Игла бессмертия

– Что, прости? А-а… пистолеты подготовил загодя, да и солдат со мной был, тоже – не лыком шит. – Рассказчик сел на коня. – Двоих я уложил с ходу, самого прыткого – проткнул, да против троих встал с рапирой. А что у них? Топоры, колья. Ну, был один самопал, да стрелок издалека пальнул – промазал. Солдат мой из ружья его уложил да штык в мгновение приладил, поди повоюй с ним, они и разбежались.

– А что ж за людишки-то были?

– Должно быть, беглые.

– Да, крестьяне, они если силу видят – задают стрекача. Но вот в нашей губернии разбойнички другого сорта… А, постой, вчера ведь я тебе уж рапортовал…

До «большого дома» дворяне добрались молча, впрочем, и ехать-то было недолго. Уже знакомая Воронцову компания из гусыни с потомством и собаки всё так же обреталась около лужи, немногие прохожие кивали исправнику и капитану и неспешно шествовали дальше.

Уже у входа их догнал отправленный за саблей Колька.

– А, молодец, спасибо. Осипу сказал тебя высечь?

– Нет ещё.

– Смотри же, не забудь, а то знаю я вас, шельмецов. А вот, кстати… Георгий, если нет у тебя к слуге твоему дел, то не отошлёшь ли его для проверки?

– Не знаю, право, стоит ли.

– О, ты сильно меня обяжешь. Ведь я не смогу присутствовать. Я, правду сказать, и не люблю этого вида и смотрю обыкновенно из дому – через окно. Да и то ничего не видно, а только из конюшни доносятся удары и благочестивые крики. Бывает, правда, что Осип сильно радеет об исполнении наказа, так тогда даже крыша от ударов трясётся.

– Что же, и до смерти забивает?

– Нет, упаси бог! – перекрестился местный новатор.

– Что ж, если надо, то… Тихон, сходи с Николаем да проследи за делом.

– Хорошо, а что после?

– После можешь быть свободен.

– Да, милейший, – задержал исправник Тихона, – вот, прими гривенник да передай его моему конюшему как тот кончит дело.

– Добро, барин.

– Вот молодец, и скажи там, на кухне, чтоб тебя угостили.

– Благодарствую.

Мужики ушли, а дворяне поднялись в присутствие. Внутри за своим столом сидел секретарь. Как только дверь начала открываться, он почуял явление вышестоящих и подпрыгнул как напружиненный.

– Доброе утро, Александр Фёдорович! – бодро воскликнул он, полагая, что, когда начальство приходит, тогда и утро.

– Доброе, братец, доброе. Георгий, вот, рекомендую тебе Причкаляева Фоку Харитоновича, очень сообразителен, проворен и трудолюбив.

Секретарь опустил очи долу и даже покраснел.

– Мы уже знакомы.

– Что у нас сегодня? Что уличные смотрители, пришли ли для наставления?

– Уже отправились по своим концам.

– Та-ак, молодцы. – Исправник отпер кабинет своим ключом, прошел и сел в кресло за большим столом так, будто жёсткий кафтан надел – уж очень оно было для него узко. – Что на подпись?

– Вот-с, извольте видеть, сегодня совсем тонкая стопка.

В самом деле, в представленной папке оказалось всего листов семь-восемь.

– Отлично, отлично.

Главный чиновник особенно не утруждал себя вдумчивым прочтением, лишь бегло проглядывал и ставил размашистую подпись.

– Та-ак, с делами покончено, не желаешь ли рюмочку лимонной настойки? – спросил Колосков гостя, вставая. – Чудная штучка, чудная.

Оная штучка хранилась недалеко – в остеклённом шкафу с папками жалоб и судебных тяжб. И если кипы бумаги лежали в навал, съезжая друг на друга, то пузатый хрустальный графин с рюмочками покоились на отдельной полке, в почтительном отдалении от суетных бланков, заявлений и просьб. На закуску имелись три марципановые конфеты.

– Ваше высокоблагородие, – подал голос секретарь, – вы позабыли-с подпись поставить. Вот-с, листик приклеился, вы и позабыли-с.

С видом глубочайшего смущения, весь скособочившись так, чтобы и не разглядеть его было, секретарь подал пропущенный лист.

Исправник обернулся от заветного шкафа и глянул на подчинённого сурово, приложил листок к дверце и стал выводить подпись. Это получалось у него не вполне удачно, так как чернила не желали ложиться на бумагу, а норовили скатиться по перу и испачкать манжет.

