Седьмой круг рисуем собственной рукой

– Иди ко мне, ну же, милый. От меня не скрыться, – донесся из-за двери голос Мины. Он странным образом менялся, варьируясь от сопрано до баритона и обратно. То мужской, то женский.

В следующий миг дверь содрогнулась от удара.

Радостно взвизгнула голова у изголовья кровати.

– Заткнись, дура! – бросил Максим Геннадиевич, толчком уперев стол в дверь.

– Смерть идет за тобой, – не унималась голова.

И Ликин, с каким-то болезненным наслаждением, вложив во взмах весь страх, терзающий душу, залепил ей пощечину. Лещ вышел знатный, даже ладонь онемела.

– Лучше, заткнись.

Маленькая победа вызвала неожиданный прилив сил, и Максим Геннадиевич обрел толику хладнокровия.

Как бы не был абсурден мир, который его окружает, но бороться за жизнь нужно любой ценой.

– Я иду, – хрипло пробормотала Мина, обрушив очередной удар на испещренное трещинами полотно двери. Дерево натужно хрустнуло.

Максим Геннадиевич вздрогнул, ощутив, как заныли зубы, и в отчаянии обвел взглядом скромное убранство номера.

Ничего, что можно использовать как оружие.

Может удастся оторвать сушилку из нержавейки и использовать как дубинку? Не равнозначная альтернатива топору, но хоть что-то.

Едва переступив порожек санузла, мужчина замер.

В ванной, контрастируя с белоснежной акриловой поверхностью, застыло ярко-алое озеро. В нем, расслабленно откинувшись, плавало мужское тело. Торчащие над кровавой поверхностью волосатые колени, дохлым китом выступающий массивный живот. Он настолько огромен, что скрыл руки, зажатые между телом и стенками ванны. Голова склонилась к крупной груди, лишь обилием волос отличавшейся от женской. Уперлась в нее подбородком. Разваленный пополам череп лишь чудом удержал мешанину из серого вещества, осколков кости, обрывков мышц и пучков волос единой массой. Словно кто-то раздавил клубничный пирог, не донеся до печи, да так и бросил. И кружила над ним большая зеленая муха, противно жужжа и выискивая место для приземления.

Дернувшись, Максим Геннадиевич склонился над раковиной. Скудное содержимое желудка вырвалось на волю.

Проведя дрожащей рукой по губам, он поднял глаза к зеркалу.

На него глянул монстр из ночного кошмара. Вот только глаза его – полные страха и отчаяния.

Застонав, Максим Геннадиевич попятился. Запнулся о порожек и повалился на пол.

Загудела от очередного удара дверь, скрипнул ножками по полу стол.

Но гостиничный номер изменился.

Ликин снова оказался в спальне своей квартиры. В постели, среди всколоченных простыней и смятых подушек виднеется полуобнаженное тело Тани. Ягодицы игриво оттопырены и сияю белизной, не видевшей солнца кожи, а на месте спины – кровавое месиво. Совсем как в кошмаре, который снился две ночи подряд.

"Мне продолжает сниться кошмар, – мелькнула мысль. Она показалась настолько логичной и все объясняющей, что волна облегчения едва не превратила кости в желе. На лице даже появилась улыбка. – Я проснусь – и ужас закончится".

Но зловоние собственного дыхания, мерзкая горечь на губах, боль в животе и пекущие от слез глаза развеяли мечты об иллюзорности творящегося вокруг безумия.

В голове такой хаос, что внятно думать не получилось. Мысли путались, вытесняя одна другую, не давая полностью сформироваться.

Опустившись у тела жены, он кончиками пальцев прикоснулся к волосам, стараясь не задеть брызги крови, влажно мерцавшие повсюду.

– Прости, любимая…

Тело вздрогнуло, словно мертвец собирался с силами, намереваясь ответить.

Максим Геннадиевич в ужасе отпрянул, шлепнувшись многострадальным задом на пол. От удара копчиком, позвоночник пронзила острая боль, словно кто-то насадил тело на раскаленную иглу, как лепидоптеролог бабочку.

Взгляд скользнул по прикроватному столику. Замер на фотографии дочери. Огромные белые бантики, жидкие косички и широко открытый в улыбке рот, демонстрирующий редкий частокол зубов. Снимок сделан в то время, когда молочные зубы посыпались один за другим.

«Что с Машенькой?» – несмотря на общую абсурдность происходящего, эта мысль пересилила страх.

Вскочив на ноги, Максим Геннадиевич бросился в детскую комнату.

Кровать со сдвинутым в ноги одеялом пуста. Подушка сохранила очертания детской головы.

Мужчина заглянул под кровать, проверил в шкафу и под столом, даже заглянул за шторку – пусто.

Вероятно, жена оставила дочь у тещи.

