Поезд на Иерусалим

В целом же Ян продолжал жить обычной жизнью. Учился, гулял с одноклассниками, ходил в спортзал. Когда пришло время, он окончил школу и поступил в университет в крупном городе. Под конец лета перебрался в общежитие с небольшим чемоданом вещей. В кармашке под крышкой тихонько обитал заветный копьеносец.

До начала семестра оставалось всего-ничего, и в один из жарких августовских дней Ян отправился в главный корпус университета за расписанием. Обходя этажи, он останавливался посреди прохладных коридоров и представлял себе грядущее. Гадал, что стоит за названиями предметов, сложно ли будет сдать первую сессию. Разглядывал стенды с плакатами. Смутными и спутанными витками разворачивалась перед ним новая жизнь. Из-за яркого, пронзительно синего неба казалось, что впереди может случиться только счастье, щедро рассыпанное по неизведанным путям.

Что бы ни ждало его впереди, но как раньше – уже не будет.

Мысль заставила Яна зябко вздрогнуть. Он отошёл от стендов. Вспомнилось прощание на перроне с мамой. Теперь он долго не увидит ни её, ни родного района, да и заботиться о себе придётся самому… Но зато сколько открывается нового! Сколько возможностей! Видно, перемены не всегда губительны; нет, зёрнышко погибает только для того, чтобы дать жизнь ростку. Это понимание засияло в нём ясно, как солнце, и Ян понял, что Врагу его уж точно теперь никогда не достать.

«Ошибаешься…»

Знакомая плотная тень коснулась Яна. Как будто солнечное затмение случилось у него в сердце. Нет, не может быть! После стольких лет!

«Каждый принадлежит Мне, и каждого поглочу в своё время, ибо со Мной сама Смерть».

Но даже в затмении солнечная корона продолжает сиять, и тень всегда отступает. В эту мрачную минуту Ян вдруг ощутил простую и прозрачную идею: а если бы ему дано было побить Врага в схватке, настоящей прямой схватке, пожертвовал бы он своим безоблачным до синевы грядущим?

Да, ответил он на этот залётный помысел и мельком глянул на своё отражение в застеклённом стенде, вспомнив друга-Воина. Да.

Тогда он вдруг вспомнил про метро. Ну конечно, в городе есть метро, а он до сих пор не побывал там. Разве он трус? Ребята из общаги, вон, уже все станции объездили и ему тоже советовали поглазеть… Вскоре Ян уже шагал к подземке, ни о чём больше не задумываясь.

Уже внизу он понял, что время выбрал не самое удачное. Был час пик, толпа теснила его и рассмотреть толком зал было невозможно. Ян позволил людскому потоку отогнать себя поближе к перрону. Там он решил дождаться поезда, а пока от нечего делать стал разглядывать людей. У самой кромки перрона он заметил человека неопределённого возраста. Этот жердяй в широком засаленном пальто казался то ли больным, то ли пьяным: он пошатывался, перебирал узкими плечами и лихорадочно оглядывался кругом. Привычка гадать о том, как Враг повлиял на очередную несчастную жертву, заставила Яна всмотреться пристальнее.

Потому-то он первым ощутил угрозу, когда долговязый засунул руку глубоко под пальто и тяжело потянул. Расталкивая людей, Ян кинулся вперёд. Знакомая, зловещая чёрная дыра разверзлась впереди – холодное дуло калаша.

«Я тебя вижу», – говорил Враг.

«Зато я тоже вижу тебя», – ответил Ян мысленно.

