Игла бессмертия

Боль в груди вернулась, но теперь были силы терпеть её. Через краткое время всадник вылетел из-под лесной тени в полевое раздолье.

Простор и скорый бег, что может быть приятнее?! Так бы и гнать, и ещё б прибавить! Никого вокруг, только необъятный небосклон над головой и бесконечная дорога впереди. Это ли не свобода? Мгновения свободы, подаренные подругой ветра – лошадью. Когда в мыслях восторг, когда слезятся глаза, а руки крепко сжимают уздечку.

– Херметле! – послышался окрик сзади.

Георгий обернулся и увидел, что в полуверсте за ним скачут двое, нет, трое всадников. Но вот из-за деревьев показались ещё, теперь их пятеро. Как неожиданно и странно!

– Херметле, подождите!

«Это, должно быть, татары мурзы, наверняка с извинениями. Неужели сей докучливый городишко так и не отпустит меня? Опять я не доберусь до деревни, опять задержка? Не хочу! Не хочу никого слушать!»

Воронцов толкнул пятками, махнул уздой, и послушная кобыла перешла в галоп.

– Стой! Стой!

О, какая настойчивость!

– Не хочу ничего слушать! – крикнул Георгий. – Оставьте меня!

– Стой, собака!!!

Что?!!

Георгий снова обернулся. Они с ума сошли? Или это не извинения, а счёты? Спятивший от ревности мурза послал слуг на расправу? И точно, сначала один, потом и остальные выхватили сабли.

– Merde! Этого я никак не ожидал. Ну уж теперь тем более не остановлюсь! – сказал Георгий сам себе.

Внезапная погоня не испугала Воронцова, а скорее добавила азарта к его настроению. Он приник к конской шее и, несмотря на боль в ноге, стоял в стременах крепко. Поди догони!

Но татарские лошадки оказались проворнее, расстояние быстро сокращалось. До ближайшего преследователя оставалась уже пара сажен, и тот, видя беззащитную спину, уж занёс клинок!

«Ну нет же! У меня тоже найдётся для вас ”la surprise“».

Воронцов вытащил из притороченной к седлу кобуры пистолет и, обернувшись, выстрелил.

«Бах!» Всадник всплеснул руками и повалился вбок, его лошадь, испугавшись, отвернула влево.

«Бах!» Кобыла Георгия вздрогнула, жалобно заржала и, не слушаясь повода, скакнула с дороги в поле! У кого-то из преследователей тоже оказался пистолет! Лошадь выла на одной ноте, будто собака, но продолжала ещё галоп.

Колосья пшеницы застучали по сапогам, разбегаясь в стороны.

«Словно вода из-под форштевня корабля», – мелькнула мысль.

Неуместная метафора! Не ко времени! Георгий нащупывал пороховую сумку, нужно перезарядить, но как успеть?

А подруга ветра стала вздрагивать и делала уже это после каждого скачка!

Падёт ведь! Как бы выпрыгнуть?!

Словно услышав мысли седока, кобыла споткнулась, и её понесло вперёд и вправо.

Теперь скорее!

Мгновение застыло и раскололось на части, как зеркало об пол!

Вот, в треугольном ломаном куске Георгий упирается рукой в луку седла, вот, в другом обломке он привстает на левую ногу, а в третьем тянет правую из стремени. Но резкая боль в левой, ушибленной ноге не позволяет полностью принять вес!

Все части мгновения снова встают на свои места, и время летит ещё быстрее, чем раньше, а вместе с ним летит и всадник.

Пшеница надвинулась стеной.

Видно, от удара Георгий на краткое время лишился чувств. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит навзничь, правая нога крепко зажата телом лошади. В голове гул, как если бы рядом только что грянула батарея осадных пушек.

Поморгал, потянул ногу – не поддаётся. Всё, конец. Рапира – бесполезна, пистолет так скоро не зарядить. Остаётся только одно.

