Чечня – Нефть. История нефтяной промышленности. 1920–1930-е годы

«Ой, ужотко мы покажем этим пролетариям-голодранцам. Покажем им, где раки зимуют. Покажем и чеченцам, азиатцам гололобым, что их сторону держат и на наши земельки зубы точат. Еще не пропала наша казацкая сила… Уже на Моздокской бьют смертным боем краснопузых бандитов»…

Ему поддакивал 80-летний, беззубый казак Шевченко.

«Тише вы, – послашался хриплый голос Кривоносихи, – тут за стеной, сами знаете, самый пролетарий живет».

«Меркулыча нам бояться нечего – чай, не первый год знаем, почитай, со всей станицей покумился – не выдаст он», – басил Омельченко.

Слышал еще Андрей, как зазвенел звонок, и кто-то вошел в лавку. По голосу он узнал Кривоносова.

«Здорово були, казаки, то есть, бишь, таперича граждане, – поздоровался он, и затем сказал: – Ну-ка, хозяйка, налей мне стакашек».

«Ну, голова, как дела?» – спросил Омельченко.

Кривоносов вполголоса ответил:

«Дела, как дела. Наши части занимают исходное; положение. Ждем приказа от нашего казацкого правительства из Моздока. Намедни в наш Ревком с тайным письмом приезжали. Вы только, казаки, поменьше болтайте, а то выпьете на грош, а языком выболтаете на руль. Знаете, как деды учили – ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами… Ну, я пойду».

Кривоносов ушел.

Омельченко заспорил с хозяйкой. Кривоносиха кипятилась:

«Вот, видишь, на стене мелом 16 шкаликов написано, да долга за тобой за 2. Всего, значит, 18».

Омельченко уверял, что в последний раз он расплатился окончательно. Сегодня он выпил всего десяток, да четырьмя шкаликами потчевал Шевченко. Долго спорила Кривоносиха с Омельченко, наконец, казак сказал: «Плачу за 16» и вышел.

Андрей решил на. следующий день, после работы, пойти в штаб, к товарищу Гикало, которого давно знал по работе на заводе, и рассказать обо всем.

Кривоносов между тем пошел в Грозненский станичный военно-революционный комитет. Высокого роста, с большой седой бородой, Кривоносов производил внушительное впечатление. Он несколько трехлетий до революции выбирался станичным атаманом, служил на действительной службе в Питере урядником, очень гордился этим и носил всегда синюю черкеску с галунами и красный бешмет, а в парадные дни – красную черкеску и белый бешмет. В станице Кривоносов слыл за богача, – не жалел водки и вина, когда станичное общество выбирало его в атаманы, а затем после свержений царизма – председатели станичного военревкома. Он жил в большой, крытой железом, хате, неподалеку от двора, где была его ланка, и снимал половину Андрей с семьей.

Военревком помещался в здании старого станичного правления. Там, несмотря, на неприсутственное время, была толчея. Все смолкло, когда вошел председатель:

«Здорово були, станичники!» – проговорил он.

«Здравствуй, атаман!» – отвечали казаки.

Они по прежнем у величали председателя ревкома атаманом, хотя атаманство было официально уже упразднено волей делегатских съездов трудовых народов Терской области. Кривоносов вызвал своего, заместителя и верного соратника, юркого, с трясущейся рыжей бородкой и красными с перепоя глазами, казака Черноусенко. Оба вышли на улицу, прошли несколько шагов, оглянулись и, видя, что никто не следит за ними, остановились. Первым заговорил Черноусенко:

«Есть вести от наших и первостатейной важности!». «Говори!».

«Здесь не расскажешь, надобно совет держать».

Кривоносов приказал немедленно собрать членов ревкома.

«Только того, Чеботарева, не надо. Он, брат, и нашим и вашим виляет… большевикам, наверно, продал и волю нашу казацкую и веру православную!..».

«Слушаю, атаман», – отвечал Черноусенко.

