Тетушка Розетта

Даша Дасова

Тетушка Розетта

– I -

Тихий летний вечер подходил к концу. Солнце заходило за горизонт, освещая своими лучами стройный лес, просторные поля для гольфа сочного зеленого цвета, небольшое озеро, грязноватое и уже негодное для купания, и двухэтажный, заметно обветшалый особняк. Строение Георгианской эпохи мрачно возвышалось над дружелюбной зеленью: быть может, такое впечатление складывалось из-за того, что здание явно нуждалось в реставрации, а возможно – из-за скудного орнаментального декора по фасаду, характерного для того периода восемнадцатого века. Впрочем, неухоженный плющ немного исправлял дело, добавляя домишке живости: природа часто подправляла неуклюжие человеческие творения, а архитекторы, как обычно прятали свои ошибки под плющом. Крохотный сад давно не видел ни садовника, ни его ножниц: цветы и сорняки росли, где и когда хотели, своевольно создавая затейливую пейзажную композицию, над которой иной садовник провёл бы немало времени.

Виднелась и парочка возделанных грядок, старательно поливаемых и пропалываемых, что выдавало всё же присутствие в этом уголке Англии человека.

Еще одно забытое Богом местечко на карте Кэмбриджшира всего в четверти мили от Бартона, в котором текла такая же жизнь, как и во всем Объединенном Королевстве.

По дорожке, усыпанной гравием, вразвалочку шел парень развязной наружности: про таких обычно судачат деревенские сплетницы, скрупулезно перечисляя все совершённые прегрешения вроде язвительного комментария или лишней выпитой бутылки. Длинные молочно-белые волосы завязаны в разгильдяйский хвостик, мятая рубашка с парой пятен, потертые брюки, едкая усмешка. Для своих восемнадцати Маркус Бент был, пожалуй, слишком уж озлобленным на мир молодым человеком. Впрочем, причин на это у него имелось достаточно.

Солнце на секунду вызолотило белесый хвостик и тут же скрылось за единственным облачком на небе, похоже не желая дарить тепло столь недовольному жизнью человеку. Человеку на него было глубоко плевать: в кармане еще имелось два десятка фунтов, на сегодня должно хватить. Маркус, в отличие от своих родственничков, не собирался засиживаться в полуразвалившемся Бент Хаус, когда в пабе в пятнадцати минутах ходьбы атмосфера гораздо веселее.

Поежившись от иллюзорного холодного ветерка, Маркус обернулся – почувствовал назойливый взгляд в спину. Издевательски помахал Джозефу, наблюдавшему за ним в окно. Да, у него вечер пройдет куда лучше, чем у братца.

– Он опять ушел? – тонким голоском спросила Анналинн, возмущенная поведением своего брата-близнеца. Цвет волос они делили на двоих – и только: кажется, и рост, и всю задиристость характера при рождении украл братец.

– Да. Марку комфортнее в пабе, чем с нами, – Джозеф поморщился. Он был старшим в семье и искренне верил, что должен контролировать каждый шаг Анни и Марка. Анни охотно подыгрывала старшему братцу, позволяя тому воображать себя вынужденным главой семьи, Маркус лишь ухмылялся и творил, что ему вздумается.

Подобное поведение немало раздражало Джозефа, тянувшего на себе не только роль старшего мужчины в семье, но и мысленно примерявшего на себя костюм адвоката. Джозефу оставался год до получения степени бакалавра, и он вполне мог найти если не работу, то хотя бы подработку, но между мечтами Джозефа и реальностью лежало унылейшее условие завещания, не позволявшее ему самостоятельно распоряжаться своей частью наследства до двадцати одного года. Будь у них другая семья – Джозеф бы уговорил опекуна подсобить, но увы – с тетушкой о подобном не стоило и думать: приличному адвокату нужна контора и, желательно, в Лондоне, а не в этом захолустье, а на контору нужны деньги, причем деньги немалые.

Работать на кого-то же Джозефу не позволяла врожденная гордость. Пожалуй, гордость и зеленые глаза – это единственные общие черты у Джозефа и близнецов. Темно-русый, высокий и научившийся с детства неодобрительно хмурить брови, он снисходительно посматривал на Анни с ее мечтой стать актрисой и презрительно фыркал, полагая, что химик и фармацевт из Маркуса не получится.