– П-прости, Господи, не на хулу тебе, но в вспомоще… нет, себе во спасение! – Воронцов закрыл глаза и потянулся мыслью к своему дару.

Зажечь стебли заклинанием, сухие, они вспыхнут мгновенно! Всё выжечь!

Чародей забормотал слова, а золотые искорки заплясали в его глазах. Он потянулся к стеблям, ухватил… и пальцы ожгло крапивой!

Магия, колдовство, чародейство! Оно окружало его, было разлито вокруг, а он не замечал! Георгий потрясённо огляделся и снова было потянулся к колосьям, когда сверху, казалось, прямо с неба, выскочил всадник. Он лишь на мизинец разминулся с Воронцовым и пролетел дальше. Погоня настигла свою жертву – ещё несколько всадников загарцевали вокруг.

– Сез алдыгызмы?! Хәзер сез китмисез! – раздались победные возгласы.

– Э, купме генэ куян чапса да, атты куып житэ…

– Масуманы утерде! – крикнул один из них и спешился.

Он подошёл к Воронцову и с силой ударил его ногой в лицо. Голова резко дёрнулась, затрещали позвонки. В глазах у Георгия помутилось, и гул усилился. Словно сквозь закрытую дверь он услышал:

– Масума убил, шакал, за то я возьму у тебя правую руку.

Татарин переступил через Воронцова, носком сапога откинул его руку в сторону и изготовился бить.

– Явились не званы, не прошены, – послышался сухой голос откуда-то сзади, – по полям скачете, посевы травите. Пошто ворожите, не спросясь?!

– Ты кто? Откуда взялась? В траве сидела?

– Прочь, добром с моих полей уходите.

Георгий уже плохо соображал, что происходит, разговор доносился до него издалека, а смысл и вовсе терялся.

– Ты кто, баба? Из какой деревни?

– Не уйдёте добром – спознаетесь с серпом.

– Иди отсюда, убогая, не твоё дело.

Краткое затишье, а затем удивлённый вскрик! Звон стали, снова крики, сначала яростные, потом испуганные, потом тишина.

Угасающим взором Георгий зацепил фигуру женщины, склонившейся над ним, но рассмотреть лицо он уже не успел – всё укрыла темнота.

Что-то тяжёлое, мутное, туманное застило взор и тисками сдавливало голову, а шум, будто от скрежета санных полозьев по брусчатке, забивал слух. Воронцов разлепил веки, и морок перед глазами исчез, уступив место бревенчатой стене. Голова болеть не перестала, и противный звук всё так же терзал уши. А ещё язык, язык был сух и чем-то придавлен так, что не пошевелить. Руки и ноги тоже не слушались, похоже, были связаны.

Воронцов лежал и бездумно таращился в стену. Хорошо хоть дышать можно.

«Где я? Что со мной? Неужели это Корчысов так мстит за поединок? Безумие».

– Опамятовался, соколик? – донёсся сзади дребезжащий старческий голос.

Георгий попробовал повернуть голову на звук, но увидел лишь закопчённый потолок – заведённые за спину руки не давали перевернуться.

– Ты не спеши, ещё успеешь поглазеть-то. Придётся тебе у меня погостить седьмиц пять-шесть. Я хотя и не мучила б тебя понапрасну, да подпола нету – хранить мясо негде.

«Что? Бред какой-то».

Георгий зажмурился и снова открыл глаза – ничего не изменилось.

– Вот вернётся Берендейка, так мы с тобой побалакаем, – снова донеслось сзади, – а пока можешь и поспать. Во сне-то хорошо, вольным ветром гулять где вздумается и ни пут на тебе, ни тяжких мыслей… ты поспи.

Ни о каком сне, конечно, не могло быть и речи. Георгий замычал и стал как мог раскачиваться из стороны в сторону, одновременно напрягая руки и тем пытаясь растянуть верёвки.

– Не ершись, не трепыхайся! – прикрикнули сзади и так ударили чем-то деревянным и мокрым по голове, что в ушах зазвенело.