– Порешу! – взвизгнул человек в пальто. Оружие заплясало в его руках, дуло повелось из стороны в сторону и выстрелило куда-то над головами. Раздались вскрики, толпа опрянула и рассыпалась, но – слишком медленно! Человек попытался ударить Яна прикладом, но не рассчитал, что нежданная помеха может вцепиться прямо в оружие. Ян ухватился за разогретый ствол, больно оцарапав палец мушкой, и не давал опустить дуло, теперь глядевшее в потолок. Долговязый опешил и дёрнул назад, однако Ян держал крепко, ведь сейчас до боли в костяшках сжимал он самого Врага. Вокруг кричали, слышен был топот, но Ян не оглядывался. Не смотрел даже в лицо человека в пальто. Он видел только чёрный глаз противника, и неважно было, в чьих руках этот противник возник. К шуму примешивался и другой звук, всё более близкий: подходил поезд. Сейчас тут окажется ещё больше людей… Ян рванул оружие на себя.

– Пулю на тебя тратить, крыса мусорская! – истерично рявкнул долговязый. Тряхнул стволом и вдруг ударил кулаком Яна в живот. Удар вышиб дыхание, и Ян полетел с перрона на рельсы, вниз, вниз, в железо, в оглушительный шум… В оскаленную пасть. Но автомат тоже выскользнул из дрожащей ладони убийцы, и теперь обеими руками Ян стискивал металлическую морду Врага, чтобы тот уже никому не мог причинить зла.

***

Через тысячу лет шум исчез, как страшный сон. Ян открыл глаза и взглянул на руки. Они оказались пусты. Царапины на пальце не было.

Он стоял посреди зелёного поля. Ни одной увядшей травинки. Кто-то шёл к нему, кто-то с копьём и щитом. С глубокими спокойными глазами. Вот его взгляд пал на Яна – и воин приветственно вскинул щит:

– Здравствуй, друг!

Канарейка пакует чемоданы

Школа поутру напоминала огромное галдящее гнездо. Леона влюбилась в этот звук тридцать лет назад и даже сегодня ловила его жадно, как воздух. Почти против воли. Она съежилась за тонированными стёклами старенькой «короллы», чтобы не видеть старинные стены из пёстрого кирпича. Сперва они стали родными, а потом предали её.

Сердце колотилось острыми ударами, как одинокий стеклянный шарик в жестяной банке. Когда-то весь школьный двор был в этих разноцветных шариках, дети гоняли их щелчками по выбоинам… Тук-тук, но больше – nevermore – никогда!

Ладно, ладно. Тише, сердечко. Сегодня надо разделаться с самым неприятным. Дальше останется только хорошенько всё собрать и аккуратно уложить.

У ворот показалась Марианна в своём обычном салатовом пиджаке. Всё пытается выглядеть строгой, всё зачёсывает свои пергидрольные кудряшки и запудривает морщины. И всё без толку, потому что она такая же растяпа и хохотушка, как Леона в недавнем прошлом, и даже яркий костюм стала носить вслед за ней. Чуточку меньше отдаётся работе, вот и вся разница. Может, именно потому, что пытается казаться кем-то другим: на уроках мечется от поблажек до придирок и вечно боится дать слишком сложные тесты. Мало что так выматывает, как боязливость.

И всё же эта беззаботная тётушка справится с тем грузом, который передаст ей Леона. Слишком любит детей.

Леона вышла из машины и помахала коллеге:

– Марианна, дорогая, здравствуй. Помнишь, ты просила у меня планы уроков и тесты? Я наконец-то нашла время привести их в порядок.

– Ой, как здорово, милая! – просияла Марианна, подходя к ней. – Ты так поспешно исчезла… Что с тобой случилось? Всё будет хорошо? Идём в наш кабинет, поболтаем хоть пять минут.

– Извини, но внутрь я больше ни ногой, – Леона натянуто улыбнулась и поспешно наклонилась к машине, где на сидении лежала папка бумаг. – Вот. Тут всё написано. – Она вытащила несколько распечаток. – Так, смотри, все материалы для уроков на флешке, она тоже в папке, а это… Это петиция. Отнеси сначала к директору. Надо будет, чтобы все наши прочитали и оставили подписи. Прямо сегодня. Затем пусть кто-то передаст это в мэрию. И по одной копии – в местные газеты. Справишься? Это действительно срочно. Я знаю, больница тоже подаст отчёт, но огласка всё ускорит.