Анналинн поджала губы. Впрочем, как только на лестнице послышались шаги, брат с сестрой натянули дежурные улыбки. Показывать свое раздражение или ссориться они предпочитали без участия своей дражайшей тётушки.

Элен и Джон Бенты – родители близнецов и Джозефа – попали в аварию во время путешествия по Америке семь лет назад. Дети остались на попечении старшей сестры Элен – Розетты – которую дети тогда увидели второй раз в жизни и невзлюбили со второго взгляда: первый они просто не запомнили в силу возраста.

Конечно, тетушка не могла заменить мать, но первые пару лет честно пыталась – по-своему. Первый год тетушка все же надеялась, что дети полюбят ее. Второй – не могла поверить в то, что племянники ее терпеть не могут. Третий – видела в нежданно свалившихся на нее детях покойную сестру – и все те ее черты, которые когда-то выводили из себя. А потом решила урвать свой кусок: прикрывшись опекунством, она временно переписала на себя поместье Бентов, оставшееся детям от отца, и с головой окунулась в бурную жизнь Лондона.

На деньги покойных Бентов, как выяснилось, когда юные Бенты подросли достаточно, чтобы хоть что-то понимать – и недостаточно, чтобы хоть что-то сделать.

Тетушка Розетта и в молодости не слишком походила на сестру – тихую и улыбчивую блондинку – и с возрастом контраст становился все сильнее, а характер – тяжелее. Родственники все хуже ладили с Розеттой, а та в ответ становилась все более требовательной, окончательно превратившись в истеричную женщину, жаждущую всеобщего внимания и любви в обмен на придирки и истерики. Собственно, эта разница нравов и стало причиной крупной ссоры между сестрами много лет назад: Элен устала от вечных капризов Роузи и с привычной ей кротостью свела общение со старшей сестрой к минимуму, оградив от скандальной родственницы и детей.

Но судьба распорядилась иначе – и спустя несколько лет Розетта получила долгожданную беспомощную публику – детей.

Розетта потратила почти все деньги, отведенные на воспитание детей Элен, не добравшись до траста, доступа к которому не было ни у тетушки, ни у не достигших совершеннолетия наследников. Бентам оставалось только ждать заветного часа совершеннолетия хотя бы Джозефа – и надеяться, что он настанет раньше, чем в дверь постучатся кредиторы, а протекающая крыша особняка окончательно прохудится, а то и рухнет им на головы.

Конечно, и через год Джозеф смог бы получить только свою долю – ровно треть, что не решит всех их проблем разом, но даже треть – это уже хоть какие-то деньги, до которых тетушка уже не доберется.

Тетушка медленно вошла в гостиную, устроилась на диване. Она выглядела старше своих лет: обычно женщины в пятьдесят четыре выглядят куда лучше Розетты. Лицо исказила россыпь морщинок, особенно выделялись заломы у крыльев носа, которые появились из-за вечного презрительно-страдальческого выражения лица тетушки. Потрепанное, но все еще модное платье явно было не по возрасту Розетте, выглядевшей на семь-десять лет старше. Макияжа не было: тратить косметику на домашних в нынешнем положении – страшная расточительность. Как будто сама косметика сейчас не расточительность…

Розетта кисло улыбнулась:

– Я опять плохо спала, – пожаловалась тетушка на свой мертвецкий послеобеденный сон, рекомендованный доктором Ричардсом.

Джозеф промолчал. Врать он не умел и не любил, а утешать смертельно здоровую женщину не хотел.

– Я уверена, если вы чаще будете гулять на свежем воздухе, следуя совету мистера Ричардса, вы поправитесь, – учтиво ответила Анналинн, искусно играя свою роль.

– Ах, спасибо, Анни, – пробормотала тетушка, заметно недоигрывая. – А где Маркус? – тон женщины изменился: исчезло притворное страдание, оставив в голосе лишь скопившееся за долгие годы недовольство, ставшее постоянным спутником Розетты.

Молодые люди замялись, не желая сдавать брата. Несмотря на свое отношение к образу жизни Маркуса, отдавать парня на растерзание тетке они не хотели. Впрочем, тетушка и сама догадалась.

– Опять он там, в этом ужасном пабе! – визгливо воскликнула женщина, нервно дернувшись. Раздражал ее, конечно, не паб, а трата денег, пускай и не ее.

– Это его право, – неожиданно вступилась за брата Анналинн.

– Его право? В нашем положении это неразумно,– фыркнул Джозеф.