А ведь голова и так-то болела. Били сверху, не в висок, но очень чувствительно.

– Сказала же, Берендейку дождаться надо.

Георгий почёл за лучшее прекратить пока попытки, всё одно путы на руках ничуть не ослабли.

Скрежет прекратился, взамен разнёсся дух каких-то трав и перца. В носу защипало, и, как назло, защекотала тряпка в глотке. Георгий чихнул, потом ещё и ещё.

– А-а-а, травки мои учуял? Добрые травки, без них – какой навар?

Спазмы сотрясали пленника, отдаваясь в ушибленной голове. Ещё немного и он бы свалился с лавки.

– Сейчас помогу, – проговорила хозяйка и пребольно ударила связанного по коленке деревянным половником.

Воронцов взвыл в кляп, но действительно перестал чихать.

– Полегчало? Ну, лежи покойно.

А ничего другого и не оставалось, только лежать да гадать, что это всё значит. Но дельных мыслей в голову не приходило, отчего сделалось тягостно и беспокойно.

Георгий обратился внутрь себя, к своей силе, и с радостью обнаружил, что вызвать её может вполне. Вот только кляп не даст ничего сотворить.

Старуха всё что-то возилась за спиной, изредка сама себе бросая пару слов. Так прошло не меньше часа, пока Воронцов не услышал сначала лёгкий топот где-то снаружи, а потом и скрип открываемой двери.

– Где тебя только носило?! Принёс хоть? – приветствовала кого-то хозяйка.

В ответ как будто присвистнули.

– Ну-у! Теперь пообедаем! Соколик, и ты просыпайся, говорить будем.

Кто-то протопал быстрым и коротким шагом в изголовье, повозился там, а после прямо перед носом Воронцова встала нога в лапте, онучах и штанине грязно-серого цвета. Вместе с ногой пришли резкие запахи грязи и застарелого пота.

– Сейчас я тебя, соколик, переверну, надо мне на твои очи поглядеть. Порошка говорила, будто ты ворожбу знаешь.

Воронцова взяли за связанные руки и повернули сначала на живот, потом и на бок так, что он оказался спиной к стене.

Теперь он увидел и комнату, и свою тюремщицу.

Бабка такая старая, что, кажется, взялась уж местами мхом, с большим кривым носом, водянистыми, бесцветными глубоко посаженными глазами и морщинами по всему лицу глядела прямо на Воронцова с улыбкой. И как она его так легко повернула? А улыбочку её лучше бы не видеть вовсе, зубы у старухи все были волчьи. Клыки и резцы торчали в разные стороны, выпирая вперёд и кое-где разрезая губы.

Георгий бывал на волчьей травле всего-то, может, раза два, но арсенал серых запомнил.

– Что, добрые зубки? Кха-ха-ха! – развеселилась бабка. – Вот у серого одолжилась, когда свои сточила.

Стоявший на лавке над головой Георгия бабкин помощник взял его одной рукой за волосы, а второй вытащил кляп. Пленник закашлялся. Бабка наклонилась, и её голова оказалась почти на уровне головы Воронцова.

– Поведай мне, соколик, куда путь держал, откуда ворожбу знаешь. И гляди, я кривду почую.

– Кха… пить дайте.

– Дам, дам, соколик. Берендей! – Бабка указала своим кривым и когтистым пальцем на пленника, и тот снова вставил кляп.

Воронцов скосил глаза вверх и разглядел помощника. Тот оказался совсем маленького роста, но широкий, как говорят – поперёк себя шире, одет просто, лохмат, нечесан и грязен. Смотрел он на пленника сурово, но как-то без души, по обязанности.

Бабка поднесла в крынке воды и напоила.

– Теперь сказывай.

– С-сударыня, я государев человек, на службе. Лучше развяжите меня.

– Государев, государев, раз на тебе кафтан красный, это уж и без слов понятно. А за какой надобностью ты там очутился, в полях?