Георгий уж хотел упредить исправника, но случайно мазнул глазами по тексту и наткнулся на слова «Сухая Берёзовка».

– Александр, о чём сей документ?

– О чём? Позволь, позволь… Фока, о чём документ?

– Об моровом поветрии-с, – промямлил Причкаляев и сжался пуще прежнего.

– О моровом поветрии, – пересказал без нужды исправник.

– Позволь, я прочту.

– Изволь.

Листок оказался пояснительной запиской к ревизской сказке за нынешний год, в которой говорилось о том, что снижение сумм налогов произошло из-за морового поветрия.

– А что же, в Сухой Берёзовке мор? – спросил Воронцов. – Почему ж ты мне не рассказал?

– В Сухой Берёзовке? А тут, что же, о ней? – ответил вопросом на вопрос Колосков и взял листок себе.

Он быстро прочёл и вопросительно взглянул на Причкаляева.

Секретарь был бледнее покойника.

– Я-а-а-а, должно быть, ошибся… – проблеял он. – Мор в селе Перепашное.

Колосков некоторое время молчал, а после зарокотал вулканом.

– Да ты что?! Да как же ты мог?! Ведь я поставил там свою подпись! – гремел своим басом исправник. – В Сибирь регистратором поедешь! Нет! В чёрные работы пойдешь! На каторгу!

На этих словах Фока упал на колени и стал умолять, кривя лицо притворными рыданиями и протягивая свои чудесно ухоженные пальцы к фалдам начальничьего камзола.

А Георгий на это смотрел отстранённо. Мысль о болезни в Берёзовке вилась вокруг, но никак не давалась. Отчего-то это было важно, и где-то он уже об этом слышал, но где? Понимание ускользало.

– Пощадите, Александр Фёдорович, кормилец! Ведь дети у меня, жена и мать её!

Колосков сверкал очами, но делал это так же притворно, как рыдал Причкаляев.

– Перепиши всё как надо! А за нерадивость твою лишаю тебя половины жалования за месяц!

– Спасибо! Спасибо! Я отслужу, я всегда, я обязательно и сей же час…

Секретарь удалился, пятясь и непрестанно кланяясь.

– А что же, ты его и в самом деле в Сибирь собирался отправить?

– Нет, но строгость он увидеть должен был? Таков порядок. Да и, скажу тебе, не таясь, не я его ставил, чтоб снимать.

– А кто же?

– Он протеже его сиятельства.

– О.

– Да-с, такой тут у нас «политик».

Исправник вернулся к заветному шкафу, взял свой замечательный набор и отнёс его на круглый столик у окна. Где они с Воронцовым и устроились в удобных широких креслах, наподобие того, что стояло в трактире.

– Люблю, знаешь ли, посидеть тут, поглядеть на реку. Вода, она умиротворяет. А сегодня еще такие треволнения. – Исправник разлил напиток по рюмочкам. – Знаешь, я даже пришёл к мысли, что если все будут после работы находить в себе силы для покойного наблюдения за водой, то гораздо меньше невзгод от суетности будут претерпевать. А когда все покойны, то смут нет, и войн нет, и всеобщее благо. Будем здоровы.

И гость, пребывающий с утра в полнейшем душевном расстройстве, с ним согласился:

– Да, очень интересная мысль и весьма глубокая.

– Ты находишь? Благодарю, я польщён, – искренне обрадовался исправник, отправляя в рот конфетку. – Но что мы всё обо мне да обо мне, расскажи же теперь ты о столичной жизни.

И Воронцов с удовольствием и со вкусом стал повествовать о рутине дворцовых обходов, о круговерти балов, о набожности молебнов и легкомыслии маскарадов. Многое из последнего он и сам знал из третьих рук, но сейчас это не имело значения. А важно было само повествование, не то что рассказываешь, а как – не спеша, с расстановкой, не упуская деталей и снабжая сказ многозначительными паузами.

По ходу разговора гость исправника размышлял о том, как важно произвести хорошее впечатление, расположить к себе, при этом где-то глубоко внутри у него сохранялось понимание того, что это всё чушь и бессмыслица. Сухая Берёзовка стучалась где-то на задворках сознания, не пропадая полностью, но не выступая на первый план.

Можно было бы сказать, что одновременно в голове капитана лейб-гвардии поселилось два человека. Первый – Воронцов-утренний – с кристальной ясностью понимал, что творится что-то несусветное, и надобно бросить всё к чёртовой матери и скакать в Берёзовку, но воли для этого он был лишён. Второй – Воронцов-нынешний – о деле старался не думать, искусно придавал значение мелочам, раздувал бурю в стакане и делал всё, лишь бы остаться в Боброцске.

