Пленники рубиновой реки

Она не задавала вопроса, но Марк все равно покачал головой, вызвав новый поток слез.

– Принесите воды, – попросила ведущая. – Марк, вы слышали задание?

– Отпустите ее и повторите задание, пожалуйста. Девушка здесь не при чем.

Воронов обнимал рыдающую гостью шоу, шептал на ухо что-то успокаивающее, что обязательно запишут звуковики и выдадут в эфир.

Вера видела, как уводят девушку, как кто-то из техников сунул ей стакан воды. Вдруг сделалось стыдно за происходящее. Именно Вера смогла откопать ту неприятную историю, которую «увидел» Воронов и рассказал на камеру. У него получилось неплохо. Да что там – отлично все получилось.

Люди, смотря на чужое горе, успокаивают себя тем, что с ними такого уж точно не произойдет. Где-то и с кем-то там, но не с ними. Шоу для таких, не хуже консультации у психолога.

Интересно, та девушка думала так же? Вера помнила ее письмо, в котором она рассказала, как стала жертвой целителя, обещавшего излечить ее от бесплодия. Бедняжка несколько месяцев носила обманщику деньги за ритуалы, обещавшие чудо. А получила в итоге физические и душевные увечья.

Колдун оказался не просто шарлатаном, а самым настоящим преступником. На своих сеансах он подавал девушке чай, от которого в голове надолго поселялся дурман и после она не могла вспомнить происходящего на приеме. Но через какое-то время клиентка узнала о своей беременности. Радости не было предела, и она решила, что более не нуждается в услугах целителя. Он же решил иначе, запретив ходить к врачам и сказал, что будет сам вести девушку всю беременность, во избежание негативных последствий.

Какими методами пользовался тот монстр, ни Вера никто-то из редакторов думать не хотел, но даже часть правды вводила в состояние шока и ужаса.

Однажды доверчивая клиентка упала в обморок, едва выйдя из дома. И именно это в итоге спасло ее жизнь, она не успела попасть к своему мучителю, в руки которого отдалась добровольно. В больницу она поступила с сильнейшим кровотечением. Ребенка спасти не удалось. Врачи говорили о сепсисе и внутренних повреждениях, но она ничего не слышала, кроме затухающего стука крохотного сердечка, которое билось для нее с самого первого дня.

– Боря, ты снял? – не глядя на оператора, ведущая жестом подозвала гримера. Она не могла скрыть раздражения, но как только камера повернулась в ее сторону, Диана немедленно разродилась профессиональной улыбкой. – Итак, Марк, я повторю задание. Среди наших участниц есть одна, которая совершила преступление и понесла за него наказание. У вас осталось восемь минут, чтобы дать ответ. Вы готовы?

***

Вера замерла в ожидании. Она понимала: теперь ей точно влетит от режиссера и штрафа скорее всего не избежать.

Воронов не имел права удалять участницу. По сценарию он обвинял ее в убийстве целителя. Предупрежденные закадровым голосом зрители должны были взорваться шквалом эмоций: кто-то, искренне огорчившись провалом кумира, а кто-то, злорадно потирая руки от очередного разоблачения человека с якобы сверхспособностями.

– Готов. – Никаких эмоций, абсолютная, ледяная сосредоточенность. – Я сделал выбор и могу указать на нужную вам девушку.

– Марк, вы уверены? – очередная уловка ведущей. Безобидная реплика, которая, однако добавит напряженности ситуации.

– Она. – Воронов небрежно кивнул в сторону и не дожидаясь реакции ведущей, покинул съемочную площадку.

Вера поняла – это конец. Ответ был отправлен на почту Воронову еще три дня назад, и он подтвердил получение письма короткой отпиской, но сейчас выбрал неверный вариант.

– Боря, твою мать, не тычь в меня камерой! – Диана не выдержала, сорвалась на крик. – Верните колдуна на площадку. Будем переснимать. Кто видел редактора Воронова?

– Я здесь. – Вера смело вышла вперед. Ее укрыло кисейное равнодушие. Она все видела и понимала, но подрагивающая пелена перед глазами создавала иллюзию защищенности от происходящего. – Постараюсь все исправить.

– Перерыв. Участники могут отойти, выпить кофе, – неслось из динамиков. – Просьба не разбредаться, общий сбор через десять минут.