– Да, – выдохнула Марианна, пробегая глазами листки. – Это действительно срочно. Но, Леона, как…

– Вот так, – развела она руками. – Ладно, давай без этих долгих скорбей. Уверена, что многое можно исправить. Возлагаю это на тебя! – Леона сделала шутливый жест: мол, короную тебя на царство. – Да, кстати, на флешке ещё есть логин и пароль от моей школьной почты. Отдашь их нашему следующему физику, сама тоже можешь глянуть. Так будет проще всего передать дела. Я там немного рассортировала переписки… В общем, кладезь опыта.

– Леона… – Марианна подняла мокрые глаза. – А вот этот последний листок – это что? Это – ты?

– Заключение врача, да. Приложишь к петиции. Ну не убивайся ты так, хватит и того, что я, э-э, немножко убилась! – Леона усмехнулась на этот раз совершенно искренне. Но Марианна, конечно, не нашла это смешным и заплакала уже в полную силу.

– Ну что ты такое говори-ишь… Ох, Леона, ты всегда была такой, такой… Не как нормальные люди, ох, извини пожалуйста, я не это хотела…

– Такой, как канарейка в шахте. – Она снова попыталась сострить. Но это только вызвало новую бурю всхлипов.

– Леона, милая, прости меня за всё-о… Пожалуйста, обещай, что ты приложишь все усилия. Пожалуйста, очень тебя прошу, ты нам так нужна. – Марианна схватила её за плечи и жалобно взглянула снизу вверх. – Ты незаменима! Томас просто не в состоянии организовать всё как следует, и он совершенно не пробивной. Да и я – сама знаешь. Вот с тобой детям весело, всегда у твоих питомцев призы по естественным наукам, и все эти хорошие характеристики… То есть я не хочу сказать, – она осеклась. – Дело совсем не в работе. Хотя школе, конечно, придётся туго. В голове не укладывается.

– Школе сейчас в любом случае придётся туго, – заметила Леона с горечью, представив, как ремонтники разносят перекрытия здания. – Но за естествознание не волнуйся. Я уж позабочусь о том, чтобы мой опыт не пропал просто так. Ладно. Ты разбирайся, а я уже, пожалуй, поеду. Извини, что всё так поспешно. Я тебе пришлю все-все наши старые фотки, обещаю. Пока-пока.

Вчера, готовя эти документы, Леона до вечера сидела за ноутбуком с пачкой сендвичей. Когда поднялась из-за стола, то едва сумела размять затёкшую спину. Давно она так не работала… Дышалось даже тяжелее обычного, сдавливало виски. Но поющая внутри струна подсказывала: она справится. Нужно только не потерять ритм.

***

Мезотелиома лёгких не появляется просто так. Причина однозначна: асбест. Прогноз однозначен: неизлечимо.

Асбест десятилетиями незримо соседствовал с населением старинных филадейльфийских школ. Во время капитальных ремонтов его потревожили, и он отплатил с лихвой. Никто об этом не знал, не проводил замеров. Если бы Леона не заболела, кто знает, когда вскрылось бы! Тогда, во врачебном кабинете, она тоже пошутила про канарейку в шахте. Вместо ответа доктор с сомнением покачал головой и предложил успокоительных капель. Предложил лечь в больницу. как можно скорее. Дал памятку-список: какие вещи нужно собрать.

Леона поблагодарила, взяла этот листок и вышла из корпуса с твёрдым намерением вернуться сюда только на носилках. Изнурительной долгой химиотерапией можно выгадать несколько месяцев бонусом к оставшемуся полугодию. Обменять короткий остаток жизни на уменьшение болей. Он не так сказал, этот добрый накрахмаленный доктор, он выдерживал заботливый, оптимистичный тон. Только вот смысл от тона не меняется.