Кривоносов пошел домой. По дороге забрел в лавку, где два казака угощались аракой, а третий валялся на полу.

«Вы, станичники, убрали бы эту падаль. Опять налимонился. За этого Шевченку раз хозяйку хотели оштрафовать:».

«Ничего, атаман. Мы ему только одну банку поднесли, он и свалился. Мы его, пропойцу, сейчас выбросим. Не первый раз старина под забором ночевать…»

Гости вынесли пьяного Шевченко из лавки и бросили у забора соседней хаты.

«У нас гости будут, так ты, хозяйка, выпивки припаси да закуски и всего такого…» – сказал Кривоносов жене. Кривоносиха заворчала:

«Все расходы да расходы. А будет ли из этого толк?.. Хочь раньше и расходовали на обчество, зато доходы были… А теперь?.. Одного жалованья при теперешних ценах на хлеб не хватит…».

Все же она стала снимать с полок коробки консервов, отрезала колбасы, сыру, по привычке свесила то и другое, вынула бутылку «церковного» для учителя. «Он не пьет араки» – сказала она вслух и пошла с провизией в свою хату, к которой, крадучись, как на воровское дело, подходили члены ревкома. Все они, входя в парадную, размашисто творили крестное знамение и здоровались с председателем. Отвечая на приветствие, Кривоносов. всем говорил одинаково: «Седайте! Гостем будете».

Первым пришел нестарый еще казак Безбрыжий. Он лишился руки на Турецком фронте, во время конной атаки и был озлоблен на советскую власть за то, что она заключила мир с «басурманами» -турками. Он все собирался добивать левой рукой турок.

«Ой, буду бить левой рукой большевиков», – Сказал он, садясь в красном углу под висевшими в три ряда иконами. Кривоносов, поглаживая самодовольно свою седую бороду, добавил:

«Не токмо ты, инвалид, но и все казачата и казачки встанут за душеспасительное дело».

Влетел в парадную бывший хорунжий Матушкин. Он все еще носил серебряные погоны и четыре «георгин».

«Седайте, кавалер. Гостем будете», – приветствовал вошедшего Кривоносов.

«Хорошо бы перед заседанием по рюмочке», – предложил Безбрыжий. Кривоносов вынул из шкафчика графин, наполовину наполненный мутной, вонючей аракой, и три грязных зеленых стаканчика и поставил все это на стол.

«Вот только закуски нет. После заседания хозяйка приготовит», – сказал Кривоносов.

«Ничего, дело привычное» – молвил Безбрыжий, взял левой рукой графин и налил три стаканчика. Вылили, поморщились. Кривоносов налил по второму. Вылили по второму.

В парадную вбежал Черноусенко и скороговоркой отчеканил:

«Заседание, вижу, началось».

«Бог троицу любит», – предложил Безбрыжий. Хозяин принес еще две большие рюмки. Выпили еще.

Кривоносов надел очки, распечатал дрожащей рукой пакет и по складам прочитал:

«Из станицы в станицу, весьма срочно. Граждане, казаки, крестьяне, рабочие и горцы. Казаче-крестьянский совет начал борьбу за сохранение и укрепление всех завоеваний революции, которым преступная политика народных комиссаров готовит неизбежную гибель. Казаче-крестьянский совет будет бороться с советом народных комиссаров и его наемниками, поднявшими руку на мирное трудовое население…».

Кривоносов оборвал чтение, в хату вошел член ревкома – станичный учитель Лозовой. Он предложил: «Давайте, я дочитаю».

«Не надо! На заседании дочитаем», – сказал Матушкин. Нагнувшись, он ловко поднял брошенный Кривоносовым на пол пакет и тщательно осмотрел его. Там оказалась приклеенной другая бумажка. «А слона-то вы и не приметили – сказал он. – Кроме воззвания, здесь есть секретное предписание из Моздока нам, Грозненскому ревкому».

