь досточтимому Мартину Каррутерсу.

Герни рассказал Дэлглишу, что Сетон знал толк в винах.

– Нет, сам бедный Морис в винах не очень разбирался и был к ним равнодушен. Считал, что спиртное вредно для его сердца. Подробности он черпал из книг. Следовательно, у его Каррутерса был плачевно традиционный вкус. Отлично выглядите, Адам! Я боялся, что необходимость наблюдать за чужим расследованием выбьет вас из колеи.

Дэлглиш серьезно ответил, что пострадало не столько его здоровье, сколько гордость, хотя напряжение дает о себе знать. Обед с Максом, как обычно, должен был принести ему облегчение.

Следующие двадцать минут смерть Сетона за столом не упоминалась: для обоих все затмила еда. Но после того как подали пудинг и налили вино, Макс не вытерпел:

– Перейдем к истории с Морисом Сетоном, Адам. Признаться, весть о его гибели шокировала меня и… – он выбрал кусок говядины посочнее и присовокупил к нему гриб и половину почки, – разозлила. В нашей компании все со мной согласны. Мы против того, чтобы лишаться таким скандальным образом наших авторов.

– Однако это подстегивает продажи, – усмехнулся Дэлглиш.

– Если бы, дружище! Это распространенное заблуждение. Даже если бы смерть Сетона была рекламным трюком, что, согласитесь, предполагало бы чрезмерное усердие со стороны бедняги Мориса, она вряд ли привела бы к продаже хотя бы одного лишнего экземпляра. Пара десятков пожилых леди добавят его последнюю книгу к своему библиотечному списку, но это все же не то. Кстати, вы читали его последний опус? Называется «Чертик из горшка», посвящен отравлению мышьяком на гончарном производстве. В апреле Сетон три месяца учился гончарному делу, чтобы написать книгу. Он всегда был очень добросовестным. Но нет, вы вряд ли принадлежите к читателям детективной литературы.

– Я не изображаю знатока и кое в чем завидую книжным сыщикам, – сказал Дэлглиш. – Они производят арест и добиваются полного признания на основании улик, которых мне не хватило бы даже для получения ордера на обыск. Хотелось бы мне, чтобы настоящие убийцы так легко поддавались панике! И еще одна мелочь: книжные сыщики, похоже, не слышали о «правилах судей»…

– О, достопочтенный Мартин – безупречный джентльмен, у него многому можно научиться. У него всегда наготове уместная цитата, он умел обращаться с женщинами. При всей его респектабельности женщинам не терпится прыгнуть к нему в постель. Бедный Морис! Думаю, это то, чего недоставало в жизни ему самому.

– Как насчет стиля? – поинтересовался Дэлглиш, уже решивший, что напрасно ограничивал себя в чтении.

– Напыщенный, но правильный. Кто я такой, чтобы в наши дни, когда любая малограмотная дебютантка мнит себя романисткой, судить о его стиле? Как я понимаю, он писал с Фаулером[9] по левую руку и Роджетом[10] по правую. Это было избито, плоско и в конце концов, увы, перестало продаваться. Я не хотел его печатать, когда он пять лет назад расстался с издательством «Максвелл Доусон», но остался в меньшинстве. Сетон уже тогда почти совсем исписался. Но в нашем списке всегда есть парочка авторов криминальных романов, и вот мы его и купили. Обе стороны, полагаю, сожалели об этом, но наши дорожки не успели разойтись.

– Каким он был человеком? – спросил Дэлглиш.

– Трудным. Очень трудным! Педантичный, самонадеянный, нервный человечек, вечно тревожившийся из-за продаж своих книг, рекламы, обложек. Сетон переоценивал свой талант и недооценивал чужие, а это не очень совместимо с популярностью.

– То есть он являлся, в сущности, типичным писателем?

– Не вредничайте, Адам. Вы же сам писатель, не предавайте свою братию. Вам отлично известно, что эта публика такая же работящая, симпатичная и талантливая, как любая другая, что с того, что многим место в психбольнице? Нет, типичным его не назовешь. Сетон был несчастливее и беспокойнее многих. Иногда я жалел его, но в его обществе побуждение к милосердию длилось не более десяти минут.

