Неестественные причины. Тайна Найтингейла

До края обрыва оставалось несколько шагов. Шум волн становился все громче, откуда-то донесся истошный крик ночной птицы. Ветер усиливался, хотя это еще был терпимый бриз. Здесь, на открытом мысу, казалось, будто земля и небо сливаются в непрекращающемся буйстве. Тропа заросла, превратившись в сплошную полосу препятствий – сомкнувшихся колючих побегов, цепляющихся за штанины. Решение идти вдоль берега было опрометчивым. Повод – желание заставить Реклесса подождать – представлялся Адаму дурацким ребячеством, не оправдывавшим риск порвать отличные брюки. Если тело Сетона волокли по этим густым зарослям, то должны были остаться следы. Реклесс наверняка не пренебрег поисками; любопытно, что он обнаружил? Что уж говорить о четырех десятках шатких ступенек до пляжа! Синклер был, невзирая на возраст, сильным мужчиной, Эллис Керрисон – крепкой сельской жительницей; но Сетон, пусть и не вышедший ростом, был бы для них в буквальном смысле мертвой тяжестью. Справиться с подобной – сродни подвигу.

Слева от тропы что-то забелело. Это был один из немногих уцелевших здесь могильных камней. Почти все памятники уже обрушились от старости или ушли под воду, чтобы море рано или поздно выбросило на берег покоившиеся под ними человеческие останки. Но этот устоял, и Дэлглиш не смог побороть соблазн подойти и рассмотреть его. Памятник оказался выше, чем он предполагал, высеченная на камне надпись читалась ясно. Он нагнулся и направил луч фонаря на надпись:

«ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

ГЕНРИ УИЛЬЯМУ КРАЙВЕНЕРУ,

убитому в седле шайкой контрабандистов

24 сент. 1786

Пули в самое сердце попали,Без молитвы на небо отправив.Путник, стой, ты не ведаешь дня,Когда встретит Создатель тебя».

Бедный Генри Крайвенер! Какой злой рок принудил его отправиться безлюдным путем в Данвич? Наверное, он был не последним человеком, об этом свидетельствовало качество надгробия. Сколько лет пройдет, прежде чем оно вместе с благочестивой эпитафией тоже канет во влажную бездну забвения?

Когда Дэлглиш выпрямлялся, фонарь осветил могилу. Оказалось, что ее кто-то потревожил. Дерн вернули на место и утоптали, но было видно, что это произошло совсем недавно. Адам присел на корточки и потрогал руками в перчатках землю. Она была свежей, сыпучей. Кто-то повозился здесь незадолго до него. Хватило нескольких секунд, чтобы он извлек из-под дерна бедренную кость, сломанную лопаточную, а потом и череп. У Генри Крайвенера появился компаньон! Дэлглиш сразу смекнул, в чем дело. Синклер или Эллис Керрисон предавали тут земле найденные на пляже кости. Все они были очень старые, отбеленные морем. Кто-то, скорее всего Эллис, решил перезахоронить их в освященной земле.

Вертя в руках череп, Адам осваивался с новым представлением о странной парочке из «Прайори-Хауса», как вдруг услышал осторожные приближающиеся шаги. Зашуршали раздвигаемые ветви, и над ним нависла темная фигура, загородившая ночное небо. Раздался беззаботный насмешливый голос Оливера Лэтэма:

– Все вынюхиваете, старший инспектор? Вы смахиваете на Первого Могильщика, мало репетировавшего свою роль. Вы – настоящий трудяга! Неужели нельзя было не тревожить прах бедняги Генри Крайвенера? Не поздновато ли затевать расследование его убийства? К тому же вы вторгаетесь в чужие владения.

– Вы и подавно, – буркнул Дэлглиш.

– Итак, вы отужинали у Синклера! – констатировал Лэтэм со смехом. – Надеюсь, оценили предоставленную вам честь. Что же сказал наш апостол всеобщей любви о неприятном завершении земной юдоли Сетона?