Так, за неспешной приятной беседой день начал клониться к вечеру. Солнце закатными лучами позолотило небосвод и заиграло на волнах речки.

– О, да ты совсем заболтал меня, – укорил исправник, когда Воронцов закончил, – ведь служебное время уж давно вышло, мы и обед пропустили! Поспешим же в трактир!

Секретарь встретил выходящее начальство по стойке «смирно».

– Ну?! – нахмурился на него начальник.

– Завтра же всё будет исправлено, Александр Фёдорович, всё будет исправлено, не погубите.

– Вот, прошу обновить запас. – Колосков протянул пустой графин.

– Да-с, сию секунду! – И секретарь действительно собрался куда-то бежать, но исправник остановил его:

– Не к спеху, мы закончили с делами.

Выйдя из присутствия, оба слуги государевых испытали облегчение от свежего вечернего воздуха; они зачерпнули его изрядно, наполнив лёгкие доверху, и не спеша выпустили. Лимонная настойка, хотя и пилась приятно и незаметно, но была крепка – в голове гулял лёгкий ветерок.

У коновязи трактира стояли несколько тонконогих лошадей, по которым исправник сразу опознал мурзу Корчысова.

– А должно быть, Лев Галимович к тебе, Георгий, пожаловал.

– Как ты узнал и почему Лев?

– М-м… ну, такие коньки легконогие в Боброцске только у него, а Лев потому как, должно быть, отец так назвал.

– Это брат Арслана, того мурзы, что был на балу у князя?

– Брат? Нет, это он и есть – Арслан это Лев по-татарски.

Тут из трактира показался помянутый мурза в компании нескольких своих слуг.

– А! Здравствуй, херметле Александр Фёдорович! Здравствуй, херметле Георгий Петрович! Как я рад, что застал вас!

– Здравствуй, Лев Галимович, здравствуй, доброго вечера! – сказал Колосков.

– Друзья, поедемте скорее ко мне, такая радость! Привезли нового жеребца! Огонь, вихрь, а не конь! Ещё узду плохо слушается, дикий зверь!

– Лев, мы не обедали, и…

– О чём, ты говоришь, кадерле кеше**, у меня всё будет. Помнишь вчера у князя турецкие яства? Мой повар делал, – со значением сказал искуситель.

Он знал, куда ударить, и заявление сразило исправника наповал, а новый Воронцов был согласен на всё.

– Постой, дай хотя бы горло промочить! В эту пору надобно выпить пива, – настоял исправник, и всей компании вынесли по чарке.

Победив жажду, дворяне двинулись в гости под неустанные похвалы Арслана своему приобретению.

Татарская часть Азовской слободы в Боброцске была относительно невелика, всего пять дворов. Но сами дворы расположились вольготно и не отказывали себе в широте размаха, ведь в их распоряжении была вся правая часть улицы.

Первый, самый длинный дом, по-видимому, раньше бывший общим жилищем, со стороны напоминал скорее крепость или острог. Одноэтажный, с редкими и узкими окнами, он наводил на мысль о том, что здешние жители опасались хозяев города…

Что ж, пожалуй, так оно и было, когда восемьдесят лет назад пять семей прибыли в далёкий, холодный и незнакомый Боброцск.

Но следующие здания говорили уже о гостеприимстве местных жителей. Двух-трёхэтажные дома переселенцев, тоже деревянные, но построенные в южном стиле, не походили на своего мрачного патриарха. Они позволяли себе кокетство, какового и в русских домах Боброцска не сыскалось бы – балкончики и мансардочки окружали их, казалось, со всех сторон.

Внутри татарское поселение напоминало большой хутор, в котором хозяйственные постройки, инвентарь и чумазая детвора, всё было общим.

– Сюда, сюда, дорогие гости, – радушно направлял Арслан, двигаясь по двору верхом.

Назади, в стороне от амбаров и огородов, в окружении низеньких яблонь и ягодных кустов, расположились конюшня и огороженный круг для выездки. В кругу, в стороне от людей, переминался с ноги на ногу небольшой красивый жеребец вороной масти.

– Вот, смотрите, каков красавец! – восхищённо проговорил мурза.

И действительно конёк был очень хорош: под блестящей чёрной шкурой переливались тугие мышцы, грива струилась в токах лёгкого ветерка, а хвост поднимался переливающимся фонтаном. Взгляд карих глаз, непокорный и вызывающий, только добавлял зверю притягательности.

– Да-а, красавец, – подтвердил Колосков. – А каков он в галопе? О! Я его ещё в табуне, в Тавриде, заприметил.

Корчысов перелез через ограду, достал из кармана яблоко и не спеша пошёл к жеребцу, на ходу выговаривая ему утешительные похвалы:

– Ах ты, красавец, умница, какой жеребчик…

Однако ж конь не принял доброго отношения – зафыркал, заржал, скакнул в сторону. Да и вел себя жеребец дёргано и взволнованно.

– Э, вот видишь, какая печально! – От расстройства мурза стал хуже говорить по-русски. – Георгий, может, тебя послушать?

Предложение было неожиданным, Воронцов никогда не объезжал коней и хотел было отказаться, когда вступил Колосков:

– Что ты, Лев, он ещё, чего доброго, покалечит нам гостя! Как можно?..

– Нет, отчего же, давайте попробуем, – решился капитан, побужденный к тому бог знает откуда взявшейся и совершенно мальчишеской гордостью.

Воронцов перелез через ограду и пошёл к животному, а мурза, напротив, вышел из круга и стал наблюдать с затаенным интересом.

Ещё на подходе Воронцов понял, что жеребца он просто так не успокоит и придётся обратиться к силам, которые не были напрямую дарованы людям Господом Богом. Никаких заклинаний или заговоров на успокоение зверя он не знал, а потому приходилось полагаться только на силу воли.

– Прости меня, Господи, грешного, прости, – пробормотал Воронцов и обратился внутрь себя, туда, где под сердцем жила душа.

Она откликнулась как всегда – тёплой живительной волной, прошедшей по телу и задержавшейся в глазах. Там, в глубине зрачков, вспыхнули и закружились золотистые искорки.

Это преображение испугало жеребца – он заржал, показывая зубы, поднялся на дыбы; когда же странный человек подошёл – попытался укусить протянутую руку.

Действовать на расстоянии было нельзя – спутники заметят чудеса – и Воронцов старался приблизиться с тем, чтобы накоротке заглянуть в распахнутый конский глаз.

– Георгий, брось, а ну как цапнет?! – крикнул исправник.

Когда жеребец попытался его достать, колдун вместо того чтобы отпрянуть – шагнул вперёд. Но не успел полностью убрать левую руку, и ему ожгло пальцы – конские зубы сомкнулись на них. Зато голова заклинателя сошлась с головой зверя почти вплотную, и ручеек золотистых искр порхнул тому в глаз.

Обида, боль, злость и испуг влились в сознание Воронцова, и разобраться с этими чувствами оказалось трудно, ведь и чародей испытывал противоречия внутри себя.

Контакт разорвался, а жеребец, чуть привстав на задние ноги, лягнул Георгия в бедро, отчего заклинатель рухнул как подкошенный.

– Георгий, Георгий, лежи, не вставай! – нарочито запричитал Арслан и заполошно полез на помощь.

Но раньше успел исправник, он так взволновался, что пошёл прямо так, как стоял – надавил пузом, упёрся и просто снёс ограждение. Великан подбежал к лежащему Воронцову и поднял его на руки, точно ребёнка.

– Лев, доктора! Куда нести? Показывай!

– Да-да, сейчас же… Шамиль! Беги за доктором, веди сюда хоть силой! В дом, в дом неси! Абельхаят, готовь постель! Фатима, Сафия, воды!

Удивительно, но эти двое смогли развести такое кудахтанье и суматоху, какую не осилила бы и дюжина баб – вокруг забегали домочадцы, из кустов чёрной смородины налетели прятавшиеся там пацанята, потянулись к источнику шума старые бабки.

– Сейчас же поставь меня на место, – процедил сквозь зубы Воронцов.

– Куда тебя ставить? Нога же!

– Поставь немедленно или нашей дружбе конец!

Колосков подчинился, и Георгий встал, опершись на его плечо. Нога болела, саднили пальцы, а в душе царило смятение от неудачи.

– Лев, твоего жеребца кто-то обидел. Может быть, несправедливо наказал. Навести его в стойле после кормёжки.

– А… да, рэхмэт, херметле, рэхмэт***, – сказал мурза смущенно.

Было видно, что слова гостя весьма и весьма удивили его.

С помощью Колоскова Георгий добрался до дома, где его поместили на широкий низкий диван в гостиной среди ковров и шитых подушечек.