***

Нужно было заговорить с ней в первый же день, когда их только «познакомили». Теперь поздно. Да и нет смысла. Она его даже не узнала. Либо не захотела узнавать. Вон какая важная стала. Из рыжей замарашки точно бабочка из кокона родилась красивая женщина, уверенная в себе, независимая. Почему-то именно так он про нее думал теперь. Да, пожалуй, именно независимая. А еще гордая.

Для него она долгое время оставалась девочкой-подростком с ее неуклюжей любовью, которую она старалась прятать, но выпячивала всем на показ. Она была забавной и милой. Чуточку наивной и чудной. А стала важная и независимая.

И теперь ее звали Вера. Вера это тебе не Ника и не Вероничка. В тех именах осталось их общее прошлое с его беззаботностью, легкой безбашенностью. Вера не помнит, как это быть Никой, для нее все это слишком сложно. Вера не полезет целоваться к взрослому парню, Вера не соберется в опасный поход на заброшенное кладбище, Вера…

Его будто молния пронзила. Вера родилась на его глазах тринадцать лет назад. Только он, дурак, даже не понял. Ведь это Вера буквально тащила на себе перепачканного с ног до головы грязью и речной тиной брата-лба, наверное, вдвое тяжелее ее самой. Вера отвергала помощь и не проронила ни единой слезинки, хотя на ее глазах происходило то, чего просто не может случиться в обычной жизни. Жизнь ведь не кино со спецэффектами. А эффекты были, да еще какие. Куда всем доморощенным экстрасенсам до той жути, которой они, по сути дети, хоть ему и было почти восемнадцать, насмотрелись в ту ночь. В ночь, когда Ника сбросила старую оболочку, выпуская в мир Веру.

Даже когда спустя почти полгода после его отъезда, пришло письмо, он еще не понимал, что написала его не наивная девочка, а вновь родившаяся женщина.

Он хотел вернуться к ней, даже поехал на вокзал, перечитывая в автобусе всего несколько строк поместившихся на тетрадном листке.

Марк, здравствуй! Наверное, глупо, что я тебе пишу, при этом надеясь, что письмо затеряется в пути и ты никогда его не прочитаешь. Я хочу попросить у тебя прощения за сказанные слова. Ты не виноват. Никто не виноват. Так случилось и нам с этим жить. Мишка не разговаривает, его пытаются лечить, и я верю, что обязательно вылечат. Мама все время плачет. Втихаря, думая, что я не замечаю.

Ты, пожалуйста, не держи на меня зла. Я верю, что все у тебя будет хорошо. Ты только не думай, что мог повлиять на произошедшее.

Всего тебе хорошего и береги себя!

Ника.

До вокзала так и не доехал, вышел за три остановки и пошел домой пешком. Ему нужно было проветрить мысли, как говорил отец. Он-то решил, что Ника просит его о помощи, а она прощалась с ним в проклятом письме. На конверте не было обратного адреса. Кто знает, возможно она переехала, и Марк мог прийти к пустому порогу. Она решила все за них. За всех решила, за него за брата, за Женьку.

Белобрысого Женьку было жалко. Парня нашли закопанным по грудь в землю. Так они думали, что в землю. На самом-то деле все знали о болотах и только Женьку угораздило провалится в трясину.

Тогда к Марку пришел кошмар, который долгое время не хотел оставлять его в покое. Каждую ночь, снова и снова он видел, как приятель проваливается под землю, пытается ухватиться за его руку, но Марк не двигается с места, и Женька никак не может дотянуться. Он кричит, но Марк не слышит, видит лишь искривленный рот да расширившиеся в ужасе глаза.

Когда Женька затихал, оказавшись провалившимся по грудь, на его плечо садился крупный ворон. Птица смотрела на Марка глазом вареной рыбины: белым и вздувшимся. И всякий раз он просыпался от громкого клекота, рвущего мертвую тишину.

Сон был настолько реальным, что какое-то время после пробуждения Марк ощущал холод той ночи, а в нос забивался запах речной воды и ила. Вот только река в том месте давно пересохла, и вода в ней собиралась исключительно дождевая. Хотя, и тут были свои странности. Дождь в ту злополучную ночь лил как из ведра и все же они проваливались в зловонную жижу максимум по колено, перебираясь через старое русло. Не могло налить столько воды каким бы сильным не оказался дождь. Тогда Марк не придал значения, мало ли откуда пришла вода, может там ключи подземные сохранились. И ощущение ледяных пальцев на щиколотках не могли быть реальными. Страх создал монстров, которых на самом деле не существует.