– Не забывай, что он единственный в этом доме не только тратит, но и зарабатывает деньги! – вспылила Анналинн, недовольно мотнув белыми локонами, что было для нее крайне нетипично. С детства Анни слыла тихоней себе на уме, к близнецу особой приязни не питала, а все их с Маркусом общение носило название "грызня", в которой Анналинн занимала глухую оборону, с братом не споря, но и продолжая делать все по-своему.

В детстве Маркус ревностно оберегал свои игрушки, не желая делиться с сестрой, а Анни – молча пропускала мимо ушей все его недовольные комментарии и брала те игрушки, которые ей приглянулись, пользуясь своей привилегией – вбитым в голову ее братьев правилом, что девчонок не обижают. В подростковом возрасте Маркуса бесило, когда трогали его книги, – и Анналинн прицельно выбирала для тренировки осанки именно учебники по биологии и ботанике.

С приближающимся совершеннолетием грызня поутихла, но о братско-сестринской любви речи так и не шло, потому Джозеф настолько удивился, что даже помедлил с ответом.

В последние несколько дней все они были на взводе, и Джозеф рассудил, что у девушки просто сдали нервы.

– И где мне прикажешь работать? В этой дыре?

– А что, – встрепенулась тетушка, – у меня на примете есть отличное место банковского клерка, – с гордостью напомнила Розетта об унизительном для Джозефа предложении ее старого знакомого.

– Проблема в том, что я юрист. И выгоднее всего работать в Лондоне, а не в этой деревне, где все друг друга знают и помощь адвоката нужна раз в столетие, когда кто-нибудь окочурится от старости, – мужчина чувствовал, что разговор пошел по уже протоптанной и заезженной колее, не выводящей из этого замкнутого круга.

– Дети, прекратите ссориться! – повысила голос Розетта, плюнув на то, что племянники уже давно не являются детьми. Да и ссорились эти «дети» отнюдь не между собой.

– Да, тетушка, – почти хором ответили Анни и Джозеф, понимая, что лучше заткнуться сейчас, чем слушать весь вечер очередное нравоучение.

Такая легкая победа заметно приободрила Розетту: она светилась от неприкрытой радости. Ей нравилось подчинять, а племянники, пусть и взрослые, были идеальной для этого публикой.

Джозеф и Анналинн отчетливо почувствовали укол зависти к собственному братцу, наверняка проводившему вечер в куда более приятной компании.

В конце концов, более неприятную компанию – еще поискать надо.

Доктор Ричардс, местный врач, чуть полноватый мужчина лет сорока, тоскливо прислушался к голосам в гостиной, грузно переступив с ноги на ногу на площадке между маршами лестницы. Спускаться совершенно не хотелось: слушать чужой семейный скандал забесплатно – не слишком привлекательная перспектива.

Он уже давно жил в особняке за сущие гроши, хотя когда-то Розетта и платила ему неплохое жалование, а последние пару месяцев – вообще за спасибо от племянников, которые едва переносили тетку… У доктора хоть опыт общения с истеричными больными был, да и вести практику в окрестных деревнях, проживая в особняке Бентов оказалось весьма удобно.

Мужчина преодолел оставшиеся семь ступенек, подошел к двери в гостиную. Доктору всегда претило подслушивать, но здесь это вошло в привычку всех обитателей: о настроении тётушки стоило знать заранее и входить в комнату с подходящим выражением лица.

Мистер Ричардс вздохнул, протягивая руку к дверной ручке. Порой общение с Розеттой изрядно тяготило его и все минусы текущего положения начинали перевешивать весьма сомнительные плюсы, но жалость к молодым людям в нем пока что пересиливала.

Тучи над Бент Хаус сгущались. Напряжение, парившее в воздухе, ощущалось всё сильнее, как ноющая боль в колене, предвещавшая скорые ливни, и доктор чувствовал: что-то вот-вот произойдет.

– II -

В пабе царила духота: больше тридцати человек на сорок пять квадратных ярдов уже многовато, даже если это дети, что уж говорить про взрослых мужчин с пинтой, а то и двумя.

Впрочем, сейчас в пабе было сравнительно пусто; остальные гуляки и работяги подойдут позже, когда на сцену выйдет местная достопримечательность – юная Лиззи, второсортная певичка со средним голосом и очаровательным личиком, компенсировавшим вокальные данные, – и тогда тут будет не протолкнуться.