Зубная щётка, тапочки… Какая скука! Ей нужно собрать совсем другое.

Нужно просто сделать большую уборку. В ритме танца, как в юности: она ставила на полную громкость кассетник и вприпрыжку бегала по комнате, рассовывая разбросанные вещи по коробкам и полкам.

Потом, не сбавляя темпа, таким же лёгким вальсом умчаться из дома прочь.

***

Леона припарковалась за пару кварталов до канала. В голове всё крутились оброненные Марианной слова: «Ты всегда была такой…». Странной, не так ли? Да, удивление, неожиданность – вот, что она приносила с собой, куда бы ни шла. Техническая специальность, блестящее будущее – и вдруг учитель; дочь итальянских эмигрантов – и вдруг физика, но вместе с тем, конечно же, и живопись, и театр. Она всегда добавляла в опыты по естествознанию капельку искусства и метафоры. Логичная, цепкая – и тут же религиозность, да не обычная, а восточной традиции. Здесь, у набережной, зажатый деловитыми двухэтажками, ещё с девятнадцатого века жил храм русских моряков.

Вечером она придёт туда в последний раз. А пока – стоит прогуляться. Один день подарить себе.

Она медленно шагала по любимым местам – аллея, площадь, бронзовый индеец с бизоном – и вбирала знакомые впечатления. Разглаживала до ясности и паковала в память, как будто можно было взять их с собой. Одышка мешала, и Леона остановилась перевести дух возле памятника сбитому самолёту: настоящий аппарат, врезавшийся в землю. Металл избит и перекошен страшным ударом, настоящий труп – но странным образом целое стекло. За ним, внутри – крошечная оранжерея. Символично. В школьной оранжерее она как-то раз пошутила с классом, мол, вы поливаете растения, а я – вас…

Река куда-то путешествовала. Уходила вдаль, как уходит железнодорожное полотно. Закатные блики отпечатывались на водном тракте, словно следы быстрых ног небесного вестника.

Леона пробыла в храме допоздна и вышла уже в медленные весенние сумерки. Вечерние тучи стекали вниз по стеклянным бокам высоток. Чайка расчертила небо острым полумесяцем крыл и растаяла.

Пора прощаться, река.

В ту ночь ей снилось, будто бы она приехала к родителям в пригород. От дощатых подмостков маленькой станции тропинка уходила в поля и терялась в колосьях. Они никогда не жили в таком месте, но сон убеждал в обратном. Будто бы только этот грядущий дом, затерянный в зелёном бездорожье, и был настоящим, до сих пор же всё – сон.

***

Каждое утро она слегка разминалась и надевала любимый охряной костюм, больше не опасаясь его помять. Завтракала обязательно с зелёным чаем, на перекус – орехи и сухофрукты, а к обеду заказывала доставку. Денег нечего было жалеть. Она отправляется налегке. Время дороже, время – бесценно.

Над её рабочим столом теперь висело самодельное расписание – рисунки цветных чемоданчиков, подписанные оставшимися делами: «Занимательное естествознание», «Механика для малышей (настольная игра)», «Как правильно уважать личность учащегося», «Заверить завещ.для племяшки»… По этим чемоданчикам она разложит всё, что приходило ей в голову за обеденным кофе и на прогулках, и до чего всю жизнь не доходили руки.

Она воплотит свою незаменимость и раздаст. Ибо чем больше раздаёшь, тем больше забираешь с собой.

Окружив себя блокнотами, цветными маркерами, старыми ксерокопиями она из груды беспорядочных идей вытаскивала нужные. Освежала в памяти, складывала в аккуратные наброски и списки. Потом долго набирала тексты и рисовала схемы-плакаты в программе для презентаций – вот это уже была рутина, пожиравшая драгоценные часы, но выхода не было. Несмотря на весеннюю прохладу, она обливалась потом.