– Немного. – Дэлглиш вырыл в мягкой земле отверстие, опустил в него череп и принялся засыпать его землей, начав со лба, глазниц, дыр между зубами. Не глядя вверх, он произнес: – Не знал, что вы любитель ночных прогулок.

– Эту привычку я приобрел недавно. Чрезвычайно полезно! Замечаешь много интересного.

Он дождался, пока Дэлглиш вернет на место пласт дерна, а потом молча развернулся и стал удаляться. Адам негромко окликнул его:

– Дороти Сетон не присылала вам незадолго до смерти письмо?

Темная фигура замерла, затем медленно повернулась.

– Разве это вас касается? – тихо промолвил Лэтэм. Дэлглиш колебался, поэтому он добавил: – Тогда зачем спрашивать? – И, не сказав больше ни слова, он канул во тьму.

16

Крыльцо коттеджа освещалось, но в гостиной было совсем темно. Инспектор Реклесс сидел в одиночестве перед затухающим камином, как гость, неуверенный, что ему рады, и примирительно экономящий на электричестве. При появлении Дэлглиша он встал и включил маленькую настольную лампу. Мужчины уставились друг на друга.

– Вы пришли один, мистер Дэлглиш? Было трудно вырваться?

Голос инспектора звучал бесстрастно. Было непонятно, осуждение это или простая констатация.

– Вырвался, как видите. Просто решил пройтись по скале. Откуда вы знали, где меня искать?

– Не застав никого дома, я предположил, что вы с мисс Дэлглиш ужинаете у кого-либо из соседей, и начал с наиболее вероятного места. Хотелось уже сегодня вечером обсудить с вами кое-какие новости, только не по телефону.

– Выкладывайте! Не хотите промочить горло?

Дэлглишу было трудно скрыть радостное возбуждение. К своему стыду, он чувствовал воодушевление экзаменатора, готового испытать нервничающего, но многообещающего студента. Однако Реклесс не нервничал, в его темных глазах не было ни неуверенности, ни подобострастия. «Господи, что со мной? – мелькнуло в голове у Дэлглиша. – Почему я с ним сам не свой?»

– Пока воздержусь от выпивки, благодарю вас, мистер Дэлглиш, – произнес Реклесс. – Я подумал, что вас должно заинтересовать заключение вскрытия. Я получил его сегодня вечером. Похоже, доктор Сиденхэм работал вчера допоздна. Не хотите угадать причину смерти?

«Нет, – подумал Дэлглиш. – Это ваше расследование, и я желаю вам успеха. У меня нет настроения играть в угадайку».

– Асфиксия? – вслух предположил он.

– Смерть была естественной, Дэлглиш. Он скончался от сердечного приступа.

– Что?!

– Сомнений быть не может. У него была легкая стенокардия, осложненная дефектом левого предсердия. Слабое сердце, вот и все. Ни асфиксии, ни отравления, ни следов насилия – не считая отрубленных кистей… Он не истек кровью и не захлебнулся. Смерть наступила через три часа после последнего приема пищи. Причина смерти – сердечный приступ.

– Что он съел?

– Жареные креветки с соусом тартар, зеленый салат с французской заправкой, ржаной хлеб с маслом, датский голубой сыр с крекерами. Запивал все это кьянти.

– Я бы удивился, если бы подобная трапеза имела место на Монксмире, – сказал Дэлглиш. – Типичное меню лондонского ресторана. Кстати, что насчет его кистей?

– Их отрубили через несколько часов после смерти. Доктор Сиденхэм считает, что это произошло вечером в среду, и это вполне логично. Роль мясницкой тумбы сыграла банка в шлюпке. Крови было не много, а ту, что натекла, легко было смыть – воды в море хватило бы. История отвратительная, и я найду того, кто это сделал, только это не убийство, а естественная смерть.