Точной биографии Лиззи никто не знал, да посетители "Птенца Орла" в ней и не нуждались: поет смазливая девчонка сносно, чего ж еще от нее надо?

Сегодня Лиззи пришла необыкновенно рано, игриво поздоровалась с парочкой завсегдатаев, брезгливо поморщилась, наткнувшись на презрительный взгляд блондина, сидящего в самом углу, и упорхнула в гримерку.

Мистер Родлинг безразлично кивнул проскользнувшей мимо девушке, мол, все готово, начинай, раз пришла. Двое музыкантов оторвались от стойки бара, тот, что повыше, залпом осушил бокал. Лиззи выскочила из гримерки спустя пару минут: косметики на ее лице больше не стало (куда уж больше, право!), только плащ стащила, оставшись в одном легкомысленном платье.

Маркус безразлично осмотрел открывшиеся плечи и грудь Лиззи. Никаких чувств, кроме легкого презрения, он к ней не питал, но почему бы не полюбоваться, раз дают?

Маркус сделал небольшой глоток пива, скучающе оглядел зал. Здесь ему было невыносимо скучно, но в пабе его хотя бы не трогает дражайшая тетушка. Серьезное преимущество перед особняком Бентов, когда-то давно еще бывшем ему домом.

Лиззи начала петь. Хрипловатый, надтреснутый и уже не детский голос мало напоминал голос оригинальной исполнительницы. Джо Стаффорд пела куда мягче и приятнее.

"Дрянное пиво, дрянной день, дрянная жизнь," – скучающе заключил Маркус.

Принято говорить, что пустота внутри ощущается неуютной дырой где-нибудь в груди или в душе, тут уж кому как угодно, но Маркус предпочитал считать: если с ним что-то и было не так, то только с мешаниной мыслей в голове. Его мысленный бардак отчаянно нуждался в пространстве, где можно развернуться, и имейся у него хоть какая-нибудь поэтичная дыра в груди – мысли бы немедленно заняли бесхозное местечко. Но увы – Маркусу на хватало свободы. Свежего воздуха.

Только крохотная лаборатория спасала его.

Химические опыты и изучение различных растений были отдушиной Маркуса последние два года. Особенно его увлекали яды, парня поражало их разнообразие и удивительное свойство лекарств при слишком большой дозе превращаться в отраву.

Увлечением племянника тетушка была почему-то недовольна, хотя Маркус услужливо предлагал ей прекрасное лекарство от бессонницы. Возможно, во всем виновата плутоватая улыбка племянника – а может, тетушка совершенно не нуждалась в реальном решении проблемы, ведь оно бы лишило ее возможности жаловаться.

Горячо любимые брат с сестрой лишь фыркали при виде увлеченного блеска глаз Маркуса, словно он смешивал мыло с водой и пускал мыльные пузыри, выдавая это за научные опыты, а не осваивал азы серьезной и непростой, но крайне интересной науки.

Маркус взаимно не питал к увлечениям брата с сестрой особой приязни. Джозеф казался ему слишком наивным для адвоката, Анни… Анни, по его мнению, была актрисой от рождения и порой путала, где стоит играть, а где говорить правду. Но, по крайней мере, делала это куда талантливее тетушки.

Впрочем, жаловаться Маркус не собирался: его способности довольно быстро нашли отклик вне семьи: приготовленные под присмотром деревенского аптекаря лекарства продавались, потому Маркус заслуженно считал себя единственным нормальным человеком в кучке бездельников. В Бент Хаус, кроме него, что-то делала только мисс Грейд – в прошлом няня, а сейчас кухарка на полставки и приходящая прислуга в одном лице. Бенты по привычке называли ее няней Грейд: старушка провела с ними все их детство.

Расплачивался с няней Грейд Маркус из своих денег. Конечно, кухарка была непозволительной роскошью для обитателей Бент Хауса, но готовить там никто не собирался. Анни ручки не хотела пачкать, тетушка впадала в истерику, Джоззи не желал заниматься женским делом. В принципе, Маркус мог взять все в свои руки и здесь, но догадывался, что приготовленную им еду родные есть не решатся.