Он о многом хотел расспросить Нику тогда, но она вдруг замкнулась, сделалась отстраненной, даже пугливой и когда родители велели собирать вещи, Марк не стал противиться. Так было лучше. И никакая сила не смогла бы удержать его.

Из окна поезда он увидел яркую рыжую макушку, пробирающуюся через толпу провожающих. Высунулся в окно, едва не вывалившись на перрон, когда макушка вдруг исчезла.

Показалось.

Не могла Ника оказаться там. Для нее Марк Воронов остался по ту сторону пересохшей реки, на заброшенном кладбище ведьм.

– Я ошиблась, Марк. – Ее слова ранили едва, достигнув ушей. Слова не наивной девочки, а в один миг повзрослевшей женщины. Она не играла роль, как часто делают подростки, подражая кому-то из взрослых, она искала нужные аргументы, но не смогла смягчить удара. – Так будет лучше, если мы не станем больше встречаться. Если бы я могла, я бы уехала, чтобы не попадаться тебе на глаза, но здесь мама и Мишка. Я так не могу.

Он не понял.

Обиделся, даже разозлился. Ничего ведь не изменилось. Почему они должны страдать из-за других?

Не понял он и полученного спустя полгода письма. Ника издевалась над ним, намеренно причиняла боль. Он ведь пытался ее забыть, а она взяла и напомнила о себе. Зачем? Хотела ударить еще больнее?

Ника любила его, он точно знал, что любила. Ей даже говорить об этом не нужно было: прикрывая глаза, вспыхивая румянцем щек, а потом смотреть и ждать ответного признания.

Он не думал, что сможет забыть рыжую занозу, впившуюся в самое сердце. Слишком уж зудела оставленная ею рана.

Не думал, но забыл. Похоронил воспоминания о ней одной под грудой новых впечатлений.

У него было много женщин. Разных. И каждой он по-своему увлекался. Но никогда больше Марк Воронов не позволял себе увязнуть настолько, чтобы превратить свои чувства в одержимость, как было с рыжей Вероничкой. Он пообещал себе не подпустить ни одну даму дальше выстроенной границы, чтобы та не смогла царапнуть хищными коготками чувствительную душу.

Но сдержать данного себе обещания не смог.

Амалию Марк увидел на сцене в образе античной богини и понял, что пропал. Она ворвалась в его судьбу освежающим бризом, вышла прекрасной и обнаженной из пены морской. Ее губы хранили пряный, солоноватый привкус, а в глазах растекалось бесконечностью ночное южное небо.

Обласканный вниманием поклонниц Марк думал будто бы давно выработал иммунитет к женским чарам. Амалия же плевать хотела на его убеждения. Победа над ним далась ей легко, без каких-либо усилий.

Иногда Марку казалось, что он видит в ее глазах удивление: «как, ты еще здесь?» То, что чувствовал тогда он даже идентифицировать не брался. Много раз хотел уйти, прекратить бесконечную пытку, совершенно точно зная – она даже не заметит его отсутствия.

Амалия никогда не давала ему повода думать будто без него она вдруг пропадет или проронит хотя бы слезинку. Каждое ее слово, каждый, даже самый мимолетный жест сквозили пренебрежительной снисходительностью кошки.

Она не обещала верности и как любая уважающая себя кошка могла надолго пропадать, не обременяя себя последующими объяснениями. Воронов сходил с ума, метался по пустой квартире загнанным хищником, бил посуду и переворачивал мебель в бессильной ярости. Но стоило Амалии оказаться на пороге, как он сразу превращался в ручного зверька, ластился, шептал на ушко всякие глупости.

Амалия запрокидывала голову, выпуская сквозь разомкнутые губы полный желания стон и Марк терял над собой контроль. Он целовал пульсирующую жилку на шее, чувствуя горький привкус парфюма, оставлял бесстыжие отметены страсти. Она обязательно отругает его, пожурит словно нашкодившего ребенка. Но это случится потом. Сейчас же он же снова не сдержится и набросится, подминая ее под себя, подчиняя собственной силе. Ее тело сделается податливым и хрупким лишь на минуты близости и Марк станет гнать мысли о том, что его используют как машину для удовлетворения похоти.

Пусть.

Лишь бы она все так же запрокидывала голову, подставляя шею под его поцелуи.