Кривоносов взял бумагу и стал разбирать:

«Секретно. Весьма срочно. Кизлярскому военно-революционному комитету. Копия Грозненскому военно-революционному комитету. Казаче-крестьянский совет предлагает вам немедленно по получении сего предложить командующему советскими вооруженными силами в г. Грозном в 24 часа сдать все оружие, броневики, и выдать большевиков. В случае невыполнения этих требований в назначенный срок предлагается открыть боевые действия против неприятеля. Председатель Терского казаче-крестьянского совета Г. Бичерахов. Секретарь Г. Столбовский».

«Пойду бить левой рукой большевиков», – завопил Безбрыжий.

«Выступаем за наше правое дело», – добавил Черноусенко, наливая себе рюмку араки и залпом выпивая ее.

«Теперь мы заговорим с большевиками на языке винтовок и пушек», – перебил Черноусенко Матушкин. – «За дело, ревкомцы… кажется, все наши в сборе?».

«Гордеича, что-то нет, а я наказывал через сына, чтоб беспременно был», – ответил Черноусенко. – Обойдемся и без Гордеича. Не до полуночи же сидеть. Не забывайте, что надо диспозицию на всякий случай дать станицам… Я уверен, что красные оружия не положат…».

Матушкин запел: «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней…».

«Начинать, так начинать», – сказал Кривоносов и занял председательское место.

«Так вот нам, казаки, надо разработать план наступления на Грозный. Сведения о боевых силах большевиков у меня имеются подробные».

Кривоносов вынул из-под бешмета кучу бумаг. Тут были сводки, планы и списки казаков.

«Матушкин – спец военного дела. Не даром тебе четырех „егориев“ на черкеску навесили. Тебе и карты в руки. Мы тебя назначим командующим нашим фронтом. Я думаю, казачество, возражений не будет?» – спросил председатель.

«Просим!» – заговорили хором присутствующие.

«Благодарю за честь. Долг свой перед войском выполню до конца», – расшаркиваясь и изгибаясь, как вьюн, произнес вновь испеченный командующий. – «Теперь позвольте, господа, то бишь, казаки, просить вас назначить мне начальником штаба полковника Зверева. Он академию генерального штаба, хотя и по 2-му разряду, но окончил, имеет боевой опыт – георгиевским оружием награжден, Будет полезен для нашего дела. Думаю, что он согласится и чинами считаться в такое горячее (Время не будет».

Все встали, кроме учителя, и перекрестились. Председатель потянулся к иконе, чтобы поцеловать ее, но зацепил лампаду, которая упала на пол и разбилась.

«Примета плохая», – с досадой промолвил он и сплюнул.

«Прощевайте», – кинул Матушкин, уходя.

«Таперича про военное хозяйство», – предложил Черноусенко. Председатель, подмигнув глазом ему, обратился к присутствующим:

«Верно говорит Иван Григорьич Черноусенко, что нам надо подумать, как снарядить казаков. Ведь обчественные наши денежки лопнули от большевиков в банке… Я гадаю, шо помимо Григорьича – он, сами знаете, человек хозяйственный, честный, сколько годов казначеем по выбору ходил в станице, – нам некого другого брать!..».

Черноусенко, не дав председателю окончить речи и не дожидаясь, пока его выберут, вскочил со своего места и, отвесив низкий поклон, затарабарил: «Спасибо, спасибо, спасибо, станичники, за великую честь».

«А как ты, Григорьич, думаешь касательно средств? Откудова их брать на военные расходы?» – спросил приятеля Кривоносов.

«Перво-наперво (Продадим двух обчественных бугаев. К налетью подрастут новые. Во-вторых, – пустим добровольную по станице подписку. У-третьих, – обложим наших купцов-духанщиков».

В это время Кривоносиха крикнула в раскрытую дверь: «Закончили? Давайте графин и склянки».

Черноусенко бросился за графином, рюмками и стаканами, а секретные бумаги положил на окно. Все перешли на черную половину, и началась попойка.

Глава II. В парадную тихо вошел сын Кривоносова – Николай. Он только что приехал из Владикавказа и торопился к своей невесте-большевичке – учительнице станичной школы, Mapyce Изюмовой. Николай поставил свой чемодан на пол, увидел какие-то бумаги на окне и стал их читать. «Ба! Вот так штука! – подумал он. – Ведь это белогвардейское воззвание».

Закрыв дверь на крючок, Николай списал полностью приказ и положил бумаги на прежнее место.

«Ну, теперь, немедля ни минуты, к своим. Надо их предупредить».

Он тихонько вышел из хаты.

Кривоносиха услышала, как скрипнула дверь, и бросилась поспешно на двор: «Не воры ли?».

Она догнала сына за воротами: «Колюшка, родной, это ты! Побудь дома! Мы, почитай, цельный месяц тебя не видели. Брось эту голоштанницу Маруську. Смущает она тебя только. Я ей все косы выдеру», – обливаясь слезами, твердила мать.

«Нет, матушка, я должен идти», – был-ответ сына, и он твердой походкой зашагал по улице, оставив мать в недоумении. Он свернул с главной улицы на боковую и дошел до окраины станицы, где квартировала у бедной казачки-вдовы Моисеенко его Маруся. Он постучал в дверь. «Кто там?» – раздался звонкий голос. – «Свой. Это я». Она открыла дверь и ввела его в комнату.

«Ты вовремя Прикатил. У нас все в сборе», – сказала Маруся.

Оба вошли в накуренную хатку, в которой собрались молодые казаки. Тут же сидела и подруга Маруси – Галина, сообщавшая обо всем слышанном на тайных собраниях своему жениху Петрусю Петрусенко. Он, в свою очередь, осведомлял Черноусенко.

«Вовремя ты явился, Николай», – сказал черный парень – Пограничный.

Не отвечая ему, Николай вынул записную книжку и прочел громко секретный приказ.

«Надо сейчас же дать знать в город и известить в станицах о контрреволюционных замыслах».

«Я коня в ночное не погнал», – отозвался молодой казаченок Остап Неупокоенков.

«Ты и езжай в станицы. В город же мы, я думаю, пошлем Пограничного».

Уже вторые петухи пропели, когда все разошлись по своим хатам. Николай и Маруся долго говорили, сидя на завалинке. Они думали о том времени, когда смогут устроить трудовую ученическую коммуну для детей казачьей, горской и крестьянской бедноты. Они сидели всю ночь и утром увидели Галину, которая вышла на двор умываться.

Вытирая бледное лицо расшитым полотенцем, Галина сказала:

«А вы все милуетесь и не намилуетесь никак! А я к тетке Федорке белье мыть пойду. Надо же на приданое деньги собрать. Почитай, уже сотню отложила».

Но вместо того, чтобы идти к тетке Федорке, Галина пошла к Петрусевой хате. Петрусь в это время чинил плетень. Он сказал Галине: «Пойдем в хату». Но она, запыхавшись, стала нескладно рассказывать ему о приезде Николки, о приготовлениях красных казаков.

«Сведения важные, – покрутив усы, сказал Петрусь, – я думаю, как передам в «ревком Черноусенко, благодарность нам будет хорошая. А энтого Кольку-сицилиста я очень недолюбливаю. Родился казаком, казаком должен остаться, а он подался в большевики. Будет висеть на телеграфном столбе! Своими руками петлю на шею зачеплю и вздерну, вот так».

Петрусь надел праздничную черкеску, стянул себя крепко поясом и пошел к Черноусенко. Ему отворила сноха. «Дядько дома?» – спросил Петрусь.

«Знамо, дома! Как вчера пришли, так и завалились спать в кладовке. Пьяны дюже были. Все большевиков ругали».

Петрусь вошел в кладовку. Черноусенко валялся на тулупах. В кладовке до удушья несло аракой и вонью. Долго Петрусь не мог его разбудить. Наконец! Черноусенко хриплым голосом спросил: «Есть чего нового?».

«Есть, и первейшего интереса! – ответил Петрусь. – Эти изменщики – голытьба станичная, вооружается и, забыв хрест господень и веру дедовскую православную, в поход против нас собираются, с большевиками рука в руку идут. Колька непутевый из области возвратился. Приказ, чтоб обезоружить красных чертей читал…»

«Приказ, какой приказ?» – с тревогой спросил Черноусенко и вспомнил, что оставил в парадной хате у Кривоносова секретные бумаги.

«О, матушки! – завопил он. – Пропала моя бедная головушка! Колька-шалава беспременно слямзил приказ и передал его большевикам».

Черноусенко поспешно пошел в хату, вынул из сундука новенькую терскую бону в 25 р. и передал ее Петрусю.

«Золотой в другой раз получишь, – сердито буркнул Черноусенко, – отваливай-ка!».

Оба разошлись.

Глава III. В это время Пограничный уже был в городе. Он нашел штаб и, зайдя в одну из комнат, нашел там Гикало и передал ему копию белогвардейского приказа.

«Николай Кривоносов тайно описал приказ у отца, а наша ячейка решила немедленно передать копию вам», – доложил Пограничный.

Командующий позвонил. Вошел дежурный.

«Немедленно пригласите начальника штаба и политкомов, – обратился он к вошедшему дежурному, а Пограничному сказал: – Мы ждали изо дня в день, что такого рода ультиматум нам будет предъявлен. А теперь идите к своим».

Они простились. Через несколько минут в комнате командующего собрались политкомы, и Гикало сообщил им о положении дел:

«Товарищи! Я только что получил копию секретного приказа белых. Нам бросают вызов. Я оглашу текст приказа».

«Этого следовало ожидать», – сказал политком штаба Сандро Квинитадзе.

Г икало развернул на письменном столе план Грозного и его окрестностей и дислокацию гарнизона и подробно объяснил, какие подступы в город надо забаррикадировать, где нарыть дополнительные окопы, где протянуть второй ряд колючей проволоки, куда направить части, где старить резервы, где батареи и пулеметы. Когда боевой план и диспозиция были подробно разработаны, совещание решило пригласить к 6 часам утра в штаб представителей парткома и вместе выработать редакцию ответа белым. Политкомы отправились я свои части. Квинитадзе и Гикало остались в кабинете и работали до утра, когда дежурный доложил о приходе парткомовцев. В кабинет вошли 3 товарища: ответственный секретарь, заведующий агитпропом и заведующий учраспредом. Гикало прочитал приказ. Пришли и остальные политкомы. Завагитпропом сказал: «Ответ может быть один», – и предложил текст ответа: «Убрать броневики и выдать оружие, ответственных работников и большевиков мы отказываемся». Все согласились с предложением завагитпропа.

Гикало вместе с начальником и политкомом штаба поехали осматривать позиции. Еще до рассвета в городе все оживилось.

Был девятый час утра, когда с пограничного поста по телефону сообщили в штаб о том, что показались всадники с белым флагом. Команда разведчиков была уже наготове. Они сели на коней и выехали навстречу врагам. Они увидели казачьего командующего Матушкина на белом коне, в погонах и «Георгиями» на белой черкеске. За ним, на сером коне, следовал трубач, державший белый флаг, и сзади десятка два вооруженных казаков. Матушкин вручил требование о разоружении в 24 часа командиру разведки. Тот ответил: «Срок 24 часа – дело хорошее! Но мы уже знали о ваших замыслах и приготовили вам ответ». И он вручил Матушкину полученную им из парткома бумагу.

«Что и требовалось доказать!» – с наглой улыбкой сказал Матушкин.

Война началась. Работа кипела на городской границе, Входы в город были забаррикадированы бревнами, досками, мешками с песком, сломанными повозками. На городской бане поставили пулеметы. Из первого участка станицы выселились жившие там иногородние ремесленники и со своим скарбом, женами и детьми перебрались в город. Не прошло и получаса после разъезда делегаций, как в станице раздался тревожный набат. По городу открыта была из винтовок редкая одиночная стрельба. Им отвечали наши пулеметы. Красные части двинулись на 1-й станичный участок и, почти не встречая сопротивления белых, заняли его…

Глава IV. Истекая кровью, доблестные гикаловцы защищали с удивительной храбростью свое красное гнездо. Продовольствия и боевых припасов было мало. В первый же день обороны Гикало вызвал к себе старого рабочего и партийца Осипова по прозванию «Гудок», который долгое время скрывался от жандармов в нагорной Чечне и поэтому умел говорить по-чеченски. Решили, что Осипов с десятком молодых рабочих отправится в Чечню и закупит там снаряды, патроны, муку.

В первый день было выпущено свыше 1.800 снарядов по станице. Такой ураганный огонь продолжался в течение трех суток. Потом наши стали беречь снаряды, выпуская не больше 100 штук в сутки. Казаки отвечали тем же. Помимо того, с обеих сторон шла пулеметная и ружейная стрельба. Железнодорожники не давали ни днем, ни ночью покоя белым. Они соорудили бронепоезд, который обстреливал левый фланг и тыл противника. Но вскоре в городе не хватило снарядов. К этому времени прибыл Осипов со своей командой из Чечни. Они привезли на арбах продовольствие, ящики с патронами и снаряды. Это ободрило осажденных. Бомбардировка продолжалась. Пули так и свистели по всем кварталам города. По улицам небезопасно было ходить. В заборах между домами были сделаны пробоины, по дворам вырыты ходы. Через эти лазейки пробирались люда. Днем и ночью командующий Гикало появлялся в самых опасных местах. Рабочий батальон ворвался в станицу Грозненскую, отбил у казаков большие запасы хлеба.

Как львы, отбивали железнодорожники бешеные атаки белых. Командир железнодорожной дружины Кананов, как только началась бомбардировка Грозного, занял все подступы к станции, отлично учитывая значение этого стратегического пункта. Казаки, получив подкрепление и бронеавтомобиль, возобновили яростную атаку на станцию. Броневику удалось ворваться на станцию. Красный бронепоезд, сооруженный рабочими, достойно встретил его. Из орудий был открыт огонь. Недолет, затем – перелет. Цель взята, снаряд угодил прямо в броневик, который перевернулся на бок. К казакам подходили свежие силы. Они открыли ураганный огонь из орудий по станции, и железнодорожники, в виду превосходства сил противника, принуждены были покинуть станцию и отойти через железнодорожный мост, за реку Сунжу. Здесь они немного отдохнули. Вечером из Города разведчик привез приказ командующего Гикало – «Во что бы то ни стало вернуть станцию и выбить оттуда белых». Так как мост казачьей артиллерией был подбит, то железнодорожники стали сооружать для переправы через Сунжу плоты. Тогда белые спустили нефть в реку и подожгли. Железнодорожники, их жены и дети стали кольями мешать горевшую нефть и потушили ее. Сгорел один только плот. Железнодорожники переправились через Сунжу и выбили белых. Станция после этого несколько раз переходила из рук в руки. Казаки, понеся огромные потери и израсходовав свои снаряды и патроны, перестали нападать на станцию. Железнодорожники стали наступать. Ночью они сделали вылазку и взяли в плен до 300 белых офицеров в Голубинском саду. Эта потеря сильно подорвала силы белоказачества.

В городе тоже не дремали. 25 сентября грозненские красноармейцы, при поддержке самообороны, по всему фронту пошли в атаку на казаков. Бросая пулеметы и винтовки, казаки поспешно отступили. Наши заняли «Беликовский» мост. На правом фланге были заняты казачьи позиции у «сенников».

Наступил октябрь. Из Чечни прибывало мало продовольствия. Красноармейский паек был доведен до ¾ фунта в сутки. Но наши не роптали. В Чечню, в аулы и, кружным путем в станицы были командированы коммунисты. Они проникали в самые глухие, затерянные в горах, чеченские аулы. Посланный вторично в Чечню, Осипов привез вести о том, что в Чечне горская беднота организуется, что она ведет борьбу с кулаками-спекулянтами. Рассказал Осипов также о том, что чеченцы аула Ачхой-Мартен почти поголовно записались в Красную армию и идут на поддержку красных защитников Грозного. Чеченцы аула Атагинского, сформировав после приезда агитаторов красноармейский отряд, решили направить его на усиление армии во Владикавказе.

В городе усилились болезни, было много раненых, и поэтому был организован госпиталь. Туда на должность сестры милосердия была направлена Маруся Изюмова. Когда началась осада, она пошла в партком получать директивы для ячейки и не успела вернуться в станицу. На третий день в город из станицы прибежали двое станичников-коммунистов. Они разыскали Марусю и сообщили, что ее жених Николай Кривоносов схвачен и жестоко избит белыми палачами. Его спасла мать, и он скрылся неизвестно куда. А через месяц перебежчик, казак Ермоловской станицы, принес письмо от Николая. Он писал, что при помощи товарищей ему удалось бежать из-под ареста. Он находится у красных казаков. Он надеется вместе с казаками скоро освободить Грозный.

Глава V. Андрей Меркулов, успевший за полчаса до обстрела переселить свою жену и ребенка к теще в город, работал в разведывательном отделении штаба. Он вступил в партию большевиков и был направлен парткомом в казачьи станицы для партийной работы и для организации красных казаков. В половине октября Андрей приезжал с докладом в Грозный. На «общем партийном собрании он сообщил о результатах своей работы в станицах – Карабулакской, Нестеровской, Ассиновской, Михайловской и Троицкой.

«Вся молодежь этих станиц, – доложил он, – пошла сразу в ряды красной конницы и даже некоторых стариков за собой потянула. Намедни в Троицкой было устроено нами «Общее собрание, круг по-казацки, пяти красных станиц. Вынесли резолюцию – стоять на защите советской власти, прокладывать путь на соединение с красными силами Грозного. Приняли воззвание для посылки по враждебным станицам: Самашкинскую, Слепцовскую, Ермоловскую».

Андрей после собрания пошел к себе на квартиру. Теща его служила кухаркой у богатого нефтепромышленника, удравшего в марте 1918 г., когда на Тереке установилась советская власть, в Тифлисе, к «меньшевикам. Варвара Золотухина, так звали тещу Андрея, осталась одна в богатой барской квартире. Здесь и была организована Андреем коммуна. Тетка Варвара, общая любимица, стряпала для коммуны обеды. Все обитатели ее жили по-братски и делились между собой последним куском хлеба. Жила в этой коммуне и сестра милосердия Маруся Изюмова.

В тот день, когда вернулся Андрей из поездки, она дежурила в госпитале. Вечером пришли с собрания партийцы и рассказали ей, что Меркулов возвратился и делал доклад о своей поездке. У Маруси забилось сердце. Она через Андрея посылала к Коле письмо. Жив ли он, или пал славной смертью за советскую власть? Вот вопрос, который гвоздем засел в ее мозгу. Дежурить надо было до утра. Маруся не утерпела и попросила санитара сбегать в коммуну. Через полчаса Варвара зашла в приемный покой, в руках у нее было письмо. «Письмо, письмо… от моего…», – радостно закричала Маруся и бросилась навстречу вошедшей. Николай писал, что он работает политкомом при штабе красных казаков, что они идут на выручку, что недалек день, когда они встретятся. Маруся торжествовала.