Виной подобному отношению был непростой характер Маркуса, которым он искренне гордился. Любящий злые шутки и колкий черный юмор парень не желал прикидываться лучше, чем он был на самом деле. Он охотно признавал свой эгоизм, не скрывал гордыню, благодаря которой лелеял надежду однажды вырваться из этой дыры. Маркус терпеть не мог эти качества в других людях, но бревно в собственном глазу совершенно не мешало ему под настроение, видя подобное в окружающих, плеваться ядовитым сарказмом.

Равно не любил он и бездействие, а потому природная язвительность множилась на раздражение: в плену дражайшей тетушки его ждали лишь уныние и застой. Жизнь в Бент Хаус казалась ему липким болотом, тянущим всех попавшихся в трясину беспросветного деревенского быта, на дно.

Время тянулось медленно, а пиво кончилось быстро. В ушах заунывно скрипел голос Лиззи, исказивший песню до неузнаваемости. Маркус лениво рассматривал посетителей паба: мирного пьяницу, заливающего горе от очередного проигрыша на скачках, бойкого работягу, заглянувшего лишь на пару минут после тяжелого рабочего дня, компанию молодых людей, начавших партию в покер, группу верных поклонников Лиззи – привычная публика, забредавшая примерно одинаковым составом изо дня в день.

Маркус встал, расплатился за пинту, постоял еще немного у стойки, послушал. Дрянь. И черт с ней.

Он вышел из "Птенца Орла", остановился на крыльце, вдохнул свежего, уже остывающего воздуха.

После шумного паба тишина казалась какой-то странной, отрезвляющей, и в то же время расслабляющей. Но мертвой ее назвать нельзя: птицы и насекомые, словно оркестр, исполняли свою невероятно красивую и незатейливую мелодию. Невыразимо приятную после пения Лиззи.

Из центра Бартона доносился тихий шум, обычный для подобных местечек. Где-то ругались муж с женой, где-то слушали спектакль по радио, где-то, небрежно звеня тарелками, мыли посуду. Маркус послушал немного эту смесь человеческих и природных звуков, оглянулся в сторону дома и пошел к центру деревушки.

Улицы не пустовали, то и дело навстречу парню попадались прохожие. Бартон был не совсем уж глухой деревней, но настолько маленьким городишкой, что язык не поворачивался гордо именовать его городом. Да и образ жизни и ее темп не тянули на город – по крайней мере в сознании Маркуса. Город в детстве, еще в поездках с родителями, запомнился ему шумной торопливой мешаниной вечно спешащих людей. Он не мог даже вспомнить названия, но, кажется, навсегда запомнил атмосферу.

Несмотря на очарование детскими воспоминаниями, Маркус не мог отрицать и то, что ему нравились маленькие ухоженные улочки, от них веяло уютом и неясным обещанием стабильности. Аккуратные домики, велосипеды у чисто символических калиток. В детстве он часто без спросу сбегал сюда, чувствовал себя великим путешественником.

Воспоминания о детстве заставили Марка помрачнеть. Оно было радостным, но уж больно безоблачным, и потому быстро разбилось вместе с мечтами. Тогда казалось, что мир создан лишь для тебя, и проблемы случаются с другими, но не с тобой. Тебе не страшны ни гроза, ни падения с велосипеда, ни плохие оценки, ни бедность, ни старость. И даже смерть создана для других, но не для тебя.

Иллюзии по поводу своей неприкосновенности легко разрушить. Достаточно лишь один раз споткнуться и понять, как близко на самом деле находится пропасть.

Маркус брел по улице, пиная попавшийся под ноги камешек. В голове по-прежнему роились препаршивые мысли, топя всякую надежду выкарабкаться в ту жизнь, о которой он когда-то мечтал. К своему стыду, Маркус боялся: что застрянет в Бартоне навсегда, что рано или поздно распрощается с надеждами на толковое образование и примет как должное должность помощника местного аптекаря. Что начнет уже по привычке заглядывать в паб, как и вся местная публика, окончательно прирастёт к этому месту…

О чем он там мечтал в детстве?

Прославиться. Дурак. Можно ли сделать что-нибудь более или менее великое, когда ты даже из дома вырваться не можешь?

Трус. Этой мерзкой тетке давно пора было подсыпать стрихнин в кофе, пока она еще не изуродовала жизни брата и сестры, окончательно привязав их к себе, как послушных щенят! Да и его тоже. Чем дольше они живут рядом с этой истеричной тетушкой, тем сильнее они погрязают в долгах и безделье.

Маркус со злостью пнул камешек в кусты, скривился. Куда делось его циничное ледяное спокойствие?