Однажды Амалия ушла и ее не было очень долго. Он ждал, боясь подойти к телефону и набрать ее номер. Он уже поступал так когда-то и услышал в ответ: «Воронов, ты серьезно?»

Тот же самый вопрос он задавал сам себе много раз:

– Воронов, ты серьезно?

Она дала о себе знать спустя почти четыре месяца года, когда он совсем отчаялся и стал похож на серую тень, слоняющуюся по пустой квартире.

В дверь позвонили. Чумазый мальчишка со стопкой перекинутых через руку газет, смотрел пристально и чего-то ждал, будто позволяя себя рассмотреть, запомнить. Смешная кепка, съехавшая набок, растянутый, побитый молью и временем свитер. Гость словно явился из прошлого, смотрел на него помятого и небритого равнодушно и чуточку надменно.

Смотрел глазами, залитыми бесконечностью густой южной ночи.

Как-то сразу стало ясно почему Амалия никогда не оставалась у него на ночь и куда так надолго исчезала. Пацана он тоже узнал. Видел его в том самом спектакле, где блистала его мать в образе античной богини.

Амалия решила уйти красиво. И Марк не посмел ее за это осудить. Весь их роман был затянувшимся спектаклем с таким вот скомканным и предсказуемым финалом.

– Дяденька, – пацан заговорил хорошо поставленным голосом, – у меня для вас новости.

Пацан запустил руку в карман и протянул Марку клочок бумаги, небрежно оторванный, с неровными краями-зазубринами.

Пока Воронов силился прочитать несколько слов, которые как назло расплывались и путались, не позволяя уловить смысл, мальчишка исчез. Внизу гулко хлопнула дверь подъезда.

Он бросился к окну и у спел увидеть, как пацан бежит к знакомой машине. На ходу с него слетела кепка, но он даже не обернулся. Машина сорвалась с места, мигнув напоследок габаритными огнями, увозя его античную богиню.

Дальнейшее помнилось смутно. Вот он выскочил из квартиры, сунув в карман легкого пальто записку. Вот сел в машину, трясущимися пальцами запустил двигатель и выжал педаль газа до предела. Кто-то сигналил, кто-то кричал. Внешние шумы слились в один протяжный гул, а в голове осталась одна единственная мысль «догнать!»

Он не успел. Ослепительная вспышка резанула по глазам, короткий приступ оглушающей боли парализовал тело и наступила тишина, заботливо укрытая темным покрывалом.

Очнулся уже в больнице. Болело все тело. Не болели только ноги, их он просто не чувствовал. Добрый доктор в круглых очках отводил глаза, на вопросы отвечал уклончиво и не давал никаких гарантий. Честной оказалась лишь усталая тетка в больничном халате, оказавшаяся санитаркой.

– Врачи не боги. Помыкаются, конечно, не бросят помирать. Но в лучшем случае на костылях выйдешь.

Каждый скрип двери, гулкие шаги в коридоре, приглушенный разговоры, заставляли Марка внутренне собраться, подняться на жестком матрасе, лишь бы она не видела его больным и немощным. Почему-то он верил, что Амалия придет к нему. И из пропахшей хлоркой и чужой болью палаты они выйдут вместе.

Он обязательно пойдет своими ногами, а не на каких не на костылях. Он сможет. Ради нее.

Она не пришла не через неделю, не через месяц. А он взял и потерял веру в то, что вообще выйдет из казенных стен. Лежал целыми днями в одиночной палате с окнами задрапированными плотными шторами и мечтал, чтобы о нем все забыли, даже добрый доктор…

Жаль только шторы не могли уберечь его от вернувшихся ночных кошмаров. Еще в больнице Марк много раз просыпался от птичьего клекота. Его рвало от невыносимого запаха застоявшейся речной воды. Добрый доктор объяснял все последствиями травм и побочными эффектами некоторых лекарств. Марк же понимал: прошлое не желает его отпускать, не за все грехи он еще расплатился.

После выписки рядом с ним оставался только подобранный на улице кот. Он верил домашнему зверю, знал, что тот не предаст. И это давало силы для дальнейшей борьбы.

Когда отложенные на «черный день» средства истаяли, Марка накрыло отчаяние. О себе он думал как-то отстраненно, а вот рыжий обормот, который уже забыл, что такое жить на улице, вряд ли бы простил такое коварство.