И в этот миг из соседней комнаты донесся страшный треск, сменившийся грохотом и злобным ревом, в котором уже не узнать голос Мины.

Действуя инстинктивно, хотя и не сомневаясь, что спасения нет, Максим Геннадиевич раскрыл дверцу шкафа и забрался внутрь.

Присев за ворохом кофточек и курточек, кончиками пальцев потянул дверцу на себя.

Издав слабый скрип, она закрылась. Мужчина остался в темноте. Проникающего в зазоры света хватало только на то, чтобы очертить контуры дверцы.

– Ненавижу! – уже откровенно мужским голосом проревела Мина, войдя в детскую.

Максим Геннадиевич сжался от страха, зажмурил глаза и задержал дыхание, чтобы не сопеть так громко.

Шаги, скрежет лезвия топора, задевшего лакированную поверхность стола, скрип матраса на кровати. Невнятное бормотание, стук какой-то мелочи, сбитой с полки на пол, и приближающиеся шаги. Беспощадный убийца двигался точно к стенному шкафу.

Максим Геннадиевич оцепенел от всеобъемлющего ужаса, скрутившего тело, словно прачка отжимаемое белье. Ногу обожгло горячим, и он понял, что мочевой пузырь не выдержал напряжения. Несмотря на окружающий ужас, это привело его в сильное смущение, щеки залило румянцем.

Резкий грохот, хруст дерева. В дверце появился вертикальный зазор в несколько ладоней длиной, сквозь который внутрь шкафа проник свет.

Он увидел убийцу. Темный силуэт, подсвеченный со спины, покачивался из стороны в сторону, перебрасывая топор из руки в руку.

– Нет, нет, прошу, нет… – прошептал Максим Геннадиевич, следя за движениями Мины. Девушка с ресепшена наклонилась. В глаза сразу бросилась очередная разительная перемена, произошедшая с ее обликом. Рога, хвост и две пары грудей исчезли, фигура обрела мужской размах плеч и узость бедер. Нагота скрылась под костюмом темно-коричневого цвета, совсем как тот, в котором он сам приехал в командировку.

– От меня не спрятаться, – неприятным, но странно знакомым голосом заявила Мина, приблизив лицо к прорехе.

Максим Геннадиевич вздрогнул. Он словно взглянул в зеркало.

Яркие вспышки перед глазами, рев, рвущийся из распахнутого рта. Пространство искривилось, словно лист бумаги, сминаемый ладонью.

И внезапно все стало кристально ясно.

Он не прятался в шкафу. Это его пальцы сжимали рукоять топора. Его легкие исторгали звериный рык. Это он смотрел в прорубленную в дверце шкафа щель. Сознание словно раздвоилось, одна часть продолжала сопротивляться окружающему кошмару, вторая полностью отдалась ярости, пронзающей мышцы сотнями молний.

Удар, еще удар…

Дверца шкафа раскололась пополам. Часть упала на пол.

На Ликина подняла глаза маленькая девочка, сжавшаяся среди верхней одежды. Спальная пижама со слониками, желтоватое пятно на штанишках. Глаза дочери полны ужаса.

Она что-то беззвучно прошептала, прижимая пальцы к губам.

Максим Геннадиевич одной частью сознания хотел обнять ее, прижать к себе. Успокоить, шепча, что папа сильный и всегда защитит. Но ярость второй части неконтролируема. Она необузданная и необоримая. Топор вознесся под самый потолок. Ликин ощутил, как напряглись мышцы, как замерло дыхание. Лезвие устремилось вниз.

Пронзительный визг.

Какое-то движение за спиной.

Он непроизвольно обернулся.

Покачиваясь, за его спиной стояло окровавленное человеческое существо, в которой трудно узнавался родной человек. Лицо – маска из черных ран, потеков алой крови и белых жемчужин зубов, проглядывающих сквозь разорванную щеку.

Татьяна взмахнула рукой. Что-то ярко блеснуло, пустив солнечный зайчик.

Удар в шею, Максим Геннадиевич замер, вздрогнул и рухнул навзничь. Ярость, улетучившись, оставила обессиленное тело. Оно, словно окаменев, налилось неподъемной тяжестью.

Ликин попытался пошевелить рукой. Не вышло. Напряг все силы, чтобы моргнуть, но даже это не удалось.

Фонтанчик крови из его шеи вознесся вверх и обрушился дождем на лицо. Стекая по лбу, по щекам. Горячая жидкость заполнила глазницы. Все сперва утонуло в алом мареве, затем погрузилось в багровую муть.

Сознание, напротив, прояснилось.

То, что так старательно отрицал мозг, со всей очевидностью выползло наружу.

Неистовое чувство ненависти к самому себе свело внутренности судорогой, из горла вырвался стон.