Да и было ли хоть когда-нибудь это спокойствие при нем или он разыгрывал его так же талантливо, как и Анни?

Небо окончательно сменило цвет на бархатистый синий с лёгким налетом пыли – облаков. Заметно похолодало: парень поежился, жалея, что не захватил пиджак или хотя бы свою старую куртку.

"Пора возвращаться", – тоскливо подумал Маркус и развернулся к дому. Где-то неподалеку послышался женский возглас.

Этот возглас не вязался с тихим и безмятежным городишкой, с некоторых ракурсов казавшимся буквально сошедшим с открыток или старых иллюстраций, изображавших старую добрую Англию. Маркус остановился, пытаясь понять, где кричали. Кажется, на соседней улице.

Он поспешил туда. Едва завернув за угол, Маркус нос к носу столкнулся с рыжей копной волос, ярким пятном выделившейся даже в вечернем сумраке. Обладательница столь примечательной шевелюры семенила вполоборота и не заметила вышедшего прямо перед ней из переулка человека.

Девушка вздрогнула, обернулась. Причину ее страха Маркус понял сразу: в нескольких метрах вразвалочку шел молодой мужчина. Кажется, не совсем трезвый, он пытался познакомиться со случайной прохожей. Появление второго мужчины сбило рыжую с толку: она не сразу разобралась, бояться ей или вздохнуть с облегчением.

Мужчина, заметив "конкурента", потерял интерес и поспешил скрыться в переулке.

– Спасибо, я… Простите, что случайно натолкнулась на вас… – подняв глаза, пробормотала рыжая с заметным акцентом.

– Не за что,– пожал плечами парень, присмотревшись повнимательнее. Да, на англичанку не очень похожа. – Что же вы тут гуляете в такое время?

– Я задержалась на работе, – с запинкой ответила незнакомка, видимо, не сразу разобрав слова Маркуса. А может, опешив от бестактного вопроса.

Парень, вздохнув, закусил губу и предложил:

– Давай провожу, – Маркус дождался кивка и спросил: – А как зовут?

– Злата, – девушка заметно смутилась, потупившись, вот только чего – акцента или своего "спасителя" – Марку было не совсем понятно.

– Полячка? – удивился молодой человек. – Я думал, вы все русые.

– Я думала, все англичане рыжие, пока не приехала сюда, – поджала губы Злата.

– Понял, долой стереотипы, – фыркнул себе под нос Маркус и куда более разборчиво спросил: – А где работаешь, если не секрет?

– У отца Блэра. Я готовлю, убираюсь… – девушка пожала плечами.

Маркус и его новая знакомая подошли к дому миссис Джонсон, сдающей квартиры приезжим.

– Не ходи больше по ночам одна, целее будешь. Хотя городок у нас тихий, а молния дважды в одно место не бьет… – Маркус усмехнулся, глядя, как его новая знакомая сообразила и выдавила неловку ответную улыбку. – Приятно было познакомиться, – Маркус кивнул на прощание, развернулся и пошел прочь.

Злата постояла на пороге еще минуту, глядя вслед. Ветер раздувал полы ее плаща, приоткрывая край платья – старого, потертого, оставленного специально для работы. Молодой человек, чьего имени она, постеснявшись, так и не спросила, оставил в ее душе странное ощущение, непонятное и не поддающееся анализу.

– III -

– Где ты был? – Джозеф встретил брата на пороге, заслонив собой проход.

– Тебя-то это как касается? Не из твоего кармана, не переживай, – Маркус попытался обойти старшего брата, но тот остановил его плечом. Маркус издевательски приподнял левую бровь.

– Не надо на меня так смотреть, – Джозеф поморщился. – Ты же знаешь, что мы…

– Волнуетесь? Нет, вы беситесь от того, что я никак не стану еще одним любимым тетушкиным питомцем, – Маркус скривился и, оттолкнув брата, вошел в дом. – Мне плевать на мнение дражайшей тетушки, запомни это раз и навсегда. Можешь идти и дальше ныть, выслушивая восторженное поддакивание сестренки, раз тебе так нравится.

Маркус сердито тряхнул головой и, перепрыгивая через ступеньку, поднялся к себе.

Джозеф с досадой стукнул кулаком по стене, тихо ругнулся на брата – так, чтобы никто и не услышал, но из столовой тут же выглянула Анналинн, привлеченная звуком мужских голосов: