Свобода выбора фатальна

Пока Брагин неторопливо вкушал нежное крабовое мясо, тот вытащил из кармана сигареты и, не спрашивая разрешения, закурил. Ведь знал же, что Брагин терпеть не мог табачного дыма… К тому же Петрович хорошо знал, что Брагин обожает хорошее марочное сухое вино… Вино и лобстер под хорошую добрую беседу старых коллег в далеком Фриско – ведь было, что вспомнить давно не видевшим друг друга бывшим соотечественникам…

Ведь когда-то именно к Брагину с его сотрудниками и аспирантами Петрович набивался – и набился! – в компанию, чтобы очутиться с ним в дегустационных винных залах. В Киеве – на Бессарабской, в Ялте – на набережной, в Ленинграда – у метро «Технологическая»… О таких местах, кстати весьма демократичных и дешевых до неприличия Петрович и слыхом не слыхивал, хоть был коренной ленинградец, а в Киев в бывшее советское ездил в командировки и на конференции чуть ли не два раза в год… Признавался Брагину и его аспирантам в дегустационных залах Петрович, что по жизни он путешественник и мечтает объездить весь мир… Вот и объездил, всего добился в своей жизни, везде и всюду «свой парень – в доску».

Дымил и дымил паровозом Петрович, крутя на столе пустой «Будвайзер», словно выбирал объект для своих дружеских поцелуев, как в старинной студенческой игре «в бутылочку». Неделикатно, взасос курил – и это в Америке, где все курящие отнесены к людям второго сорта. Курил какие-то дешевые вонючие сигаретки. Брагин даже поморщился. Сколько он когда-то полезных для здоровья и души сентенций выдал в тех же киевских и ленинградских дегустационных залах своим ребятам – и Петровичу за компанию – о благе сухого винца и о невозможности понять вкус доброго сухого винца при курении табака, отбивающем врожденное обоняние дегустатора… А Петрович дымил и дымил, без устали болтал о своих путешествиях по миру, где растерял своих многочисленных жен, детей, о своих накопившихся трудно решаемых меркантильных проблемах наукоёмкого бизнеса…

Брагина поразило, что бывшего коллегу не очень-то интересовала конференция во Фриско, ни маститые докладчики, ни их доклады… Только усмехнулся криво, мол, наслышан про Брагинский доклад, про презентацию демо-версий его программного системного продукта наслышан тоже… Сбежал от фирмачей, чтобы висячий мост посмотреть – бога ради… «Только сбегают-то, мил человек, от просящих чего-то фирмачей, а от прижавших к ногтю деловых не побежишь, сам в клюве, все, что надо принесешь». Последняя фраза Брагину явно не понравилась, он попросил пояснить мысль насчет прижавших или прижимающих к ногтю, но тот вяло отмахнулся от собеседника, как от надоедливой мухи: «Еще, брат, узнаешь, как прижимают и давят на своей шкуре, как все жилы вытягивают». – «Как это так?» – поперхнулся Брагин, неловко растирая глаза от табачного дыма, который в тот момент, как показалось ему, буквально выедал глаза, проникал во все поры, аж до самого сердца. Петрович небрежно бросил: «Прижимают и додавливают так, что семьей, детьми упорствующие расплачиваются, – он снова криво и презрительно усмехнулся, – и то, что сделано, за что кто-то тысячи и сотни тысяч предлагал, отдают так, задарма, лишь бы в покое тебя и твою семью оставили».

Брагин не очень-то вникал в суть сказанного, ему тогда показалось, что Петрович говорит о каком-то своем печальном опыте. В разговоре промелькнула тема, что он в который-то раз оставил семью, детей, уж за бугром; вот Брагин посчитал, что он говорил о своем опыте с рэкетирами и бандитами, прочими деловыми, коим в клюве что-то за так относил Петрович, якобы в защиту семьи детей. Только не срослось что-то у Петровича, вот без семьи и без жены занесло его в поисках работы в Калифорнию, в Силиконовую Долину, что рядом с Фриско. Курил и курил Петрович сигарету за сигаретой…

И Брагина мучил, да и других напрягал. На него с презрением оглядывались завсегдатаи открытого кафе, великие дегустаторы лобстеров и отменного калифорнийского вина. Если бы они сидели в закрытом помещении кафе, ему бы давно сделали замечание, а то и показали путь в отведенное для курящих место, рядом с сортиром… Америка уже не презирает, а втихую ненавидит своих курящих маргиналов… А тот все болтал и болтал под вонючие сигаретки, и сам он был совсем желтый, весь прокуренный… Из его бесцеремонных рассказов – в одни ворота, без интереса к отклику собеседника – Брагина насторожило несколько моментов. Что несколько фирм, куда Петрович пытался устроиться, вежливо отказались от его услуг профессионала, до интервью даже не дошло… И это в Силиконовой Долине, где, как было сказано с высокой трибуны их конференции, налицо был явный дефицит классных программистов, компетентных электронщиков, системщиков. В той самой Кремниевой Долине, где давно уже работали защитившиеся в Москве Брагинские аспиранты…

А еще, между слов, какие-то крутые, то ли натурализованные ранее русскоязычные эмигранты, то ли просто «деловые» с большими деньгами и планами на будущее обещались «трудоустроить знаменитого доктора Фрейгина»… Это вышло как-то случайно, мельком, непредсказуемо. Петрович даже закашлялся, поняв, что до Брагина дошла суть этой неслучайной их встречи в баре, потому попытался моментально сменить тему разговора. Брагин не попытался вернуться к нити ускользнувшего откровения насчет интереса неизвестных и крутых «деловых» и этой странной встречи за вот этим столиком неизвестно заем. Впрочем, известно: кроме «фирмачей» какие-то русскоязычные «деловые» проявили интерес к Брагинским программам и алгоритмам. Только какой-то горько-зловещий осадок остался у него в сердце: как хотелось просто по-приятельски поговорить, а здесь вместо откровенности и прямоты, какая-то фальшь, корысть – только вот какая, мелкая или крупная

Глава 30

– У тебя программы и алгоритмы на диске или на флэшке записаны, – спросил, как бы, между прочим Петрович.

Брагин, занятый своими мыслями, морщась от табачного дыма, ответил почти автоматически:

– На флэшке, а что?

– Да, так, – тот неопределенно пожал плечами, – а копии есть?

– Конечно, – Брагин пока еще не видел, куда тот клонит, – купил здесь прямо во Фриско несколько флэшек, как сувениры, скопировал. Много чего здесь есть по бросовым ценам, что в Москве-столице ещё дефицитом считается…

– Это правильно с копиями… Только не советую флэшки даже с демо-версиями дарить или продавать по дешевке… Американцы – ребята ушлые, все под себя гребут, авторам достанется труха, а они от этого навар в миллионы поимеют… Здесь хорошо научились прикарманивать интеллектуальную собственность за так, за здорово живешь… Меня кинули и тебя кинут тоже…

Брагин выжидающе и мастерски выдержал паузу, посмотрел прямо в глаза Петровичу и сказал:

– Я не собираюсь пока отдавать, тем более, продавать свои программы и алгоритмы… Есть несколько сильных идей, как за год-другой довести их до нового коммерческого продукта – вот тогда уже можно будет и о цене поговорить… Может, даже поторговаться, чтобы не продешевить… И к тому же весь комплекс в постоянной доработке отдельных блоков, сшивок через оптимизационные процедуры.

– Все равно отдашь, – еле слышно бесцветным голосом сказал Петрович, – все отдают, и ты отдашь, когда жизнь с обстоятельствами прижмут и поддавят.

Снова что-то зловещее почудилось Брагину, только же не настаивать сдуру – что ты имеешь в виду, когда говоришь «ты отдашь» про жизнь с неведомыми тисками обстоятельств. А еще Брагин спокойно, с чувством собственного достоинства выдерживал мастерскую паузу, потому что пришло время задуматься о «продолжении случайного разговора», прежде чем подумать, как расплачиваться.

На лобстеры денег у Брагина уже не было, оставалась последняя десятка баксов и два доллара мелочью сдачи. Можно было купить пивка и орешков… Впрочем, почему бы это не сделать Петровичу. Он по простоте душевной так и предложил коллеге сбегать за пивком и орешками – только пусть возьмет полдюжины «Будвайзера», все же бутылочки крохотные, по трети литра… Может, полулитровые кончились?.. На других столиках народ потягивал пивко из полулитровых бутылок. А они с Петровичем почему-то ограничили себя под такой роскошный закусон «малышками». Как никак все же о многом хотелось Брагина расспросить Петровича о забугорном житье-бытье, есть такая особенность у русских поговорить по душам с бывшими соотечественниками, а не про банальное «купи-продай»… Вино, на худой конец, пивко таким душевным словоизлиянием содействует лучшим образом… Но, вместо того, чтобы сбегать за пивком, Петрович неожиданно сказал, что ему пора… И еще добавил – не мог ли Брагин по старой дружбе одолжить ему свою флэшку и немного денег… «Но ведь там записаны мои программы». – «Да не нужны мне твои алгоритмы с идеями, сотру, успокойся, своих идей девать некуда, – поюродствовал Петрович, – просто сейчас затык с деньгами, даже флэшку не на что купить, не то, что шиковать. Я тебя перед отъездом найду». – «Да бога ради, не обязательно». «Ну, в общем, сколько можно, поскреби по сусекам, а то только недавно со старыми долгами рассчитался, а на то, чтобы с новыми долгами – еще не наработал».

Брагин вытащил из бумажника десять баксов и небрежно протянул Петровичу…

Тот взял купюру и неуверенным жалостливым голосом спросил:

– Больше, что с собой ничего нет?.. Дай хоть флэшку…

Брагин печально улыбнулся своим тайным мыслям, вспомнив утренний инцидент с негром, и твердо ответил:

– Флэшку не дам – заветная… Прямо здесь одна идея автоматического естественного отклика на сшивку блоков с оптимизированным выбором сетки «точность-сложность» накрыла… Эту идею я назвал по одному случайному обстоятельству «сuckolding». Зато это определение схватывает и математику, и физику и саму технологию оптимизированного отклика. – Брагин свысока смерил ничего не понимающего в его словах Петровича, с жёсткой усмешкой поглядел ему прямо в непроницаемое лицо. – Но есть, старик последние подкожные два доллара…

Петрович, раздосадованный шибко, что не удалось у соотечественника «под кураж» поиметь флэшку, по инерции таким же вялым бесцветным голосом промямлил, что, раз так, тогда сгодятся и они, подкожные… Потом спросил номер апартаментов Брагина в отеле, записал телефоны – номера и портье, мол, он позвонит и обязательно утром передаст деньги… «Да ладно тебе» – Брагин успокоил того, чтобы тот зря не суетился, сунул руку в карман и выгреб всю мелочь без остатка, на два доллара, и высыпал ее в потную ладошку Петровича… Тот не отказался и даже не подумал швырять в Брагина даймами и квотами… Какой-то он был растерянный от того, что не обломилось у него с флэшкой… Так вроде все поначалу шло по плану-импровизации, а на тебе, обломилось… Как теперь быть-то, как отчитываться с деловыми?.. Глаза у Петровича глядели понуро и тухло, как у побитой собаки…

Они вышли на набережную вечернего дымного Фриско. Петрович нервно махнул рукой и исчез, как моль в тумане… Брагин подумал, хотел бы он когда-нибудь увидеть Петровича? Меньше всего подумал о том, чтобы увидеть его завтра утром, с долгом в руках в двенадцать баксов… Почему-то подумалось, а зачем его видеть, что завтра утром, что потом… Никогда не увидит – и ладно?.. Жалко его стало Брагину и себя почему-то жалко, потому что все не реализовались до конца, не выполнили свое предназначение для земли, где родились. Кто его знает, почему тогда Брагину пришли в голову такие дурацкие мысли о фатальном предопределении – ведь никто, ни он, ни случайно подвернувшийся Петрович не собирались ведь помирать раньше «своего» времени… Только ведь не сделали «свое», ради чего родились на своей земле… Ведь у каждого свое предназначение и предопределение… А Брагин счастлив ли на своей земле… Одно известно, что не будет счастлив никогда на чужой… На своей бы частичку счастья вкусить… Или уже вкусил свой крохотный кусочек счастья – все в прошлом и ничего в будущем? «Те, у кого все в прошлом, те своего рода, маргиналы, а те, у кого, есть малейшие надежды прорваться в будущем, вдохнуть хоть глоток счастья будущности – те, конечно, летчики». Вот с такой мыслью, втемяшившейся в голову, улетал Брагин из Фриско. Много чего ему пришлось потом рассказывать о тех краях, о своих блестящих аспирантах, но, рассказывая, Брагин все время ощущал, как бы невольно хватал себя за руку, осаживал или бодрил мятежную мысль – «все равно все возвращается на круги своя – о летчиках и маргиналах Фриско, да нет же летчиках и маргиналах этого времени, ускорившегося и потрясающего, несмотря на все явленные им бездны и черные дыры безвременья…»