Готовые файлы Леона скидывала на ту самую почту, доступ к которой отдала Марианне, и на свою страницу в соцсети – бери, кто хочет. Лишь изредка просматривала комментарии. Её обращение, подписанное затем другими учителями, натворило-таки шуму. Теперь какие-то незнакомые имена спешили подарить ей сочувствие и признательность, а раз проскользнула даже просьба об интервью. Леона сгребала леденцовую сладость благодарностей в горсть, не разглядывая. Во время сборов нельзя слишком долго вертеть в руках сентиментальные мелочи, иначе не успеешь закончить.

***

Ей долго удавалось не пускать внутрь горе. Радость работы отгоняла страх. «Зато я наконец-то могу посвятить всё время своим идеям», – утешала она себя, стоило появиться ненужной хандре. Сосредоточенность пела в Леоне струной. Но прошёл месяц, и хриплое болезненное дыхание начало заглушать этот звон, головная боль уничтожала ясность мысли. Ну почему она не занималась хотя бы «Механикой», пока всё было хорошо?

Блистательная старушка Делавер, хоть бы ещё разок взглянуть на твои волны из окна торгового центра – с верхнего этажа, где дешёвое кафе, и чтоб на тарелке лежало вдоволь пирожных. Хоть бы ещё раз услышать хоровое «Ва-ау» после миниатюрного настольного взрыва, поймать удивлённый восторг в глазах ребёнка из гетто – у него первая в жизни «Б» за эссе… Но всё это у Леоны уже случилось, а значит – пора, пора!

Она потянулась мышкой к ярлычку почты, чтобы сбросить, как обычно, сделанное за день. Курсор дрожал. Неужели – скоро? Испуг ударил, словно ток. «Тише, сердечко, некогда!». Наконец открылся рабочий ящик – над её архивами темнело новое письмо.

Томас? Ну надо же. Замкнутый математик старших классов, похожий на невесёлого Стэнли Кубрика. Из него обычно слова не вытянешь.

«Уважаемая коллега,

проработанность ваших мануалов поражает. Польщён работать в одном учреждении с человеком вашего уровня вдумчивости. Уведомляю вас, что школу на данный момент распустили, студенты пребывают на домашнем обучении, а следовательно, я располагаю временем, равно как и другие преподаватели. Поэтому вы можете поступиться тщательностью оформления и форматирования материалов. Готов взять на себя доработку и подготовку ваших черновиков. Любой работой можно поделиться, вы понимаете.»

Тоска по прежней жизни вдруг захлестнула Леону неумолимой волной. Два месяца ни с кем не виделась, не делила часы ланча и не беседовала по душам. Ужас. «Один ты пришел в этот мир и один уйдешь».

Она встала из-за стола. Голова кружилась от неизбежной нехватки кислорода и почему-то было тяжело в боку.

Родной маленький кабинет с балконом, белые стены, карминово-шафранный плед на кресле – гнёздышко. Ветер шевелит занавески, золочёные от солнца, лучи изящно перебирают корешки книг – эти отписаны школьной библиотеке, а дом отойдёт далёкой племяннице из Бостона, а солнце останется само себе, когда закончится всё, всё.

Конец – что это такое? Аритмичное удушье сжало рёбра. Чёрный тоннель. Будет ли за ним что-то, нет ли, верь или не верь – но чернота неумолима, она обдерёт до нитки. Только бы успеть всё раздать, только бы ничего не пропало втуне…

– Я не хочу уходить, – сказала Леона вслух. Со словами выплеснулся хриплый стон. «Не хочу терять, не хочу расставаться, не хочу проходить через игольное ушко, не желаю, чтоб всё пережитое и придуманное сгорело, не доставшись никому». Она протянула руки к свету, будто надеялась поймать фотоны и напихать полные карманы закатной пыльцы. И тут, вопреки законам физики, свет ответил.

– Не расставание. Встреча.