Дэлглиш осведомился, упоминал ли Сетон о своем намерении сменить жанр.

– Да. В нашу последнюю встречу, два с половиной месяца назад, мне пришлось слушать неизбежное обличение падения стандартов и эксплуатации секса и садизма, после чего Сетон заявил, что намерен написать триллер. Теоретически мне следовало бы приветствовать подобное изменение, но не верилось, что у него получится. Он не владел соответствующим жаргоном и не имел опыта. Это высокопрофессиональная игра, а Сетон терялся всякий раз, когда выходил из узкого круга собственного опыта.

– Видимо, для автора детективов это большой недостаток?

– Насколько мне известно, до убийства он не дошел – во всяком случае, с литературными целями. Но Сетон был привержен знакомым персонажам и антуражу. Ну, вы же знаете: уютная английская деревушка или маленький городок… Местные персонажи перемещаются по шахматной доске в строгом соответствии с рангом и положением. Удобная иллюзия исключительности насилия, честности всех полицейских, неизменности английской классовой системы в последние двадцать лет и того, что убийцы – не джентльмены. При этом Сетон был чрезвычайно придирчив к подробностям. Убийства при помощи огнестрельного оружия вы у него не найдете, потому что он совершенно не разбирался в данном вопросе. Другое дело – токсикология, судебная медицина. Сетон подробно описывал трупное окоченение и прочее. Его раздражало, что рецензенты этого не замечали, а читателям было безразлично.

– Вы виделись два с половиной месяца назад, – произнес Дэлглиш. – При каких обстоятельствах?

– Он прислал письмо с просьбой встретиться. Специально приехал в Лондон и навестил меня в офисе после шести пятнадцати, когда большинство сотрудников уже разошлись. Потом мы пришли сюда и поужинали. Об этом я и собирался вам рассказать, Адам. Сетон хотел изменить свое завещание. В письме объясняется почему.

Макс Герни вынул из бумажника сложенный лист бумаги и протянул Дэлглишу. Вверху листа было написано: «“Сетон-Хаус”, Монксмир, Суффолк». Письмо, датированное 30 июля, было напечатано на машинке, достаточно аккуратно, но неумело: пробелы между словами и переносы свидетельствовали о том, что работал непрофессионал. Дэлглиш сразу понял, что недавно видел текст, отпечатанный той же самой рукой. Он стал читать:

«Дорогой Герни!

Я все время думаю о нашем разговоре в прошлую пятницу – здесь я должен сделать отступление и снова поблагодарить вас за замечательный ужин – и пришел к заключению, что мое первое побуждение было верным. Нет ни малейшего смысла останавливаться на полпути. Если литературная премия имени Мориса Сетона будет служить той цели, какую я предполагаю, то необходимо позаботиться о расходах, чтобы денежное наполнение премии соответствовало ее важности, причем навсегда. У меня нет иждивенцев с правом претендовать на мое наследство. Есть люди, могущие вообразить, будто у них есть подобное право, но это разные вещи. Единственному моему живущему родственнику перейдет сумма, которая может быть умножена трудом и осторожностью в случае, если он пожелает проявить эти достоинства. На большее я уже не готов. После выполнения этого и ряда более мелких обязательств на премию останется капитал порядка ста двадцати тысяч фунтов стерлингов. Я сообщаю это для того, чтобы дать вам представление о своих намерениях. Как вам известно, у меня слабое здоровье, и хотя я вполне могу прожить много лет, мне хочется поскорее запустить процесс. Вы знаете мои взгляды. Премия должна присуждаться раз в два года за крупное беллетристическое произведение. Специального интереса к поощрению молодежи у меня нет. Мы достаточно пострадали в последние годы из-за чувствительности незрелого читателя и его жалости к себе. Реализм я тоже недолюбливаю. Роман должен быть произведением мастера с воображением, а не скучным материалом из папки социального работника. Награждаться может не только детективная литература, потому что то, что я называю детективной литературой, больше не пишется.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1