Тело онемело, лишь внутри пылает сгусток боли. Мозг рвет на части от неистового желания сломать нечестивые пальцы, вырвать, выгрызть из себя эту скверну. И умереть наконец, прервав муку.

Тело недвижимо, а в сознании – напротив – неистовствует буря эмоций и вереница воспоминаний.

Две старушки у подъезда, спешащие поделиться с ним новостями о госте, подменившем его на время командировки…

Голый мужик в ванной, что-то лепечущая жена… кровавая пелена ярости, захлестнувшая разум… разделочный топорик в руках, брызги крови на щеках…

Обретенная было ясность мыслей и воспоминаний вновь вязнет в кровавой пелене.

… крики, неистовая устремленность, удары топором…

Испуганное лицо дочери, начавший движение вниз топор – это он еще помнит, пускай и смутно, но дальше пелена становится непроницаемой. Полнота воспоминаний ушла, но остались эмоции, вызванные ими.

Рассекающее яремную вену лезвие кухонного ножа сменилось веревкой с петлей, покачивающейся на крючке, ранее удерживавшем люстру. Как понять, что из них реально? Ведь только что он помнил, помнил все…

Максим Геннадиевич изо всех сил пытался вспомнить последний миг, вызвать из объятий неизвестности заветное знание. Удар ножа остановил падение топора, или испещренное зазубринами лезвие завершило свой роковой полет?

Одни и те же мысли, одни и те же эмоции.

Корчась от боли, и оставаясь при этом недвижимым, он раз за разом прокручивал перед внутренним взором ведения, пытаясь отыскать подсказку. Что истинно? Где правда? Как вновь обрести ее?

Время, словно густой кисель, текло неспешно, с садисткой неторопливостью. Не будь доподлинно известно, что оно бесконечно равнодушно как к человеческим страданиям, так и к радостям, можно было бы подумать, что оно упивается отчаянием и страхом, жалостью и яростью – всеми теми эмоциями, которые сплелись в тугой клубок, распутать который не дано никому.

Весь смысл существования сосредоточился в ответе на вопрос: успел топорик совершить свое черное дело или нет?

Заполняющая глазницы кровь жгла словно кислота, вознамерившаяся проложить путь к мозгу.

В итоге, даже вечность конечна, хотя и тянется бесконечно.

Зазвонил мобильный телефон. Требовательно, тревожно… Минуту, вторую…

Резко опустилась тишина, в которой с воображаемыми взрывами вспыхивают перед взором ужасные воспоминания. Раз за разом, круг по кругу. И лишь боль, сжигающее сердце изнутри с каждым мигом ужаснее. Нет сил терпеть ее, но и прервать – нет возможности.

Опять звонки, тишина. Воспоминания…

В какой-то момент мозг не выдержал. Предел есть всему. Белая вспышка заполнила мирозданье от края до края.

Вздрогнув, Максим Геннадиевич перевернулся набок и открыл глаза.

Вскочил, завертел головой по сторонам. Тела, топор, кровь…

Гостиничный номер чист и опрятен. Если не считать сползшего на пол одеяла.

Головокружение заставило присесть, прикрыть глаза и замереть на несколько мгновений.

Отступила тошнота, карусель исчезла, оставив по себе ватную заторможенность.

Сумбур мыслей не дает сосредоточиться. Какие-то видения, слишком короткие, чтобы осознать их. Вот буквально всего мгновение тому, сразу по пробуждению, он помнил что-то важное. Возможно, самое важное в жизни, но воспоминания ускользнули, осталось лишь ощущение пустоты.

Чтобы как-то собраться с мыслями, определить ориентиры, Максим Геннадиевич взял с прикроватной тумбочки мобильный телефон.

Активировал нажатием боковой клавиши. Посмотрел на засветившийся экран.

Понедельник. Сегодня назначена встреча.

Он проспал три дня? Это какая-то болезнь? Или нервный срыв. Почему он не помнит, что делал в выходные?

Максим Геннадиевич словно упустил что-то бесконечно важное, основополагающее. Но чем больше он пытался понять, тем гуще становился туман в голове.

Что такое ему приснилось? Что-то ужасное…

Никак не удавалось вспомнить, только ощущение обреченности. С кошмарами всегда так, при свете дня они тают.

Нужно уезжать.

Набрал жену.

Гудки. Не берет трубку. Рано еще…спят, наверное.

Отзвуки кошмара тают, тревога отступает.

Максим Геннадиевич решил, что позвонит позже, а сейчас нужно собираться.

Умываясь, он замер перед зеркалом. Что-то с ним… словно отзвук забытых воспоминаний. Да нет, все нормально. Показалось.

Он неторопливо оделся, собрал вещи и покинул номер.

Сумка на плече, деревянная груша с ключами в руке.