Голос, но бесплотный, беззвучный. Живой смысл пронёсся по лучу, потрепал Леону по щеке и растворился в солнечных зайчиках.

Она ещё не успела ничего понять, как позади звякнул сигнал нового сообщения. Слегка ошарашенная, Леона вернулась к экрану.

«Почему?

Леона, я всё думаю, как такое могло случиться. Если есть высшая справедливость, отчего должны умирать замечательные люди. Профессионалы, от которых зависят сотни жизней. Неужели этой высшей силе не жаль хотя бы их. Для чего она допускает это. Томас.»

Голова снова была ясной. Леона усмехнулась: разъяснять ей всегда было в радость. Пусть даже она сама поняла верный ответ только сейчас.

«Здравствуй, Томас! Конечно же, для того, чтобы верным друзьям профессионалов пришлось перенимать опыт и разбирать сканированные черновики. Ты же окажешь мне такую услугу, раз предложил помощь? Это будет настоящим спасением, их слишком долго перерисовывать.

Так вот, о спасении. Скажи, ради чего гибнет канарейка в шахте? Разве не достаточно будет ей пропеть разок-другой? Представь себе: маленькая птаха щебечет посреди грохота забоя. Скачет, пищит. Кто заметит её? Нет, к сожалению, чтобы другие жили – хоть одна канарейка должна умереть.

Жди сканов к вечеру, рассчитываю на тебя.»

Сколько ещё людей задаётся тем же вопросом? Немного подумав, она скопировала текст, там-сям обрезала и кинула в ленту фейсбука. Так в реку швыряют монетку.

«Вот и ещё одна маленькая сумочка собрана», – довольно прошептала Леона и закрыла ноутбук. Пока что ей предстояло долгое путешествие на кухню за свежей чашкой чая.

Она сидела перед заварником в сонном ожидании, потихоньку забывая, зачем пришла, и тут раздался звонок в дверь. Оказалось – соседка.

– Здравствуйте, я прослышала про ваш случай, пришла вот вас поддержать, – полузнакомая женщина ставила на пол прихожей корзинку фруктов, а Леона пыталась вспомнить, что это за человек-то такой. – Пожалуйста, держитесь, оставайтесь сильной! Мы все вас очень любим, весь район только о вас и говорит…

Ваза. Точно.

Золочёная вазочка под древний Китай, один из памятных ученических подарков. Очень понравилась этой соседке, когда та забегала на Рождество. Леона протопала на кухню и сняла фарфоровую красавицу с полки. Вручила растерявшейся гостье.

– Не волнуйтесь! Забирайте! Я – как бы вам сказать? – в настоящее время пакую вещи. Буду только счастлива, если и эта вещица найдёт свой уголок.

– Вы… переезжаете? О, поняла! – обрадовалась женщина. – Какой-нибудь курорт? Смена климата должна благотворно повлиять, не так ли?

– Да, да. Смена климата. Именно она.

Закрыв за ней дверь, Леона хрипло засмеялась, будто над удачной шалостью, и слёзы выступили на глазах только когда смех перешёл в кашель.

Пошатываясь, она пошла наверх, к сканеру, к своим недособранным идеям, к развевающимся шторам, впускающим солнечные брызги. Теперь она была уверена, что всё делает правильно.

***

Теперь она знала, что её последний сон будет похож на те длинные детские сновидения, в которых был только покой, осенённый мерцанием луговых цветов в густом неслепящем свете нездешнего дня.

А потом он перестанет быть сном.

Ветвится

Двое сидят в вагоне друг напротив друга. На столике между ними – кажется, поле для настольной игры.

Окно закрыто – но занавески чуть колышутся, как будто не перестаёт течение воздуха.