– По приказу его высокоблагородия тайного советника господина Шешкова Степана Ивановича, – начал Воронцов пылить высокими должностями, – начальника Тайной Экспедиции Сената, князя и ближайшего друга государыни…

– Ну, что делать-то тебя послали? – Титулование и упоминание императрицы бабка, казалось, пропустила мимо ушей.

– Послан выискивать банду разбойников, что грабит купцов в губернии, – решил пленник выдать ту же сказку, какую рассказал князю.

– Э-э-э, мели, Емеля… – не поверила старуха, и Берендей неожиданно и сильно ударил Воронцова по уху и ещё раз, и ещё.

Кровь в голове стала пульсировать, с каждым новым толчком отдаваться новой болью.

– Я государев человек, за меня ответ держать придётся! – от боли, а паче от обиды за то, что не пойми кто взял над ним власть, закричал Воронцов.

Бабка глянула на него со смехом в глазах.

– Кто ж узнает? Мало ли на дороге людей пропадает?

– Дознаются. Других-прочих не ищут, а за меня леса вокруг Боброцска мелким гребнем прочешут!

Берендей снова ударил пленника, и снова. Боль теперь переменилась и сделалась постоянной, ноющей и давящей.

– Сволочи! Наплачетесь ещё в застенках! – Давно уже так по-мальчишески не грозился капитан лейб-гвардии. И сам понимал, что тонко блеет, но удержаться не было сил.

– Экий ты страшный и грозный. А сам-то ты сюда дорогу знаешь? Показать сможешь? И никто не сможет. И ни к чему нам препираться, я тебе сейчас скажу, а ты послушай. – Слова слышались Воронцову хуже – от ударов поселился внутри неумолчный звон.

Бабка придвинулась и заглянула пленнику в глаза.

– Соколик, ты пока молвишь – целый, а как умолкнешь – без ноги останешься.

– Как же… зачем? – Сомнений в её словах у Воронцова не возникло.

– А что ж ты не понял? Отрублю я тебе топором ногу пониже колена, да в суп. Берендейка, вон, и хрену добыл в деревне. – Бабка указала на горшочек, стоявший на столе.

От горшочка взгляд Воронцова переместился на большой чугунок на шестке* печи. Сумасшедшая старуха, с ней не договоришься. Бежать, бежать, лишь бы отвернулась…

Бабка проводила его взгляд и снова улыбнулась, ощерив свой арсенал зубов.

– Что же вам от меня надо? Зачем? Я-а-а готов добром отдать вам всё, что имею при себе. Поверьте, этого хватит, чтобы ещё десять лет есть только мясо.

– Что надо – я уж тебе сказала, и толковать тут больше не о чем. Да и разве ж нужно мне мясо зверей? Разве ж не узнал ты меня?

– Н-не имею чести…

– Экий ты несговорчивый, всё не веришь, а поверить надо бы.

Она отвернулась и пошла зачем-то к стене.

Сейчас… Воронцов склонил голову от сердитого наблюдателя и обратился к своему дару. Тот откликнулся мгновенно и, несмотря на головную боль, зазвучал внутри чисто. Георгий зашептал слова огненного кольца, того, что не смог прочитать в полях, и, хотя нет здесь сухих колосьев, всё равно должно было полыхнуть изрядно. Руки его наполнились жаром, он приготовился…

Удар по уху! Резкий свист! Ещё удар, и кляп уж тычут в рот. Не успел, не успел! Снова ударили по голове, и Георгий потерял сознание.

Очнулся рывком, от какой-то едкой дряни, которую ему поднесли к носу и увидел улыбающуюся бабку.

Молча просунула она между его связанных ног верёвку и туго перетянула бедро. Обернулась к столу, взяла топор.

– Стало быть, ворожбу знаешь… а что ж не веришь?

– Я верю, верю! – взвыл Воронцов. – Я ищу ведьм! Колдунов и прочих в диковинных делах искусников!