Ему позвонили в самом начале мая с незнакомого номера, предложили поучаствовать в съемках телевизионного шоу. Выслушав предложение Воронов колебался недолго. Не в том он был положении, чтобы выбирать. Так и не дождавшись весточки от бывшего руководителя, он до последнего верил, что без него Зиновий Григорьевич не обойдется и сам начнет уговаривать вернуться. Но телефон молчал, остатки сбережений таяли как снег под апрельским солнцем, а кот требовал еды.

Участие в съемках сулило не только денежное вознаграждение, но и возможность отвлечься от тяжелых мыслей, давящих на грудь, цепляющихся за ноги гирями на гремящих цепях. Впервые за долгое время он почувствовал, как тяжесть уходит. Пока лишь обещание, – нет, еще не счастья, – но, ноющая тоска уже сделала пару осторожных шагов в сторону. Воронов радовался как ребенок, только кот смотрел с укоризной, понимая: что-то не так.

– Приятель, я не смогу взять тебя с собой. Ты пока поживешь у милейшей Зои Павловны с ее очаровательными кошечками. – Кот кажется понимал слова человека, по крайней мере слушал очень внимательно. – Вряд ли я задержусь надолго. Отснимут пару эпизодов, заплатят причитающееся и отправят восвояси.

Была лишь одна загвоздка: съемки проходили в городе где тринадцать лет назад для Марка изменилось все. О Нике в то время он уже почти не вспоминал, она осталась заархивированной папкой в бесконечном множестве куда более важных файлов.

Если бы не кошмары.

Инфернальная птица с бельмастыми глазами прилетала почти каждую ночь. И если раньше во снах он видел только белобрысого Женьку, то теперь там стала появляться рыжая девчонка без лица. Ее внешность стерлась, превратилась в нечто, на чем невозможно сфокусироваться. Не за что было зацепиться. Вот рыжую шевелюру он помнил хорошо, даже запах волос помнил, что-то цветочно-свежее, чуточку приторное. Память снова встала на его сторону, прочертила невидимую границу, поставила надежную заслонку.

Интересно, а помнит ли его Ника? Отчего-то оно вдруг стало очень важным, даже необходимым, то самое знание: помнит ли? И почему страшно представлять, как при встрече она равнодушно пройдет мимо, лишь на мгновение ее зрачки расширятся, выдавая не оформившуюся до конца эмоцию. Может, она даже обернется, перебирая низку с цветными бусинами воспоминаний, но так ничего и не поймет. Воронов боялся и не хотел признаваться в своем страхе даже себе. Даже мысленно.

Вероятность их встречи казалась призрачной, нервозность же ощущалась вполне реальная.

Марк ни в чем не сомневался, он был честен перед собой и совесть его давно не мучила. А, возможно, не мучила никогда. И чувство, принятое некогда за любовь, на самом деле могло являться чем-то совершенно иным. Так он теперь рассуждал. Может Ника оказалась настолько настойчивой в своем молчаливом и, как ей самой казалось, тайном напоре, который так просто считывался, что Воронов просто сдался, принял ее условия игры. Он не собирался ею увлекаться, но увлекся, сам того не заметив. Как глупый пескарь, погнавшийся за блесной он заглотил наживку, уверенный будто отхватил неплохой куш. Нике оставалось лишь сделать решающую подсечку, зацепить его за любопытную губу да вытащить на берег, где бы он умолял о пощаде, задыхаясь в непривычной среде. А она не стала подсекать. Глупая девчонка, оказавшаяся умнее него, взрослого, уже познавшего жар женского тела, не подсекла, но прочно зацепила, оставив длинный кусок лески.

Хочешь – плыви!

Плыви, но помни: леска не бесконечная и однажды она сдавит тебе жабры; дернешься, вопьется лишь сильнее, затягиваясь в петлю. А вот смотри же – оборвалась леска. Или та, что держала ее с другой стороны выпустила ее конец? По неосторожности или намеренно, не важно, ведь выпустила. Значит не слишком берегла.

Марк никогда не представлял их встречу с Никой спустя годы. Незачем ему было представлять. Она осталась той частью его прошлого куда обратный путь заказан. Да и не собирался он возвращаться. Когда-то она решила все за них двоих. Он-то дурак еще переживал, мучился и винил себя.