Один – лет тридцати на вид или чуть больше, одет неброско. На лице – безмятежное удовольствие. Такое бывает у туристов, едущих на курорт. Второй лишён печати возраста. На нём униформа, ни пятнышка. Проводник? Руки в белых перчатках лежат на столе. Он делает жест. На поле вспыхивает точка. Другая, третья, ещё, ещё…

Точки, связанные путями. На некоторых дремлют фишки. Но где же кубики? Не видать. Вот белый снова двинул пальцами – от одной из фишек побежал синий огонёк, зажёг следующую точку и замер. Следом протянулась линия, ветвь. Сразу видно, живая: горит тем же синим.

Свечением линий расцветает на поле дерево, неторопливыми букашками ползут по нему фишки.

– Вот здесь ты хорошо увернулся. Многие срезались в те годы именно на зависти: одни жаждали приобретать, другие, более чувствительные, горько обвиняли первых. – Белый перебирает пальцами воздух, одна из ветвей наливается силой, остальные приглушены. Пассажир с любопытством разглядывает поле.

– Не помню… А! Так я занят был до какой степени, мне вообще было не до того, чтоб на других оглядываться. Сейчас даже вспомнить удивительно. – Он откидывается на спинку сидения, прикрывая глаза на глубоком вдохе.

– Казалось бы, что такое спешка? А тогда она меня поглощала, небо с овчинку казалось. Выходит, это было хорошим путём? Я тогда переживал ещё, что всё наоборот – по ощущениям душу будто в трясину засасывало.

Проводник одобрительно кивает:

– Да, это был неплохой путь! Вспомни, что тебя так загрузило: ты подыскивал себе в работники людей бедных, но талантливых, выписывал им больничные, вёл документы по-честному. Масса отчётов, проверок, но при всём этом ты не забывал подавать нам весточку каждый день.

Он щёлкает пальцами. Фишки вздрагивают, бегут по ветвям – а те всё длиннее, всё больше дорожек мерцает над столом. Тот, который похож на туриста, протягивает руку, осторожно ведёт пальцем вдоль одной из них.

– Как много вариантов… Уму непостижимо! О, вот тут, – палец сворачивает на развилке, – вот тут на нас наехали бандиты. Не знаю, как я тогда удержался на верном пути. Готов был проклинать всё живое! Без шуток, каждую минуту желал бы им мучительной смерти, если бы не последняя крупица веры. Знаешь, ровно и верно ходить по жизни – всё равно, что по канату шагать. Так вот, – пассажир коротко смеётся, – в те дни канат ещё и обледенел.

– Понимаю, – кивает проводник. Руки сложены на столе: ни постукивания пальцев, ни потирания ладоней. Белое безмолвие рук. Так сидят те, кто завершил работу и не скоро возьмётся за новую.

– Ну, так оно и тянулось ни шатко, ни валко. Гнев мне приходит – я от него в дела, в переговоры, в болтовню, в молитву, куда угодно, лишь бы не душиться им. Заявления писал… Денег потеряли тучу, но сами живы остались. – С полминуты пассажир молчит. – Всегда любопытно было, а если б поддался? Если бы всё то же самое делал, но клял злодеев напропалую? Всего-навсего мысли…

– Хочешь посмотреть? Хорошо.

Взмах – фишка откатывается, чтобы поползти по другой ветке. Прочие кругляшки нехотя за ней тянутся на ту сторону дерева, которая в ответ на движение загорается красным, гася прочие ответвления.

– Всего-навсего мысли, – озадачено повторяет пассажир. – Но почему они длятся? Ситуация давно изменилась, а я… Ого! Чего это я? Да как только язык повернулся лапушку мою обидеть. А дальше-то, дальше! Чисто зверь дикий.

Одна за одной разбегаются фишки по мелким, как у берёзы, веточкам, и только единственная тяжело ползёт дальше, забирая по изогнутой линии, что ведёт уже не в крону, а вниз. Та самая, за которой так пристально следит пассажир. Когда она останавливается, проводник отгоняет её обратно к развилке, словно непослушную овцу.