– Зачем? – Топорик вертелся, тревожился в траченой старческими пятнами руке старухи, словно спешил в дело.

– Чтобы предложить им государеву службу.

– Ведьмам служить царю? – Бабка так удивилась, что поначалу застыла. – Кха-хха-кхе, ах-ха-ха, аг-кхар-кха-ха! – Карга затряслась тяжёлым, скрипучим, вымученным смехом, будто бы не смеялась уже лет сто.

Тяжело оперлась она на стол и продолжила вздрагивать, клокотать и кашлять так, что Воронцов уже было понадеялся, что сей же час преставится.

Однако ж не случилось и, отсмеявшись своё, она угомонилась, отложила топорик и отошла попить воды. Лицо её оживилось, на щеках красными болезненными пятнами появился румянец, а глаза приобрели блеск и живость.

– Повеселил ты меня, соколик, угодил старухе. За то я тебя мучить не стану… – Бабка покрутила головой в поиске чего-то. – А вот что, сварю тебе маковый отвар – не так остро почуешь, когда ударю, и обрубок потом меньше болеть будет.

– А зачем же именно я вам нужен? Чем я других лучше?

– Ась? Ты-то лучше, уж конечно. Погоди, ты дальше сказывай, откуда ворожбу знаешь и остальное прочее. – Бабка неопределённо помахала рукой.

– От деда. Верней, от книги его. Все в нашем роду обладали даром. Отец только от него отказался, простой жизнью живёт.

– А дед откуда взял?

– Не знаю, я его только в отрочестве видел. Сам он по крови – венецианец, и отец – тоже, а я уже наполовину русский.

– То-то я чую дух странный, не то русский, не то какой. Это кто ж такой – венецианец? Из какой земли? – спросила бабка, помешивая уже что-то в глиняном горшочке.

– Из Латинской.

– О-о-о! Слыхала, слыхала… Был один у меня знакомец, при царе Борисе ещё, как бишь его… Джакомо, Джанимо… эх, не упомню уж. Но ликом пригож – чернобров, зеленоглаз, нос с горбом… помню, да… нежен был да мягок. – Бабка облизнулась. – Ладно, а что ж ты в Боброцске делал?

– В соседней деревне сгорела церковь вместе с попом, я приехал посмотреть, не дело ли это рук колдуна.

– Это в Берёзовке-то? Ага, знаю. А если дело рук колдуна, то что?

– Взял бы его, судил и казнил.

– Казнил? Отчего? А служба как же? – усмехнулась бабка.

– Оттого, что все согласные должны через Сергиев монастырь пройти, покаяться, послушание отбыть. А те, что церкви жгут, уж не покаются, в веру Христову не обернутся.

Старуха перестала помешивать и села у стола в задумчивости.

– Стало быть, столкнёшься ты с колдуном, если найдёшь его в Берёзовке? – Она пытливо заглянула узнику в глаза.

– Да.

– Вот как… – Бабка взяла со стола плошку с хреном, повертела её в руках, понюхала – скривилась. – Что за хрен нынче стали делать, никакого духа в нём нет…

Карга посидела ещё какое-то время и, решившись, продолжила:

– Ладно, соколик, видно, твоё счастье, отпущу я тебя.

Воронцов вздохнул с облегчением.

– Потому отпускаю, что враг у нас общий – тот, кто спалил попа в Берёзовке.

– Так стало быть, есть колдун?

– Есть-есть, и он мне поперёк горла.

* Шесток печи – полка перед аркой горнила.

Глава 15

После веселого застолья собирались бестолково. Николай с Фёдором пихали и поливали успевшего захмелеть Евсейку, казаки, похватавши сабли, ещё не раз бегали в хаты то за бронями, то за шапками.

Однако ж через четверть часа десяток казаков и телега с гостями выдвинулись-таки в поля.

Дорогой слушали Антипа.

– …из воздуха! – стращал, выпучив глаза, староста. – И спрашивает дочку! Мол, скажешь про дочку, так помогу поля убрать. И серп откуда ни возьмись в руке! А серп бурый, как в крови!

– А она что в ответ? – спросил Николай.

– А что ей отвечать? У Семёновны-то сыновья! Да и тех уж три года как в солдаты забрили. Завопила да бегом в село.

– Так, а остальные?

– Остальные тоже подхватились на телеги и до дому. Но без зерна! Понимаешь ты? Без зерна!

– Понимаю, понимаю.

– Эх, да что вы, солдаты, в этом можете понять? Вам харчи в котелках подносят, самим не надо добывать.

– Ладно-ладно, и я не в мундире родился. Скажи лучше, баба эта ещё с кем-нибудь говорила?

– Нет.

– А тронула кого?

– Нет.

– А сам ты туда ездил?

– Куда уж мне?! Я к вам!

– Ну, добро, всё верно сделал.

Антип-то правильно поступил, а что ему, Николаю, предпринять, вот вопрос. Понятно, что полудница к бабам в полях приходила, но зачем? И что с ней делать? Да и можно ли с ней что-то сделать, кроме как уговорить? Ответов Николай не знал.

Фёдор сидел беспокойно, всё хмурился и озирался вокруг, иногда подолгу вглядываясь в какую-то далекую точку. Ему мерещилась полудница с серпом, и встречи с ней он вовсе не желал.

Олега же чудные дела уже не занимали. Все его мысли надолго поселились в конюшне Перещибкиного хутора. Вновь и вновь он возвращался к встрече с Олесей и спрашивал сам себя: всё ли так, всё ли правильно? Понравился ли ей рисунок и когда доведётся увидеть её ещё раз? В том, что доведётся, он не сомневался.

Ехали не шибко быстро, но и не плелись праздно и через полчаса прибыли на место – ржаное поле, ещё немного, с одного края, тронутое серпами.

Вдоль наезженной колеи стояли скирды, а чуть дальше лежали не связанные охапки, но большая часть поля была не убрана. Колосья уже перестаивали.

Казаки разъехались в стороны, но ничего необычного не видели. На земле валялись забытые впопыхах грабли, серпы, попался узелок с дневным перекусом, крынка молока.

Перещибка чувствовал себя неуверенно – он казацкий голова, он главный, но что делать – непонятно.

– Ну, що, други, що будэмо робыть? – отдал он всё же право решать Николаю.

– Пока ничего, а лучше бы вам вернуться на дорогу.

Николай прошёл к границе срезанной неубранной ржи и потрогал стебли – ничего, никакой крапивы.

– Нечистой силы здесь больше нет, – объявил он.

– И що ж теперь?

– Пока ничего.

– Э-э-э… – неопределённо промычал голова и отъехал переговорить с Антипом.

Николай же двинулся, хромая, вдоль границы, то тут, то там проверяя прикосновением колосья.

А Фёдор, обрадовавшись, что нечисть сгинула, слез с телеги и пошёл к скирдам.

– Добро, добро… – приговаривал он, осматривая их.

Вот чем должны заниматься люди – хлеб растить, а не гоняться не пойми за чем, не тыкать друг дружку штыками, не палить из пушек!

А вот тут непорядок – он подошёл к не сложенным ещё охапкам и нагнулся собрать их. Но помешал заткнутый за пояс пистолет.

Фёдор взглянул на него, как в первый раз увидавши – зачем он? Вовсе не нужен! Отбросил в сторону и отстегнул ремень с тесаком. Снова нагнулся и стал собирать копну.

Он поддался старой своей мечте о хозяйстве и теперь дал волю рукам, истосковавшимся по работе в поле. В его родимой сторонке скирды собирали не так, как здесь: не всё вместе – стожком, а в три небольшие связанные между собой копны, навроде рогатки против кавалерии.

Вот так, вот так. Перевяжем сначала две, а теперь добавим третью… Как закончил, отыскал брошенный серп и пошёл жать. Только взялся за колосья, как почувствовал ожог – крапива!