– Надо полагать, сильного потрясения должно было хватить, чтобы угробить его?

– Но насколько сильного? Сами знаете, как происходит с сердечными больными. Один из моих помощников побывал у этого доктора Форбса-Денби, и тот говорит, что Сетон мог бы при должном уходе протянуть еще не один год. Причем он был осторожен. Ни лишнего напряжения, ни авиаперелетов, умеренная диета, все удобства… Порой люди доживают до глубокой старости и с худшими сердечными проблемами, чем у него. У меня была тетка-сердечница, пережившая две бомбежки. Напугать человека до смерти – ненадежный способ укокошить его. Сердечники, случается, продолжают жить даже после самых невероятных потрясений.

– А потом умирают от банального несварения желудка. Я знаю. Последняя его трапеза вряд ли годилась при его болезни, но не можем же мы всерьез допустить, что кто-то повел Сетона кормить с намерением вызвать смертельное несварение?

– Никто его не кормил, мистер Дэлглиш. Он поужинал именно там, где мы ожидали, – в Сохо, в клубе «Кортес», у Льюкера. Отправился туда прямо из клуба «Кадавр», пришел один.

– Ушел тоже один?

– Нет. Гостей там принимает белокурая Лили Кумбс, правая рука Льюкера. Приглядывает за девочками и за выпивкой, успокаивает нервных клиентов. Уверен, вы ее знаете, если она уже была у Льюкера в пятьдесят девятом, когда он застрелил Мартина. Она говорит, что Сетон подозвал ее к своему столику и сказал, что ее рекомендовал ему знакомый. Он, дескать, хочет кое-что узнать про наркотики и слышал, что она может помочь.

– Лили, конечно, не учительница воскресной школы, но, насколько мне известно, никогда не была замешана в наркоторговле. Льюкер тоже не был – пока еще… Наверное, Сетон не назвал ей имени своего знакомого?

– Она будто бы спросила, но он промолчал. В общем, Лили решила подзаработать, и они вдвоем ушли из клуба в девять тридцать. Сетон сказал, что вернуться для разговора в его клуб не получится, туда женщин не пускают. Это соответствует действительности. Минут сорок они кружили в такси вокруг Гайд-парка и по Уэст-Энду. Сетон заплатил ей за информацию пять фунтов – не знаю уж, что она ему наплела… Он сошел у станции подземки «Паддингтон», позволив ей вернуться в «Кортес» на такси. Она приехала в половине одиннадцатого и оставалась там на виду у трех десятков посетителей до часу ночи.

– Зачем вообще было уезжать? Почему бы не запудрить ему мозги прямо за столиком?

– По ее словам, ему не терпелось уйти. Официант подтверждает, что вид у него был нервный, издерганный. И потом, Льюкеру не по нраву, когда Лили уделяет слишком много времени одному клиенту.

– Насколько я знаю Льюкера, ему должна была прийтись еще больше не по нраву ее отлучка из клуба на сорок минут для катания вокруг Гайд-парка. Хотя звучит все очень респектабельно: Лили, наверное, изменилась по сравнению с былыми временами. Вы считаете, данная история заслуживает доверия?

– Я провинциальный полицейский, Дэлглиш. По-моему, не любая шлюха из Сохо – лгунья. Я счел ее рассказ правдивым, хотя, вероятно, это не вся правда. К тому же мы нашли водителя такси, он подтвердил, что увез их из клуба в девять тридцать и высадил Сетона у входа на ту станцию подземки примерно через сорок минут. Говорит, у его пассажиров всю дорогу была очень серьезная беседа, мужчина время от времени делал записи в блокноте. Если это так, я бы не прочь заглянуть в блокнот. Когда я увидел тело, блокнота на нем не было.

– Быстро работаете! – одобрил Дэлглиш. – Получается, время, когда Сетона видели в последний раз, – десять минут одиннадцатого. Менее чем через два часа он умер.

– Естественной смертью!