Она же из-за него поперлась в ту ночь на кладбище. Из-за него и за ним. Белобрысый Женька уговаривал оставить девчонку, считал ее балластом и вообще недостойной их мужской компании. Если бы Марк только послушал его тогда, многого получилось бы избежать. Не было бы в его жизни ночных кошмаров с белоглазым вороном. Может и Амалии бы не было. А была бы рыжая Ника-Вероника, так и не сделавшая подсечку в нужный момент.

Не хотелось думать будто он перекладывает ответственность, и Марк гнал прочь мысли, начавшие пробиваться в голову словно помехи старого радиоприемника, которые вдруг сменялись невнятными голосами, утопающими в шипении и треске. Словно чья-то невидимая рука крутила ручку настройки в поисках нужной частоты, возвращая память, пока поезд мчал его в прошлое.

На перроне Марк сам того не осознавая начал высматривать рыжую макушку – авось и мелькнет в толпе ее обладательница, вынырнет из живой волны, помашет тонкой рукой. И тут же, щурясь от яркого солнца, приставит ко лбу ладошку на манер козырька, смешно сморщив нос.

Воспоминания атаковали органы чувств шумной какофонией ненадолго лишая ориентации. Все казалось знакомым и одновременно чужим. Короткая трусливая вспышка едва не заставила его немедленно сесть в обратный поезд, наплевав на договоренности. Его не покидало зудящее чувство чего-то страшного и неизбежного.

Из окна поезда Марк видел темную щетку лесополосы, точно сама природа отгородила от всего мира старое речное русло, извивающееся гремучей змеей. Заныли лодыжки, в лицо подул ветер, швырнув в лицо едва ощутимые капельки влаги, будто кто-то брызнул из пульверизатора затхлую воду. Марк не был впечатлительным и уж точно не был сумасшедшим, но закрытое окно не оставляло никаких шансов на сохранение здравого смысла. Лодыжки сковало настоящим льдом, но даже сквозь прозрачную коросту он вдруг отчетливо ощутил прикосновения к коже: склизкие, стылые …неживые.

Он так и сидел, не в силах пошевелиться, пока в дверь купе не постучали. Хмурая проводница сунула голову в образовавшуюся щель, предупредила о скором прибытии поезда на конечную станцию и с грохотом захлопнула створку. Прикрепленное к двери зеркало мелко завибрировало. Из зеркала на Марка таращился бледный, небритый мужчина с уставшим лицом, а на его плечах лежали синюшного цвета ладони. Пальцы с почерневшими полукружиями обломанных ногтей хаотично шевелились похожие на потревоженных червей; изрезанные глубокими морщинами какие, бывают от долгого пребывания в воде, неестественно длинные и будто переломанные.

Тут уж он не выдержал, вскочил на ноги, принялся хлестать себя по плечам, стараясь смахнуть призрачные ладони. Не могло быть правдой то, что он видел! Это все стресс и навязчивые мысли. Просто нужно выспаться и все пройдет.

Марк схватил дорожную сумку, выбежал из купе. Лучше он проедет остаток пути в тамбуре, чем останется здесь.

– Ничего не забыли? – Воронов обернулся на голос проводницы, но увидел лишь ее обтянутую форменным кителем спину.

Безобидный вопрос заставил мысли зашевелиться с удвоенной силой. Ничего он не забыл, как бы не старался убедить себя в обратном. Этот город привязал его к себе тринадцать лет назад, забрал часть души под залог и вот теперь Марку Воронову предстояло вернуть набежавшие проценты.

…Вера, ты с нами?

С этих слов началась его новая жизнь. Ника-Вероника стояла совсем близко, он мог руку протянуть и коснуться ее. Точнее не ее, а того кокона, которым она себя окружила, закрылась от всего мира.

И от него закрылась.

Он видел узнавание в ее глазах и на душе теплело. Как бы она не старалась прятать эмоции пялясь в бездушный планшет, старательно изображая занятость, ничего у нее не выходило.

Что-то бормотала продюсер, активно жестикулируя и распространяя тяжелый запах парфюма. Пахло похоронными цветами и Марка едва не замутило, пришлось немного отойти в сторону, чтобы можно было дышать глубже. Помогло не особо. Запах ядовитыми парами казалось проник в кровь.

Позже он спешил за Верой по лабиринтам коридоров с одинаковыми прямоугольниками дверей, которые все никак не заканчивались. Каждый шаг становился тяжелее предыдущего, будто бы шел он по застывающему цементу.