Тут же в отдалении вскрикнул Николай.

– Мать честная, да что же это?! – Фёдор в ужасе отдёрнул руку. – Да что ж, мне никогда теперь не поработать?!

Как в памятный раз, расступилась трава, и явилась полудница.

– Помогай тебе Велес, – обратилась она к Фёдору.

– Сгинь, сгинь, пропади пропадом! – воскликнул тот и попятился.

Казаки взволновались – кто-то крестился, кто-то тянул саблю, а иные двинулись уже обходить прозрачную бабу с боков.

– Не видал ли ты дочку мою, Отрадку? – Дух по-прежнему обращался к Фёдору.

– Стойте, назад! – Николай замахал казакам руками, и те послушали. – Пороша! – окликнул он. – Пороша, мы дочку твою не видали.

– А где же она?! Отрада-а-а-а! – позвал дух, и вышло так громко и пронзительно, словно ветер завыл.

Николай обернулся на Олега, вдруг он как давеча сможет? Но Олег сидел на телеге и только смотрел на полудницу, чуть улыбаясь.

– Олег, можешь помочь?

Парень сперва не понял – чем, но быстро сообразил, кивнул и подскочил к духу. Взял за руку и стал молиться. Он просил Бога помочь в горе, ниспослать утешение. Казалось, послушник делал всё как тогда, но ничего не произошло. Обескураженный, Олег только развёл руками и отошёл.

Полудница склонила голову и стала истаивать.

– Пороша, а ведь в деревне была твоя дочка, помнишь? – торопливо заговорил Николай, чувствуя, что если он её упустит сейчас, то она уже не появится.

– Была в деревне.

– Там и надо спросить.

– Нет мне хода с этих полей, – она развела руками, – здесь я поставлена моей хозяйкой.

– А что же, она тебя не отпустит? – Николай шел по краю – и про хозяйку надо узнать и спугнуть нельзя.

– Не отпустит.

– А давай я за тебя попрошу, – неожиданно для себя решился он.

– Ты? За меня? – удивилась полудница. – Попроси!!! – Она быстро приблизилась, взяла его за руку и повлекла в поля.

И глазом моргнуть никто не успел, как Николай и полудница исчезли – только рожь всколыхнулась.

Георгий лежал на той же самой лавке, но уже развязанный и с влажной повязкой на голове. После того как сняли путы, недавний пленник попытался сесть, но не смог – закружилась голова, и он кулем повалился обратно.

– Эк тебя Берендейка… не помиловал, – притворно посокрушалась карга.

Бабкин помощник бегал взад-вперёд по избе и не столько помогал, сколько мешал старухе готовить целебное зелье.

– Всё, уйди, Прасковку лучше позови, она лечить словом может.

Угрюмый просвистел в ответ и двинулся к левому углу избы. Брёвна пришли в движение, разошлись, посыпался мох, и открылся лаз, куда квадратный человечек немедленно и юркнул. Георгий лежал к тому месту головой, но извернулся и всё углядел. Волшебство, настоящее, то самое, что он разыскивал, свершилось прямо у него на глазах.

– Как вы это делаете – без слов?

– А это и не я, соколик, это Берендейка умеет пути открывать, таков уж он уродился.

– А кто он?

– Да кто ж его знает, сам же слыхал, речи он не разумеет. Нашла я его в давние годы, приютила.

Бабка врала или недоговаривала. Воронцов был уверен, что она понимала свист своего слуги, но настаивать сейчас не мог. Как не мог толком расспросить о ней самой, о долгой жизни, о прочей ворожбе и… о людоедстве.

Последнее обстоятельство, очевидно, делало старуху неподходящим рекрутом на службу, и по приказу он бы должен её взять под стражу. Шаткое положение, и сейчас он не в силах ничего с этим поделать.

– А что это за колдун? И зачем он спалил церковь? – нашёл что спросить недавний пленник.