– Полагаю, он должен был умереть.

– Возможно. Но с фактами не поспоришь. Сетон умер в полночь во вторник, потому что у него было слабое сердце и оно перестало биться. Так считает доктор Сиденхэм, и я не намерен транжирить общественные деньги на доказательство его неправоты. Вы утверждаете, что сердечный приступ кто-то спровоцировал. Не спорю, подобная вероятность существует. Но учтите, доказательства этой версии пока отсутствуют. В данном деле я ничего не исключаю. Многое мы пока не знаем.

Эта реплика показалась Дэлглишу сильным преуменьшением. Большинство фактов, еще остававшихся неизвестными Реклессу, были, без сомнения, не менее важны, чем причина смерти. У него в голове уже выстроился список вопросов, остававшихся без ответа. Зачем Сетон попросил высадить его у станции «Паддингтон»? С кем собирался встретиться – если собирался? Где он умер? Где находилось тело с полуночи вторника? Кто переправил его на Монксмир и зачем? Если смерть Сетона действительно была запланирована, то как убийца сумел так успешно замаскировать ее под естественную? Отсюда вытекал вопрос, интриговавший Дэлглиша больше всего: почему преступник не оставил труп в Лондоне, не бросил где-нибудь на обочине? Пусть бы в умершем опознали потом автора заурядных детективов, прогуливавшегося в Лондоне по своим неведомым делам и сваленного сердечным приступом… Зачем было тащить тело назад на Монксмир и разыгрывать сложную шараду, которая не могла не вызвать подозрений и не поставить на уши всю полицию Суффолка?

Реклесс, словно читая мысли Дэлглиша, произнес:

– У нас нет доказательств прямой связи между смертью Сетона и надругательством над его трупом. Смерть наступила по естественным причинам. Рано или поздно мы выясним, где именно это произошло. А потом выйдем на того, кто несет ответственность за последующие события: отрубание рук, фальшивый телефонный звонок Дигби Сетону – если он имел место, две отправленные мисс Кедж рукописи – если их отправляли… В этой колоде засел джокер, и мне не нравится его чувство юмора; но не думаю, что он – убийца.

– Полагаете, это изощренный трюк? С какой целью?

– Злоба, Дэлглиш. Злоба против умершего или кого-либо из живых. Надежда навести на кого-то подозрение. Потребность создать проблемы. Например, для мисс Колтроп. Она не отрицает, что безрукий труп в шлюпке – ее литературная находка. Или для Дигби Сетона. Он – главный приобретатель от смерти сводного брата. Для мисс Дэлглиш. В конце концов, топорик-то ее…

– Это все догадки, не более. Топорик пропал – вот и все, что мы знаем. Нет никаких доказательств, что орудием послужил он.

– Теперь есть, Дэлглиш. Его вернули. Включите свет – увидите.

Топорик действительно вернулся домой. В дальнем конце комнаты стоял диванный столик восемнадцатого века, изящное изделие, памятное Дэлглишу с детства – тогда он был предметом обстановки в гостиной бабушки. Топорик всадили ровно посередине крышки, расколов полированную древесину пополам. Топорище торчало почти вертикально, как наглый восклицательный знак. В ярком свете люстры, залившем комнату, Дэлглиш ясно разглядел бурые пятна крови на металле. Без анализа, конечно, не обойтись, но он не сомневался, что это кровь Мориса Сетона.

– Я пришел сообщить вам результаты вскрытия. Подумал, что вам будет интересно. Я нашел дверь приоткрытой, вошел и позвал вас. И почти сразу увидел топорик. При данных обстоятельствах я позволил себе дождаться вашего прихода.

Если Реклессу и доставлял удовольствие успех его собственного маленького розыгрыша, он никак этого не показывал. Дэлглиш был далек от того, чтобы наделять его вкусом к драме. Однако мизансцена была приготовлена мастерски: тихая беседа в полутьме, внезапная вспышка света, шок при виде подло и безвозвратно испорченной красивой вещи. Ему потребовалось усилие, чтобы не спросить: стал бы Реклесс сообщать свои новости с такими вывертами, если бы дома находилась мисс Дэлглиш? А почему нет? Реклесс отлично знал, что с Джейн Дэлглиш сталось бы всадить топорик в крышку стола перед тем, как отправиться вместе с племянником в «Прайори-Хаус». Женщина, способная оттяпать ради своего удовольствия кисти трупу, легко пожертвовала с той же высокой целью семейной реликвией. Свою попытку разыграть маленький спектакль инспектор предпринял тщательно. Сейчас он уставился подозреваемому прямо в глаза в надежде, что в них не будет ни удивления, ни потрясения. Но Дэлглиш не доставил ему удовольствия. Решив, что уже может управлять своим голосом, он отчеканил:

– Завтра я поеду в Лондон. Я был бы вам признателен, если бы вы приглядели за домом. Вряд ли я буду отсутствовать более суток.

– Я наблюдаю за всеми на Монксмире, Дэлглиш. У меня уже готовы для них кое-какие вопросы. Во сколько вы с тетушкой покинули коттедж?

– Примерно без пятнадцати семь.

– Вы уходили вместе?

– Да. Если вам любопытно, не спохватилась ли моя тетка, выйдя из дому, что не взяла чистый носовой платок, то вынужден вас разочаровать. И главное: когда мы уходили, этой штуковины здесь еще не было.

Провоцировать Реклесса было бесполезно. Он спокойно парировал:

– Я пришел сюда около девяти часов. У него было в запасе целых два часа. Вы говорили кому-нибудь о приглашении на ужин, Дэлглиш?

– Нет, никому. Уверен, тетя тоже. Но это вряд ли существенно. Мы на Монксмире всегда знаем, дома ли хозяева: достаточно увидеть, горит ли свет.

– А запирать двери у вас не принято – очень удобно! Если в этом деле все идет по шаблону, то либо алиби обнаружится у всех, либо ни у кого.

Инспектор приблизился к диванному столику, извлек из кармана огромный белый платок и, обмотав им топорище, вырвал топорик из древесины. Подойдя с ним к двери, он обернулся.

– Он умер в полночь, Дэлглиш. В полночь. Когда Дигби Сетон уже час находился под арестом; когда Оливер Лэтэм веселился на театральном банкете на виду у двух рыцарей и трех рыцарственных леди Британской империи, не говоря о половине завсегдатаев всех культурных событий Лондона; когда мисс Марли, насколько известно мне и всем остальным, нежилась в гостиничной постели; и когда Джастин Брайс сражался с первым по счету за ту ночь приступом астмы. По крайней мере у двоих из них есть твердое алиби, а остальные двое вроде бы не очень-то переживают… Да, запамятовал: пока я вас ждал, сюда звонили. Некий Макс Герни. Просил вас перезвонить. Сказал, что вы знаете номер его телефона.

Дэлглиш удивился. Из всех его знакомых Макс Герни был последним, кто стал бы ему звонить, когда он в отпуске. Важнее то, что Герни был старшим партнером в издательстве, публиковавшем Мориса Сетона. Известно ли это Реклессу? Похоже, нет, иначе он бы как-то это прокомментировал. Инспектор развил колоссальную скорость и не обошел вниманием почти никого из тех, кто был как-то связан с Сетоном. Но до его издателя он пока не добрался, а может, счел это направление недостойным внимания.

Реклесс взялся наконец за дверную ручку.

– Спокойной ночи, Дэлглиш. Передайте тете мои соболезнования по поводу столика… Если вы все-таки правы и это убийство, то мы знаем о преступнике одно: он слишком увлекается детективами. – И он удалился.

Когда стих шум мотора машины, Дэлглиш позвонил Максу Герни. Тот, видимо, сидел и ждал звонка, потому что ответил сразу:

– Адам! Хорошо, что быстро перезвонили! Скотланд-Ярд уперся и отказывался сообщить, где вас искать, но я догадался, что вы в Суффолке. Когда вернетесь? Мы могли бы увидеться?

Дэлглиш сказал, что будет в Лондоне уже завтра, и услышал в голосе Макса облегчение.

– Пообедаем вместе? Отлично! Вас устроит в час дня? Где предпочитаете?

– Кажется, Макс, в свое время вы состояли членом клуба «Кадавр»?

– И сейчас состою. Хотите туда? Планты ради вас расстараются. Значит, в час дня в «Кадавре»?

Дэлглиш заверил его, что это прекрасный выбор.

17

Сидя в гостиной на первом этаже кукольного домика на Таннерс-лейн, Сильвия Кедж слушала завывание ветра и ежилась от страха. Она всегда ненавидела штормовые ночи, контраст между буйством стихии снаружи и глубоким покоем внутри коттеджа, спрятавшегося за скалой. Даже в бурю он оставался в коконе неподвижного воздуха, будто испускал испарения, против которых ничего не могли поделать внешние силы. Мало какая буря могла заставить дрожать окна коттеджа «Дубильщик», скрипеть его двери и бревна. Даже в самый сильный ветер ветки бузины за черным окном всего лишь вяло шевелились, словно им не хватало духу постучаться в стекло. Ее мать, нежась в кресле перед камином, часто повторяла: «Мне нет дела, кто что говорит, главное, что нам здесь очень уютно. Не хотелось бы мне в такую ночь оказаться в “Пентландсе” или в “Сетон-Хаусе”». Любимой фразой матери была: «Мне нет дела, кто что говорит». Она всегда произносила ее с безапелляционностью вдовы, ополчившейся на весь мир. Мать испытывала маниакальную потребность в уюте, ей хотелось забиться в тесную безопасную раковину. Природу она воспринимала как оскорбление, и безмятежность коттеджа «Дубильщик» служила ей убежищем скорее от мыслей, чем от ветров. Но Сильвия была бы только рада натиску холодного морского ветра, от которого двери и окна заходили бы ходуном. Это по крайней мере подтвердило бы существование внешнего мира и ее включенности в него. Она боялась этого гораздо меньше, чем здешнего противоестественного покоя, ощущения полной изоляции, когда сама природа пренебрегает ею, считает недостойной внимания…

Нынче ее страх был острее, неудержимее привычной тоски – плода одиночества и отрезанности от мира. Она боялась, что ее убьют. Начиналось это как заигрывание со страхом, сознательное, взвешенное пренебрежение приятными мурашками, сопровождающими чувство опасности. Но воображение сыграло с ней злую шутку: оно вдруг вышло из-под контроля. Придуманный страх превратился в настоящий. Теперь Сильвия, сидя одна в коттедже, была беспомощна и очень боялась. Она представляла мягкий песок на улице, огражденной высокой живой изгородью, чернеющей в ночи. Если убийца явится ночью, то она не услышит, как он будет приближаться, ступая по песку. Инспектор Реклесс получал от нее один и тот же ответ на свой навязчивый вопрос: можно ли, ступая с осторожностью, миновать коттедж так, чтобы остаться неуслышанным и незамеченным? А если тащить труп? Здесь судить было труднее, но все равно возможность прошмыгнуть мимо оставалась. Спала она крепко, с закрытыми окнами и задернутыми шторами. Только нынче он не будет тащить труп, а придет за ней, придет один – с топориком, с ножом, с веревкой в руках… Сильвия попыталась представить его лицо. Это будет знакомое лицо; даже без настойчивых вопросов инспектора она знала, что убийца Мориса Сетона живет на Монксмире. Но ночью его лицо будет белым и неподвижным от напряжения, лицом хищника, подкрадывающегося к жертве. Возможно, он уже стоит у калитки и гадает, заскрипят ли петли, если ее толкнуть… Хотя ему следовало бы знать, что без скрипа не обойдется. Это знает весь Монксмир. Только зачем ему об этом тревожиться? Если Сильвия закричит, поблизости не будет никого, чтобы услышать ее. Убежать она не сможет – это ему тем более известно.

От отчаяния она озиралась, взгляд скользил по тяжелой темной мебели, привезенной сюда матерью, вышедшей замуж. И резной книжный шкаф, и угловой буфет послужили бы хорошей баррикадой для двери, если бы она смогла сдвинуть их с места. Но Сильвия была беспомощна. Встав с узкой кровати и взяв костыли, она потащилась в кухню. В стекле кухонного буфета отразилось ее лицо – белая луна с темными провалами глаз, тяжелые и сырые, как у утопленницы, волосы. Лицо ведьмы! «Триста лет назад меня сожгли бы живьем, – подумала Сильвия. – А теперь даже не боятся».

Что хуже, когда тебя боятся или когда жалеют? Распахнув дверцу кухонного шкафа, она набрала ложек и вилок, чтобы разложить их на узком подоконнике. В тишине слышала свое хриплое дыхание. Немного подумав, Сильвия поставила на подоконник два стакана. Если он полезет в кухонное окно, то ее предупредит о вторжении звон падающих приборов и бьющегося стекла. Она оглядела кухню в поисках оружия. Нож для разделки мяса? Великоват, да и тупой. Кухонные ножницы? Сильвия взяла их и попыталась разнять надвое, но это оказалось не под силу даже ее тренированным рукам. Потом она вспомнила про сломанный нож, которым обычно чистила овощи. Коническое лезвие имело всего шесть дюймов в длину, зато нож был острый и удобный. Сильвия поточила лезвие о каменный край кухонной раковины и проверила пальцем. Лучше, чем ничего! С этим оружием она почувствовала себя увереннее. Убедившись в прочности петель входной двери, расставила маленькие стеклянные украшения из углового буфета на подоконнике гостиной. Не снимая с ног протезов, уселась на кровати прямо, положив на подушку рядом с собой тяжелое стеклянное пресс-папье и сжимая в руке нож. Так она застыла, дожидаясь, когда пройдет приступ страха, сотрясаясь всем телом от сердцебиения и напрягая слух, чтобы уловить сквозь вой ветра скрип садовой калитки и звон падающего стекла.

Книга вторая. Лондон

1

Дэлглиш выехал следующим утром, после раннего одинокого завтрака и звонка Реклессу. Надо было узнать лондонский адрес Дигби Сетона и название отеля, где ночевала Элизабет Марли. Он не объяснил, зачем это, а Реклесс не спрашивал: он сообщил требуемые сведения и пожелал Дэлглишу безопасного, приятного пути. Адам усомнился в том, что оба пожелания осуществятся, однако поблагодарил инспектора за помощь. Оба не старались скрыть иронию в голосе. От взаимной неприязни искрились, казалось, телефонные провода.

Тревожить Джастина Брайса в такую рань было не очень вежливо, но Дэлглишу понадобилась фотография компании на пляже. Ее сделали несколько лет назад, но Сетоны, Оливер Лэтэм и сам Брайс были на ней очень похожи на себя, что должно было помочь опознанию.

В ответ на стук в дверь Брайс спустился. В этот ранний час он плохо соображал и с трудом ворочал языком. Смысл просьбы Дэлглиша дошел до него не сразу, но вскоре он достал фотографию. Мысль, что отдавать ее неразумно, возникла позднее, когда Дэлглиш уходил. Брайс двинулся за ним по дорожке, взволнованно блея:

– Только не говорите Оливеру, что я вам ее одолжил, хорошо, Адам? Он взбесится, если узнает о моем сотрудничестве с полицией. Оливер, боюсь, не вполне вам доверяет. Умоляю, сохраните это в тайне!