У лифта Максим Геннадиевич замер, потянулся нерешительно к кнопке вызова, но что-то такое зашевелилось внутри и он, махнув рукой, поправил лямку сумки и направился к ступеням.

У стола администратора его встретила улыбчивая красотка. С загадочным именем, которое он почему-то не может вспомнить… впрочем, неважно.

– Вы покидаете нас? Жаль.

– Погостили – и будет, – ответил Максим Геннадиевич, отдав ключи.

Девушка протянула взамен накладную со счетом и широко улыбнулась.

– До свидания, – бросил Ликин, направившись к выходу. Вероятность того, что он когда-нибудь еще посетит этот городок минимальна. Но слово «прощайте» звучит слишком фатально.

– До скорого свидания, – ответила администратор, многообещающе улыбнувшись.

Максим Геннадиевич вышел в город, окунулся в волны солнечного света, усмехнулся птичьей трели, вклинившейся в монотонный гул множества автомобилей.

Шагая, он достал из кармана телефон, набрал номер жены.

Пошли гудки…

Почему она не отвечает?

Наверняка имеется самая безобидная причина. Но какая-то тревога все равно кольнула сердце.

Шагая мимо огромного здания, окруженного по периметру яркими плакатами с рекламой самых выгодных цен на разнообразные товары, Максим Геннадиевич подумал, что нужно купить подарки своим девочкам: жене и дочери – пока есть время. Он приехал только сегодня и ему, конечно торчать в этом городишке еще несколько дней, но потом найдется уйма причин, мешающих уделить время покупкам. Такое не раз было. Приходилось что-нибудь покупать в киоске на вокзале, а это с натяжкой можно назвать подарком, в лучшем случае – сувенир.

Отмерив положенное число гудков, оператор сообщил, что абонент не отвечает.

Максим Геннадиевич убрал мобильник в карман и решительно открыл дверь в торговый центр.

Первым делом отдел игрушек, затем ювелирный.

Дочке интересного медвежонка выбрал буквально за пару минут, а вот с подарком жене оказалось труднее. Ограниченность бюджета сделала и без того трудную задачу почти не решаемой. Он справился. Отыскал серебряные сережки с крохотными красными камушками, словно капельками крови, заключенными в ажурную серебряную сетку. Скромно, но со вкусом.

Расплатившись, мужчина выскочил на улицу, достал телефон.

Суббота. 8.30.

Ликин попытался запустить навигатор, чтобы проложить маршрут к гостинице, но обнаружил, что сети нет. Хорошо, во время поездки ознакомился с маршрутом. Дойдет по памяти.

Максим Геннадиевич ускорил шаг. Ему нужно поспешить. Чем быстрее заселится в гостиницу, тем больше времени останется на подготовку доклада. Предстоящая встреча с потенциальным заказчиком важна, и он не должен ударить лицом в грязь.

«Отель «Элитный»» – сообщила вывеска у стильного здания.

Максим Геннадиевич вошел и сообщил серьезному мужчине за столом регистрации:

– У меня зарегистрирован номер.

Охранник взглянул мельком и вернулся к чтению журнала о здоровой и полезной пище.

– На ваше имя регистрации номера не производилось, – произнес мужчина по имени Петр. О чем сообщила надпись на бейджике. С такой интонацией только смертные приговоры зачитывать.

– Поселите в любой свободный.

– Мест нет.

– Но я бронировал заранее, – попытался настоять Максим Геннадиевич.

– Извините, но вы сделали что-то неправильно.

– Что же мне делать?

– Попробуйте снять комнату у частников.

Один, в незнакомом городе, не имея возможности вселиться в единственную гостиницу… да уж, ситуация.

Бредя от дворика к дворику, Максим Геннадиевич все сильнее тревожился.

– Не подскажите, – оживился он при виде двух «божьих одуванчиков» на лавочке, – в этом доме кто-нибудь сдает квартиры?

– Командировочный?

– Ну да, приехал сегодня…

– А к Тамарке такие ходят и ходят, – заявила одна из старушек. Судя по манере речи и жестам, бывшая педагог. – Известно же, непутевая.

– Ага, ага… – закивала подружка. – Гулящая.

– Блядь! – то ли выругалась, то ли подобрала синоним педагог на пенсии.

«У такой на экзамене не спишешь», – отчего-то пришло на ум Максиму Геннадиевичу, и он, махнув рукой, побрел дальше, искренне сочувствуя несчастной Тамаре.

И к своему удивлению обнаружил гостиницу, не отмеченную на карте города.

Большие буквы «Отель» не оставляли сомнений. А красная лампочка у входа мерцала так обнадеживающе…

Перепрыгнув через ров, приготовленный коммунальными службами для прокладки труб, он ускорил шаг, ощутив при этом дежавю, от которого холодок пробежал по спине.