В ожидании целителя исправник с мурзой начали лечить травмированного разного рода крепкими настойками и примочками. Так что, когда пришел врач, Георгий уже слабо ощущал свои раны.

* Le bourreau (франц.) – палач.

** Кадерле кеше (татарск.) – драгоценный человек.

*** Рэхмэт (татарск.) – спасибо.

Глава 9

Остаток дня прошёл благополучно – казаки уехали к себе на хутор, люди разошлись – и служивые смогли покойно отдохнуть в доме старосты. Хозяйка затопила баню да выдала бочонок кваса, и все, кроме несчастливого Демида, попарились вволю.

Ночью в небе снова мелькали неведомые тени. Точнее, для служивых вполне ведомые, но снять их оттуда не было никакой возможности – темно.

А ещё был волчий вой. Сначала со стороны дороги донеслось одинокое долгое завывание, чуть позже на него откликнулись с противоположной стороны, а затем волчьи песни стали слышны отовсюду. Они звучали не хором и нечасто, но были настолько необычны и противоестественны, что вызывали безотчётный страх даже у бывалого Николая. Так что толком выспаться никому не удалось, и поутру все вставали тяжело.

– Доброе утро, други! – проснулся первым Демид. – Кто хочет проводить меня до ветру?

Фёдор сделал вид, что не слышит.

– Пошли, провожу, – ответил Николай со своей лавки.

Но первым подскочил Олег и жестом показал, что он отведёт. С его помощью Демид поднялся и прихватил с собой заряженный пистолет, который снарядил ещё с ночи.

Вспомнив вчерашнее утро, Николай тоже решил, что вот так – со спущенными портками – их больше застать не должны и перед тем как выйти на двор – оделся и вооружился.

Но утро, такое же свежее и приветливое, как и вчера, сегодня не преподнесло никаких сюрпризов.

– Что, гостюшки, как почивалось? – спросил Антип за завтраком.

– Спать – не на марше шагать, благодарствуем, – ответил Николай.

– А всё ж таки тревожен сон ваш был, я же видел, – не согласился староста. – А мы так недосыпаем уже месяц с лишком!

– Да-а…

– Что – да? Вы скажите, что делать намерены. Как вызволять нас будете?

– Надо подумать сперва, – уклонился Николай.

– Думать – думайте, конечно, а я вам так скажу: люди ждать долго не будут, – проворчал хозяин, вставая.

Староста вышел, а служивые переглянулись.

– А ведь верно, – сказал Фёдор, – вот задержится его благородие, так не угадаешь, как повернётся.

– Да как повернётся-то? Мы ж герои местные, кто нам поперёк скажет? – удивился Демид.

– Сказать смогут, ещё как смогут, ежели местная чертовщина и дальше продолжаться будет. Ведь на кого собак повесят, ежели что? Раньше не на кого было, а теперь, вот вам, пожалуйте, трое на лопате, – возразил Фёдор.

– Хм…

– Да, у здешних нет почтения к мундиру, да и сидеть без дела нам нельзя, – включился Николай. – А куда кидаться? Приказов-то господин капитан не оставил.

– Ты, стало быть, вместо него команду принять должен, – предложил Фёдор. – Ты старший по званию, ты полудницу на свет вызвал, тебе и карты в руки.

– Верно! – поддержал его Демид. – Федька, давай пока в картишки перекинемся?

И оба занялись подготовкой к игре, будто и обсуждать уже нечего. Вот ведь соратнички – свалили всё на одного и в ус не дуют.

Николай вышел во двор, присел на пень для колки дров и достал кисет. Нет ничего лучше для раздумий, чем неспешно приготовлять трубку. Пока отмеришь долю табака, пока набьёшь, да ещё высечешь искру, раскуришь, глядь – уже и мысль какая-никакая промелькнёт.

Да, промелькнёт. Вчера как раз чертила небо тень, должно быть, братца тех упырей, что остались у лесной дороги. Хозяина их сыскать трудненько будет, да и навряд ли получится без господина капитана.

Николай затянулся и поглядел на небо. Он то с одной, то с другой стороны подходил к мысли о том, чтобы изловить или извести этого упыря – и работу предъявить людям можно, и справиться им по силам. Хороша идея, но летает нечисть ночью, когда толком ничего не видно.

Тут два пути: либо лежку его днем найти, а он тут, в Березовке где-то хоронится, либо подсветить как-то ночью, правда, как – пока непонятно. Значит, сперва – обход, а если не сыщется, то надо подумать ещё. Старосту взять с собой, чтоб на дворы легче пускали, Олега можно, лишняя пара глаз не помешает.

От принятого решения сразу стало легче на душе. Николай докурил трубку и бодро встал. Но тут же почувствовал резкую боль в ноге, да такую, что чуть обратно не шлёпнулся.

– Ах ты ж боже мой, глупость моя несусветная…

Вернувшись в избу, он застал там хозяина.

– Антип, надумали мы – дворы осматривать будем.

– Это зачем же?

– Как зачем? Нечисть искать. Она, стерва, ночью летает, а днём-то спит.

– Аааа… Так ты думаешь, во дворе у кого-то?!

– А где ж ещё? Вокруг поля да перелески – чёрного бора нет, стало быть, и деваться ей от солнца некуда.

– Что ж – дело говоришь, – повеселел староста.

– Пойдут Фёдор, Олег и ты. Фёдор – за старшего.

– Я? Я-то на что? – изумился староста.

– А как же? Ты здесь власть, тебя люди знают.

– А ты что же?

– А мне ходить невмочь, да и что смущать людей своей колченогостью?

– Что ж, добро.

Фёдор и Олег стали собираться, пока Николай давал наставления.

– Начните с дворов заброшенных, если есть. Нет, значит, с захудалых, где доживают свой век старые бабки.

– Заброшенный двор у нас один, со стариками несколько.

– Вот и отлично. В дома, сараи с пустыми руками не ходите. Олег, возьмёшь мой тесак, Антип – Демидов.

– Нет, куда мне? – возразил староста. – Никогда я такого в руках не держал, лучше топор возьму, мне – ухватистей.

– Можно и так. Значит, что ещё? Смотрите сначала сверху, люди оттуда напасти не ожидают.

– Добро, – сказал Фёдор, помогая Олегу с портупеей.

– Да, фонарь возьмите. А коли отыщете, то тело на свет не тащите – сгорит, и нечего будет показать людям.

– Да где ж я тебе фонарь возьму? Отродясь такого добра не было, – развёл руками Антип.

– Значит, факел, в темноту не суйтесь. Спит он, не спит, кто знает?

– Факел? Сделать можно – смола есть.

Пока Антип с Фёдором работали, Николай всё ковылял вокруг, время от времени высказывая новые наставления, и умолк только когда понял, что повторяется.

Фёдор переживал не меньше, он вообще побаивался нечистой силы. В той давней истории с мортецами, кабы не Демид, так он в первый же день переселился бы куда подальше от Ярмилкина дома. А нынче ему надобно было быть за главного.

Антип вовсе не понимал, чего ожидать. С одной стороны, побаивался, скорее по привычке, приставшей за два месяца чертовщины, с другой – хотел быстрее уже прекратить это всё и зажить спокойно, размеренно, как бывало раньше.

Олег чувствовал беспокойство, ведь ему предстояло столкнуться с силами ада, силами, противными всему живому. Да, он боялся. Но не только, ещё было любопытство – неживое, но действует, как это можно? И как можно быть воплощением зла? И не любить этот прекрасный мир? И как можно желать ему гибели? Едва ли чудовище может или будет разговаривать, но вдруг удастся хотя бы заглянуть ему в глаза?

В смятенных чувствах команда выступила с Антипова двора.

Деревня встречала своих защитников приветствиями, людей было немного – все, кто хоть как-то мог работать, ушли в поля, на покос.

«Вот и славно. Коли успеют высушить сено, то и скотина не падёт от бескормицы, и сами, глядишь, переживут зиму», – размышлял Фёдор. Мысли его цеплялись за привычные, милые сердцу дела, старательно обходя тему дела предстоящего.

Покой нарушил Антип, отчего-то решивший рассказать историю пустого дома;

– Жили там Заплетнёвы – Михаил и Серафима. Лет, пожалуй, семь назад переехали они к нам со всем скарбом, с коровами и прочим. Не знаю уж, что не жилось им в Нижнем Бору, такая же казённая деревня, как наша, только побольше. Но… выправили бумагу и прибыли.

Ладно бы, что приехали, у нас места полно. Но они ещё и старую Серафимову мать, Аксинью, с собой притащили. Ох и склочная оказалась душонка! Ни с кем мирно жить не хотела, всем была недовольна. И так, окаянная, слова складывала, что кого хошь могла за пояс заткнуть.

Михаил поставил дом, мы ему всем миром помогали, и стали они втроем там жить. Но старая ведьма молодых жалом своим змеиным так ласкала, что детишек у них всё не появлялось.