Часть X

Петух пропел

Глава 31

Все же Брагин вздремнул перед заплывом в море и перед докладом. Он очнулся от петушиного крика где-то совсем близко. Пробуждение его было настолько неожиданным, что какое-то время он, путаясь в утренних мыслях, пытался со слипшимися глазами разобраться: где он находится – в Дивноморске, Гурзуфе, Сан-Франциско, на своей даче? Во Фриско петухи не пели совсем, на его даче совсем редко, да и то где-то на окраинах. Значит, то деревенские петухи на берегу Черного моря в Гурзуфе. Брагин, наконец-то сориентировавшись, где он находится, почему-то остро вспомнил знакомство с Лерой, их сближение с ночными и утренними криками петухов. Позади уже были и Фриско, и кошмары семейной эпопеи, и отчаянная борьба Брагина за своих детей, и детей друзей, и тихое помешательство на почве мстительной измены и угрозы развода его жены, и смерть ее – все это тоже было…

Бездна разверзлась тогда перед Брагиным, бездна, которую невозможно перепрыгнуть в два прыжка… На один рывок, прыжок сил уже не хватало – то был бы прыжок в бездну… Тогда в Дивноморске Лера спросила Брагина: «Давно у тебя крестик?» Он ответил с внутренней болью: «Всего-то ничего, как прилетел домой из Фриско с симпозиума». Она спросила с еле заметной подначкой: «За такое короткое время ты стал вдруг испытывать особенные чувства признательности к Христу?» – «Потому что из старинного древнерусского уважаемого рода, потому что обходился без религии, пока петух жареный в темя не клюнул. Но я не канонический верующий, потому что имею претензии к попам, никогда не высказываемые публично, из-за их корыстолюбия и слабость духа, неразвитость независимого интеллекта». – «Клюнул – и потянуло защиту найти в христианских символах, святынях». – «Не только. Был бы евреем или азером, обратился бы иудаизму или исламу, почитал бы пророков Моисея, Мухаммеда, соответственно». – «Насчет веры предков все ясно». – «Вряд ли тебе во мне все ясно, – вспылил тогда Брагин, – если мне самому не все в себе и своей жизни, судьбе ясно… Да, у каждой религии свои символы веры, свои пророки…»

А во время их однодневной прогулки по набережной и пляжам Ялты Брагин, показывая на маленький крестик на его груди, развил мысль, которую он оборвал в Дивноморске пять лет назад. «Да, в трудную минуту жизни, когда почва стала уходить из-под моих ног, обратился к религии, хотя я никогда, наверное не буду, церковным человеком… Нутром чую, интуиция подсказывает, не быть мне воцерковленным… Скорее всего останусь стихийным православным, просто верующим в божью благодать. Поверь на слово, идея Бога – одна из самых крутых, если не самая крутая. Но хилость некоторых христианских пастырей налицо: слабы интеллектом».

Он помнил её удивлённые широко распахнутые глаза, вероятно, он чем-то поразил и даже испугал ее, рассказывая о своей слабости чисто психологической – плохо скрываемой научной амбициозности. Она несколько раз подымала палец, намекая, мол, неплохо бы вернуться к раскрытию этой темы. Но он не торопился всё раскрывать сразу. Тогда в Ялте на набережной, как на духу, как на исповеди, он многое рассказал Лере, чтобы хоть она что-то поняла в нем, его мучениях, его метаниях. Как он старался проще и яснее объяснить, что за фасадом блестящих презентаций, конференций, симпозиумов для научного работника жизнь, в основном, сермяжна и банальна в своей повседневности и рутине… А в Ялте перевел разговор на бытие его собственных аспирантов, оказавшихся в Долине, осевших там волей судеб.

Как на следующий день после встречи с Петровичем за Брагиным в гостиницу заехал его бывший аспирант, а ныне обладатель «грин-карт» Гена, чтобы отвезти его на уикэнд к себе в Кремниевую Долину. У Брагина четверо его бывших защитившихся аспирантов: Алексей, Андрей, Гена, Сергей осели в разных полупроводниковых и компьютерных фирмах Долины. С одной стороны, он испытывал гордость за своих ребят – все они были на хорошем счету в своих знаменитых американских фирмах, печатались в ведущих американских и международных научных журналах. При этом заколачивали немыслимые по российским меркам деньги, хотя там все это воспринималось, как само собой… Поскольку рабочие места разработчиков новейших микроэлектронных технологий и информационных систем в Долине относились к самым высокооплачиваемым в мире… Накупили в кредит на двадцать пять лет классные коттеджи под полмиллиона баксов, по паре престижных автомобилей на семью и все такое прочее… Ребята вписались в стремительный вираж истории, как летчики «Фантомов» в праздничную феерию Фриско…

Но Брагина мучили другие вопросы – а стоило ли было вписываться, почему некогда великая страна на своем собственном крутом вираже истории вытолкала свои высококлассные научные, инженерные кадры, таланты за границу, почему разбойно свистнула своим «яйцеголовым» – спасайся, кто как может? Столько лет держала их и других «яйцеголовых» взаперти, за секретной пазухой, берегла для грандиозных космических дел, пестовала, холила выделяла, кормила заказами, и вдруг, похерив все престижи и табели о рангах, ни за понюх табака бросила всех их, ученых и инженеров, из огня да в полымя безденежья и безысходности…. Утечка мозгов, утечка умов, «Brain Drain» – будь все неладно… И мозги потекли со страшной силой, с напором молодости и таланта, во все открытые и полуоткрытые родные двери, во все обнаруженные и пробуравленные щели «реформируемого Отечества…

– Зачем же ты их отпустил своих аспирантов? Ведь по старым советским понятиям, как мне говорил покойный отец, научная школа аспирантов, защитившихся кандидатов и докторов является пропуском в Большую Академию… – Лера блеснула зелёными глазами. – Ты говорил о своей амбициозности – ты, что не хотел стать членкором и академиком?

– Я многажды академик, – сострил Брагин, – какая разница, быть академиком Большой Академии и получать там стипендию или кучи общественных академий без стипендии. Всё равно стипендий и государственного финансирования не хватит на развитие прорывных проектов, а инвесторов ищи-свищи, а я находил – с миру по нитке

Она удивлённо хлопала глазами, ничего не понимая. Наконец, она собралась с мыслями и сказала, к месту вспомнив своего покойного отца:

– Ведь папа тоже несколько раз избирался в академию по математическому отделению… Перед смертью он, говорил, что на этот раз его должны избрать непременно… Ему так академик-секретарь говорил конфиденциально, мол, всё у него к выборам срослось… Отец шутил, членкор и академик могут после избрания ничего не делать, палец о палец не стукнуть, а получать пожизненно 250 и 500 рэ, соответственно, в АН СССР… А он хотел ещё многое сделать, да не успел…

– Видишь, какая ты подкованная, все ставки, позиции и амбиции знаешь в Академии, – Брагин горько усмехнулся. – Сейчас я тебе одну новеллку из собственной жизни расскажу, разумеется, не для передачи во внешний эфир… На моей второй защите, уже после единогласного голосования ко мне подошёл главный учёный секретарь Академии, член совета, академик, и выразил, как мне показалось, своё искреннее восхищение моей работой. Ещё бы, семь десятков отзывов, все положительные, внедрение работы в пару дюжин ведущих организаций МЭП, МРП, МОМ. Говорит, вы идеи многоуровневого моделирования, оптимизации и идентификации вывезли из зарубежной стажировки? Где вы стажировались, в Стэнфорде, Калтехе, ЭмАйТи? Я, потупив глаза, отвечаю, мол, ни разу не был за рубежом даже туристом. Он глаза округляет, у вас же первая работа такого уровня в мире. А я в ответ, само собой, хуже не можем, а лучше нас никто не сумеет. Он меня обнадёживает, так мы же вас, честное слово, на первых текущих выборах в членкоры проведём. Я развожу руками, говорю, мол, я не против. Хотел сказать: «Ловлю вас на честном слове», да постеснялся…

– Вот это да, – ахнула Лера, – я знаю, о ком ты говоришь. У него любопытная аббревиатура МИМ. Он отцу тоже говорил об избрании, что под него место выделено… Только отец-то умер перед самыми выборами… А ты-то… Чего же?..

– Слава Богу, пока живой, – рассмеялся Брагин не к месту. – На тех выборах в членкоры меня в первый раз прокатили… Потом контрреволюция в 1991-м, избирался тогда сразу в аки, тоже прокатили… А когда в третий раз катанули после расстрела Дома Советов, тогда я задумался о том, что моя научная независимость и свободомыслие дорогого стоит и порождает излишнее сопротивление в академической карьере…

– Как же ты…

– Выдержал, как должное, с ледяным спокойствием… – Брагин покачал головой и тихо выдохнул. – От этого не ожесточаются и не ломаются люди, верящие в свое предопределение и предназначение. Понятно, что умерший академик, наш директор института меня не мог поддержать, понятно, что за академическими коврижками всегда существует слоновник с локотками коллег-соперников. Только я воспользовался советом классика-вождя Ильича: резко развернуться и переключиться с одной задачи на другую… Сразу со времён капиталистической контрреволюции я, оставаясь завлабом в академическом институте и профессором кафедры, организовал одну фирму, нацеленную на разработку конкурентоспособных наукоёмких продуктов (КНП), стал там гендиректором и занялся организацией и разработкой микро-производства систем на кристалл на земле и в космосе – помимо традиционного направления САПР и комплексного моделирования систем.

– Я о твоем новом направлении немного наслышана… Там всё было достаточно закрыто…

– Никаких серьёзных подписок я не давал, вся интеллектуальная собственность лично моя… Какие-то ноу-ху с коллегами совместно объединили, с теми, кого я сам лично выбирал… Понимаешь, полная свобода выбора, разумеется, при дикой ответственности и конфиденциальности…

– С военными и закрытыми организациями, само собой… Мой отец с мамой тоже для обороны много чего рассчитывали. Понимание есть…

– Это хорошо, что понимание есть, – снова усмехнулся Брагин, – только для меня особо важным стало то, что я решился ещё одно резкое переключение сделать, в диалектических традициях Ильича. Соединить мои наработки по космической теме производства систем на кристалле и на пластинах при абсолютном вакууме, невесомости, радиациях в поясах Аллена, перепаде температур от азотных и гелиевых, до разогрева на солнце и сверхвысоких температур… Это задачи с принципиальным опережением на полвека, а то и на век… Даже создание квантового компьютера на экзотических или традиционных ультрачистых материалах экономически эффективней изготовлять в космосе с роботизацией абсолютной, как у меня в защищённых ТЭО на космических станциях, безлюдных спейсфабах, а не на земле с искусственно поддерживаемой чистотой среды и технологических процессов… А перед этим новым проектом, перед ещё одним резким переключением научной деятельности – по Ильичу – я распустил моих первых аспирантов-кандидатов… Мог бы каждому кислород перекрыть, ибо каждый так или иначе был причастен к закрытым работам и моим личным ноу-хау. Но всё сделал, чтобы дать им новое дыхание и развитие, раз какие-то силы моему академическому продвижению препятствуют… Ребята ведь ощущают, что их шефа затирают, так и им хода не дадут, затирать начнут в чисто русских традициях…

Глава 32

Пели петухи в Гурзуфе весело и задорно. Рано утром, как и было договорено ночью, при первых петухах они с Лерой уже заплыли в море. Брагин был в восторге от того, что Лера обожает море и не боится заплывать далеко.

– Мы одни в море, разве это не прелесть! – Воскликнула Лера. – У нас куча времени для морских утренних купаний и далёких заплывов, хоть за горизонт…

– За горизонт, так за горизонт с любимой… Нам везёт, потому что настало время для серьёзного разговора прямо в море, которое оказывает на тебя преобразующее, благосклонное, живительное действо…

– Не без этого…

– Тебе это надо знать, ибо ты попала в мою орбиту, а с творческими людьми, попавшую в орбиту моего притяжения, с кем я плотно работал происходят странные и даже опасные вещи…

– Ты имеешь в виду профессора Виктора Михайловича… Всю эту удивительную историю с женитьбой его сына Ивана, благодаря моему участию в судьбе молодых…

– В том числе… Я тебе был премного благодарен, ты сделала им всем и мне, разумеется, чудный подарок, даже не подозревая о чуде подарка, метаморфозе человеческих судеб за этим…

Они долго плыли молча, думая о своём. Ведь тогда пять лет назад в Дивноморске Брагин практически ничего не объяснял Лере. Только попросил познакомить сына Ивана его коллеги-профессора, с которым Брагин плотно работал в своём проекте, ключевого исполнителя, – с какой-либо из умных красивых подруг, подобных ей – ни больше и ни меньше! – стать своего рода свахой его Ивану. И ведь не подвела Лера, прямо на дискотеке лично представила Ивану его будущую невесту из «Витязя», из того же вуза, будущую жену. Как все это просто и естественно получилось после вроде бы странного разговора: «Что может положить конец наркотическому кайфу?» – «Только любовное блаженство души и плоти!» – «Кайф – когда искусственен и когда естественен?» – «От наркоты, от курева с ширевом искусственен, от любви, близости душевной и физической мужчины и женщины их божественный кайф естественен и невероятен от блаженства».